Сон в тысячу лет

В предрассветной тишине на Санни не слышно ни шороха. Никто не кричит за её стеной, не бежит наперегонки на завтрак, не оглушает сонный корабль громким хохотом. Не распевает песни, не зачитывает вслух свежие газеты. Здесь и в целом мире она совсем одна, наедине с гулко бьющимся сердцем и мыслями, мешающими ей проснуться. Ведь это не может быть ничем иным как кошмарным сном, преследующим её с того самого дня. Сном в темном, пустом доме в деревне Кокояши. Сном с широко открытыми от ужаса глазами, мокрым от слез лицом, с вздымающимся к небесам кострами на месте дома Гензо и криками где-то за стеной. Сном в вечном одиночестве и бездонной тьме. Нами слушает тишину за стеной и робкий стук собственного сердца, лежит на не расправленной кровати и мысленно считает до десяти, до ста, до тысячи. Если она ни разу не собьется, то проснется от смеха Луффи и Усоппа. Если она сосчитает до тысячи дважды, то сон, как и все мысли о нем, растворится в аромате специй и сигаретного дыма, в громком голосе, зовущем команду на завтрак и десятке адресованных ей комплиментов. И не будет больше оглушающей тишины, осиротевшей кухни, пустующего места за столом и отчаянной боли в груди, мешающей ей свободно вздохнуть. Всё будет как раньше, в самые светлые и теплые времена. Должно ведь быть хоть когда-то. Нами рассеянно меряет шагами палубу, бросая взгляды на темное от свинцовых туч небо, говорит больше с собой, чем со следующим за ней Бруком. На Санни тяжелая, гнетущая тишина, порванные паруса, и ожидание чего-то неизбежного, слишком долго ждавшего своего часа. С каждым ударом сердца всё выше вздымаются волны, с каждым вдохом всё темнее становится небо над головой. Нами поднимает взгляд к набухшим дождем облакам и мысленно считает до десяти, до ста, до тысячи. Если успеть это сделать до того, как небо прольется дождем, то все обязательно будет хорошо. Нами, живущей играми из будто бы выдуманного ей самой детства, ничего другого больше не остается. Какое же все это хрупкое! Как же, оказывается, легко оборвать смех и разговоры, сонную тишину нагретой ароматами свежих пирогов кухни, как легко затушить праздничные костры и заглушить дружное пение. Пустеют комнаты, исчезают люди, и мир вокруг гаснет, будто праздника и не было. Все это было миражом, отчаянной мечтой гибнущего в пустыне путника. Так умирающему в самые последние часы жизнь даруют мгновения отдыха от мучительной боли. Нами в очередной раз приснились настоящая жизнь, любовь и семья, тихие вечера наедине с мечтой, уютный дом и сытная еда. Нами в очередной раз потеряла все за секунду, и теперь все, что ей остается – прислушиваться к ветру, треплющему разорванные паруса, и считать до тысячи. А вдруг в этот раз повезет. В общем шуме, накренившейся набок Санни и проломленной палубе для Нами имеет значение лишь то, что перед её глазами вдруг появляется Санджи. Опускается на Санни так, будто ничего и не было, и он на целую вечность не исчез из их жизни, оставив после себя ноющую, неутихающую боль. Появляется так, будто она мысленно не попрощалась с ним навсегда и не пыталась убедить себя, что сотни проведенных вместе дней ей приснились. Просто в какой-то момент чудесный, полный приключений и вечерних посиделок сон стал беспросветным кошмаром. И тут он отступил. Кошмар, длиною в тысячу лет, отступил в один миг при звуке родного голоса. Растворился в аромате специй, сигаретного дыма, моря, шоколада и карамели. Так же, как и его самый большой в жизни кошмар растворился в запахе мандаринов, свежей краски, холодного ветра, криках со всех сторон, пролитых слезах и крепких объятиях. На кухне с самого утра теперь вновь будет кипеть работа, по вечерам вновь будет завариваться ароматный чай для них с Робин, и на Санни снова всегда будет шум. Шум, под который Нами так спокойно засыпает. Все так, как и должно быть. Все так, как могло было бы тогда, с Бельмере и Ноджико. Все так, как должно было быть с Сорой и Рейджу. Все наконец-то вместе. Все наконец-то дома.