Эпилог

      Джин прикладывает фильтр к губам, затягиваясь, и стряхивает пепел в пропасть города, перевесив руки через окно лоджии. Тот летит мелкой серой пылью, кружась в потоках воздуха, и расщепляется на невидимые крупицы. Ким вообще так-то не курит, только раз, иногда два в месяц, когда они с Намджуном встечаются – не чаще.       – Родной.       Горячее тепло жмется к голой спине, окутывая: кожа к коже. У Сокджина мурашки бегут от стоп к загривку от этого хриплого после тихих стонов голоса, этих нежных касаний, которые дарят теплые ладони, обнимающие за талию, и от осознания что они творят. Уже в который, чтоб его, раз.       – Холодно. Простудишься, – Джун зарывается носом во влажные от пота волосы на затылке и жадно вдыхает.       Сокджин прикрывает глаза, тая в крепких объятиях и мягкой ласке. В паху и животе все еще приятно ноет после секса, а тело чуть ватное от недавнего оргазма.       – Почему ты всегда куришь после? Тебе неприятно делать это со мной? – Намджун оглаживает крепкие бока и целует заднюю сторону шеи, чуть отстранившись, чтобы потом снова прижаться всем телом. Его пах вжимается в чужие ягодицы и Джин невольно рвано выдыхает: сегодня он был сверху, но теперь ему хочется побыть и снизу. – М, родной? – интимно шепчет на ухо, подобно змею искусителю.       Сокджин сдается:       – Нет. Хорошо. Очень хорошо. Я просто...       – Заменяешь одну горечь другой?       Джина прошибает ледяной дрожью. Он шумно сглатывает прежде, чем ответить:       – Да, – откидывает голову на широкое плечо и устраивает свободную руку на мягкой щеке, потянувшись вверх; неловко тушит сигарету в пепельнице, стоящей на подоконнике.       Джун направляет свой член между мягких ягодиц, цепляет мужчину за бедра и толкается. Головка легко движется, скользя по поту и их смешанной сперме. Сокджин нашаривает кисть Намджуна, поднимает ее выше, устраивая у себя на груди прямо над сердцец, и сплетает их пальцы; рвано выдыхает, полностью отдаваясь моменту.       Толчки размашистые и плавные, широкие, медленные. Давно знакомые горячие волны плещутся по всему телу, захватывая с головой, топят в ощущениях, заставляя сердце гореть словно в Аду. Аду, который Джин хочет, чтобы никогда не заканчивался и длился вечно. Но это невозможно, он всегда рано или поздно заканчивается и точно неизвестно когда случится снова.       Джун тяжело дышит и между вдохами роняет едва различимые «любимый», «милый» и «родной». Сокджин вспоминает, как он звал его точно также, когда они приехали вместе в Испанию по истечению контракта и после расформирования BTS. Конечно было тяжело отделаться от папарацций, им пришлось лететь раздельно и перепрыгивать с одного рейса на другой, чтобы оторваться от всех преследователей, но они смогли. И пусть Джин вечно ругался, что он обгорит и торчал под зонтиками, обмазываясь солнцезащитными кремами, иногда вредничал, сопротивляясь прогулкам и походам к океану, и привередничал в еде, но эти две недели были абсолютно прекрасными. Тогда случилось то, о чем они оба так долго и трепетно мечтали – Сокджин принадлежал Джуну, а Намджун Джину, только так и никак иначе. Не было миллионов людей, с которыми обычно приходилось делить любимого человека, десятков камер, которые цепляли любые движения и малейший вздох, не было работы, которая отбирала время вместе. Они были далеко и их жизни ждали где-то в другой стране, чтобы снова поглотить. Но в тот момент это было так чертовски неважно. Были лишь они и жгучие чувства, осевшие где-то глубоко под сердцем и на дне радужек глаз.       После возвращения они долго привыкали, что не могут быть вместе каждый день, но оказалось, что для зерна сорняка достаточно не только быть на вынужденном расстоянии, но и простых мыслей, которые мучали, поглощая с каждым днем все больше и больше.       Джун был внимательным и нежным, но часто уезжал и много работал, отчего Сокджин оставался один. Намджун поддерживал своего хена во всем, уважал его интересы и увлечения, но кроме работы и Джина он любил еще и себя и свои хобби и увлечения, которым уделял ровно столько же времени, сколько и им и их чувствам. Джун был знакомым до одури, близким настолько, словно Сокджин его с рождения знает, но в тоже время в отношениях он открывался с другой стороны и порою вел себя так, как Джин не ожидал, отчего он иногда испытывал неприятные и до этого неизвестные ему ощущения.       Сам же Сокджин тоже был далек от идеального партнера. Он ругал себя за то, что не может запомнить все, что важно Джуну, что ему не нравится искусство так, как ему, отчего разделить этот интерес Джин никак не мог. Ему казалось, что он недостаточно заботится о Намджуне и его переживаниях, говорит лишнее и наоборот не договаривает то, что надо сказать. В конце концов Сокджин жалел себя. Это было тяжело принять, тот факт, что он порою до горьких слез давит в сердце жалость к самому себе, но пришлось смириться – выбора-то не было, а как-то жить дальше было нужно. А жалость у него вызывали собственные чувства. Чувства того, что он мало старается, плохо проявляет привязанность, недостаточно любит.       Ким понимал, что идеальной любви как в сказках не бывает, но думал, что они работают над собой и стремятся к ней.       Однако даже этого, бывает, недостаточно, потому что жизнь и на одну тысячную не близка к фантазиям и мечтам о совершенных отношениях...       Все это губило их, копилось снежным комом: одно налипало на другое, а то тянуло за собой следующее, запуская бесконечный двигатель дурных мыслей. Тяжелые времена после распада группы, которые все не кончались и не кончались, никак не способствовали улучшению не только взаимоотношений и понимания, но и простого морального состояния Сокджина.       Все, абсолютно все к чему Намджун и Джин так долго шли, так упорно и кропотливо строили – катилось в пропасть.       В какой-то момент ком не просто оказался у пропасти, а повис на самом краю, едва держась за землю, Сокджин держал его изо всех сил, скрипя зубами и морозя о снег пальцы, верил, что Джун придет на помощь и они справятся вместе как и раньше. Но вместо этого он уехал. На конференцию. Гребаную конференцию, оставив Джина наедине со своими мыслями и чувствами о ничтожности и бессмысленности проведенных вместе лет. Даже осознание того, что эта конференция безумно важна, что Намджун готовился к ней два месяца, не помогло. Они пережили четыре кризиса, сохранили друг друга, их любовь и ценность каждого мгновения проведенного вдвоем, неважно наедине или на глазах тысячи людей. Однако сидя в своей квартире на кухне в обнимку с бутылкой вина в одной руке и телефоном и их общими фото в другой, Сокджин осознал – пятый кризис они не переживут. Это конец. С них хватит. Джун не справляется, Джин не справляется, никто не справляется. Они вместе просто по привычке, а это последнее, чего хотел Сокджин, потому что и он, и Намджун заслужили лучшего. Слишком много в этой жизни им приходилось работать на износ, слишком многим жертвовать. Пришло время пожертвовать такими ценными в прошлом чувствами, чтобы каждый из них был счастлив. Это было необходимо.       Поэтому на следующий день Джин сидел в чужой квартире на диване с собранными в чемодан вещами, которые стояли у его ног. Он нервно стучал пальцами по колену и постоянно проверял время на телефоне. Когда запищала входная дверь, оповещая о возвращении хозяина, Сокджин поднялся. Джун явно заметил чужую обувь и, возможно, поэтому рванул в комнату. Он широко улыбался, когда зашел в гостиную, его глаза светились счастьем и теплом, а руки были приподняты, готовые подарить объятия. На мгновение Джин засомневался в своем решении, но глаза Намджуна быстро потухли при виде чемодана, а сам он поник: – Хен, что это такое?       «Хен». Конечно, он звал его так до сих пор, но в тот момент это обращение настолько сильно резануло сердце, что Сокджин чуть не расплакался прямо там.       – Это мои вещи, Джун-щи.       От Намджуна обращение также не ускользнуло. Он нахмурился, сложив руки на груди:       – Что происходит?       – Мы расстаемся.       – Что? – его глаза широко открылись, показывая полный спектр испытываемого им почти животного ужаса.       – Я устал. Наши отношения бессмысленно и бесполезны. Я плохо забочусь о тебе, не справляюсь с проблемами и не хочу цепляться за прошлое. Оно должно уйти, если бесполезно. Поэтому я ухожу. Я твое прошлое, Намджун-щи. Тебе стоит найти другое настоящее и будущее. Я тоже постараюсь, – Сокджин жмет на кнопку, поднимая ручку, вцепляется в нее как утопающий в единственную соломинку надежды. – Я отправил тебе видео. Еще вчера. Посмотри его. Но, пожалуйста, не отвечай. Я не хочу знать, что ты думаешь и что чувствуешь по этому поводу. Я достаточно долго думал о тебе, о нас, наших отношениях. Хочу подумать о себе.       Джун дергается вперед:       – Я был на конференц!.. – резко замолкает. Поднимающаяся в груди злость мгновенно тухнет. Он понимает о чем говорит Джин, потому что его не было. Не было рядом последние несколько месяцев, почти восемь, хотя он видел, что что-то не так, чувствовал, но думал, что ему кажется от усталости, думал, что у них все хорошо и они справляются. Но ошибался. Не справляются. Потому что в памяти всплывает просьба Чимина уделять Сокджину больше времени, обеспокоенные вопросы Чонгука и косые взгляды Юнги в редкие встречи. Джун пропустил все это мимо ушей, не послушал, а сейчас стоит на краю бездны, вглядываясь в непроглядный мрак, где утонул белый снежный ком. Их белый снежный ком, который он должен был держать так же крепко вместе с Сокджином, который сейчас вроде стоит рядом, но в тоже время так чертовски далеко, что не дотянуться.       – Я знаю, что у тебя была конференция, – обходит его, идя к двери. Колесики чемодана шумят, катясь по полу. Под ногами Намджуна дрожит земля, покрываясь трещинами. – Поэтому отдыхай. Еще увидимся, – Джин вскакивает в кроссовки и быстро уходит, закрывая дверь.       Снятое с пальца кольцо покоится на журнальном столике одиноким куском металла, не имеющим никакого смысла без человека.       Намджун летит вниз, в густую тьму, к кому их проблем и недосказанности. Сокджин остается стоять на краю обрыва. Он бросает равнодушный взгляд вниз, разворачивается и уходит. Джун чувствует как сердце режут на части, а глаза печет. Чернота полностью охватывает его, поглощая с головой. Он пытается прийти в себя две недели, тонет в полумраке собственной квартиры, ходит по теперь всегда одиноким и пустым комнатам, бродя словно заплутавший по лесу, ищет чужие следы и не находит, теряясь где-то в лабиринтах отчаянья.       Посмотреть видео Намджун находит силы только спустя месяц. Он тихо плачет на словах прощания и жмет к груди планшет, обнимая его как обнимал бы Джина, если бы тот остался. Но его нет. И поэтому Джун обнимает бездушную технику, запуская видео с начала, чтобы слышать любимый голос хотя бы так.       Ребята воспринимают их расставание также болезненно, как и они сами. Тэхен не может поверить в это долгие три месяца, Хосок тоже. Они оба ходят к ним по очереди и долго разговаривают, пытаясь понять, но у них не получается. Впрочем, и Намджун с Сокджином сами ничего толком не понимают и потому не могут дать ответов и как-то поддержать переживающих за них друзей. В итоге Хосок с Тэхеном признают то, что они теперь порознь, смиряются и оба говорят, что будут рядом несмотря ни на что. Джун почти плачет на плече у Чона, а Джин у Тэ. Немного отпускает.       Чонгук же не разговаривает с ними две недели: не отвечает на звонки и сообщения, не открывает дверь, когда они приходят. Он появляется позднее и говорит, что ему нужно было время, чтобы подумать не только о них, но и о себе. Последние его отношения кончились плохо, и он принимает решение больше не вступать в них. После расставания хенов Гук окончательно убедился, что в близости нет смысла, что она только разрушает и он не хочет ломаться снова, чтобы собирать себя по кусочкам.       – Если честно, отчасти я верил в любовь благодаря вам. В любовь именно между двумя людьми. Думал, что если ты не один, то все по плечу, что кто-то всегда на твоей стороне, но даже вы расстались, хен. Это глупо и бессмысленно – пытаться. Пытаться лишь ради того, чтобы потом упасть. Я не хочу.       Джун долго обнимал расстроенного и разбитого макнэ и шептал бесконечные извинения, потому что ему правда было жаль. Жаль, что из-за них кто-то не будет счастлив в отношениях с Чон Чонгуком, как и не будет счастлив в них сам Чонгук.       Юнги чуть ли не все время был с Джином в качестве поддержки и опоры, а вот с Намджуном был отстранен и холоден почти два месяца, на вопросы отвечал односложно, а на единственной встрече буквально игнорировал его. Конечно, позже Мин извинился за свое поведение, и они спокойно поговорили. Юнги был примерно настолько же плох насколько и Гук, но вместо уныния переживал плохие новости злобой.       – Я просто не мог поверить, что ты все просрал, Джун. Блять, просто столько лет в помойку! – Мин кипел как перегретый чайник, испуская яд. Тот разбрызгивался в разные стороны, задевая и Намджуна в том числе. Ким покорно принимал шипящие раны, зная, что Юнги во всем прав. Скорее всего таким откровениям поспособствовал и выпитый ими алкоголь. – Я же говорил тебе. Говорил, оторвись ты от своих дел. Хотя бы на одну ебучую неделю. Хен вечно улыбался и говорил, что все отлично, но отлично не было от слова «совсем». Он совсем потух. Точно не знаю почему, скорее всего не только из-за вашего расставания и проблем в отношениях до него. Сокджин будто ненавидит себя. Когда я с ним разговаривал, пытался понять, он так отвечал, будто считает себя виноватым. Цитирую, «я плохо старался и мало любил». Что он, блять, имел ввиду? Пиздец. Просто пиздец. И он ведь все еще тебя любит, Джун. До сих пор. А это полный и бесповоротный пиздец.       Они прикончили две с половиной бутылки виски. Намджун смутно помнил как лип к Мину, обнимая его, и лепетал, что все еще любит Джина и не знает как жить дальше. Юнги хлопал его по спине и шептал что-то в духе: «Два идиота». И он был прав. Как и всегда.       Чимин же был с Джуном. Он заезжал едва ли не через день, когда узнал, впихивал в Кима еду почти насильно и следил, чтобы он пил достаточно воды; мог позвонить в течении дня около двух раз, чтобы уточнить поел ли Намджун, а если нет, то на следующий день долго и пристально смотрел как он ест с немым осуждением. Отчасти из-за него Джун пережил этот тяжелый период с минимальным физическим истощением, чего, к сожалению, нельзя было сказать о моральном состоянии.       А потом Джина прорвало. Спустя четыре с половиной месяца после разрыва он появился на пороге чужой квартиры, как думал Намджун, пьяный, но оказалось, что нет, абсолютно трезвый, и буквально затащил сначала в ванну, яростно целуя и кусая, а потом и в спальню, где он долго говорил всякие пошлые глупости в покрасневшее ухо, пока несчастный матрас дрожал от их движений. На следующее утро Джун проснулся от холода и шумного копошения. Сокджин судорожно собирался, натягивая на себя одежду, и не дал проронить ни звука, неразборчиво тараторя:       – У меня просто нехватка секса. Не больше. Это не повторится, – и ушел.       Намджун тщетно пытался дописаться, дозвониться, просто поговорить – его напрочь игнорировали, будто его и не было вовсе, и подпустили к себе лишь через месяц. Он был расстроен и зол, сбит с толку, но, кажется, понял суть их нынешних «недоотношений», поэтому пришел к Джину также, как и когда-то он пришел к нему. Просто ради секса, а под утро ушел, не оставив никаких следов кроме царапин и засосов. После третьего раза они решили договариваться обо всем заранее, чтобы обоим было удобно и комфортно. Насколько это конечно возможно, когда вы бывшие с огромным опытом отношений за спиной. Но именно этот опыт, по сути, и сыграл с ними злую шутку, потому что за столько лет они так сильно притерлись, узнали вкусы и предпочтения друг друга, что никто другой им был не нужен. По меньшей мере Джун надеялся на это, а как оказалось позже был прав. В один из разов замкнутый Сокджин отчего-то был расположен к разговору и все же ответил на заданный вопрос:       – Меня чуть не стошнило, когда я ее поцеловал. Не знаю почему, – перевернулся на живот, подставляясь под ласковые поглаживания. – Подумал, может случайность. Попробовал чуть позже еще раз. Потом с мужчиной. Результат тот же. Я сдался.       Намджун тогда притянул его к себе и крепко поцеловал, сминая раскрасневшиеся сухие губы:       – Не тошнит? – шепнул, остранившись и перебирая кожу на лопатках, пока чужая тяжесть приятно давила сверху.       – Не тошнит, – пробормотал в ответ и пустил пальцы ему в волосы. – Приятно, – сам потянулся за поцелуем, прижимаясь как можно теснее.       Так продолжалось из месяца в месяц. Просто секс и ничего более, разговоров о чувствах и причинах расставания не велось, потому что тогда Джин закрывался как морская ракушка, оберегающая жемчуг, становясь почти недосягаемым. От ребят они оба благоразумно прятались, щемясь по углам и встречаясь так, чтобы не вызывать подозрений, прямо как в старые добрые временя. Возможно, что один лишь Юнги понимал что происходит, судя по его скептическому прищуренному взгляду, но благоразумно молчал. Джун думал, что это из-за песни, которую он выпустил на полгода их расставания, где пелось о нежной любви, упоминался тяжелый разрыв и вскользь мелькала строчка: «Я буду в темные ночи в объятья тебя забирать». Однако Мин все же не обладал экстрасенсорными способностями (по меньшей мере Намджун надеялся), а потому не мог задать вопрос в лоб, основываясь лишь на строчке из песни и их корявом взаимодействии.       Но сегодня была необычная встреча, коих было уже порядком.       – Сегодня два года как ты меня бросил, – Джун прижимает к себе разморенное негой тело, заставляя и без того мятые простыни на постели смяться еще сильнее.       – Не говори так, – Сокджин с трудом устоял на ногах после того, как из него в очередной раз «вытрахали» душу и был благодарен, что сейчас они лежат.       – Но это так, – целует в лоб, ласково убрав прилипшие от испарины ко лбу прядки.       У Джина сжимается сердце. Он заставляет себя отстраниться и опускает ноги на холодный от сквозняка пол. Намджун тянется за ним всем телом, но отпускает, зная, что не способен удержать.       – Останься. Хотя бы сегодня, – Джун решает попробовать, попытаться снова: придвигается ближе, садится и утыкается лбом в основание шеи.       Сокджин сопротивляется своим желаниям, чуть ли не плача от внутренних терзаний, и встает:       – Нет, – четко и грубо, беспрекословно.       Намджун тут же поникает, сдаваясь. На этот раз окончательно. Он старался долгих два года. Ебаных два года полных непролитых слез, боли где-то глубоко внутри, ощущения не потери, а невосполнимой утраты, чувств собственных никчемности и вины. И двух курсов психотерапии, где он пытался восстановиться и осознать себя без привычного и такого любимого Джина под боком, который больше не вернется, пусть он и любим им до сих пор. Даже сейчас.       – Заблокируй дверь, – только и роняет, ложась обратно. Из открытого на лоджию окна дует и Джун покрывается крупными мурашками, невольно вздрагивая. Озноб прокатывается от головы к ногам.       Сокджин уходит так же стремительно, как обычно появляется, оставляя после себя лишь легкий запах близости, синяки на теле и горечь желанных, но таких отравляющих поцелуев, прожигающих все еще живую, но мучимую жаждой любовь. Он подобно сорняку цветет внутри, не давая забывать, не отпускает, а когда его выкорчевываешь, возвращается и сеет новые семена. Намджун сходит с ума, погибая, но позволяет так обращаться с собой и своими чувствами, потому что ему это нужно. Нужен Джин хотя бы немного, хотя бы такую малюсенькую каплю из прошлого океана, на который он точно способен. Когда-то у Джуна он был, этот океан, а не жалкие взбрызги мороси на лобовом стекле. У него были бриз, обнимающий теплом, волны, захватывающие лаской, штормы, наполненные страстью, безмолвные штили покоя и тихие зефиры полные ласкового шепота. Намджун никогда не знал, что настолько сильно любит океан. А после ухода Джина узнал, оставшись не то, что у лужи, у сухого песка даже без следов чего-то некогда огромного и важного, до безумия ценного. Точнее до безумия бесценного, что никогда не восстановить и не вернуть. Больше нет.       Джун вяло шевелится, подползая к краю постели, тянется к прикроватной тумбочке, открывая верхний ящик и достает оттуда свою цепочку с кольцом, с двумя кольцами. Он случайно стучит ими об угол, пока тянет на себя, и смотрит на металл тусклым взглядом. Хочется размахнуться со всей силы и выкинуть их в окно, чтобы больше не видеть, не вспоминать, не чувствовать. Но он не может. И никогда не сможет. Поэтому цепляет утяжелевшую от веса цепь на шею и тянет по очереди каждое кольцо к губам, целуя. Кажется, будто они теплые. Словно они только что сняли их с пальцев. Намджун знает, что только кажется, потому что он просто замерз из-за сквозящего по полу ветра, не больше. Перед встречей с Джином он всегда снимает цепочку, пряча ее в ящик, где кроме нее ничего и никогда не лежит, а потом надевает, стараясь не снимать, потому что это единственное что у него осталось       Даже забавно – холодный бездушный металл полный воспоминаний, который теплее того, с кем эти воспоминания связаны.       Сокджин и сам был полон этих воспоминаний, погружен в них, захвачен ими. Он старался не цепляться за них, потому что лишь ради прошлого, того, что было, восстанавливать отношения не имеет никакого смысла, хвататься за них как за спасательный круг тем более. Однако сегодня паразитирующий в его мыслях Ким Намджун сказал то, что невольно заставило его задуматься.       – Два года, – шепчет, скатываясь по холодной лавочке ниже. Он в нескольких кварталах от чужой квартиры, прячется на одной из узких улочек, которые через пару часов заполнятся толпами людей, а пока полны лишь тихого предрассветного шума, долетающего из-за углов зданий и едва слышных шагов редких пешеходов, которых в полчетвертого утра не интересует одиноко сидящий в полутьме мужчина, укутанный в толстовку по уши и прячущий за маской лицо.       Целых два года они не вместе в том понимании этого слова, к которому привык Джин. Их встречи один-два раза в месяц ничто по сравнению с тем, что было раньше.       «И почему ты бросил его?»       Противный вопрос звучит где-то в ушах. Сокджин ведет плечами, отвечая, как он думает, сам себе:       «Он много работал, не уделял мне внимания. Я решил, что надоел ему, раз он даже не пытается быть ближе и полностью отдает себя чему-то другому. Значит я плохо забочусь о нем, если он не спешит ко мне. К нам».       «И все?»       Джин замирает. Его глаза широко раскрываются. Потому что да. По сути, это все.       «Он был так сильно занят, что оставил меня одного. И я не справился. Он тоже. Мы оба не справились. Плохо старались, мало работали вместе, недостаточно любили».       «Ты это только что придумал. Заладил, недостаточно любили, недостаточно любили. Настолько недостаточно, что ты до сих пор без него не можешь? А он без тебя. Сколько раз он пытался поговорить с тобой? Сколько раз ты его отталкивал, игнорировал? Сколько раз ты узнавал, что он плачет от Чимина, меня? Сколько пользовался его чувствами, не давая и шанса нормально извиниться? И сколько ему еще терпеть и ненавидеть себя за то, что он делает с тобой, что не может отпустить, не давая найти тебе свое настоящее и будущее?»       – Неправда, – едва слышно роняет Сокджин, ставя локти на колени и пуская пальцы в волосы, больно оттягивая взмокшие пряди, когда всего час назад их нежно перебирали, поглаживая. – Неправда.       «Послушай его песню».       Джина всего передергивает. Он узнает этот голос. Юнги. Гребаный Мин Юнги. Почему именно его? Когда они об этом говорили?       – Я не хочу.       «Хочешь. С самого начала хотел. Послушай».       Его всего трясет от непонимания. Где-то в сознании всплывают редкие картинки прошлого. Это был год. Год как они расстались. Тогда они с Джуном не встречались и Сокджин напился до беспамятства в компании Юнги. Именно до беспамятства, потому что он не помнил ничего, совсем ничего, а Мин так ничего и не рассказал, ляпнул только, что Джин уснул и все. Так вот что было. Они говорили. В очередной, бессмысленный и бесполезный, раз говорили. И почему-то он вспомнил этот разговор только сейчас, спустя ровно год.       «Джин, послушай его песню. Она написана для тебя, о тебе. Ты же и сам это знаешь».       В обрывках воспоминаниях Сокджин и дальше отнекивался, отказываясь, а в реальности потянулся к телефону и наушникам, с трудом заставляя себя найти где-то в далеких папках файл, который ему скинул Мин, с надписью «You» и нажать play.       Мягкая мелодия заполнила уши, ввинчиваясь в мозг почти насильственной лаской, а до боли знакомый голос тихо пропел первые строчки. Уже только от него хотелось плакать, потому что каждую их встречу Намджун старался быть с ним так же нежен до и после секса, ведь знал – он уйдет, обязательно уйдет. И сейчас в этих простых словах, мелодии была их история: незамысловатая, простая, местами наивная, грустная, полная объятий и поддержки, веселая и смешная, несуразная, как они сами, и серьезная, разрушающая.       Настолько же разрушающая, как и припев, который ломает Джина на части, выворачивая наизнанку кровоточащие органы и кости.       Я буду любить тебя вечно       И молча смотреть в глаза.       Я буду касаться беспечно       Баритона милого голоса.       Я буду в темные ночи       В объятья тебя забирать.       Я буду тихонечко очень       Влюбляться в тебя опять.       Сокджину кажется, что весь мир вокруг умирает, погружаясь в безмолвие. В его голове нет ничего, кроме чужого голоса, а сердце сжимается в комочек, обливаясь водопадами сдерживаемых все это время слез. Ему хочется умереть. Прямо здесь и сейчас. Но вместо этого он встает, ловя отражающиеся от окон здания напротив солнечные лучи, слепящие глаза, и поднимает взгляд, видя окрашивающееся встающим солнце небо. Где-то за пределами наушников все наверняка шумит гораздо громче, но это так неважно, потому что Джин делает шаг и срывается с места. Он бежит, пока низкий голос продолжает напевать больные строчки, от которых все внутри сжимается.       Я буду всегда-всегда рядом       В тени за спиною стоять.       Я буду с тобою лишь взглядом       И счастье твое наблюдать.       Редкие прохожие благоразумно отходят, думая, что он на пробежке, несколько, кажется, даже узнают его, провожая удивленными взглядами, но все это так незначительно, что остается где-то за кадром, пока Сокджин, задыхаясь от бега, влетает в знакомое здание и несется к лифту; жмет как проклятый на нужный этаж, погружаясь в неясную безнадегу.       Лифт, как на зло, едет до невозможности медленно и Джин понимает, что, возможно, расплачется раньше, чем окажется на нужном этаже, потому что песня началась с начала, проигрываясь на репите. Он опускает глаза к экрану, делает скриншот и выкладывает его в своем аккаунте с краткой подписью «Прости, что так задержался, Джун-ни. Песня прекрасная. Я тобой горжусь»; выключает комментарии, публикуя. Этот пост только для них двоих, он никого не касается. Сокджин единственный из всех тогда почти никак не поддержал трек и сейчас исправился. Он все что угодно сделает, если понадобится – умрет – но исправится. Ни за что так просто не сдастся.       Двери распахиваются и у Джина будто вырастают крылья. Он летит к нужной двери, вводит код (перемноженные дни их рождения) и заходит внутрь; не разувается, бежит прямо так, боясь опоздать.       В комнату проникают первые солнечные лучи. Они ложатся на смятую белую постель в дурацкий черный мелкий горошек и окутывают едва прикрывшегося Джуна. Сокджин задыхается, горло и легкие жжет от сухости и нехватки кислорода.       Намджун медленно открывает глаза и сонно садится, по очереди моргая, смотрит удивленно:       - Ты что-то забыл, хен?       «Хен». Как и тогда. Но на этот раз это не станет последней каплей, не будет причиной. Ни за что.       – Нет, – с трудом выдавливает из себя и делает шаг вперед, опускаясь коленями на матрас. Джин ловит знакомый блеск колец на чужой груди и не может сдержаться, рвано тянет воздух через зубы и роняет одинокую слезу.       - Ты чего? – Джун мгновенно подбирается, тянет к нему руки и Сокджин сам бросается в них, наваливаясь сверху, валит их обоих на постель. Весь потный, грязный и холодный после улицы.       Намджун ничего не говорит на этот счет, лишь вплетает пальцы в отросшие черные волосы:       – Что-то случилось? – звучит участливо, с беспокойством, как и всегда.       Джину стыдно. Так сильно стыдно, что он готов выть, когда цепляется за широкие плечи онемевшими пальцами:       – Да, – оба наушники вылетели еще где-то по пути в спальню. И плевать. Потому что ласковый голос сейчас здесь, рядом, и он настоящий.       - Что? Хватит молчать. Скажи уже, – недовольно бурчит, как и обычно. – Ты впервые возвращаешься.       Сокджину хочется провалиться под землю от неловкости за себя и свое поведение и в тоже самое время хочется, чтобы Джун всегда вот так держал его: крепко, но осторожно.       – Я люблю тебя, – признание слетает легко, будто так и должно быть. Нет ни стеснения, ни дискомфорта после этих таких простых слов.       Намджун продолжает перебирать его волосы, словно во всей этой ситуации нет ничего такого:       – Да, я знаю. Я тоже люблю тебя, родной.       – Джунни... – тоска поднимается по горлу вверх готовая выпасть из него виноватыми рыданиями.       – Но ты же все равно уйдешь. Какая разница что мы друг друга любим, – подтягивает его выше, чтобы ткнуться носом в спутанные пряди.       Кожа у Намджуна холодная и сухая и Джин прижимается к нему крепче, чтобы согреть, пусть и сам в холодной одежде и толку от его попыток ноль:       – А если я останусь? – жмурится от страха, пока в груди оседает паника. – Ты заберешь меня себе? – дрожащими руками впивается в его тело, оставляя ногтями красные следы-полосочки.       – Ты шутишь?       Сокджин устраивается ухом на мягкой груди и слышит как заходится чужое сердце:       – Нет, – оно стучит так быстро и громко, что Джин с трудом разбирает, что ему говорят. – Хочу назад. К тебе. Пожалуйста. Я что угодно сделаю, только забери меня себе, – задыхается от нахлынувшего волнения, силится вдохнуть и не может – все органы будто сперло в ожидании.       – Хен.       Сокджин роняет неясное мычание и чувствует, как его тянут выше, испуганно распахивает глаза и смотрит в улыбающееся лицо, ямочки на мягких щеках которого манят каждый раз как первый.       – Родной, – приподнимается, целуя в нос. – Ты мог и не спрашивать, а просто вернуться. Я никогда тебя не оставлю, помнишь? И всегда буду ждать.       Джина прорывает, накрывая волнами бушующей в душе и всем существе бури. Он придавливает Джуна к постели всем весом и как заговоренный выцеловывает сначала его лицо, потом шею, ключицы и плечи – охватывает до боли знакомое тело мягким бризом, шепчет всякие нежные глупости и бесконечно извиняется, что он так долго его мучал – качает в плавном штиле; оглаживает крепкие бока, впиваясь в кожу, тяжело дышит, наконец проглатывая тяжелый ком горечи – цепляет внутренним ураганом все сильнее разгорающейся страсти, запуская шторм. Намджун отзывается на каждое касание, иногда роняет тихие смешки и откидывает голову назад, давая больше места, зовет его по имени, пытаясь успокоить и убедить, что все хорошо: он рядом и никуда не денется, потому что тонет в таком любимом океане, который неожиданно появился прямо в пустыне и погрузил в толщи воды, погребая на дне. Сокджин верит ему после четвертого раза, немного успокаивается и валится рядом, крепко обнимая и тяжело дыша, тянет на них одеяло, чтобы хоть как-то укрыть Джуна.       – Ты все еще в обуви, – роняет с едва ощутимой насмешкой.       Джин хмыкает, садится на постели и сбрасывает кроссовки и легкую куртку, а подумав, и вовсе встает, закрывая дверь на лоджию. Неожиданная мысль резко бьет ему в голову, и он роняет, не подумав и секунды: – Я хочу, чтобы у нас были дети.       Сначала тишина полосует по натянутым нервам, а потом удивленный вздох заставляет расслабиться.       – Ты чего это вдруг?       Сокджин, полностью уверенный в сказанном, разворачивается и идет к постели, опускается на край и берет ладонь Намджуна в свои:       – Ты же всегда хотел детей, Джунни.       – Да, но ведь...       – Мы что-нибудь придумаем. В конце концов не в тринадцатом веке живем. Ты пройдешь нужные обследования, подготовим документы, найдем суррогатную мать или еще что. У нас получится, – проникновенно заглядывает в глаза.       Намджун от такой решимости теряется еще больше:       – Но ребенку будет тяжело, если кто-то узнает, что он мой. И будет странно, что я воспитываю его один. Люди могут что-то заподозрить, – заметно хмурится и приподнимается, сжимая чужую руку в ответ. – И ты. Ты разве не хочешь своих детей?       – Давай начнем с одного, ладно? Никто не запретит нам иметь хоть десять детей, если мы захотим, – ободряюще улыбается. – Мы со всем разберемся и все решим. Вообще все. Ты мне веришь? – Сокджин наклоняется вперед и целует морщинку между насупленных бровей. – К тому же уже почти четыре года прошло после распада. Мне скоро тридцать девять. Я тут не молодею, – роняет смешок и наконец ловит ответную улыбку.       Джун придвигается ближе и сталкивается своим лбом с его:       – Хорошо. Но я бы очень хотел посмотреть и на твоего малыша. Наверняка он будет очень красивым.       – И с такой же самооценкой? – самодовольно хмыкает, прикрывая глаза и наслаждаясь ощущением тепла от желанной близости. Не только физической, но и душевной.       – Я на это надеюсь, – Намджун отвечает, дразнясь. – Родной, – неуверенно зовет, будто чего-то боится.       – М? – Джин почти полностью растворяется в моменте, а потому отзывается с легкой леностью.       – Я всегда буду любить тебя. Ты можешь поклясться мне, – шумно сглатывает, – поклясться, что не забудешь этого?       Когда-то очень давно они обещали вместе смотреть трудностям в лицо и бороться с ними, идти вперед рука об руку, но у них не вышло. Они не сдержали свое обещание. Трудно сказать кто виноват: может Джун первым отнял ладонь, бросив Сокджина, а может Джин позволил Намджуну упасть в пропасть тьмы – да это, в целом, и неважно. Потому что никто не может запретить им пытаться. Снова, снова и снова. До тех пор, пока не оборвется история их жизней. До самого последнего из последних концов каждых их отношений, наполненных борьбой за них.       – Клянусь, Джунни. Я никогда не забуду, что ты всегда любишь меня, – поднимает отяжелевшие веки, заглядывая ему в лицо, шепчет едва различимо: – Я хочу, чтобы у ребенка были твои глаза. И ямочки на щеках.       Джун облегченно смеется, чувствуя, как тяжесть последних двух лет немного отпускает, пусть и не исчезает полностью. У них впереди еще так много трудностей и работы. Работы, которая не закончится никогда. Но, возможно, со второго раза они смогут выполнить ее вместе?       Сокджин разбегается и изо всех сил отталкивается от края обрывая, падая во мрак, прямо к ледяному кому их проблем и вечно летящему в темноте Намджуну. Он стремительно падает вниз, шарит в плотной темноте касаниями и вскоре ловит чужую руку, тянет ближе и обнимает, зажигая крохотную частичку света. Теперь Джин никогда его не отпустит. Они будут падать во тьму вместе целую вечность.

– Когда моя красота померкнет, когда от нее не останется и следа, когда у меня будет лишь моя истерзанная душа, ты будешь любить меня? Я знаю. Знаю, что будешь. Несмотря ни на что.

The End (?)