***
no sea que aún te encuentre cerca me guardo tu recuerdo como el mejor secreto que dulce fue tenerte dentro!
ты не рядом больше и я охраняю воспоминания о тебе словно самую сокровенную тайну как приятно было ощутить тебя внутри!
что-то слиплось внутри. как саркома. или просто тонкое жвачное сердце снова прибилось к гортани и начало душить. всплыло. в попытке повесится на одном из рёбер внезапно остепенилось как-то, одумалось. само не знало, зачем, но одумалось. и стало рваться наружу, будто птица, засованная собственным роком. сердце болело. болело, соответственно, жило ещё. не умерло. не погнило ещё совсем. и вот что ей делать с этим чёртовым органом? что? выгуливать пару раз за день, а ночью снова возвращать в будничный одинокий омут? и так всю жизнь? неужели это и есть свобода? неужели это и есть любовь в своём первородном обличии? неужели так и должно быть? всегда? — я не буду надевать этот костюм. — почему? — я в нём похожа на воздушный шар. лицо её худощавое, сливочное. руки кукольно-тонкие, меловые такие, карикатурные. и красивые. айла тоже замечает это. но первостепенно она замечает слезу. затем – кулаки, бумажно-помятые и слегка кривые. чуть ли не вывернутые наизнанку уже своим чувством ненависти и спиртом заместо крови. у даши тело раскалённое. медовое в своём течении. такое влажное. плавящееся. вулканическое. даша плачет. извергается-растекается перед айлой, тонет в самой себе. в самой что ни на есть наэлектризованной луже после молний, их накалённых объятий. чувствует себя глупо. по-мальчишески как-то. хотя, нет, по-девичьи. сама уже врать себе не способна. она маленькая девочка. самая маленькая в этой вселенной. или, по крайней мере, в этой блядской комнате. — ты смеёшься? ты самый красивый человек на этом проекте. — айла, я ничто. я избила её. избила, как плюшевую. а она даже не виновата ни в чём. понимаешь, совсем, совсем ни в чём не виновата! — так ты же и пришла на шоу работать со своей агрессией, милая. — я монстр, айла. я монстр! прячет лицо в ладони. так её никто не видит. так она в безопасности. недосягаема и нематериальна. будто облако, тучевое и перистое. так она возвращается в дом. в привычность. где тоже пряталась в руки при малейшем подозрительном движении отца. так она неуязвима. так она не виновата. ни в чём не виновата. она совсем ни в чём не виновата. а айла, как стерх, зажимает дрожащую в крыльях. хоть и предпочла бы назвать себя отстранённым, нещадным вороном оттенка смоли. обнимает маленькую. холодную и маленькую, точно кометный осколок. невиновную. красивую. такую красивую, когда плачет. такую красивую, когда жмётся в приступе собственного отчаяния. когда смотрит чётко в глаза. когда бьёт. безрассудно и всегда мимо. когда дышит айлане в чёрствые губы, пугаясь произнести поцелуй, хотя бы чисто так, ради самого касания. не ради чувства, что и так уже обглодало каждую её кость. исключительно ради факта касания. прикоснуться к ней. познакомиться с собой живой. познакомиться с собой сначала. и снова уйти. рубцевать жизненную полосу. потому что она знала, что ничего и никогда у них не выйдет серьёзно. она просто знала это. любовь не становилась меньше, тем не менее. и теперь она снова плачет. девочка. маленькая девочка. в блокаде из двух ладошек. утыкается в грудь. теперь плачет ещё больше. ещё нахальней. теперь айла – её блокада. боже мой, как стыдно. — это всё грац, всё грац... ебанутая мила грац! я бы ни за что, если бы не она! понимаешь, ни за что! — ты сделала, что посчитала нужным. значит, это действительно было нужно какой-то частице тебя. со светой всё будет хорошо. — я ударила её в лицо, как грушу! как низко, господи. я монстр, айла. я монстр. я чудовище... из отточенных век стремительно выползает белесый град. тяжёлые и обледеневшие ошмётки стекла, вроде бы и не режущие больше, а вроде такие колючие. господи, как же ей больно. спасите её. пожалуйста. помогите ей. — ты со мной, милая. ты со мной. всё образуется. попробуй поверить мне на слово в этот раз. вот увидишь, всё образуется. девочки на улице. вся съёмочная группа на улице, давным-давно. в отвлечении нового идиотского испытания, в которое ни одна из одиннадцати не пожелают вникать, но выполнят его, потому что так – нужно. потому что так их не выгонят. но айле действительно было безразлично. совершенно всё равно, они вдвоём. они только вдвоём. вот, что важно. в четырёх стенах и одной запертой деревянной двери. они вместе. и никого больше, кроме обожжённого воздуха. одни. рядом с ней айла становилась целостной. полноценной. она чувствовала себя счастливой рядом с дашей. даже если это их последнее совместное времяпрепровождение. их последний раз. — это грац заставила меня. — я слышу тебя. — понимаешь, если не ударю я, ударят меня. буду, как романова. а я не хочу, как романова, я хочу быть сильной. непробиваемой. как стена, хочу быть. — ты самый сильный человек на этой земле уже, как минимум, потому, что говоришь мне об этом прямо сейчас. озвучиваешь свою боль. потому что плачешь мне в грудь сейчас, даша, милая. — я же глубокий человек. умный. рефлексивный. а теперь, кажется, касаюсь дна. понимаешь? дна... я касаюсь дна... господи... теперь она действительно ощущает его в руке. рассыпчатое. но не процеженное ещё. так сказать, необузданное. так сказать, не ступала здесь ещё ни одна нога человеческая. ни одна рука. а даша вот коснулась. дна своей же глубинности. а потом вдруг коснулась айлы. и как-то портативно теперь всё. вольготно. теперь становится легче. не отпускай меня. не отпускай меня. пожалуйста, не отпускай меня. — никому нет дела до твоей глубины, пока эта глубина не образовывает цунами. тогда все считают тебя врагом. все считают тебя плохим. в этом и состоит вся несправедливость злостности. социум просто-напросто запрещает злиться. понимаешь, какой это бред? какое всё это блядство, понимаешь же, да? даша молчит. у айлы глаза северного разреза. якутского. с эпикантусами. такие израненные и такие тоннельные. два космических зонда. а сама она пахнет брусникой. и паршиво закрученным табаком. чем-то рафинадным пахнет. приятным. даше нравится этот запах. она утыкается ей в ключицу носом. нос у неё миниатюрный, тоже чем-то напоминает бруснику. такой искусно слепленный, почти игрушечный. она плачет ей в шею. шея её морозная, но там, где ближе к подбородку, теплее. пустынная, неизученная. она целует её в шею. неуверенно. опять, опять по-девичьи. айла не сопротивляется. а зачем? тогда даша приоткрывает рот в попытке не задохнуться и целует ещё раз. уже более разгорячённо, но всё так же скупо. ещё раз. и ещё один, уже более метко. но всё так же по-детски. ещё один раз. я прошу тебя, поцелуй меня ещё один раз. без десертов. чтобы без остановок. чтобы каждый раз становился для тебя первым. я прошу тебя, поцелуй меня. — как... как ты это делаешь? — что? — неважно. только не отпускай меня. ладно? айла смеётся непринуждённо, но в серьёзность вступает только через секунды, когда даша снова подымает на неё свои огромные фарфоровые глаза, всецело оплаканные, всецело влюблённые. и девичьи. самые девичьи на свете. она подымает глаза, а айла выдыхает очень странного цвета поцелуй прямо ей в лоб. айла заметила, что после каждого касания губ на даше всё больше вырисовывается улыбка. это был хороший знак. значит, всё правильно. впервые в жизни айла делает что-то правильно. гордится. — никогда в жизни. — а если я умру? если меня не станет? — ну ты совсем загналась, милая. помолчи лучше. и даша молчит. айла скажет ей заговорить, и она заговорит. айла скажет ей разлюбить. и она разлюбит. айла скажет ей умереть. и она умрёт. на коленях перед айлой. целуя стопы. лобызая. как зверь. это будет самая счастливая смерть. но айла снова украшает ей голову своей теплящей рукой, а даша вторично, как-то очень по-идиотски целует айлу чуть выше груди, отпечатывает на её теле слезу. последнюю слезу. самую. теперь она уверена в этом. потому что айла рядом. такая крупная, изящная в своей любви. прижимаясь к её груди переносицей, она слышала всё изнутри. с каким осознанным ритмом вальсировало её сердце. она знала, что это взаимно. по-другому и быть не может. тем не менее боль как неотъемлемая часть её тела не останавливает свой расстрел. даша всё равно остаётся металлической какой-то, медной. и вроде как не больно. но плохо. она, словно замороженный кусок мяса, кинутый в масло. ей не больно, но она кипит. совершенно не больно. но плохо. и так пролистывается уже первая минута. вторая. третья пролистывается быстрее двух, вместе взятых, но вот четвёртая. четвёртая тянется, будто шов. безостановочно. эдакая панацея. безусловное излечение присутствием двух. их сливание. будто они волны, бегущие всю жизнь до одного асфальтного волнореза и прибитые друг к другу при его достижении. теперь они одно целое. непробиваемое. блокада. но затем в дверь постучали. — мы не здесь. комната пустая, да? — да. мы не здесь. — не отпускай меня. пожалуйста, не отпускай... — не буду. я не отпущу тебя. — пусть выламывают. — да. пусть. второй стук в дверь. интересно, понимают ли те стучащие беспрецедентность момента? беспрецедентность этой чёртовой комнаты? понимают ли беспрецедентность их страсти? нет. все, как один. каменные и бесчувственные. непонимающие. неспелые ещё для таких вот нежностей. для понимания первобытной анатомии человеческого объятия. они не поймут. — я первой не отпущу, ты знаешь. — а я и второй не стану. среди слёз просеивается отблеск радуги. отблеск её души. а душа её незрелая. девственная в понимании истинной близости. она впервые смогла уцепиться за что-то, что не сопротивляется. что будет удерживать её в ответ. ей хорошо. ей просто хорошо. наконец-то. теперь и погибнуть можно. а она готова погибнуть. она всем сердцем готова была погибнуть в тот миг. теперь она достигла своей жизненной цели, и всё теперь бессмысленно, незначительно и как-то мелко. с неё – всё. — и всё-таки. как? — что – как? — как ты это делаешь, айла? — всё равно ничего не понимаю. колобродят обогретыми пальцами вдоль хребтов друг друга. спины их калёные. но не алые. белые, как наст. тонкие, как наст. спокойные. впервые, такие спокойные. — так, чтобы от одного касания переставало болеть всё тело. беспокойство отставляется. жизнь отставляется. как? как ты это делаешь? — слышала про анатомию объятия? — я, в целом, никогда не знала, что такое настоящее объятие до этого момента. а по анатомии у меня весь год было плохо. о чём ты говоришь? — это очень романтично, послушай. шершаво, но романтично. вычитала в каком-то посте. анатомия объятия заключается в том, что в нативном своём состоянии человек имеет только одно сердце в левой части груди. когда два человека соединяются в одном объятии, то у обоих, как бы, сердец становится больше. теперь у каждого по два. два сердца: одно слева, а второе справа. сечёшь? — господи, айла, кто вообще использует это слово? — не говори ничего. просто обнимай меня. даша отшучивается, потому что просто не знает, как ещё реагировать на такую вот данность. даше просто хорошо. теперь она обладательница сразу пары изрешечённых сердец. теперь у каждой из них их по два. и ответственность ли это, или так вот оно и должно быть? или всё это безусловно? — ты мне нравишься. не знаю, как об этом сказать правильно. — но ты же уже сказала? — да... и вправду. но даша была готова признаваться ей в любви целые сутки. напролёт. чтобы все эти признания в чётную встречались друг с другом наперегонки и рвались из неё кусками шрапнели. чтобы не заканчивалась. как даша, так и близость её с этим ещё одним маленьким человеком. чтобы навсегда. — но такое... знаешь... такое я ощущаю впервые... — не говори ничего. молчи. тогда по спине пробегает какое-то муравчатое полотно, и даша снова замолкает. слова здесь развратны. говорить что-то в такой момент было бы просто-напросто пошло. и даша поняла это. айла сказала ей замолчать. и она молчит. айла скажет ей говорить. и она заговорит. айла скажет ей умереть. и она умрёт. но потом дверь открыли. и всё закончилось.***
когда дашу выгнали, внезапно и так врасплох, даша поняла, что всё в этой жизни имеет свой толк. смысл. она понимала, что её выгонят, когда снова опускала руки на какой-то из неисчисляемых недель и плыла внутрь своего любовного чувства. когда снова опускала руки на руки айланы и понимала, что никто и ничто, никогда не станет для неё важней. она пришла на проект за спасением. и она обрела спасение. она обрела айлану, и теперь, в общем-то, цель её достигнута. она счастлива. но что-то перемкнуло, когда преподаватели послали её собирать вещи. послали её домой. даша запуталась. замельтешила. куда ехать? она даже переспросила себя в собственной голове: куда это – домой? она ведь и так – дома. и сама уже отчётливо понимает, кто стал для неё настоящим домом. куда теперь? переезд в новый дом? а зачем? что-то дёрнуло после церемонии в её груди. как будто кто-то надменно попытался вырезать что-то из её плоти, третируя, безвозвратно. только через минуту она поняла, что это было сердце. сердце, зажившее в ней, как в сейфе, второе и не менее кровное. жизненно необходимое, как мозг. может быть, и думала она не мозгом, а этим самым сердцем, когда неожиданно закрылась в ванной комнате с собранным чемоданом, в пижамной рубашке оттенка хаки и в обманной иллюзии своего второго, нового сердца? может быть, ей ещё удастся его спасти? не отдать? никому? ни за что? это она и намеревалась сделать в тот вечер. всё-таки, теперь это не просто что-то. это её личная ответственность. и в выборе между независимостью и любовью она, конечно же, выбрала любовь. второе. новое сердце. лучшее из двух. — даша! открой дверь! я прошу тебя, открой мне дверь! голос айлы нечаянно приземляется на какой-то исключительный рецептор её сердца, и она открывает дверь. айла вбрасывает ноги в комнату, ошарашенно, одурело. кричит что-то о несправедливости. что какая же молодец её даша, и как ужасно это чёртово шоу. что даша обязана была получить золотую брошь на своей груди, а не этот ебучий, вообще никому не сдавшийся выгон. но вместо броши она получила сердце айлы, и замещаться сердце не собиралось. оно собиралось биться. со страстью. и до конца. даша впускает в ванную только макарову. и никого больше. — сукины дети! да как они только посмели! ты же так старалась на этой неделе! так старалась! — айла. тогда даша снова хватается за девушку, как за спасательный круг. дышит размеренно. чётко. даже слышимо. — не говори ничего. обними меня. пожалуйста, обними меня. — даша... — задуши меня. задуши меня в этом объятии. айла плачет. но даша уверенна в своих намерениях. тверда, как нож. остра, как нож. любяща, как никто. — не шути так со мной. сама, вообще, слышишь, о чём говоришь?! — сочти это как последний акт нашей близости. акт гуманности. обними меня. — замолчи! умоляю тебя, замолчи! айла скажет ей замолчать. и она замолчит. айла скажет ей заговорить. и она заговорит. айла скажет ей умереть. и она умрёт. — открывайте, идиотки! что вы там, вообще, закрылись?! девочки не знают. они совсем ничего не знают. — мы не здесь. комната пустая. да? — нет, даша! комната НЕ пустая! — кричит. — обними меня. просто обними меня. айла вздымает подбородок к потолку, как будто где-то там уже давно вычерчена инструкция того, что делать. что предпринять. задуши меня. задуши меня в этом объятии. и, кажется, айла даже была готова. внутривенно, но была. и так сердце её ей уже не вернёшь. теперь это сердце даши. до самой её смерти. даша падает на плитку прожжённым лепестковым обрывком. айла падает за ней. теперь они вместе. они снова вместе. в дверь снова стучат чьи-то руки. — расскажи мне ещё раз. про эту свою. анатомию. — даша... это абсурд... — обними меня! я прошу тебя, обними меня! пластилиновые руки отказываются вытягиваться, но что-то наставляет айле, и вот, она снова обнимает дашу. слёзы преобразовываются в какой-то сиреневый бланш, а даша впивается той в лопатки ногтями. отчаянно и влюблённо. — зажми меня сильнее. — я не могу, даша... я не могу... — ты меня возродила, айла. ты и убей меня. я прошу тебя, убей меня. — даша... — убей меня. прямо сейчас. тогда айла скрещивает свои руки у неё за спиной, как самый порочный крест. она похитила ту у мёртвых. теперь она ту и вернёт. тогда даша целует ей шею. прижимается самыми зубами. стонет как-то коряво. но не плачет. она не плачет, потому что айла её ещё об этом не попросила. потому что айла – рядом. и всё решено. всё было предрешено ещё до. сначала хрустит что-то во лбу. неосязаемое, но неприятное. не больно. совершенно не больно. но и не плохо теперь. хорошо. затем ребро хрустит. странно и безвозмездно. хрустит что-то в скважине. дверь будет вскрыта уже через миг. поздно. — ты только не грусти. я благодарна тебе. спасибо. спасибо тебе. — замолчи... прошу тебя, замолчи... — и не вини себя за это потом. пожалуйста. только не вини. — замолчи! — я люблю тебя. очень. прости меня. тогда хрустит второе ребро. но даша не чувствует боли. она теперь совсем ничего не чувствует кроме своего беспечного чувства любви. и так делать ей в этой жизни больше нечего. сердце бесится. второе сердце начинает потихоньку умирать. тогда первое сердце принимает критичность момента и хватает второе сердце за последний ошмёток пыли, что от него остался. и выпрыгивает. выпрыгивает в тело айланы. анатомия объятия. даша тихо закрывает глаза. теперь она не издаст ни звука.no sea que aún te encuentre cerca me guardo tu recuerdo como el mejor secreto que dulce fue tenerte dentro!
ты не рядом больше и я охраняю воспоминания о тебе словно самую сокровенную тайну как приятно было ощутить тебя внутри!
но потом дверь открыли. и всё закончилось.