***
...я люблю тебя. слышишь? я люблю тебя. видишь? я люблю тебя. знаешь?..
это даже не было похоже на застыженное, статуйное чувство, что необратимо приходит на глазах у всего класса в нервных попытках вспомнить цветаеву. нет, это было что-то другое. совершенно другое. обнажение. четырнадцать человекообразных собак, мужчина в форме, насколько брутальный, настолько же и искусственный, все они видят одно обычное полотно. не девушку, что уже готова рвать себя на анемичные куски стыда. но оголённую манекенную натуру. и слёзы у неё польются уже через секунду. две. три. вот. полились, как виноградный сок. и тыкай в неё, не тыкай, лучше ей уже не станет. она потеряла своё отражение в этих бесчисленных мониторах. немых, как будто назло. как будто всё это шутка, и сейчас вылезет её собственная мать откуда-то из-за стены и скажет «милая, розыгрыш. это был страшно обычный розыгрыш. а теперь одевайся. возвращайся на скамью. к своим. тебя уже ждут». но это не был розыгрыш. телевизоры, как один, уподобились своей беспрекословности, и теперь – всё. кажется, всё. конец. сейчас она взрыдает, завоет, как последняя шавка, и никто и никогда уже не воспримет её всерьёз. теперь она точно одна. одна на всём белом свете. белая, как и сам свет. почти прозрачная. невидимая. нематериальная. бестелесный дух, застрявший в крипте своего одиночества. — присаживайтесь, мария. у вас нет послания от родственников. ноги подкашиваются. веки подкашиваются под таким потоком из слёз. сердце бьётся, только вот уже бесполезно. кому нужно её воробьиное сердце? кому? а кому нужны её губы под гидравлическим прессом из фортепианных зубов? они же лопнут прямо сейчас под таким напряжением. вот, засохли. и кровь пошла, кажется. лёгкой струйкой, дымной почти. и теперь она не знает ничего, кроме своего одиночества. не знает, что делать дальше. всё теперь третьестепенно, бессмысленно. и эти четырнадцать девушек. мужчина в форме. камеры. мониторы. её не стало. по крайней мере, так она думала какие-то шестьдесят секунд, лакая своё ожидание хотя бы одного послания, хотя бы от одного родного. даже оскорбления. даже письменного приглашения на казнь. всего ждала. но только не тишины. пожалуйста, только не тишины. и вот, тишина пронзила её птичье сердце. и теперь эта глупая девочка совсем, совсем никому не нужна. бездомность. вбейте ей топор прямо в спину. она хочет умереть. она просто хочет уйти. подлетая на крыльях бездомности, бездонно падает куда-то вверх. сама не знает, зачем. теперь она вообще ничего не знает. течение. теперь течение – её судьба. и совесть. теперь она птица. феникс. реинкарнирующая степенно, тихо, нежно. теперь она летит. и летит, летит, а время будто застывает и превращается в айсберг. айсберг подпирает колени, затем таз, талию, такую красивую непорочную талию. давит в горло. а затем вовсе пронизывает через подбородок. выклёвывает глаза, мысли. и всё. теперь – точно всё. она падает. она бесстрастно падает вниз. и что бы то ни было – ангел-хранитель, или сам сатана – она не разбивается об асфальт. не разбивается о безрубежную морскую гладь. или ад. тем более, рай. бог дышит ей в спину. он не замахивается топором. он вообще ничем не замахивается, кроме своей руки. такой же тонкой и бестелесной. он тоже несчастен. одинок не менее и не менее трагичен. бог обнимает её из-за спины. и теперь она утыкается ему в грудь. тонкую. бестелесную грудь. тёплую грудь. как щит, только какой-то тканевый и теплящий. она плачет ему в грудь. что-то гладит её по голове. такое же тканевое. такое же мягкое. по крайней мере, вселяющее веру в счастье. господи. как бы она хотела, чтобы всё было по-другому. чтобы всё было по-другому. господи. не дай ей снова упасть. не дай ей упасть. дай ей влюбиться. господи, дай ей влюбиться. бог милостив. бог отвечает ей: — ты сильная. всё будет хорошо.***
а потом прошла их первая ночь. вторая. третья. семь ночей, проведённых с богом. семь кругов рая. и, кажется, она влюбилась. кажется, теперь она точно влюбилась. что-то щёлкнуло не снаружи, но внутри неё во время её падения с высоты двадцати лет одиночества, она смогла. у неё получилось. но она не уверена. — почему мы не можем быть просто друзьями? — мы смотрим друг на друга слишком долго, чтобы быть просто друзьями. как ты не понимаешь? лёгкий поцелуй в плечо. как будто рейсовый, в тыльную часть тонкой шеи и ещё два в ухо. убирает опадающую волосную путаницу с затылка и теперь утыкается носом в самый источник её беспрецедентного запаха. запаха маши, такого ягодного и обречённого. она любит её. больше всего на свете. — у нас с тобой случилась такая форма близости, на поиски которой люди обычно тратят целые жизни. — здесь не место для близостей. сама знаешь. давай, когда всё это закончится, встретимся с тобой повторно, как в первый. ещё один первый раз. и начнём честно. и чисто. — это для тебя недостаточно чисто? нагибается как-то по-змеиному, самой себе несвойственному, и уже проходит из-за спины по вытянутым ногам сидящей. кровать раскатисто и шутливо скрипит, а маша горбится, стонет как-то не очень приятно, косится от её любви. так как сама ещё попросту не понимает, что это. никто и никогда её не любил. никто и никогда не касался её обнажённых ног выше колен, не дышал ей в шею, не целовал ей мочки. никто и никогда в этой жизни не хотел её. она не знала, что делать. сковалась, как прицепная, и стонет по-идиотски. как девочка. крохотная и напуганная. тогда саша немного грубовато, но с филигранной аккуратностью швейцарского часовщика подымает пальцы чуть выше, и всё. теперь она горит. и ничего её не потушит. она не потушится, пока не достигнет желаемого. что-то дёргается в нижней части живота, теперь маша подгибает колени, а внутри неё неторопливо двигаются обжигающие пальцы партнёрши. партнёрши. сколь ответственное, столь же навязчивое, мерзлое слово. это слово не покидает её голову ни на минуту с того дня, когда филина удержала её падение в своих крыльях и прочесала сквозь губы про силу. что «всё будет хорошо». течение. течение – нынешняя судьба романовой. и совесть. но тут она дёргается – то ли специально, то ли просто от лёгкого токового поцелуя саши – и теперь филина так же, равносильно ощущает это напряжение. эту раковину, этот рог, в который стремительно и нечаянно крутилась маша все двадцать лет жизни. саша начинает понимать, что к чему. а маша начинает плакать. тоже – нечаянно. — не сейчас, саш. давай не сейчас. — завтра выгон. — почему ты думаешь, что меня могут выгнать? — меня. меня выгонят, маш. я чувствую это. снова загоняет пальцы блуждать, и тогда маша расслабляется. как будто бы расслабляется. она сама не знает, что с ней происходит. она любит филину. безумно любит. любит с первого касания. она не понимает этого. но любит, как никого раньше. ещё один поцелуй в примеси с рваным дыханием греет тыл, а саша уже берёт её ладонь. сжимает в своей. тепло. господи, как же ей тепло. не убирай руку. пожалуйста, не убирай руку. никогда. — ты уверена... — в чём? — ты уверена, что мы одни?.. — я в этом не просто уверена. я это знаю, маш. всё равно это испытание скучно и будет вырезанным. мы просто пропускаем его, и всё. — а что, если... — тебя не выгонят за это. ну не будь же ты такой дурой, милая. — а тебя? тебя? — меня? — я всё ещё боюсь за тебя после той ситуации с детектором. тебе правда было бы лучше возместить свои пробелы. — да кто, на хрен, верит этим детекторам, милая? ты веришь детектору? — ну... я не знаю. — а мне? а мне веришь? вопрос застревает между рёбер, и теперь у маши даже не получается глотнуть. саша вдруг останавливается. кажется немного оскорблённой, остывшей. но не догоревшей. не разлюбившей. она тоже не понимает, почему так полюбила эту девочку. почему прилипла к ней так бесконтрольно. хоть и не рассуждает об этом в своей голове, в отличие от романовой. действует по команде. по зову своей любви. ведь любовь безусловна. и саша смирилась. — какая разница? преподаватели – нет. редакция – нет. всем насрать на тебя. и на меня, на меня тоже всем насрать. — мне не насрать на тебя. — тогда почему? почему мы не на испытании? почему здесь, вдвоём, в запертой ученической спальне? — потому что хочу побыть с тобой наедине. потому что люблю. — как ты поняла это? за несколько дней? — любовь не меряется временем, дурочка. целует машу в висок. нежно. а пальцы левой руки теперь просто обнимают подрагивающую талию. правой – активно стремятся туда же. саша смеётся. — ты никуда не уйдёшь из этой ёбаной школы, пока не достигнешь финала. это миссия. я даю тебе миссию. ты понимаешь? — ты слишком много фантазируешь в своих заключениях. мне больно слушать это. очень больно. — почему тебе больно? — не знаю. ты нравишься мне. правда, нравишься. и я ценю каждый признак твоего внимания, но… но я не люблю тебя. понимаешь? — а я люблю тебя, хоть и нравишься ты мне не очень. маша на мгновение затихает, а уже через три секунды судорожно смеётся в такт филиной. саша перебивает тишину заливным хохотом, а машу, кажется, отпускает. но не до конца. не до конца. — как ты понимаешь это? — просто. всё очень просто. — так объясни мне? — ноль дискуссий. просто чувства. действуй по воле собственных чувств. и поймёшь. — всё равно. всё равно, ни черта не понимаю, саш. не понимаю! — не кричи. хочешь, поцелуемся ещё раз? — хочу. — значит, тебе надо больше говорить мне об этом. так ты никогда не поймёшь, нравлюсь я тебе или ты меня правда любишь. поцелуй получается робким, детским. но маша больше не горбится. не отрекается. она как будто бы распускает крылья, когда саша касается её шеи так легко и так кротко. маша оттаивает ей в руки. и снова реинкарнирует, как феникс, когда нечаянно закрывает глаза. филина стала её панацеей. излечением самой волглой и даже самой глубинной раны. филина стала для неё целым миром на какой-то период времени, пока не произошло то, что случилось уже через какие-то часы. филина стала для неё всем. именно тогда маша начала открываться. тогда крылья распахнулись снова, саша снова приобняла её за талию, а маша снова развернулась. и они снова влюбились. в позе лотоса, они вдруг присели лицом друг к другу. — прости меня. я не знаю, что с собой делать. мысль о послании от родных уничтожает меня. это уже просто какой-то кошмар. неужели я действительно никому не нужна? — ты нужна мне. мне нужна. — это временно. пока проект не закрылся. не закончился наш сезон. пока мы не разбежались по нашим карьерным путям и не растерялись к чёртовой матери. просто период. а я хочу любви. настоящей любви. чтобы до гроба. или хотя бы до крыши здания... сглатывает слюну. глаза в глаза. саша, кажется, даже не моргает, впитывая в себя её монолог. саша любит её. всем сердцем. — ...до последнего. я хочу любви до последнего. — до последнего? — да. до последнего. — значит, я и буду с тобой до последнего! раз ты так хочешь. удивление в смеси со страстью прорезает язык романовой. она не верит ей. как бы сильно не старалась, но она не верит её словам. она, кажется, вообще не может поверить в то, что её возможно любить. — ты такая голословная, саша. ты такая ребяческая... — но я люблю тебя! ты любима, милая! — тогда почему я не получила ни одного письма? саша вроде как и отточила язык о клыки в попытке ответа, но не ответила. не получилось. не нашлось слов. а уж тем более лжи. — может, оно просто ещё не дошло? — что за глупости! — у тебя же есть там, за воротами, какие-то отношения... или были? ты рассказывала? — это не имеет никакого значения. было и было... зачем ей что-то мне да писать... — а мать? отец? — саш. — прости... тогда замялась и саша. она впитала в себя собственное неразделённое чувство, как чёртов тампон, а теперь мнётся и даже не знает, куда в этот раз положить ладонь. на плечо? грудь? талию? на самое сердце и обжечь её? обжечь свою ладонь? или сердце? саша теперь тоже ничего не знает. не понимает ничего. одно понимает, в отличие от маши. одно. через секунд двадцать: — я люблю тебя. ответь мне тем же. пожалуйста. умоляю. прошу тебя, милая, скажи, что тоже любишь меня. иначе я не выживу. иначе я задохнусь в этом дёгте из собственного обожания. собственной страсти. кто наделил меня этой страстью? ты? или я сама? или никто из нас не виновен в этой любви? кто виновен тогда? кого мне убить, выйдя за рубежи проекта? кого любить тогда? кого мне любить? но маша не отвечает. лишь как-то очень повинно прижимает друг к дружке губы и склоняет голову. как ребёнок. наказанный, беззащитный. бессильный перед собственным чувством. в этом они с филиной и были похожи. они обе были беспомощны перед чувством своей любви. выбор без выбора. даже не какая-нибудь дилемма. они могли только разрешить эту любовь. либо убить. убить чувство, соответственно, убить себя. саше этого не хотелось. но потом сашу выгнали. и стало совсем плохо. весь мир для романовой пошёл тогда ко дну. сначала она мельтешила внутри своего повинного чувства, как таракан, а затем и вовсе захотела уйти с проекта. убежать в босую ногу. улететь. только бы не с собой. только бы не без неё. дни шли тихо. скользко. дни бились о её плечи, будто оползни, и с момента ухода саши никто не смог развеять её боль. никто не мог тешить её так, как это делала она. никто не мог поцеловать её лоб так, чтобы переставало болеть всё тело. никто не мог трогать её так, чтобы ей не было тревожно. чтобы не было страшно. никто не мог полюбить её так, как саша. и маша потухла. так же тихо, как и любила какие-то мгновенья назад. тихо. и невидимо. призрак.***
когда уже через тройку дней после первого выгона маше всё-таки пришёл странного цвета конверт, тоненький и мягкий, как будто бы из коленкора, она сначала даже не то чтобы не поверила. ей было безразлично. сначала она даже не хотела его открывать. а что ей в нём ждать? то, как родная мать, и так разрушившая ей детство, покрывает её двухствольным матом? отец? кто-то из дальних? может, это было письмо из самого поднебесья? типа:«не отчаивайся, милая. это всё полная хрень. всё пройдёт. это просто твоя харизма. вот когда откинешь коньки, тогда точно всё станет бесповоротно. а пока живи и радуйся. живи. и радуйся, что жива»
но письмо не было от поднебесья. оно не было от отца. оно не было даже от матери. саша была права. весь этот цирк – её бывшая! конечно. это была она! маша была уверена. уверенность распёрла ей живот так сильно, что боль отдала даже в зубы. маша не станет читать это письмо. оно ей теперь не нужно. как цветы, что люди из века в век кладут на толстые запыленные могилки. самый жестокий на всей планете цинизм. цветы же нужны при жизни. могилке они уже не нужны. маша терпеть этого не может. поэтому с идентичным цинизмом она помяла конвертик в руках. пощупала. даже не смотря на то, что лежал он под подушкой, конверт был до безумия опрятен и чист. красного такого, глубокого красного цвета. как она любит. — письмецо от твоей зарубежной пассии, романова? маша не услышала. она и не хотела слышать. она уже давно не вникала в то, что говорили ей девочки, её одноклассницы. голоса постепенно слились и стали одним противным гулом. рябящим. все они одинаковые. никто из них никогда не поменяется. эта поцелуева, гонящаяся только за славой. грац, что вообще животное. страшное, бесстыжее животное в человекообразном подобии. маша ненавидела это общество. но она помнила филину. она всё ещё помнила сашу. и она не прочитала это письмо. даже не приоткрыла. даже не коснулась листа. даже взглядом. она продолжила работать над собой, как и все. ушла в будничность. в повседневность. в эту серую повседневность. работала, вроде как, наравне со всеми. а, может, и не наравне. ей и так уже было фиолетово с давних пор. течение. теперь течение – её судьба. и совесть.***
привет.
доброе утро. или день. честно говоря, не знаю, когда дойдёт к тебе это моё письмо. если вообще дойдёт. а я надеюсь, что оно дойдёт. что ты прочтёшь его.
как ты? что ты? как твоё самочувствие? я очень хочу, чтобы оно было хорошо. по крайней мере, устраивающим для тебя. потому что «одиноко» – не есть устраивающее. есть одиночество, а есть уединение. так вот, я очень надеюсь, что ты всё-таки смирилась со своим уединением. как с экзистенцией. слава богу, я наконец-то выучила это слово. но ты должна полюбить своё уединение, понимаешь? чаще всего, в таком состоянии люди и проводят большую часть своих жизней. это просто нужно принять. понимаешь, милая?
ты вернёшься, и мы разделим твоё уединение. я обещаю тебе. ты больше никогда не будешь одинокой. никогда!!!
я очень скучаю за тобой.
хочу снова дотронуться до твоих волос. твоей горячей, господи, такой горячей шеи. в какой-то момент нашей первой ночи я даже подумала, что у тебя температура, что тебе плохо, и что вообще ты заразна. но она у тебя так всегда. и мне это нравится. очень. я скучаю за твоей шеей. за тем, как ты скользишь по кровати во сне. как долго соглашалась делить эту самую кровать. но я благодарна тебе за неё. не только за кровать, но вообще. господи, что я несу!
я скучаю, я скучаю, я скучаю, я скучаю по тебе!!! я буду скучать по тебе, пока не кончится паста в моей блядской ручке. и я дождусь тебя. я обязательно тебя дождусь.
потому что я никуда и не уходила, если смотреть с такой стороны. с той стороны, если бы у нас получилось...
я всё ещё рядом. тихо люблю тебя. и я буду. я буду любить тебя.
у меня ещё столько объятий, чтобы посвятить их тебе. столько песен, чтобы тебе их спеть. столько рассветов. закатов. столько любви, чтобы тебя ей укрыть. и столько поцелуев, чтобы отдать.
не верю я в шоу. во все эти броши, выгоны. тебя из моей жизни не выгонишь никогда. я найду тебя. а ты найдёшь меня. наверное, даже первой. и мы возобновим наш рай. его круги станут вечными. нескончаемыми.
но даже за это. спасибо тебе.
я всё помню. все семь.
жду на восьмом. и даже на миллионном.
жду.