High School Sweethearts

      До конца урока остается: пять... четыре... три...       Голос учителя, тихий и сдавленный, звучит до того монотонно, — если не сказать и вовсе бесцветно, — что весь класс поневоле дремлет, уставившись растерянно на доску; взгляды учеников абсолютно пустые, в них нет и капли понимания, не говоря уже о каком-то интересе к предмету. Одна только безнадега читается на этих искаженных, вымученных предыдущими уроками и давнишним спутником всех школьников, недосыпом, лицах. Впрочем, Сето на доску не смотрит, ровно как пропускает он мимо ушей и лекцию учителя. Единственный проблеск надежды среди всех этих несчастных, кому в прямом смысле этого слова (как бы иронично это ни звучало) не посчастливилось оказаться здесь, в старшей и по совместительству «элитной», читать — наискучнейшей школе Домино, голубоглазый благоговейно склонился над своей тетрадью и всецело предавался размышлениям; кажется, он что-то методично записывал, и слова эти ложились на чистую бумагу так легко, так покорно, так идеально — не то что «...знаменитые японские писатели XX века: безысходность как культурный феномен». Сето был единственным, кто мог позволить себе пренебрегать неприкрыто школьными уроками, ибо все, что ему было необходимо, президент, на секундочку, многомиллионной корпорации и так уже знал на зубок: например, как завоевать почетный титул абсолютного и непримиримого монополиста, как заставить всех своих конкурентов обанкротиться в кратчайшие сроки, как уничтожить, низвергнуть, растерзать — выжечь беспощадно каленым железом и воскресить из пепла экономику целой страны, о какой литературе вообще может быть речь! И потом, разве способны эти во всех отношениях унылые школьные будни его, совершенное, могущественное, просветленное создание, хоть чем-нибудь заинтересовать? «О-о-о да, еще как! Уж поверь мне, сладкий, я тебе это просто гарантирую».       До конца урока остается: три... два...       Сето увлечен своими заметками. Настолько сильно, что вокруг него словно бы не существует ни времени, ни пространства, ни всего сущего; он попросту не замечает, как отсчитывает исправно, минута за минутой, время ритмичное тиканье настенных часов, не замечает людей вокруг себя, не чувствует даже их присутствия. И, к счастью для него самого, совсем ничегошеньки не подозревает...       Один.       Звенит, освобождая добрую половину школы от невыразимых душевных страданий, долгожданный звонок, но Сето позволяет себе отвлечься лишь единожды — чтобы попрощаться с учителем и затем вновь опустить голову, низко склонившись над тетрадью. Как накалилась сразу, вопреки ожиданиям обратного, атмосфера в классе он, понятное дело, тоже не заметил. Не заметил он и гнетущей тишины, повисшей ненадолго в умах и на языках его одноклассников, не заметил странных взглядов и абсолютной синхронности их движений. Вот скрипнули предостерегающе ножки стульев, застучали стройным хором подошвы. Маршируя, как солдаты, большая часть старшеклассников просто встала и вышла, молча претворив за собой дверь. Хотя чему тут удивляться? У них сейчас перемена, следующий урок начнется нескоро, и впереди уставших от беспокойного томления подростков ждет сытный обед в школьной столовой. Стоит ли обращать на такие мелочи внимание? Сето продолжает лихорадочно писать.       В классе осталось лишь четверо: по левую руку от него сидит Юги, за спиной пара неразлучных болванчиков — Джоночи и Хонда, спереди Анзу. И все, кроме него, не шевелятся.       Вдруг раздается громкий скрежет, скрипит до мурашек по всему телу металлический стул: кто-то встает рывком из-за стола и подходит к нему. Чьи-то руки выдергивают тетрадь прямо у него из-под носа, и на бумаге вместе с тем остается характерный след — неровная, косая линия, этакий чернильный шлейф, протянувшийся вальяжно от одного края листа к другому. Сето поднимает голову и несколько рассеянно смотрит на человека перед собой; брови его сведены к переносице, губы плотно сжаты, глаза начинают метать молнии, когда он понимает наконец, что именно сейчас произошло. Чертова девка испортила все записи! Вот так просто взяла и испортила, поправ своими тоненькими изящными пальчиками несколько часов кропотливой работы! А дальше — только хуже...       Вместо того, чтобы смиренно раскаяться, ну или хотя бы вернуть ему тетрадь, она просто выкидывает оную через плечо и обходит его парту по кругу, останавливаясь чуть ли не вплотную позади него и кладя руки на спинку стула, предупреждая тем самым любые попытки к бегству. Нет, он, конечно, мог бы де-факто отодвинуться с легкостью назад и ударить эту хамоватую особу все тем же стулом, но парень вдруг ни с того ни с сего послушно замирает, предчувствуя на уровне малейших колебаний воздуха скорые перемены. Что-то подсказывает ему: настоящее веселье еще впереди и его драгоценная тетрадка — это меньшее из того, что предстоит принести в жертву.       А затем Юги поднимается (так грациозно, неспешно, величественно!) с места и направляется прямо к доске. Точно по команде, вскакивают следом за ним и его болванчики: Джоночи и Хонда кинулись тотчас «расчищать» перед ним пространство. Отодвигают в сторону чужие парты, переворачивают вверх ногами стулья, чьи металлические ножки точно прутья решетки наглухо сомкнулись вокруг голубоглазого, и нет — нет! — более выхода из этой ловушки. Так, пали от рук нечестивых гонителей все преграды, и даже последний оплот безопасности, прежде бывший ему надежным убежищем от любых посягательств на его личное сакральное пространство, в лице собственной парты был сдвинут наглым образом вместе с оставшимися там надеждами, чаяниями и вещами назад. Закончив, Джоночи и Хонда, два безмолвных каменных стража, встали молча подле него и скрестили руки на груди. Юги, между тем, стер с доски предыдущие записи; Анзу поднесла ему любезно длинную указку и очки — ведь сегодня он тоже «учитель». Юноша поправляет важно свою рубашку, расстегивает парочку верхних пуговиц, откидывает воротник и... поднимает наконец взгляд — такой, что у Сето начинают невольно трястись колени, и не сиди голубоглазый сейчас на стуле, так и пал бы пред ним, сокрушенный, разбитый, жалкий — пораженный этим лукавым взглядом прямо в сердце!       В классе повисла благоговейная тишина, никто не смеет произнести и слова... Кайба заметно напрягается, руки его то сжимают, то разжимают нервно ткань безвкусных ядовито-синих брюк, дыхание учащается — и, о-о-о, если бы только от волнения! Напротив: он предвкушен…       Прочистив хорошенько для пущей убедительности горло, Юги начинает в конце концов говорить, вкрадчиво и с придыханием:       — Можем ли мы просто быть честны друг с другом? Таковы требования! Если ты думаешь, что можешь быть моей единственной и настоящей любовью, ты должен пообещать любить меня: подолгу и безумно. И, черт возьми, если ты меня кинешь, — я разорву твое прелестное личико на части! — Он поворачивается лицом к доске и рисует цветными мелками разбитое сердечко — красное-красное. А вокруг полная луна, звезды и розовые цветы.       Его почерк витиеватый, красивый, почти что девичий. Тут и там появляются какие-то слова: они расцветают, сотворенные куском обыкновенного мела и его шаловливыми пальчиками, прямо между хищными вьющимися лозами и их бутонами. И пока все мысли юноши заняты целиком и полностью назревающим «уроком любви», свита короля тоже не дремлет: кто-то грубо хватает его за руки (очевидно, этот кто-то парень — уж больно властная была там хватка) и заводит их ему за спину. В силу щекотливого своего положения Сето не видит, но зато прекрасно чувствует, как обжигает кожу холод шершавого металла. Парень думает, будто бы это Джоночи сковывает его запястья прочной стальной цепью, с таким мастерством и явно неженской, бездумной жестокостью стягивает он, громыхая массивными (по ощущениям, титановыми) звеньями, свои причудливые узлы. Но тут прямо над ухом его раздается насмешливый голос: «Ой, не слишком ли туго?», и все его деланное равнодушие куда-то разом улетучивается. Порядком оробевший, Сето в ужасе оборачивается и видит — Анзу стоит позади него и улыбается какой-то странной, торжествующей улыбкой. Девушка хлопает ободряюще голубоглазого по плечу и молча уходит, а пальцы его между тем лихорадочно шарят в поиске ответов, нащупывают слепо гладкую с впалыми линиями поверхность и острые грани, напоминающие по форме треугольник, вернее даже — пирамидку. «Погодите, это что... Загадка Тысячелетия?!» И неясно, то ли это у него воображение расшалилось, то ли он действительно услышал, как хохочет злорадно, наблюдая за происходящим, точно существо высшего порядка — исподтишка, невидимый призрак фараона.       — Тишина в классе! Ну-ка быстро все по своим местам! И впредь я попросил бы вас не отвлекаться. — Юги нетерпеливо хлопает в ладоши, призывая «учеников» к тишине; взгляд его непривычно сердитый, а голос полон какой-то странной, пылкой решимости. И бравая троица, продолжая весь этот дурацкий спектакль, подыгрывает ему: изображают театрально на своих бесстыдных лицах испуг, кидаются бегом врассыпную, мечутся какое-то время туда-сюда и наконец, выстроившись ровной шеренгой друг за другом, маршируют дружно на выход; их шаги отдаются гулким эхо по безлюдному коридору.       — Что ж, позволь мне, я начну наш маленький импровизированный урок. Тема сегодняшней лекции: «Развитие отношений с абсолютным тормозом, или я просто хочу, чтобы ты любил меня, придурок!», — продолжает Юги. — Будь так добр, обрати внимание на доску: я попытался изложить материал сегодняшней лекции максимально просто и доступно. Шаг первый! Ты должен принять тот факт, что я немного не в себе. — Он поправляет деловито узенькие прямоугольные очки и начинает водить указкой по доске, хотя и не выдерживает образа педантичного самодура-учителя до конца, позволяя себе игриво хихикнуть между строк, мол, надо же, какая жалость — я, оказывается, не в себе!       — Шаг второй, и я тебя заведомо предупреждаю: это пустая трата времени, если ты не дойдешь со мной до самого конца. Вот он я — прямо перед тобой! Так где же все твои ласки, поцелуи, робкие нежности и страсть? Мда... подумать страшно, сколько нам еще предстоит с тобой работы! А посему — шаг третий: подари мне страсть! Не смейся над тем, как я одеваюсь, но высмеивай то, как часто (пожалуй, даже слишком часто) я бываю одет, ведь мне так хочется стереть между мной и тобой все преграды! Ох, ты ведь нисколечко не слушаешь меня, верно? Кстати... мне нравится этот рассеянный похотливый взгляд, точно я уже низко пал и стою тут на коленях, прямо у твоих ног, вернее — между твоих ног. Хочешь, я и правда упаду? Ой-ой, ведь я такой неуклюжий! — заговорщицки подмигивает ему Юги, облизывая пересохшие от долгой жажды губы, и щеки Сето наливаются такой краской, что он почти физически ощущает, как менялся их оттенок: от нейтрального, с присущей ему легкой аристократической бледностью до цвета раскаленной красной звезды, что по ощущениям, в принципе, было примерно так же — где-то три тысячи градусов Кельвина. И реакция его, такая бурная, такая честная, такая настоящая, казалось, лишь сильней раззадоривает Юги, ибо маленький проказник останавливаться на том вовсе не намерен.       Он бросает на пол указку точно никчемный презренный мусор (грохот раздается жуткий! На секунду голубоглазому показалось: сюда вот-вот явится толпа любопытных школьников, привлеченных этим самым грохотом, но в коридорах по-прежнему стоит угрюмая, неестественная тишина...), пинает ее играючи носком ботинка и делает к нему пару торопливых шажков, как вдруг словно бы теряет равновесие и спотыкается! Вернее... только делает вид, что споткнулся. «Упс!» — хихикает смущенно юноша, останавливаясь напротив Сето, а затем и вовсе обходит того со спины, обнимает за шею и начинает расстегивать медленно форменный школьный пиджак: неспеша, пуговичка за пуговичкой.       — Шаг четвертый. — Дыхание Юги горячее, оно ласкает приятно его нежную кожу — так близко! — Дай мне больше. Дай мне больше. Дай мне больше, больше, больше! — Когда прелестные его, изящные пальчики расправляются с последней пуговицей, лукавый вновь обходит Сето по кругу, но на сей раз уже не мелочится и находит себе удобное местечко прямо у него на коленях. Не в силах подавить рвущийся наружу восторг, Кайба шумно выдыхает ртом и тут же тянет жадно воздух носом, плотно сжав дрожащие губы. — Ах, как бы я хотел, — продолжает, не моргнув и глазом Юги, — чтобы ты сейчас положил руку мне на сердце. Знаешь, как оно бьется? Неистово! Того и гляди разобьется о прутья грудной клетки от патологической к тебе любви. Правда (тут он выдерживает для пущей драматичности эффектную паузу), если ты не можешь справиться с моим сердцем, не трать свое время попусту со мной. Если ты не готов истекать кровью, нет, ох, если ты не можешь справиться с удушьем, с укусами, — с этой любовью! — с моими поцелуями, иди домой. Пока ты не можешь больше это терпеть — иди домой.       Пальцы его, прежде исследующие скромно чужую рубашку, теперь уже вовсю шарят под ней. Юги хватает Сето нетерпеливо за воротник и дергает, заставляя того податься инстинктивно вперед, однако в самый последний момент как будто бы осаждает резко сам себя, так что их губы замирают в паре миллиметров друг от друга. Глаза юноши порядком затуманены — и чем! Желанием, жгучим непреодолимым желанием, если не сказать и вовсе похотью. Какое-то время Юги еще мучительно борется, сопротивляется как может этому зудящему чувству эйфории между ног и ребер, с небольшим смещением влево, а затем вдруг ни с того ни с сего отстраняется и с тихим вздохом продолжает:       — Но ты не обращаешь на меня внимание, так что же теперь? Крикнуть: «Эй, школьные возлюбленные, стройтесь в ряд»? Да, да, школьные возлюбленные, стройтесь в ряд, и я просто буду среди вас выбирать! Ах, до чего же это прелестно! Только вот незадача — видишь ли, они все просто зря тратят мое время. Так что, школьные возлюбленные, заткнитесь! Если вы не в моем вкусе. Как? Неужели я был с вами недостаточно откровенен? Тогда давайте проясним: вы все не в моем вкусе... Напомни-ка, что у нас там дальше? Точно, вспомнил! Шаг пятый — ты не должен бояться выйти со мной в свет. И ходить со мной за руку. Ну, знаешь, романтика там, все дела. Ведь я хочу почувствовать себя любимым! И живым... В связи с этим шаг шестой: если ты не можешь приложить к этому хоть каплю усилий, то я вообще не понимаю, что, черт возьми, у тебя на уме! Шаг седьмой, и, заметь, я говорю с тобой предельно громко: если ты мне изменишь, ты умрешь, умрешь. — Он вновь шепчет ему это в самые губы, и Сето невольно подается назад, облокачивается расслабленно на спинку стула и расплывается; нет у него больше ни стыда, ни сомнений, ни совести — есть только Юги, подмахивающий нетерпеливо бедрами на его коленях, есть руки, что ослабляют ремень на его брюках и вытаскивают, дергают, отрывают пуговицы на его рубашке.       — Мог бы ты обнимать меня всю ночь? Покрывать поцелуями все мое солоноватое лицо, когда боль перейдет наконец в удовольствие, и все это перемешается настолько, что я начну жалобно плакать? Мог бы ты... ну, быть моим первым? Съесть меня, словно яблочный пирог, — заставить меня хотеть жить! Жестко, жестко меня любить, — позволить мне взлететь! Раздвигать мне властно ноги, ставить меня раком, да! И доводить до блаженства. Связать меня, никогда-никогда не оставлять? Скажи! — Да только сказать-то голубоглазому так в итоге и не дают.       Юги обнимает его любовно за шею, наклоняется к нему и целует, целует, целует, целует, а Сето и рад ему ответить...       Его тело точно чистый холст — начинает постепенно расцветать «красками»: хищные, чувственные, ярко-красные укусы тянутся витой цепочкой от острых ключиц к мускулистой груди, перемежаются там с тоненькими царапинами, кружат вокруг точно заведенные, танцуя свой пестрый хоровод, и наконец опускаются ниже, уводя вслед за собой поцелуи. Как низко! Юги легко соскальзывает на пол, раздвигает колени старшеклассника и скромно пристраивается между его ног. Сето не выдерживает: сперва кусает исступленно губы, подается навстречу ласкам, мечется, а затем и вовсе откидывается беспомощно на стуле и запрокидывает голову. Как вдруг–       Раздается школьный звонок.       Юги вскакивает порывисто на ноги, снимает не свои, но позаимствованные на время прямиком из учительской очки, прячет их в задний карман, отряхивает старательно штаны — чтобы ни одной пылинки на этих коленочках не осталось, он все-таки мальчик приличный! — и направляется молча к выходу. Уже в самых дверях он вдруг резко останавливается, вспоминает, что забыл поправить рубашку, наскоро приводит себя в порядок, и пока руки его возятся с миниатюрными пуговичками, оборачивается через плечо и кидает напоследок:       — Как быстро пролетело время, ты не находишь? Жаль, конечно, что расстаться нам придется на самой интересной, можно даже сказать, пикантной ноте, но мне пора бежать: уроки там, школа, все дела. Короче, ты и сам понимаешь! Впрочем, не переживай: я скоро вернусь. Сразу после того, как у нас кончится физкультура. О, и еще кое-что (чуть было не забыл!) — ты не мог бы присмотреть в это время за фараоном? Думаю, с тобой ему будет гораздо веселей, чем лежать одиноко в раздевалке под замком. Что ж, не скучайте тут без меня! — И он выпорхнул тотчас в коридор.       Запрокинув голову, Сето продолжал сидеть на том же месте; мысли его были тяжелыми, дыхание сбилось, происходящее воспринималось крайне смутно. И, как ни странно, вернуться с небес на землю ему помогло горькое, сокрушительное разочарование: «неужели это все?». Он так и застыл на месте — возмущенный, полураздетый, красный. Пока вдруг не дернулся всем телом, не взял себя в руки и не закричал, так, что слышно его было даже на другом конце коридора:

— Юги, маленький ты дьявол, ну-ка сейчас же вернись сюда! К черту твою физкультуру, слышишь? Я хочу преподать тебе «ответный урок»! Жестко, искренне и по-настоящему.

Как ты учил...