Ромарин

      — Ты когда-нибудь задумывался, что общего между тобой и ромарином?       Она бросает это как бы между прочим, не придаёт особенного значения, ведь для неё умозаключение давно оформилось. Глаза скользят по Нёвиллету, чтобы оценить его едва заметную растерянность, и вновь перебегают куда-то вдаль.       А мужчина задумывается. Крепко и основательно, вспоминая, что же ему известно о данном цветке. Нежно-голубой бутон, разделен на четыре части, приобретает особенное очарование при контакте с водой, заметно мерцает на дне Салосского плато, являясь своеобразной направляющей звездой для ныряльщиков... Все эти факты незначительны, общедоступны и не дают объяснения утверждению Фурины. Может, это её очередная шутка?       — Что же? — он откидывается на спинку кресла, на сегодня с работой покончено, а потому сыграть в игру по её правилам не кажется такой уж плохой идеей.       — Какой любопытный дракон! — Фурина усмехается, понимает, что он угодил в сети, ведомый любопытством. — Не знаю. Озвучивай все свои догадки, а когда поймёшь, что следует сделать, я скажу, правильно или нет.       Нёвиллет пропускает мимо ушей фамильярности по поводу его происхождения. Давно смирился с тем, что, когда они наедине, своевольному архонту нравится поддразнивать внутреннего дракона. Любому бы льстило иметь у себя в приближенном кругу настоящий венец творения элементальной энергии.       — Фурина, не могли бы мы...       Она прерывает его, не давая окончить фразу, потому что прекрасно знает, к чему он подведёт. Оратрис, неожиданный приговор, напряжение, суета, волнения...       — Не могли бы. Не сейчас.       Одного прямого взгляда в глаза девушки, выдающие внутренние терзания, хватает, чтобы тактично захлопнуть рот. Нёвиллет легко встаёт со своего места и задумчиво обводит взглядом кабинет. Игра так игра. Если она намерена сбежать от реальности, он протянет руку и проследит, чтобы леди не споткнулась о случайно проскочившее упоминание её беспомощности.       — Пройдёмся по всем известным мне фактам, — рассуждает вслух, чтобы Фурина могла следить за ходом его мыслей. — Бутон ромарина разделен на четыре части. Может, у меня есть что-то, что я бы мог разделить и дать тебе? Бисквит?       Девушка удивленно хлопает глазами, что становится своеобразным ответом на озвученные догадки.       — На нет и суда нет, — просто соглашается Нёвиллет, переходя к формированию следующей версии. — Тогда... Способность сиять, указывая направление романтикам, исследующим новые глубины?       Фурина улыбается и качает головой:       — Ориентируйся на то, что тебе ещё нужно будет сделать вполне определённое действие при правильном ответе.       Задумчивость, сосредоточенность и легкая растерянность на лице Верховного Судьи придают ему какой-то особенный шарм, тонкое очарование. Это можно сравнить с интуитивным мазком талантливого художника, разом вдыхающим в портрет живую выразительность черт. Нёвиллет выглядит так завораживающе, что миссис Справедливость невольно подаётся вперёд, жадно впитывая открывшееся зрелище.       — Я дам подсказку, — ей до безумия нравится поддевать таящееся глубоко внутри него любопытство с терпкими нотками морской соли. — Это связано с элементальной энергией.       Лицо мистера Справедливость не изменяется, но в его глазах мелькает тень внезапного осознания. Читать желания своей госпожи он научен временем, но улавливать её намёки удаётся иногда лишь с нескольких попыток. Право слова, каждый новый элемент неожиданности от Фурины схож с волнами на спокойной водной глади, расходящимися от места погружения. И, конечно, отдельное место занимают те намёки, которые он имеет честь перехватывать с её губ ещё неозвученными.       Нёвиллет огибает свой рабочий стол, чтобы отыскать знакомое тепло чужого дыхания. Рука ложится на её талию, пока лишь в почтительном жесте, не притягивая ближе к себе. Разномастные глаза смотрят лукаво, выжидающе, но трепещущие ресницы выдают нетерпение.       — Определённое действие, говоришь? — призрачная ухмылка трогает губы мужчины, когда девушка в предвкушении позволяет себе зажмуриться чуть раньше, чем её утянут в поцелуй.       — Ну же, — она торопит, настойчиво сжимая ткань жилета на его груди, — тебе ведь интересно, какой ответ.       Нёвиллет не отказывает себе в удовольствии оттянуть момент желанной ласки ещё на несколько секунд, чтобы сполна насладиться её выжиданием. Фурина ослепительна, потому что глядя на неё теряешь способность улавливать всё происходящее вокруг. Хотя кто сказал, что он против оставлять эту реальность позади снова и снова?       Мужчина припадает к её губам как если бы это был единственный источник воды в бескрайней пустыне. И только она может проказливо вкрапить элементальные частицы в переплетение языков. От её пылающих губ бросает в жар, а освежающее гидро холодит, трезвит сознание, готовое потерять голову от каждого касания.       — Ты ведь понял, почему ромарин? — Фурина ускользает от настойчивого раздвоенного языка, желающего увести в очередной танец.       — Ах, вы об этом?       Тело Нёвиллета реагировало на контакт чистого элемента. Глаза чуть видно мерцали, делая узкую полосу зрачка намного заметнее, рога, искусно переплетенные с прядями длинных волос, вот-вот были готовы отразить свет каждой звезды на небе.       Мужчина отстраняется, впивается руками в столешницу, фокусируясь на течении энергии сквозь тело.       — Прошу прощения, госпожа, — бросает сквозь зубы, — леди не пристало видеть отголоски моей животной формы в деликатные моменты близости. Такого больше не повторится.       Фурина издаёт сдавленный писк, который сложно идентифицировать как что-то определённое. В следующую секунду её рука настойчиво хлопает его по спине.       — Посмотри же на меня, глупый дракон, — девушка очаровательна даже в своём недовольстве. — Ты прекрасен! Такой величественный и грациозный! Если бы только мог посмотреть на себя моими глазами... Не смей решать за меня, что мне что-то там неприятно! Ты раскрываешься и весь сияешь в ответ на мои ласки, словно цветок ромарина под воздействием гидро. Это ли не лучший комплимент твоей леди? Да я, бездна раздери, мечтаю о твоих "животных отголосках"! Отдавать контроль над собой своему архонту очень правильно, тебе не кажется, мой милый Ромарин?       Так много искренности льётся в её гневной тираде, что Нёвиллет невольно улыбается. Он полагал, потеря контроля может привести к ужасу или отвращению, но никак не ожидал чистейшего восхищения. А ещё считал, что хорошо скрывал эти изменения. Оказалось, просчитался. Ведь Фурина успела не только голову от него потерять, но даже сравнение прекрасное придумать.       На губах Нёвиллета благодарная улыбка проскальзывает всего за несколько мгновений, лишая своевольную архонтку бдительности. Это способствует успеху следующего маневра: Фурина и сама сказать не может, как получилось так, что она уже спиной упирается в ту самую столешницу. Но отзывчиво подставляется под каждый скользящий поцелуй на своей коже, интуитивно подаётся вперёд, только бы вновь чувствовать его.       — Миледи, не поможете? — о, его голос уже не звучит привычно мягко, в нем скользят стальные нотки властности.       Фурина поднимает глаза на возвышающегося над ней Нёвиллета. Он отстегивает запонки, неспешно поднимает вверх по предплечью рукава белоснежной рубашки, но вот перчатки... Они на месте и явно ожидают божественной милости.       Девушка склоняет голову набок в безмолвном согласии, тотчас же Нёвиллет оказывается близко настолько, что воздух из лёгких выбивает.       — Прошу, — запястье в плену кожи оказывается совсем рядом с чужим лицом.       Фурина, по своему обыкновению, обожает, чтобы попросили несколько раз, чтобы её умоляли. Но сейчас всё по-другому, сценой в этом акте целиком и полностью владеет Нёвиллет. И ему чертовски идёт. Потому, не разрывая зрительного контакта, Фурина с ухмылкой приспускает перчатку. Ровно настолько, чтобы не задеть кончики чужих пальцев, когда коснётся скользящего материала зубами. Он наблюдает. Лицо спокойно, но в глубине узких зрачков уже темнеет, будто без пяти минут грозовое небо, желание.       Рука легко выскальзывает из перчатки, оставляя её, словно трофей, в зубах архонтки. Она смотрит на Нёвиллета торжествующе, потому что прекрасно знает: с каждой секундой её провокационно-пошлого поведения, сдерживаться ему всё трудней.       — Миледи, боюсь, сегодня вы обойдётесь без самоуправства, — он перехватывает запястье Фурины, намеревающееся ухватить бляшку его ремня.       Взметнувшиеся вверх брови богини его забавят, потому, наклонившись к самому её уху, мужчина выдыхает:       — Я возьму вас лишь когда истерзаю невыносимым ожиданием настолько, что вы будете умолять ромарин больше не откликаться на гидро.       Таковым было наказание за провокации и Фурина прекрасно понимала, что он изведёт её, но отказать себе в удовольствии дразнить могущественного зверя никогда не сможет. И он тоже прекрасно это знает. Отдаёт себе отчёт в том, что не раз ещё потеряет голову от мерцающей элементальной энергии на кончике её языка.       Нёвиллет припадает к открытому участку божественной шеи, дарит голодный поцелуй, но следит внимательно за тем, чтобы не осталось отметины. Едва ли им нужно, чтобы весь Фонтейн знал, в каких местах заточённый дракон неистово пытался испить их богиню до дна.       Руки Фурины путаются в длинных волосах Нёвиллета, но, кажется, ему нет никакого дела. Он слишком поглощён её телом. Сколько бы ни прошло веков, исследовать свою богиню ему никогда не надоедает. Пусть и знает от и до, как она реагирует на различные прикосновения, пусть давно изучил все диапазоны стонов, пусть запомнил каждый миллиметр кожи, но раз за разом с неизменным трепетом пробирается сквозь слои одежды, неспешно открывает взору её грудь, почтительно выцеловывает дорожку от ключиц к ткани шорт. Эти пункты неизменны даже когда, как сейчас, его целью являются животная страсть.       Усмешка трогает уголки губ Нёвиллета при сдавленном охе, который вырывается у Фурины вместе с введённым внутрь первым пальцем. Её реакции, пожалуй, являются одной из неизменных причин его азарта.       Девушка тянется за поцелуем, но получает лишь покачивание головой. Не сегодня. Сегодня балом правит его вседозволенность. И одного пальца явно недостаточно для удовлетворения этого чувства.       Фурина принимает его ласки с гордым лицом, в котором, правда, легко заметить недовольство. О, нет, ей приятно. Но было бы в сто раз прекраснее, если бы чёртов дракон не испытывал терпение, а соизволил немедленно заполнить её собой! Его вторая рука, оставшаяся в перчатке, весьма неделикатно ложится на грудь, заставляя девушку поднять глаза в немом вопросе. Нёвиллет качает головой: нет, снимать не нужно.       Он искусно сочетает в своих действиях мягкость и ласку с грубостью и желанием. Фурина задыхается стоном, когда мужчина припадает к её соску и одновременно с этим дразняще задевает большим пальцем клитор. Спешит подарить ему всё своё внимание, пока грубый материал перчатки оставляет красноту в местах, где ладонь терзает грудь. Лестнее всего богине замечать, что в её удовольствии кроется его возбуждение: внутренняя сторона бедра то и дело проходится по уже вполне ощутимому, даже сквозь брюки, члену. Стимулировать партнёра никак не удаётся, потому что все действия Фурины сейчас подконтрольны Нёвиллету. Да и она забывается в собственном удовольствии, готовая получить оргазм первой.       — Сейчас, — девушка сквозь судорожные вздохи пытается оформить мысль, — я, сейчас, прямо...       — Я знаю, миледи, — просто соглашается Нёвиллет и убирает руку. — Но мы не можем допустить вашего сольного выступления.       Саднящее разочарование остаётся на губах вместо громкого стона удовольствия. Как легко, оказывается, заставить божество хныкать от неудовлетворенности. Под его холодящим взглядом тонкая поволока отступает и разные глаза с одинаковым возмущением смотрят прямо в душу.       — Как ты, — она физически ощущает, как эйфория отходит на шаг назад, — как ты вообще посмел такое... я твоя богиня!       — Оу? Быть может, если бы вы попросили меня...       Фурина закусывает губу. Не знает уже, что было бы лучше для неё ещё в самом начале этого вечера. Быть может, стоило согласиться остаться в реальности? Стерпеть неприятное обсуждение сегодняшнего заседания и решения Оратрис? Лишь бы только сейчас не умолять его подарить долгожданное наслаждение. Или, впрочем, наплевать, и желание сильнее?       — Мне нечего терять. Не мог бы ты, пожалуйста, — она запинается.       — Помочь вам сбежать от мира? Сбросить напряжение? Позволить вам отдаться животным инстинктам? Дать скрепить сделку с драконом актом прелюбодеяния? — Нёвиллет, даже стоя сейчас с самым очевидным возбуждением, способен заставлять воспринимать его речи всерьёз.       — Да, да, да и ещё раз да! — Фурина прикрикивает, чтобы, кажется, заглушить ощущение собственных алеющих от его слов щёк. — Почему заставляешь даму умолять?       Верховный Судья не отвечает, лишь даёт знак перевернуться на живот. Его рука в перчатке скользит по чужой тонкой шее, пока вторая высвобождает член из штанов.       Он готов войти, но лишь после...       — Прошу тебя, мой милый Ромарин, — тихо выдыхает Фурина.       И он врывается внутрь одним сильным толчком. Видит, как она вжимается в столешницу и с удовольствием улавливает рваный вздох. Награждать его стонами-криками богиня пока не намерена, но он их ещё получит.       Нёвиллет не утаивает своей одержимости Фуриной: шепчет ей на ухо грязные признания, оглаживает бедра, подбирая лучший угол проникновения, царапает зубами нежную кожу вдоль позвоночника. Берёт полностью, без остатка, выжимает из неё каждый каждый, до последнего, вскрик при ударе ягодиц. Быть может, в такие моменты полностью раскрываются все те желания, что они вынуждены подавлять в течение дня на глазах у тысячи подданных.       Вопреки всем планам, сегодняшний вечер вновь заставляет Нёвиллета отрабатывать за столом очередное дело, отличие лишь в том, что оно не терпит отлогательств и развращает ум. Стоила ли того загадка цветка ромарина? Об этом может сказать лишь потерявшаяся под столом запонка.