кто-кто в телефоне живет?

Камеры отключились по команде, захватывая последние улыбки и аплодисменты. Катя еще раз сказала, как классно прошло, и обнялась со всеми. Антону нравились отзывчивые гости, которые бегали по сцене вместе с ними, и были искренне вовлечены в процесс. — А мы ж реально перепугались, что ты нам животинок притащила, — Сережа вертел в руках игрушку. — Ага-ага, ломанулись в разные стороны, безответственные эгоисты. Арсений гладил белую шерстку кошки, и в голове у Шаста родилась шутка, но озвучивать он не стал, все-таки такое интересам Арса не соответствовало. К счастью для самого Антона. Да, настоящих животных в их профессии заводить было проблематично: то моторы с утра до ночи, теперь по несколько дней снимают «ЧДКИ» в разных городах. Антон периодически жалеет гримеров, которым приходится приводить их лица в порядок. Ну и замазывать засосы порой, если он и Арс забываются. Вид Арсения ему, кстати, сейчас не нравится. Не в плане, конечно, именно внешности, потому что этот совершенный Аполлон красив в любое время суток, и даже красные от недосыпа глаза его не портят. Но вот взгляд у него тусклый. Антон же его знает, как облупленного. Может, Попов и сам не знает себя так хорошо, как Шаст. Но сейчас тему поднимать не хочется. Доедут они сначала до дома, возможно, закажут ведерко мороженого. Кудряшки Арсовы так и манят в них руку вплести и растрепать. Антон знает, как тому это нравится. Мог бы, затарахтел не хуже кошки. Живой, конечно, а не этой, которая идти-то не захотела. За закрытой дверью гримерки Антон подошел к Арсению вплотную почти, потерся своим носом об его, сам расплываясь в нежной улыбке и наблюдая, как вокруг любимых сапфиров растекаются мимические счастливые морщинки. Целоваться по-эскимосски Арс тоже любит: так удобнее в глаза смотреть. — Устал? — Шаст отстранился, предварительно невесомо клюнув в висок. — Есть такое. Рубашка — супер, кстати, я тебе такую как-нибудь куплю. Мне всегда нравилась ковбойская тема. — Ты случайно не преступник с Дикого Запада? А то я бы связал тебя лассо. Арс захихикал от всратого подката. — Парни, ну давайте потом пообжимаетесь, — Поз стоял с сумкой на плече уже у двери, — нас уже из павильона выгоняют. На подземной парковке Шаст стабильно долго искал машину под бухтение Арса, потому что сроду он не запоминает эти буквы-цифры, тем более, в спешке. Напомнил бы, из-за кого именно они опаздывали, но ладно. По Москве что днем, что ночью по времени едешь одинаково. Большой город не спит никогда. По радио что-то тихонько мурлыкали, Арсений зевал в кулак, прислонившись виском к стеклу. Это хорошо они по центру столицы едут, а где-нибудь на провинциальных кочках заебался бы уже стукаться головой. Антон перевел взгляд на шеренгу машин впереди. Домой хотелось невыносимо. По приезде Арс сразу ушел переодеваться в домашнее, пока Шаст заваривал чай с мятой. После лениво улеглись на кровать с кружками. Лежал, на самом деле, только Арсений. Его изящное высочество могло себе позволить хлебать в такой позе без опаски, что чай внезапно польется из носа. Знаем, проходили. В семье должно быть все поровну: один муж запинается об собственные ноги, второй муж едва не плывет по воздуху. Так что Антон облокотился поясницей на подушку, вплетая руку в черные волосы, как и мечтал. — Арс, — получив мычание в ответ, продолжил, — расскажешь, чего загнался? Попов вздохнул. Помолчал немного, собираясь с мыслями. Антон знал, что расскажет, они давно уже договорились быть честными друг с другом. Да даже если бы и не захотел, Шаст не стал бы настаивать. — Да как будто бы сам придумал — сам расстроился. Я ж понимаю, что вы просто шутите по поводу моего возраста, даже не имея в виду что-то обидное, и все равно грустно. Антон удостоверился, что кружка у Арсения пустая, мягко забрал ее и поставил к своей на тумбочку. Подтянул мужчину ближе к себе, чтобы тот улегся головой на бедра лицом к нему. Такие разговоры надо вести, глядя в глаза. — Не напомнишь, что именно я сказал? — сложно запоминать шутки, произнесенные в моменте. У Антона ведь во время съемок что ни фраза, то какой-то прикол. Отработанный механизм действует на автомате. — Сравнил мой возраст с тем жуткого цвета телефоном, — Шаст только открыл рот, чтобы перебить, но Арсений быстро продолжил. — И меня же, блин, самого бесит: мало того, что мы в принципе друг друга подкалываем, Сережу с его хвостиком, Димку лысого, это ж нормально, никто и не обижался, так они двое всего на год-два меня младше. И вообще, стареть — это естественно. Сказал последнюю фразу так, будто уверял самого себя. — Я лично считаю, что ты не старый, а опытный. Антон игриво закусил губу. Арсений закатил глаза. — А тебе лишь бы свести к сексу. — Какой секс, любовь моя? — театрально вскинул брови, приложив руку к сердцу в изумлении. — Я, между прочим, о том, что ты знаешь, и сколько надо почистить картошки на пюре, и как счета за коммуналку оплачивать. Я впервые в жизни от тебя услышал этот, как его… рефрендер… рефрайдер… — Рейсфедер. Заулыбался, чуть ли не светился от счастья, всегда радуется произведенному впечатлению, чертяка. — Ага, вот эта фигня, — Антон шутливо ущипнул за ляжку, чтобы сильно не зазнавался. — А если серьезно, если хочешь, я не буду шутить про возраст. И парней попрошу. — Да ну ты чего, людям нравится, я же слышу их смех. Это, в какой-то степени, ведь означает, что они знают, сколько мне лет, раз понимают намек. — Мало ли, чего им там нравится, — заворчал Шаст. — Мне-то важно, чтобы тебе было нормально. А то если тебя что-то обижает, это ж, ну, вообще не в кайф. Ты, блин, короче, будь просто счастлив, ладно? Типа я тебя радовать буду, ты — улыбаться. Ну не умеет Антон в нежности. В особенно интимные моменты в его речи просыпается суровый воронежский говор. Остается только на кортаны садиться и семечки из кармана доставать. Арсений заливается мелодичным смехом, а в глазах — сплошная любовь, утонуть можно. Антон вот утонул и ни о чем не жалеет. Но другим — ни-ни. Это его водоем, он кусаться будет, но не пустит никого. — Вообще, ты, может, на нашу разницу в восемь лет слишком сильно ориентируешься? Тип, если бы замутил с Серегой или Позом, было бы попроще. — Ой нет, мне все-таки нравятся мальчики повыше, — Арс игриво закусил губу и рукой провел по бедру, забираясь длинными пальцами под кромку домашних леопардовых шорт. — Хочешь сказать, мне следить за тем, чтобы твой взгляд не упал на какого-нибудь двухметрового работягу? Антон игру принял, тоже начал ненавязчиво выводить узоры на плече мужчины. — Да будь он хоть трехметровый, — Арсений проникновенно заглянул в зеленые смеющиеся глаза, — мой взгляд навеки прикован к тебе. Издав булькающий звук умиления, Шастун перетянул Арса так, чтобы тот уселся на него сверху. Торс к торсу, руки сжимают талию, кудряшки щекочут подбородок, и Антон ни за что не поверит, если ему скажут, что их зрачки не в форме мультяшных сердечек, ведь ощущаются они именно так. Шутка про то, что на трехметрового парня он бы и сам посмотрел, застревает на подходе, когда чужие-родные губы сминают собственные. Арс ласково прикусывает нижнюю, переходит на щеку, чтобы вырисовать какое-то поцелуйное созвездие. Антон заводится в момент и начинает шумно дышать, потираясь всем телом. Ластятся, как большие коты, разве только не мурчат. — Анто-он, — Арсений стонет тихо его имя, обхватывает лицо руками, шарит взглядом, как будто не выучил еще наизусть малейший изъян на коже. Обоим в такие моменты красноречие машет ручкой. А что говорить-то? Ну… Шаст зарывается носом в шею напротив, отчего та красиво выгибается, выставляя напоказ острый кадык. Он нежно покусывает тонкую шею, пока контролирует себя и старается не засасывать слишком сильно. И ведет уже нещадно, и хочется застыть в этой позе на вечность. — Люблю тебя невыносимо. Уже не понять, чьи мысли были озвучены, потому что, казалось, не только тела переплелись, но и сознания стали единым целым. Добивать шутки на сцене или договаривать признания в любви наедине — какая, по сути, разница? Иногда кожа к коже — это молнии: бьет разрядами тока до закатывающихся глаз, искры разлетаются в стороны, стук двух заходящихся сердец перекрывает тяжелое дыхание через раз, удовольствие — лава, сжигает все на своем пути. Сегодняшние прикосновения — ровное пламя свечи: чувственность, нежность и трепет, ресницы подрагивают, но глаза закрыть нет ни сил, ни желания, хочется смотреть-смотреть-смотреть, впитывать в себя образ, чтобы он намертво впечатался в подкорку сознания. Так изгибаться — это преступление, так стонать приравнивается к убийству. Убийству крох адекватности, после чего остается лишь помешательство. Невозможно так сходить с ума по человеку, просто нельзя. Волосы спутанные, слипшиеся на мокром лбу, но их не убрать — отвлекаться противоестественно, драгоценные секунды, а с ним они все такие, тратить на такую мелочь противоречит всему существу. — Самый чудесный, — поцелуй в кончик носа, — самый талантливый, — в висок, — самый умный, — в скулу, — самый обаятельный и привлекательный. — Самый твой. Нежности — через край, на грани балансируют оба, ловят каждый вздох, сцеловывают каждый стон. И так красиво, так правильно, что никак не продержаться долго. Остывающие тела скрыты под пледом, потому что кровать расстилать лень. Тьма рассеивается только подсветкой, которую давно уже провели по углам потолка. Для Арсения, конечно, и его богемного инстаграма. Ну, может быть, и для любительских фотосессий вдвоем. — Сумел ли я успокоить твои душевные терзания, любовь моя? — Ой, Шаст, — Арс захихикал в плечо, — ну не твое это — высокопарность. — Ах, куда же нам, челяди, до графского слога. Арсений завозился под пледом, шебутные ручки щекоткой прошлись по ребрам в отместку. Антон перехватил запястья, прижал их к своим губам. — Загоняться — нормально, Арс, у всех так бывает. Ты не молчи только, я же рядом всегда, мы для этого и есть друг у друга — слушать и поддерживать. Рвано вздохнув, Арсений без слов прижался ближе к любимому мужчине. Он иногда и забывал, что его мальчик уже взрослый и умудренный опытом. Правда ведь: они есть друг у друга, и ничего важнее этого нет.