-
Кирк полностью забросил работу над единственной вещью, которую он обещал себе закончить: своим комиксом про зомби. Он не чувствовал особого вдохновения с тех пор, как был озабочен Ларсом. И даже сейчас, когда он рисует своего парня, крутящего барабанную палочку в правой руке, в спандексе и высоких носках, он не уверен, в чем смысл всего этого. — Привет, детка, — с его ушей срываются наушники, на спину падает груз. Ларс упирается подбородком в его плечо и проводит вниз, легко и мягко, проходит по всей длине его тела. Его дыхание обжигает кожу, шею, — Скучал? Какой неожиданный вопрос. Кирк не отвечает на него, предпочитая поцелуй. На вкус он как алкоголь. — Тебя не было всю ночь. — Это проблема? — Ларс хмурится и хихикает, когда Кирк в ответ только пожимает плечами. — Ты мог бы сказать мне, что не придешь домой. — Ты волновался? — Ларс спрашивает таким тоном, как будто Кирк — ребенок. При этом на его лице появляется дико снисходительное выражение, граничащее с искренней грубостью. Наступает тишина, которая, кажется, длится целую жизнь, пока Кирк ищет его глаза и находил в них что-то странное, неясное, нечеловеческое, — Ты ждал всю ночь? Он ждал. И не в первый раз. Ларс не из тех, кто просит разрешения, или прощения, или даже предупреждает Кирка о своем местонахождении. Он откидывается на локти, игнорирует все и возвращается к своему рисунку. Рисунку Ларса. Формально он предоставил Ларсу автономию. Теоретически, он может ее отнять. — Ты знаешь, что это так. — Почему? — Ларс убирает волосы за ухо. — Потому что я… — Кирк собирается сказать, что, очевидно, он делает это потому, что любит его. Но когда это почти вырвалось, он понимает, что, возможно, это не так уж далеко от истины. Может быть, он уже не знает, что чувствует, может быть, он разочаровался. Может быть, это вовсе не любовь, — Я не знаю. — Не будь таким грубым, — Ларс смеется, снова целует Кирка в губы и прижимает его к себе. Он выкручивается из него со злости и добавляет в рисунок еще более чванливую ямочку у рта, совершенно намеренно. Ларс выглядел слишком слащавым, чего в нем точно нет, — И что у тебя за ебаная одержимость мной и этими палочками? Я бы и на бумажном пакете не смог барабанить. Кирк снова пожимает плечами. Он чувствует себя таким глупым, таким ущемленным почти во всем, что говорит Ларс, что боится сделать неверный шаг. Сказать что-то не то. — Я всегда хотел быть музыкантом. — Ну да, а я хотел быть теннисистом, — Ларс фыркнул, сползая с кровати, — Это мне очень помогло. Перестань витать в облаках. Его голос срывается в пустоту, когда он направляется в гостиную, и Кирк снова остается один.-
Ларс свисает с дивана вверх тормашками, его грязные кроссовки крепко держатся за стену. Кирк прикусывает язык с такой силой, что из него чуть не идет кровь. Он зациклился на этом, а не на слэшере по телевизору, перемотал назад и начал сцену сначала. Громкий, драматический вздох нарушает тишину. — Давай пойдем куда-нибудь, мне скучно. Кирк постукивает большим пальцем по пульту, раз-два-три. Его рот искривляется набок. — Я не хочу. — Конечно нет, — усмехается Ларс. Он отталкивается от стены и делает кувырок назад, — Ты никогда не хочешь выходить куда-либо. Ты никогда не хочешь ничего делать. Ты не хочешь ходить по магазинам, ты не хочешь танцевать, ты не хочешь трахаться. Тепло расцветает в его горле, как стебель розы, мягкий, но колючий. Он ищет, что бы такое сказать, что не было бы оправданием, которое он уже использовал раньше. — Это… ты знаешь, я просто… — Ты просто не можешь. Я понимаю, — он понимает, но, конечно, не сопереживает, ему все равно, какие мысли бесконечно крутятся в голове Кирка, как в канализации, — Но мне пиздецки скучно, Кирк. Ты мне надоел. Он краснеет. — Что? — Мы могли бы заняться чем-нибудь, — Ларс в раздражении разводит ладони в стороны, — Всегда одна и та же хуйня. Я устал от этого. Я трачу здесь свою жизнь впустую. — Я трачу твое время? — Кирк настолько поражен такой откровенностью, что не знает, что с ней делать и как ее воспринимать. Он никогда бы не сказал этого, так откровенно, другому человеку. Никогда. Выражение лица Ларса становится отстраненным, зеленые глаза сужаются. — Мне чертовски скучно. Я ухожу, — он хватает куртку и отпирает засов. На экране кричит девушка, которую пырнули и вытолкнули через стекло закрытого окна, — Ты идешь со мной или нет? Сердце Кирка гулко стучит в груди. Он ненавидит конфронтацию. Он может пойти, он может сделать это. Сделать это, чтобы Ларс был счастлив. Может быть, он поступает неразумно, может быть, Ларс прав. Он думает о внешнем, о неизвестном, а потом и об известном. Он не может пойти. — Нет. Ларс с усмешкой распахивает дверь. — Ясно.-
Когда Ларс наконец возвращается, Кирк в душе. С тех пор как Ларс появился в его жизни, он взял за привычку держать дверь незапертой — на случай, если ему понадобится в туалет, почистить зубы, причесать челку или просто посмотреть на себя в зеркало. — Детка? — Почти закончил, — отозвался Кирк, перекрывая унылое журчание воды, льющейся из душевой лейки. Напор воды в этом здании просто отвратительный. — Я захожу, — несколько секунд тишины, прежде чем кольца на занавеске заскрипели о штангу, а затем Ларс шагает к нему, теснясь в маленьком пространстве. Он холодный и сухо прижимается к спине Кирка, и тот вздрагивает от неприятного ощущения. Кирк начинает намыливать подмышки, дотягивается до плеча, когда Ларс забирает у него брусок и проводит им между лопаток, по спине. Его руки — маленькие, ловкие — втирают воду в кожу. Поцелуй, дуновение теплого воздуха под правым ухом. Где-то внутри трепещут переливчатые и тонкие бабочки, с бумажными крыльями. — Спасибо, — бормочет он. — Прости, — Ларс целует его снова, — Прости, что я тебе это сказал. Прости, что я ушел. — Хорошо, — Кирк вяло соглашается. Он позволяет Ларсу провести руками по его телу, наблюдает, как тот встает на колени на плитку в душе. Его лицо, такое красивое под паром, представляет собой сплав идеальных частей. — Позволь мне загладить свою вину. Повторяющиеся штрихи губ проходят по его бедрам, пальцы танцуют по талии, и у Кирка не хватает силы воли сказать «нет». Не хватает мужества вообще что-либо сказать. Он просто кивает, закрывает глаза и позволяет Ларсу делать все, что он хочет.-
После терапии Джеймс берет на себя труд проводить Кирка до поезда. Сопровождает его всю дорогу. Он даже платит за проезд, проходит рядом с ним через турникет, ждет на мокрой платформе рядом с ним. — Ну что, ты подумал про субботу? — А что в субботу? Джеймс выглядит немного удивленным, но, тем не менее, он улыбается. — Моя группа? Концерт? Не помнишь? — Точно, — Кирк смотрит в туннель и мысленно умоляет поезд прибыть быстрее. Но он не едет. Он крепче сжимает лямку своего рюкзака, — Это… В общем, дело в том, что… что я не люблю никуда ходить. Если только мне не нужно. Типо… я не могу. Джеймс с любопытством оглядывает его с ног до головы. — А как ты ходишь на свидания? — Не хожу, — быстро отвечает Кирк. Формально, нет. Ларс может быть его парнем, но на свидания они, конечно, не ходят, — Я просто… ну, не хожу. — Оу, — Джеймс кивает, — Значит, у тебя арахнофобия или типо того? — Агорафобия, — это напомнило ему о том, что он ждет поезда — поезда, на котором он ненавидит ездить — и ему нужно подготовить наушники для короткой поездки. Но все это — часть того, что он подвергает себя тому, что причиняет ему дискомфорт. Это часть сделки. — Прикольно, — искренне говорит Джеймс. Это не прикольно, ни в малейшей степени, но Кирк оценил этот жест. Приближающийся гудок, свет, сияющий в темноте. Джеймс оглядывается на Кирка, чтобы убедиться в прибытии поезда в верхний город. Он достает из кармана куртки листок бумаги, — На случай, если ты передумаешь, Квирк. Джеймс улыбается, неровно и однобоко. Он не идеален, даже близко. Кирк тоже не идеален. В этом есть определенный комфорт, в том, чтобы видеть, как кто-то другой становится нервным и тревожным, и наблюдать, как он объективно терпит неудачу в чем-то. Оставшись один на платформе, он разворачивает бумагу. Там нацарапаны семь цифр, а над ними слово. Имя, понимает Кирк. Острыми, неровными буквами — похоже на граффити, на метку художника. Jaymz Бумага теплая в его пальцах, теплая от того, что ее держат. Он подносит ее к губам и держит там, а затем ступает на поезд, ставя одну ногу перед другой.-
Кирк покрывает краской набросок своего комикса. Маленькие шаги. По крайней мере, он действительно работает над ним. Его мама искренне убеждена, что это станет его большим успехом, что очень мило, если не сказать, что оптимистично. Другой рукой он снова и снова сжимает бумажку, полученную от Джеймса. Он делает это с тех пор, как получил ее, и она стала мягкой. Складка, где она была сложена, стала слабой, грозя разломиться на две части. Он не знает, как долго он сидит и смотрит на цифры, как теряется в своих мыслях, пока голос Ларса не заставляет его вскочить с места. — Что это? Он инстинктивно закрывает бумагу рукой. Прячет, бережет. — Просто друг. — У тебя нет друзей, — Ларс фыркает, качает головой в недоумении. — У меня есть, — сопротивляется Кирк. Он сглатывает, трижды проводит большим пальцем по бумаге, — С терапии. Его зовут Джеймс. Он играет в группе, он… — Друг с терапии? Где вы все лечитесь от зависимостей? — за риторическим вопросом следует тишина, пока Ларс не заговорит снова, — Ух ты. Похоже, он отличный парень. — Он пригласил меня на концерт его группы, — тихо говорит Кирк. Он обнимает свое тело, делая себя маленьким. — Ага, будто бы ты пойдешь, — Ларс насмехается, перебирая пластинки, достает альбом Diamond Head и пускает его на проигрыватель. — Я думал о том, чтобы пойти, — признается Кирк и тут же жалеет об этом. На секунду Ларс замирает во времени — ваза разбивается об пол, рассыпаясь на тысячу не поддающихся восстановлению осколков. — Это шутка? — Нет, я… — Ты пойдешь на концерт с каким-то наркоманом, которого ты почти не знаешь, но не идешь никуда со мной? — резко спрашивает Ларс, — Ты и с ним собираешься трахаться? — Он мой друг. — Я твой друг, — он дарит Кирку эту фальшивую улыбку, собранную из кусочков, которую он хочет, чтобы тот увидел. Ларс ему не друг. Он не влюблен в него. Он — его собственное чудовище Франкенштейна, то, что он создал, то, что должно было решить все его проблемы. Но оно ничего не решило. Это лишь дополнение к списку его эгоистичных ошибок. Обратная реакция, такое обращение — это то, что он заслужил, играя в Бога. Кирк сглатывает, и его голос становится хриплым, проходя через пересохшее горло. — Я хочу чего-то настоящего. Между ними повисает тишина. Каждая секунда отмерена. — А это все не настоящее? — Ларс улыбается, все так же странно и сдержанно. Кирк думает о терапии, о Тауле, о своей маме. Он качает головой, — Я не настоящий? — Нет, — шепчет Кирк. В этот момент он словно спускает с цепи собаку, и последующая суматоха становится неожиданной и непропорциональной. Взрыв накопившейся энергии, резкий и неумолимый. Ларс встает, срывает пластинку с проигрывателя и швыряет ее в стену. — Я настоящий! — кричит он. Кричит по-настоящему, искренне. Кирк никогда раньше не слышал, чтобы он так повышал голос. Ему это не нравится. Ларс хватает со стопки еще одну пластинку и швыряет ее через всю комнату, — Я настоящий, Кирк! — Это не так, — Кирк пробует еще раз. Ларс берет пластинку Misfits, разламывает ее прямо пополам и бросает в Кирка осколки с зазубринами. Они попадают в него с удивительной силой. — Это так! — Ларс встает прямо перед ним, обеими руками хватает его за голову и заставляет посмотреть ему в глаза. Он видит только ненависть, яркую, злую и яростную. Он снова чувствует себя ребенком, ребенком, который прячется от отца под кроватью. Ждет удар, пощечину. Он зажмуривает глаза, — Посмотри на меня, Кирк! Я настоящий! Его пальцы сжимают блокнот с такой силой, что он чувствует, как отпечатки от колец спирали остаются на коже, когда он роняет его, чтобы положить две руки на грудь Ларса, оттолкнуть его. Тот отшатывается назад, тяжело дыша. А когда Кирк встает, он берет свой рюкзак, ботинки и блокнот, бежит к двери, захлопывает ее и не оглядывается.-
Кожа на руках покалывает от ощущения онемения. Он забыл свою куртку. Адреналин немного согрел его, пока он не добрался до парка в нескольких кварталах отсюда, пока не опустился на скамейку и не натянул ботинки на грязные носки. Он пошарил в переднем кармане в поисках сигарет. Находит одну — перевернутую вверх ногами, свою счастливую сигарету — и чиркает зажигалкой. Раз, два, три. С первой же затяжки у него начинается головокружение. Ветер усилился, и он сгорбился. Блокнот, раскрытый у его ног, бесцеремонно разлетается. Страницы хлещут назад, потом вперед — словно неправильно собранный кинеограф. Это все Ларс, каждая страница. Он всхлипывает, вытирает сопли, капающие из носа, о руку. Хватает блокнот и относит его в мусорный бак в нескольких футах от себя. Там он считает шаги, поскольку никогда раньше не ходил в такую даль, но забывает их количество, когда его осеняет новая идея. Он снова щелкает зажигалкой, три раза, и на третий щелчок позволяет пламени задеть край бумаги. Бледная кожа, влажные глаза, мягкие волосы — все это пожирается голубым и оранжевым. Пламя становится слишком большим, слишком горячим, чтобы удержать его, и он бросает бумагу в мусорное ведро и смотрит, как она сгорает. Когда он наконец возвращается в квартиру, то на мгновение задумывается, прежде чем повернуть ручку. Осторожно ступает, проверяет каждый уголок. Квартира пуста. Ларса нет. Как будто его никогда и не было.-
В субботу бар переполнен. Кирк делает вдох, насильно отгоняет мысли о том, что может произойти в мире — вдали от комфорта и предсказуемости своей комнаты — и заказывает газировку. Ему кажется, что этого будет вполне достаточно для общения с людьми, но что-то удерживает его на месте. Он находит место у стены и, прижавшись к ней спиной, наблюдает за тем, как обычные люди общаются между собой и устанавливают оборудование на сцене. Тут он замечает Дэйва, который болтает с кем-то с пивом в руке. Кирк не собирается на него доносить, но ему кажется странным, как много людей готовы нагло врать Таулу. Когда Дэйв делает движение, чтобы обнять девушку, Кирк понимает, что его собеседник — Джеймс. Джеймс, оглянув толпу, останавливает взгляд на Кирке. Он смотрит так, будто не верит своим глазам, широкая улыбка раскалывает его лицо пополам, и он указывает на него Дэйву. Кирк только кивает в ответ, чувствуя, как его лицо теплеет от неминуемого смущения. Он не должен смущаться. Его пригласили. Джеймс хотел, чтобы он пришел. Он хочет, чтобы он был там, вот что его там держит. Он делает глоток своего отвратительного напитка и застывает на месте, когда Джеймс подбегает к нему. — Нихера себе, Квирк! — глаза Джеймса сверкают во полутьме бара от восторга. Он — самое яркое существо в этой комнате, — Ты пришел! — Да. Я… Я здесь, — он улыбается, но это больше похоже на гримасу. — Круто, чувак. Охрененно, — Джеймс смеется, обхватывает Кирка за плечи и сжимает один раз. Это похоже на объятие. Нет, это и есть объятия. Джеймс обнимает его, — Я рад, что ты смог прийти. Тысяча мерцающих фейерверков вспыхивает в каждом дюйме тела Кирка — за глазами, в животе, в кончиках пальцев рук и ног. Все остальное как бы исчезает. Он улыбается, на этот раз, по-настоящему. — Я тоже.