***
Все было странным. Ночь я спал плохо, то ли от духоты, забыв с вечера приоткрыть окно, то ли так и не смог устать за день. Утром шел дождь, делая и без того мрачное настроение, совсем непригодным. Я не выходил из офиса до двенадцати дня, принимая клиентов, а затем, ответив на звонок Кроуфорда, приехал в офис. Все было серо, в офисе образовались перебои электричества, из-за чего помещения, где не было окон, освещались тускло или вообще остались неосвещенными. Работники сновали по офису почти наощупь, некоторые работали только у окон с недовольными лицами. Я встретил Джека чуть дальше входа в лабораторию Беверли. Он пожал мне руку, улыбаясь скорее машинально, нежели действительно радуясь нашей встрече. — Доктор Лектер. — Мы развернулись в том направлении, которое задал глава отдела. — Я вызвал вас, ведь только вы способны дать мне ответы на вопросы касательно ваших друзей. Уилл. Я хотел бы поговорить с вами о нем. — Уилл официально не является моим пациентом, но важно не забывать дружеский долг и кодекс, Джек. Разве я плохой друг? — Нет-нет, Ганнибал, вы отличный друг. Я не спрошу ничего из того, что было бы некомфортно обсуждать. — Тогда я бы выпил с вами чашку кофе. Спустя несколько минут мы сидели в кабинете Кроуфорда с дымящимися чашками ароматного кофе. Кабинет главы отдела был в бежевых тонах, но сейчас они показались мне серыми. Я отпил кофе. — Вот что я хочу сказать, для начала, Ганнибал. Уилл в последние месяцы с каждым днем увядает. Я вижу это даже через толщу его «я в порядке», которые он твердит по пять раз на дню. Я бы хотел спросить вас, заметили ли вы изменения в поведении Уильяма? Я тянул время, вновь отпивая напиток. Должен ли я рассказать о своих экспериментах или планах? — Да, Джек. Изменения есть. Но мы все люди, а человеку свойственно меняться. Никогда не знаешь, меняешься ли ты в лучшую сторону или катишься к обрыву. Пока тебе об этом кто-нибудь не скажет. Я не стану рассказывать всего, что Уилл передает мне, но есть кое-что действительно занятное. Джек выпрямился в своем кресле, облокачиваясь на локти, лежащие на столе. Его тучное тело потянулось вперед, выдавая заинтересованность. — Доктор Лектер, если вы сомневаетесь, можете не говорить. То, что вы подтвердили мои наблюдения, уже имеет вес для меня. — Спасибо, Джек. Но эта информация не нарушает кофидециальностей дружбы. Я всего-навсего попросил вчера назвать мне день недели. — Так-так, вчера была пятница, да. Это ведь элементарная вещь. — Да, это действительно элементарно. Но Уилл сказал, что вчера был понедельник, восемнадцатое. — Понедельник? Восе… Как? Что это значит? — Он путается во времени, в днях и числах. Уилл серьезно болен, Джек. И я очень жалею, что обнаружил это только сейчас. Я состроил сожаление на своем лице, это совсем нетрудно. Если смотреть не в глаза, чуть сгорбить плечи и нахмурить лоб, так, чтобы брови сделались «домиком». — И каков ваш диагноз? — Он еще не подтвержден ни одним исследованием, ведь Уилл не обследовался. Я предполагаю, что у него аутоимунный энцефалит, поражено полушарие мозга. — Доктор, я не силён в медицине, но это даже звучит неприятно. Ему срочно требуется лечение. — Так оно и есть. Вчера я сказал ему об этом на нашем сеансе. Уилл посещал меня в последний раз две недели назад и я не имел возможности заметить за ним то, что увидел вчера. Если бы я смог разглядеть его раньше… — Доктор Лектер, не вините себя раньше времени, давайте действовать. У Уилла сегодня выходной, поэтому он должен находиться дома. Оттуда его можно сразу забрать в лечебницу. — Джек. Боюсь, он не дастся себя упечь в больницу. Вчера, при затронутой мной теме о клинике, Уилл почти агрессировал. Мне, как терапевту и другу, не хотелось видеть или знать, что его вытащили из дома силой. — Я понимаю вас, Ганнибал. Я поеду к нему сейчас сам и смогу убедить его. Он не глупый и хочет продолжать работать, а для этого ему стоит несколько месяцев полежать на койке. Стоит попробовать, верно? Я утвердительно кивнул, наблюдая, как Кроуфорд начинает собирать все разбросанные бумаги в несколько стопок. На душе все так же скребли кошки. Я приехал в Балтимор, как только убедился, что ни в офисе, ни в академии моя персона не требуется. Сегодня я намеревался отправиться на охоту. Свиньей, которая попадает на мой стол должна была стать женщина. Она еще не была совсем в возрасте, но определённо была близка к этому. Свинка имела неосторожность вытолкнуть меня из очереди на аренду парковки и намерено встать впереди, задирая свой морщинистый нос кверху. Я проследил за ней, теперь дело оставалась за малым. Доварив бульон, я выключил плиту, протер столешницу и вымыл несколько чайных ложек. Сейчас я направлялся в подвал за прозрачным костюмом, как меня прервала трель телефона. Я вернулся назад, на кухню, поднимая трубку. — Лектер. — Ганнибал, это Джек. У меня… у меня сообщение к вам. Голос главы отдела заставил мое сильное сердце ускорить ритм. Я сам не понимал, почему начал волноваться. Покрепче перехватив телефон, я сглотнул. — Я слушаю. — Уилл мертв. — В трубке трещало молчание, режущее слух и сердце, поэтому Джек продолжил слегка гнусавым голосом, он говорил в нос. — Его обнаружила Алана. Он лежал на лежанках, а его собаки… его собаки скулили и громко лаяли, когда Блум подходила ближе. — На том конце не раздалось ни звука. — Вы можете не приезжать, вам необязательно… — Я буду. Я не помнил, как сбросил звонок, не помнил, как добрался до ключей от машины и как схватил пальто. Я не помнил, как заводилась машина и как я выезжал со двора. Ничего из этого я не помнил. Эти действия смазались, превращаясь во что-то несуразное, такое смешанное, серое, мертвое… Только зайдя в дом Уилла, после того как припарковал Бентли рядом с машиной Джека, я сумел вдохнуть. Его запах все еще витал в воздухе, ведь этот дом хранил в себе его. Пробираясь сквозь сотрудников ФБР, я не видел лиц, не слышал голосов. Несколько шагов и я встал в паре метров от лежанок, застывая на месте, как скульптура. Мужчина лежал среди мягких подушек и старых шарфов, свернувшись калачиком и накрывшись одеялом почти по уши. Глаза его были закрыты, можно было подумать, что он крепко спит, если бы не мертвецки белый цвет лица, отдающий серостью. Я присел над ним, неверяще глядя на своего единственного друга. Глаза стала застилать влага, но я просто смаргивал ее, протягивая руку вперед. Я дотронулся до мягких кудрей, которые, как и всегда хранили в себе запах парня, но Уилл не ответил мне прикрытием глаз или хмуря свои густые брови. Он был неподвижен, и это напугало меня. Впервые в жизни я испугался того, чего видел. Эта эмоция - страх - заставила меня ошалело отскочить от безжизненного тела. Я почти выбежал из дома, садясь в машину, и надавил на газ. Слёзы лились, кажется, бесконтрольно, я не мог их остановить, но и не пытался. Уилл мертв. Эта мысль не могла быть правдой, это все не могло быть правдой. Луч света в моей жизни, дарящий мне понимание, стабильность и равновесие, навсегда погас. В этот миг мир должен был взорваться, рухнуть, навсегда раствориться или исчезнуть, ведь я не мог существовать без этого маленького существа с удивительным мозгом, как и все вокруг. Приехав домой, я поднялся к себе и лёг на кровать, уставляясь в потолок. Я чувствовал боль. Физическую боль - в груди что-то рвалось, нещадно, на куски и безвозвратно, завывая, как подстреленная собака. Я позволил себе по-настоящему заплакать. Маска спала, осыпаясь кусками и оголяя раненого ребёнка, которого в детстве заставили съесть собственную сестру, который сбежал из дома и стал ненавидеть всех, а затем научился выделять среди массы свиней и жрать их, также, как когда-то сожрали его родного человека. Пожирать, не оставляя им шанса и никогда не жалеть, не сочувствовать этому скоту. У ребенка, а за тем у мужчины притупились чувства стыда, сочувствия и жалости. Я стал как камень - безразличный и холодный. Вырезанная скульптура из мрамора, навечно застывшая в мнимой позе. Хлынувшие из меня эмоции сейчас не имели ничего общего с моим привычным поведением. Я задыхался, умирал от осознания, что умные голубые глаза больше никогда не посмотрят на меня со смешинкой или со строгостью. Меня губили собственные воспоминания. Все перемешивалось, одни всплывшие эмоции застилали другие и вновь по кругу. Дворец памяти, который я так старательно выстраивал в собственном сознании сейчас нужно было разрушить, не оставить камня на камень, все стереть в щепки. Потому что каждая комната в этом дворце была хотя бы с небольшими упоминанием или напоминанием об Уилле. Сейчас мой любимый дворец ломал мне кости и выбивал колени. Я подгибался к земле, завывая от страшной боли - душевной и физической. Когда на истерики больше не было слез и эмоций, я вновь бессильно упал на кровать и принялся думать. Что могло послужить причиной смерти мужчины? В голову лезло одно и то же, то, чего я боялся больше всего на свете, начиная со времён молодости. Моя хирургическая практика прервалась на том моменте, когда в один из дней со стола, на котором я оперировал, вынесли труп. Я сделал все верно, как тому подобали правила, но организм пациента был слишком слаб, он не справился. Вместе с ним не справится и я. С того дня я больше не возвращался в хирургию, предпочитая работу не с телом, а с мозгом. Уилл стал исключением. Он имел такой мозг, который я не встречал ни в одной практике. Этот мужчина поразил меня с первого дня знакомства, он зачаровал меня, я был… — Влюблен… Пораженно прохрипел я, еле-еле ворочая пересохшими губами. Мне вспомнились те дни, когда я засыпал с мыслями о его прелестном мозге и просыпался с новой идеей для эксперимента над профайлером. Эксперименты, которые я тщательно продумывал и переписывал из одного блокнота в другой стали верной тропинкой в иной мир для Грэма. Наша терапия состояла из множеств излишеств, которые я позволял себе, чтобы результат проделанной работы приносил плоды. Я совсем забыл о том, что имею дело с человеком. Его организм имел свойство прекращать свою деятельность рано или поздно. Оставив скальп, больше не притрагиваясь нему, я не сумел закрыть свою записную книжку с мертвецами. Словно находясь в больной лихорадке, ведь из-за пролитых слез мое лицо онемело, глаза опухли, а щеки горели жаром, как и шея, я рванул с постели, к тумбе, из которой вытащил все бумаги и блокноты, бросая их по дорогому паркету и принимаясь яростно бегать по ним глазами. Мне нужно было найти имя, его имя. — Вот-вот-вот… Я шептал себе под нос, перелистывая страницы и узнавая собственные записи. По правде, мне самому было непонятно, что именно я силился найти. Какую информацию? Строчку? Абзац? Букву, с которой все пошло слишком жестоко? Я не помнил, ничего из этого, не помнил. Сейчас в моей голове спуталось все: записи, дни недели, лица, мысли, образы… Все кружилось и выло, казалось, только одно было вправе облегчить мои муки. Он - Уилл Грэм, живой, дышащий и улыбающийся во все зубы. Я хотел, чтобы он был здесь, хотел бы взять его за руку и просто подержать ее в своих ладонях или протянуть руку, чтобы пригладить мягкие кудри, может быть, обнять его, ведь в последнюю нашу встречу он выглядел так плохо. Почему я не заметил всего этого? Почему же я был так слеп? Я протянул правую руку вперед, словно Уилл сейчас сидел передо мной на полу, в спальне и глядел на меня, мне в глаза, не стесняясь и не боясь. Но под рукой была пустота, так что она так и упала вниз, не найдя точку опоры. Мое лицо скривилось, словно я очень горько плакал, но слезы больше не шли - я выплакал все. Как же сильно я скучал по нему, я так сильно скучал. Через какое-то время я обнаружил себя сидящим на полу, прислонившись к собственной кровати спиной, в надежде оглядываясь. Сонно мотая тяжёлой головой, я половины не соображал. Я искал его, искал Уилла. Но когда реальность больно ударила куда-то под ребра, я чуть не задохнулся, вновь начиная всхлипывать. Я не хотел есть, не хотел пить, я не хотел ничего из того, что в обычный день доставило бы мне несусветное удовольствие. Мне было неизвестно, какое количество времени я просидел так - на полу, в скрюченной позе и рыдая. Но последнее, что я увидел, перед тем, как потерять сознание - длинные ровные ноги на чёрных каблуках, шагающие ко мне.***
Два года пролетели совсем незаметно. Беделия, обнаружившая меня в собственной комнате без чувств в тот день, отвезла к частному врачу, который выписал мне несколько подавителей, из-за которых все мои эмоции сошли на «нет». И уже через три недели я смог вернуться в работу и восстановить ритм жизни. Я все также принимал клиентов и ездил к Джеку в офис, чтобы помочь с расследованиями. Я устраивал званые обеды, ходил в оперу с Балтиморской свитой и менял свои костюмы-тройки. Но кое-что оставалось неизменным - сны. В них ко мне приходил очень знакомый мне человек, почти родной, я ощущал, что он понимает и принимает меня таким, какой я есть. Мы подолгу беседовали с ним, и каждый раз, когда он уходил, я начинал плакать. Отчего-то я чувствовал вину, огромную, висящую на моих плечах огромным грузом, который придавливал меня к земле, удушая. Мне тяжело и больно, просыпаясь каждую ночь, я панически глотал воздух ртом и сжимал руками простыни, которые рвались под ними, как бумажки. Позже, этот кошмар стал проявляться и наяву. Теперь вместо клиента, которого я принимал в собственном кабинете, я видел кудрявые волосы, голубые глаза и пальцы, нервно постукивающие по бедру. Он смотрел на меня, долго, слушая все, что я говорил, а затем вставал и уходил, даже не оборачиваясь. А меня накрывала лавина неопределенных чувств, которые я был не в силах сдержать, страдая от них. Слезы стали мне привычны, нервные смешки я вовсе не замечал, как и накрепко залегшие мешки под глазами. Однажды, придя к Беделии на обед, она несколько минут молча разглядывала меня на пороге, распахнув дверь, и в ее глазах читался страх. Я превратился в ходячего мертвеца, сильно исхудав и изрядно поседев. Чистота пропала из моего дома, как и чинное изящество из движений рук и тела - они словно выветрились, как парфюм. Уилл Грэм казался мне в толпе, и я часто оглядывался, думая, что он идет прямо позади меня. Но каждый раз я натыкался только на чужие глаза, смотрящие на меня со странной брезгливостью и чуждостью. Мысли, часто застревающие в моем сознании, давно потеряли порядок. Они имели ход, но тот никогда не заканчивался логически, это подметила доктор Дю Морье, печально вздохнув. Я давно перестал смотреть в зеркала, мне было ненавистно то, что я видел в них. Фотография Уилла преданно глядела на меня, стоя на столике в гостиной, когда вечерами я разжигал камин и сидел подле него, держа фотокарточку в трясущихся руках. Она иногда размокала, ведь жидкость, льющаяся из моих глаз, попадала на изображение. Я увядал, предчувствуя свой скорый конец. Постепенно сходя с ума, я молил о прощении, во снах и шепча себе под нос, у того родного человека, что смог понять меня. Но все мои слова растворялись в тишине комнаты и потрескивании дров в камине, так и не получив ответ.