Мой любимый кошмар

4 сентября, 1951 год Сегодня впервые за долгое время выбрался на улицу. Не помню, когда в последний раз так бесцельно проводил время. Прогуливаясь по улицам Кёнигсберга Калининграда, смотрел на людей. Лица у многих были не такими, какими я их запомнил. Они все казались старше, глаза у детей были совсем не детскими. Не смотря на это, все выглядели относительно счастливыми. Это хорошо, наверное. За всю прогулку не увидел ни одного насмехающегося или осуждающего взгляда. Уже привык к ним и совсем забыл, что эти люди не знают моей сущности и не могут меня осуждать. Подумал о том, что если бы они знали, точно бы не сводили с меня глаз. Но они этого не делали, а значит переживать мне не о чем. Потихоньку адаптируюсь к тому, что я теперь не Кёнигсберг. Ключевое слово здесь «потихоньку», так как всё ещё иногда забываю своё новое имя. На русском языке говорю уже лучше, но многих смущает мой акцент. Русский язык очень отличен от моего родного немецкого, так что ничего не могу с собой поделать. Из хорошего — избавился от одного из костылей, из плохого — всё ещё выгляжу побито. Кошмары мне до сих пор снятся, эти красные глаза попросту не лезут из головы. Часто просыпаюсь среди ночи в холодном поту. Ещё чаще не нахожу в себе сил встать с кровати и пойти хотя бы умыться. Засыпаю когда уже светает, либо не засыпаю вообще. Отрицать не буду, Сталинград я боюсь. Это при том, что боюсь я мало чего и трусом себя не считаю. Но одновременно с этим я его уважаю. Как город, прошедший через ад и повидавший многое. И как человека, который хорошо держится для того, кого так сильно ранили. По сравнению с ним я жалок. Скоро поеду в Москву. Если встречу его там, желаю перекинуться с ним хотя бы несколькими фразами. На этот раз я буду готов. 8 сентября, 1951 год Вчера вернулся в свою квартиру в Калининграде. Назвать это место домом язык всё ещё не поворачивается. В конце концов у меня уже давно не было того, что люди называют домом. В Москве пробыл два дня. Не горю желанием вдаваться в подробности разговора с Майклом, предпочитаю забыть его как страшный сон (как разговор, так и самого Майкла). Сейчас мне интереснее вспомнить разговор со Сталинградом. Самым странным считаю то, что он сам ко мне подошёл. Я сидел на лавочке в ближайшем парке и даже не знаю, как он понял, что я там. (Утешаю себя мыслью о том, что он не следил за мной). Он просто сел рядом и молчал около десяти минут подряд, заставляя меня сжимать руки в кулаки от напряжения. Я ожидал чего угодно. Того, что он набросится на меня, или того, что начнёт сыпать оскорблениями. Чего угодно, на самом деле, но никак не того, что действительно произошло. Он спросил как у меня дела. Как будто и не считал меня своим врагом, а так, как спрашивают об этом знакомых, которых давно не видели. Сколько я себя помню, я впервые растерялся. Он, казалось, это понял и усмехнулся. Я не заметил как мы разговорились. Собеседником он оказался интересным. Говорил немного, но всегда по делу. Во время разговора я ещё больше убедился в том, что на его фоне я жалок, но не очень хочу сейчас об этом думать. Он спокойно реагировал на мой акцент, но речь я всё равно старался фильтровать, боясь повторения ситуации в сорок восьмом. Не смотря на это, его скорее смешило то, как я произносил его имя. Так же он поправлял меня в местах, где я ошибался, но не выглядел раздраженным моими ошибками. Для меня это было очень непривычно, но приятно. Разговор с Грегором вышел более непринужденным, чем я его представлял. Да и сам Грегор оказался совсем другим. Война изменила его, как и всех нас, но при этом он не растерял своего добродушия. Мы сошлись на том, что нам надо ещё как-нибудь встретиться и поговорить. Уже в Калининграде я понял, что мне перестали сниться кошмары. 12 июля, 1955 год Я снова забросил ведение дневника, это не есть хорошо. За это время произошло много всего, но расписывать всё я не буду, вспомню только недавние события. Пару дней назад был в Сталинграде. Грегор пригласил меня в гости, за последние пару лет у нас вошло в привычку гулять вместе. Я перестал чувствовать такой страх рядом с ним, мои руки больше не дрожат и я могу позволить себе расслабиться (впервые за очень много лет). Чувствую такое только рядом с Грегором, со всеми остальными советскими городами общаюсь с трудом и только по надобности. Пока гуляли, Грегор назвал меня другом. Он не говорил это лично мне, он всего лишь покупал мороженое. «Два стаканчика пломбира для меня и моего друга». Эту фразу я запомнил очень хорошо, ведь слово «друг», даже в таком контексте сильно меня тронуло (признать это сложно даже самому себе). Другом меня называл только Берхард, но мне не улыбается перспектива быть его другом после всего, что он сделал (хотя я сделал не меньше). Поэтому то, как непринужденно Грегор назвал меня другом, очень многое для меня значит. Естественно, ему я это не сказал и надеюсь он никогда не узнает об этом. 25 февраля, 1965 год Мне наскучила фраза «я снова забросил свой дневник», уж слишком часто я её упоминаю. Раньше мне не с кем было поговорить, поэтому я разговаривал с бумагой, а теперь у меня есть Грегор и в дневнике так сильно я не нуждаюсь. Но сейчас я всё-таки пишу, ведь хочу поделиться тем, чем не могу поделиться даже с Грегором. Слово «влюбился» звучит очень неправильно и неправдоподобно, но, кажется, именно это я и сделал. Я никогда не был романтиком, никогда не любил и никогда не любил мужчину. Когда-то у меня была нездоровая привязанность к Берхарду, но сейчас я безразличен к нему, а вот Грегор не выходит из головы. Всё чаще я начал замечать, что разглядываю его вместо того, чтобы слушать. Раньше его красных глаз я боялся, сейчас нахожу их привлекательными. Я больше не ассоциирую их с кровью, по цвету они напоминают мне рубины. Начал замечать, что Грегор смешно хмурится, когда задумывается о чём-то важном, что улыбается он не широко, но искренне, что волосы чаще всего зачёсывает назад, но ему очень идёт, когда их раздувает ветром, что любит, когда я называю его Гришей (хотя это и даётся мне с трудом), что… Что-то меня занесло. Об этом я и говорю, когда дело доходит до Грегора, я становлюсь сам не своим. Ещё никогда мой мозг не генерировал столько эпитетов для одного человека. Не отрицаю, что мне хочется быть ближе к этому мужчине, прикоснуться к нему, провести рукой по волосам, может даже поцеловать. У нас в Германии не презирают подобные отношения, при возможности их просто игнорируют. Здесь же, как я понял, такое не любят. Люди об этом не говорят, даже мысли не допускают о том, что нечто подобное вообще может существовать (но, конечно, знают). А Грегора можно назвать примерным гражданином Советского Союза, так что, думаю, он никогда не ответит на мои чувства взаимностью. Даже не хочу проверять, слишком уж дороги мне наши отношения. Конечно, мысль о том, что моя симпатия (в том смысле, который я вкладываю в это слово) невзаимна, очень сильно расстраивает меня, но я уже привык, что жизнь не даёт мне всего, что я хочу. … Собрание, разгневанный Михаил, парк. Вильгельм чувствовал, что это уже было, очень давно, настолько, что казалось даже не было правдой. Он сидел на той же лавочке в том же парке, только с разницей в семьдесят лет. Прошло семьдесят лет, он сильно изменился. Он больше не был жалким и беспомощным, он восстановился, хотя восстановиться полностью было невозможно. И в этом ему очень помог один человек. Который прямо сейчас сел на лавочку рядом с ним. Хоть что-то не поменялось. Гриша достал из внутреннего кармана пальто повидавшую виды записную книжку в кожаной обложке. Вильгельм сразу узнал в ней свой дневник. — Ты забыл у меня в прошлый раз, — Гриша протянул ему книжку. Калининград аккуратно взял дневник в руки и глянул на собеседника. Гриша не смотрел ему в глаза и говорил очень сухо. Он делал так, когда пытался скрыть эмоции. В этот момент Вильгельм всё понял. — Ты прочитал, не так ли? — дождавшись кивка, он улыбнулся, — Ну и как тебе? Теперь Гриша смотрел ему прямо в глаза. Он приоткрыл рот чтобы что-то сказать, но никак не мог сформулировать фразу. Вильгельм же был спокоен. Он уже давно не страшился своих чувств, хоть и никогда не говорил о них. — Почему ты не сказал мне, что., — наконец произнёс Гриша, — Что был влюблен в меня? — Не «был», Гриша, — он снова улыбнулся, — Я влюблен в тебя сейчас. Взгляд Волгограда бегал от глаз Вильгельма к его губам. В итоге, что-то для себя решив, он наклонился к Вильгельму и слегка коснулся его губ своими. Тут же отстранившись, он стал следить за его реакцией. Вильгельм провёл пальцами по своим губам и удивлённо уставился на Гришу. Спустя мгновение он облегчённо улыбнулся и потянулся к Грише за настоящим поцелуем. … 20 ноября, 2023 год Кто бы мог подумать, что тот, кто когда-то являлся мне в кошмарах, станет настолько дорог для меня. К слову, у Гриши очень мягкие губы.