Cake

      Сето внимательно следит за его руками: парень достает из кармана узких — непозволительно узких! — джинс маленький пакетик с каким-то странным блестящим порошком, торопливо раскрывает его, прихватывает оттуда самую малость (так, ничтожная щепоть) и посыпает этой дрянью коктейли. Даже отсюда ему прекрасно видно, как оседают, но не растворяются до конца кристаллики чистого удовольствия, колючие и разноцветные; они ярко, пожалуй, даже ярче, чем нужно, поблескивают в свете неоновых огней и цветных прожекторов. Зрители восторженно ликуют, подхватывают разом свои бокалы, подносят к губам, делают пару осторожных глотков, причмокивают и начинают друг другу бестолково кивать: «вкусно, ух, до чего же это вкусно!».       — Разрешите представить вам, дамы и господа, — произносит, выждав некоторую паузу, прежде чем его «клиенты» напробуются редкостной дряни сполна, Юги, — мой фирменный рецепт — гремучий коктейль с ласковым названием «Тортик».       — А почему именно тортик? — весело хихикает Анзу: пьяная в стельку, но кое-что все же соображает, если не сказать и вовсе зрит в корень.       — О, ну тут все просто, дорогая, ведь он сладкий и с розовой клубничной глазурью — прямо как настоящий тортик! И потом, разве ты забыла? Какой самый главный ингредиент любой уважающий себя повар обязан добавить в свои блюда? Вспоминай-вспоминай, милая. Какой же? Правильно, любовь! В следующий раз, когда будешь готовить, не забудь добавить щепотку любви, и все станет резко лучше. Я ведь так его и зову — «любовь». — Юги смеется и как бы невзначай трясет пакетиком с дурью, мол, вот она ваша хваленая любовь: блестит и переливается всеми цветами радуги в моем желудке. «Да-да, все так! „Любовь“ прямиком в желудке — до чего же удачное сравнение! Ведь оно, прямо как настоящая любовь, попадает туда через рот: сначала тает мало-помалу на языке, окрашивает его в розовый, оставляет после себя сладковатый привкус, и только потом разносится по всему организму вместе с кровью. Да...» Юги возбужденно кусает нижнюю губу. Его мысли сейчас далеко отсюда: скачут где-то в пьяном угаре, рисуют у него перед глазами картины цветущего потерянного рая, безобразничают, так что парень на миг забывается, однако следующий возглас Анзу заставляет его выйти-таки из наркотического оцепенения.       — Юги, я хочу еще! Насыпь мне побольше «любви». Можно? — она протягивает ему опустевший за считанные мгновенья бокал и очаровательно дует губки.       — Нет. Прости, зайка, больше я дать не могу. Оно ведь и правда, как с тортом: главное не увлекаться лишними калориями, — вовремя спохватившись, Юги прячет заветный пакетик в карман и делает вид, что ничего не было. Он пожимает виновато плечами, смотрит на девушку почти что неотрывно, пристально, однако улыбка его кажется какой-то рассеянной и в движениях нет-нет да и проглядывает временами резкая суетливая нервозность: юноша пытается изо всех сил унять этот внезапный прилив головокружительной эйфории, скрещивает оторопело руки за спиной и замирает, как он по всей видимости думает, без движения, но шея его то и дело беспокойно вздрагивает, губы превращаются сами по себе в тонкую неестественную полоску, призванную скрыть хаотичные передергивания и дрожь, а мышцы так и вовсе утратили всякий над собой контроль, поэтому он начинает вдруг смеяться — громко, надрывно, пытаясь замаскировать в истерических (по-другому их никак не назовешь) припадках всю степень того неземного блаженства, которое умудрился словить всего за каких-то жалких пару секунд; «тортик», стало быть, оказался на редкость калорийным.       Но Анзу, кажется, этих странностей в его поведении вовсе не замечает — никто не замечает. Какие уж тут странности, если все они бесконечно пьяны и обдолбаны, и каждый пытается отчаянно это скрыть. Впрочем, скрыть это, пожалуй, громко сказано: судя по тому, как мрачнеет и вытягивается разочарованно лицо девушки, чья способность переваривать худо-бедно даже самую элементарную информацию закончилась еще на слове «нет», прятать тут уже просто нечего. Заметно растерявшись, Анзу тупо уставилась в свой бокал, на дне которого плавало до сих пор несколько разноцветных искр той самой дури, и смотрела так очень долго, пока не опрокинула бокал вверх ногами, потрясла его для пущей убедительности, дождалась, когда последняя капля скатится вместе с остатками кристально-чистой эйфории ей прямо на язык и не перевела ошалевший взгляд на Джоночи, чей напиток, удивительно, был до сих пор не выпит залпом.       — Так нечестно! Джоночи ты насыпал гораздо больше — вон, аж с горкой! Не то что мне... Делись! — Анзу снова дует по-детски жалобно свои губки, придвигается вплотную к Джоночи и все порывается отнять его бокал, но парень вдруг жадно припадает к нему, как будто держит в руках нектар — напиток самих богов (Юги читал что-то такое в детских книжках про античную мифологию), — и делает пару торопливых глотков.       — А ты попробуй отними, — выдыхает он, блаженно причмокивая влажными губами, и показывает ей язык: уже весь розовый, покрытый налетом сверкающих блесток. Анзу захлебывается голодной слюной и чуть ли не плачет, глядя на его перемазанный глиттером рот. — Ну-ну, чего ты? Я же просто пошутил! Не плачь. Хочешь? — Джоночи заметно смягчается. Парень делает очередной размашистый глоток и вновь показывает язык, но лишь затем, чтобы продемонстрировать на самом его кончике целую, не растворившуюся крупинку «любви». Анзу подается инстинктивно вперед, обхватывает радужный кристаллик своими пухлыми губами, кладет руки ему на плечи и тут же лихо седлает колени Джоночи. Их языки переплетаются: девушка целует порывисто, властно, жадно, как если бы пила этот чертов напиток. Кстати, о нем...       Забывшись, Джоночи разжимает непроизвольно пальцы, и бокал его падает с оглушительным (впрочем, эпитет оглушительный — это лишь разумное предположение: музыка в этом клубе гремит так, что даже собственные их мысли тонут порой в море техно и рейва) звоном на пол, и остатки коктейля растекаются цветастым пятном на черной мраморной плитке. Не такой уж, оказывается, он и вкусный, этот ваш «тортик» — пф-ф, да кому он вообще нужен? Настоящая любовь гораздо круче. Юги торжествующе улыбается; кажется, его миссия на том подходит к концу. Он поглядывает украдкой на Хонду: лицо у него так сильно перекошено экстазом, что, видимо, еще каких-то пара секунд и он к ним присоединится. Юги весело хихикает; отворачивается тактично и прикрывает рот ладошкой, их взгляды случайно пересекаются. «Что, неужели скажешь — ты все это время меня не замечал? Не замечал, как я на тебя открыто пялюсь, как пожираю твои улыбки, твои рваные вздохи, всего тебя глазами?» А нет, по всей видимости, замечал: парень кусает нервно губы и опускает взгляд в пол. Муто знает, для «любви» голубоглазый не создан, но его зрачки все равно расширяются, когда юноша выскальзывает крадучись из-за стола, проплывает грациозно мимо и растворяется среди полуголых, дергающихся хаотично (в такт, как они, видимо, думают, клубной музыке) тел. Это что же получается... Юги не хочет заниматься «любовью» — он хочет танцевать? Сето хватает раздраженно прежде нетронутый им бокал и выпивает свой коктейль (обычный, без всякого там порошка) залпом. «Куда же ты ушел, Юги? Где моя любовь?»       Кайба расположился относительно неподалеку: сидит в паре метров от их столика и ревниво наблюдает. Вроде бы рядом, но в то же время не с ними. Прямо как неугодный кусок торта, голый сухой бисквит, которому не досталось глазури... Хочешь — отставь его на край стола, подальше от всех остальных кусков; хочешь — просто выкинь. Он тоже часть этого многослойного клубничного торта, но в то же время не с ними: сначала его и правда отставили, переложив на хлипкую пластиковую тарелочку, в сторону, расковыряли потихоньку сердцевину, достали оттуда всю сладкую начинку и забыли под конец убрать в холодильник, так что теперь он вынужден догнивать свой век, превращаясь медленно, но верно в кусок обыкновенного черствого хлеба, на дне мусорного ведра. А все потому, что кое-кто собрал с него аккуратно ложечкой всю эту долбанную розовую глазурь и съел.       Сето не выдерживает: молча встает из-за стола и идет на танцпол. Где-то там, прямо посреди обезумевшей потной толпы танцует, раздвигая ноги с каждым куплетом все шире и шире, Юги — его Юги! Музыка здесь играет еще громче, настолько громко, что сердце голубоглазого пропускает порою целую серию ударов (хотя, быть может, виной тому на самом деле непосредственная близость с объектом его робкого обожания — кто знает), но он все равно крадется боязливо, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, сквозь эту оргию пьяных, возбужденных тел, приближается к нему осторожно со спины и хватает парня за бедра. Юги даже не вздрагивает: лишь оборачивается на какое-то жалкое мгновение, смотрит на Кайбу из-под полуприкрытых век, хлопает кокетливо ресницами, и в глазах его читается долгожданное облегчение. У голубоглазого сносит напрочь крышу.       Кожа Юги теплая, как печка. Он поворачивается к Сето лицом и кладет руки ему на шею: движения парня становятся медленными, плавными, бедра покачиваются в такт музыке — теперь уже не такой энергичной и раздражающей. Сето притягивает его к себе за талию, старается как может уловить ритм, подается всем телом ему навстречу. А поцелуи сладкие, как сахар. Юги привстает на цыпочки и оставляет на шее голубоглазого невесомый поцелуй: сначала один, затем второй, третий и так их становится бесконечное множество. Он целует ключицы, угловатый кадык, подбородок, линию челюсти — но только не губы, нет. Его пальцы мягкие, словно вата. Скользят рассеянно по плечам, треплют ласково волосы на затылке.       — Когда ты обнимаешь меня, кажется, я просто пропадаю... каждый раз, когда ты уходишь. У меня есть на самом деле все необходимые ингредиенты — кроме, разве что, твоей любви. И со всем уважением скажу... — Сето вдруг замолкает на полуслове. Юги вертится достаточно близко, чтобы услышать его, но голубоглазому все равно кажется, нет, — он почти что в этом уверен! Юги не слушает. И никогда не слушал. Что бы он ему ни говорил.       Его догадки вскоре подтверждаются: парень вдруг резко отстраняется, делает пару торопливых шагов назад и, судя по лукавому взгляду, решает просто-напросто сбежать. Прежде это всегда срабатывало, Кайба лишь замирал безвольно на том же самом месте, жадно ловил губами его последний — воздушный! — поцелуй и отпускал. На этот раз все будет иначе.       Сето подается рывком вперед, хватает юношу грубо за руку и начинает проталкиваться через толпу: поближе к мужским туалетам. Юги не сопротивляется (он для этого уже слишком пьян), но и помогать ему не спешит; так, волочится где-то позади, перебирает лениво ногами. Голубоглазый думает вытащить его отсюда и зажать скромненько в коридоре у стены, где тусуется по обыкновению несколько влюбленных парочек, но с каждым шагом чувство невысказанной обиды в нем все растет и растет, так что он просто поддается — не искушению, нет. Он просто хочет взять то, что было, есть и будет по праву его.       Кайба мчится стрелой по коридору, минует беспрепятственно несколько поворотов («Похоже, он точно знает, куда тут идти, хах...»), затаскивает Юги в мужской туалет, толкает дверь первой попавшейся кабинки и вваливается туда вместе с юношей. Секунда — и вот уже Муто прижат щекой к грязной, изрисованной несмываемыми маркерами поверхности. Его задница вызывающе оттопырена, а ноги разведены широко-широко, почти что на уровне плеч; количество выпитого алкоголя вкупе с принятой им «любовью» дают постепенно о себе знать, Юги беспрерывно, почти что безумно хихикает и с трудом держится на ватных ногах, колени то и дело разъезжаются в стороны, но юноша все равно тянется дрожащими руками к хлипкой задвижке на двери, отрезая себе тем самым пути возможного побега. Туалетная кабинка в этом клубе — несуразная прямоугольная коробка темно-зеленого цвета, открытая сверху и ничем не защищенная снизу: никакого тебе уединения! Достаточно просто встать на унитаз или лечь на пол и просунуть голову в щель между перегородками, чтобы увидеть, чем там занимаются твои невольные «соседи», но Юги все равно искренне верит, что эта ржавая узенькая щеколда, которая и без того держится на соплях, способна защитить их от вмешательства извне. На другом конце помещения раздаются жалобные стоны: похоже, не только они тут пришли к такому выводу, но для Юги это не имеет уже никакого значения. Теперь они далеко за пределами этого вонючего притона, летят навстречу открытому космосу и другим планетам — вне времени и пространства, одни на целую вселенную.       Сето прижимается к нему сзади, наклоняется к его уху, так, чтобы сказанное им действительно стало их общей тайной, и шепчет:       — Запомни раз и навсегда, Юги: я тебе не кусок торта, который ты можешь просто взять и выкинуть, пока уходишь с глазурью моего сердца на губах! Поэтому я хочу лишь вернуть то, что и так уже мое, а ты — будешь скучать как последняя шлюха по тому кусочку рая, который я подарю тебе этой ночью.       У Юги внутри все переворачивается: он кусает в очередной раз свои покрасневшие губы, пытается выглядеть неприступным (насколько это вообще уместно в его положении) и чуть ли не задыхается, когда поперек горла у него встает немой крик «Я хочу! Я хочу! Я хочу! Быть твоим...», но все без толку. Юноша громко и беспрерывно стонет, подмахивает активно задницей, елозит туда-сюда бедрами и всячески демонстрирует ему свою любовь — на радость тому, кто о подобном откровении мог лишь скромно мечтать, довольствуясь исключительно собственными фантазиями, такими же неуловимыми и далекими, как и сам Юги. Кайба на седьмом небе от счастья, чувства ударяют ему в голову, дарят прилив любовной эйфории, окрыляют... или то просто взыграла промеж узких его кожаных штанов похоть, а он теперь варится на пару с Юги в адском котле и даже не замечает этого? Непонятно.       Их движения торопливые, рваные: вот Сето дергает юношу на себя, расстегивает не без труда массивный ремень на его джинсах, приспускает их чуть ли не до самых колен (была бы его воля — разорвал бы всю одежду к чертовой матери!) и проделывает то же самое с собой, откидывается на стену кабинки, упирается ногами в коварный скользкий пол; вот Юги льнет к нему бесстыже всем своим телом, откидывает голову ему на плечо, тянется к его губам и целует, пока рука голубоглазого скользит у него между ягодиц, нащупывает пульсирующее от сладостного возбуждения колечко мышц. Растянут?! Растянут. «Черт возьми, этот маленький гаденыш уже растянут!» А дальше — как в тумане. Перед глазами мелькают редкие прелюдии, расцветают на коже ярко-красные укусы, во рту оседает металлический привкус крови. Скачут ритмично, шлепая друг о друга, упругие ягодицы Юги: юноша откинулся блаженно на чужую грудь и насаживается теперь уже сам, скачет галопом на его члене, глубоко-глубоко, сантиметр за сантиметром — и так до самого основания. «Умница, умница мой», — слышит голубоглазый чей-то прерывистый хриплый шепот, а голос, оказывается, его. Сето шарит беспорядочно руками по обнаженной груди парня (раздеть Муто оказывается проще простого: на Юги одни только рваные джинсы да коротенький вульгарный топ, — ни белья тебе, ни рамок приличия, словом, ничего, а теперь вот нет и того минимума), задерживается недолго на крошечных чувствительных сосках, гладит впалый животик и наконец обхватывает ладонями его член, очерчивает большим пальцем головку, ускоряет постепенно движения, ласкает. Юги стонет пронзительно прямо сквозь поцелуй. Делает пару-тройку ритмичных движений бедрами и вдруг размыкает их губы, кричит во весь голос: «Сето! Сето! Сето!». И все это похоже на какой-то пьяный бред, так что голубоглазый начинает невольно сомневаться — а не хватил ли он где-нибудь случайно порцию той самой многострадальной «любви»?       — Ты пахнешь, словно ваниль. — Кайба нежно притягивает юношу к себе, утыкается носом в его макушку и делает глубокий вдох. — А на вкус, как сливочный крем, — и тут же грубо толкает вперед, заставляя наклониться, проводит языком по влажной коже, скользит от шеи к острым лопатками, слизывает выступившие капельки пота. — Ты наполняешь мои чувства пустыми калориями. Кажется, я что-то упускаю? Что-то каждый раз, когда ты уходишь от меня. Знаешь, у меня ведь есть на самом деле все ингредиенты — кроме, разве что, твоей нужды во мне... — шепчет он в пьяном бреду, и Юги, как водится, не слушает его.       — Пожалуйста, быстрее, — не то командует, не то хнычет жалобно юноша, хотя быстрей уже просто некуда, Сето и без того долбит его настолько остервенело, что в туалете слышатся отовсюду чьи-то восторженные крики: «Да, молодец, парень, жги, оприходуй эту сучку как следует, — пускай знает свое место!». Похоже, они стали этой ночью местными знаменитостями — вокруг их кабинки собирается невольно толпа горячих поклонников.       Сето даже подыгрывает им: заставляет юношу чувственно выгнуться, заламывает ему руки, крепко обхватывает ладонью его хрупкие запястья, оттягивает другой рукой мокрые волосы на затылке и кусает, кусает, кусает. Стены их кабинки трясутся нещадно из стороны в сторону, шлепают звонко бедра о податливые гладкие ягодицы, туалет разрывается от их стонов. Грязно, пошло, вульгарно. «Да! Да! Да!» Хочется продлить этот миг, остаться в моменте навсегда. Жаль только, что удовольствие и правда не может длиться вечно.       Тело Юги пронзает вдруг болезненная судорога, он широко распахивает глаза и кричит. Оргазм накрывает его самой настоящей волной, юноша прогибается в спине точно электрическая дуга и весь дрожит. Когда он бьется вот так в головокружительном экстазе, Сето прекрасно видит: на спине у него запечатлен целый натюрморт — кровоподтеки, следы от зубов, укусы. Голубоглазый сгребает юношу в охапку, добавляет пару финальных штрихов, вгрызается острыми зубами в худенькое плечо, рычит утробно и наконец кончает следом. Мысли его путаются, в голове то и дело вспыхивают хаотичные образы: шлепки, поцелуи, слезы...       Ноги юноши подкашиваются, он размякает беспомощно в медвежьих объятиях Сето и все никак не может отдышаться. Снаружи, удивительно, повисла благоговейная тишина, нарушаемая лишь изредка взрывами энергичной музыки, доносимой с танцпола, но это так и не приносит голубоглазому облегчения. Напротив: он утыкается лбом в плечо Юги, — то самое, что пару секунд назад кусал остервенело до крови — прижимает юношу к себе и чуть ли не плачет. «Что же ты, Сето, наделал?» — спрашивает мысленно у самого себя. Он думает, Юги его за такое никогда не простит, и теперь на их отношениях можно смело поставить крест. Ненавидит себя, пускай и мечтает что-то такое повторить. В душе убивается — и так, пока юноша не выскальзывает ловко из тесных объятий, натягивая попутно спущенные джинсы, не притягивает взмокшего, уставшего и заплаканного Сето к себе, не оставляет на губах робкий, трепетный поцелуй, кладет его голову к себе на грудь, поглаживает успокаивающе по волосам и не шепчет:       — Если ты для меня лишь кусок торта, тогда я для тебя — лишь жалкий кусок мяса, увы, лишь жалкий кусок мяса. И да, ты прав: я уже скучаю по тому, кусочку рая, что ты мне подарил. По тому...

кусочку рая, который мы друг другу подарили

Этой ночью.