Поговори со мной — молчи, молчи

      Всё началось намного раньше. Не в этой библиотеке где-то на краю мира, не в эту луну и не под этими дождями.       Честно говоря, Рейстлин и сам не мог понять, когда именно всё началось, а оттого не желал ни обсуждать это, ни признаваться самому себе в незнании. Но факт был для него очевиден — ему начинал нравиться собственный ученик. И бороться с этим чувством удавалось скверно.       Оправдывая самого себя, он находил несколько аргументов: Даламар был единственным живым существом поблизости (живцы из списка сразу вычеркивались), Даламар вечно крутился рядом, Даламар не старел под взглядом так же скоро, как остальные, и, что самое важное, Даламар делил с ним одну страсть на двоих. Ученик был настолько же предан магии, насколько был ей одержим.       Всё это в совокупности говорило в пользу Даламара. Прилежный, внимательный, увлечённый и, что скрывать, восхищающийся. То, как юный эльф внимал каждому слову и движению, явно говорило об этом. Порой проскальзывали мысли, что будь он богом, и Даламар был бы его самым преданным верующим, но подобные размышления приходилось гнать прочь. Слишком много работы предстояло впереди.       Он увлёкся, заинтересовался и ненавидел себя за это. Казалось, что Даламар заметил это — заметил, что его наставник смотрит дольше положенного, заметил, что тот зовёт его на дополнительные занятия, чтобы проводить больше времени бок о бок, заметил, что они чаще начали собираться на совместные ужины. И всё это было ему неприятно.       Большего Рейстлин себе не позволял, но и то, что делал, казалось неприемлемым. Ему не хотелось обрекать кого-то на принудительное общение, но и отпускать что-то, попавшее в руки, он не собирался.       Одно дело восхищаться своим наставником, но совсем иное — человеком. Он знал это по себе, помнил времена своего обучения, как помнил и ту позорную попытку в отношения. Повторения не хотелось.       Рейстлин настойчиво убеждал себя в том, что он заинтересован в юноше лишь из-за того, что тот удачно скрашивал одиночество. Да, добровольное, да, желанное, но не такое. И, вероятно, тогда всё и началось.       Череда дней сменяла друг друга, они упрямо ужинали в молчании и расходились по комнатам. Порой Даламар задавал вопросы, разбавляя тишину, и удавалось с облегчением выдохнуть.       А после ученик предложил завтракать вместе и сделал это невзначай, будто ему это ничего не стоило. «Как насчёт того, чтобы я готовил на двоих?». Пришлось принять ненавистные утренние приёмы пищи, как наказание, следующее за увлечением. Даламар быстро понял, что и к чему: не предлагал ничего, что испортило бы настроение на весь оставшийся день, и до ужаса счастливо рассказывал о том, что пришло ему в голову за ночь.       Однажды, украдкой подняв изголодавшийся по чему-то не отвратительному взгляд, Рейстлин оказался пойманным. Эльф, будто чувствуя, смотрел прямо на него, и не думал отворачиваться. Тогда удалось соскочить, отчитав за попытки отвлечься от практического занятия, но после приходилось быть осторожнее.       Зато Даламар, будто насмехаясь, и не пытался осторожничать. Конечно, это были совпадения. Разумеется. Но тот стал слишком часто жаться плечом к плечу и говорил откуда-то из-за спины, отчего несколько раз едва не был лишён жизни, а в один день и вовсе вышел из купален навстречу обнажённым, глядя в глаза и явно насмехаясь.       Тогда Рейстлин не отвёл взгляда, долго смотря в ответ до тех пор, пока Даламар не извинился и не накинул на себя мантию. Если это была проверка, то он её прошёл на высший балл. По крайней мере, после неё ученик долгое время рядом без необходимости не появлялся.       Изменилось всё в одно зимнее утро, когда Рейстлин, просто посмотрев в окно, наотрез отказался выходить из нагретой ревущим камином комнаты. Он и послание передал через стража, не желая ни перемещаться по холодным коридорам, ни искать эльфа проложенными коридорами магии.       Даламар, в свою очередь, поручение выполнил: в башню всё необходимое принёс, но то ли отморозил кончики длинных ушей, то ли просто захотел пожаловаться на мороз. Так или иначе, но своего шалафи стучащими зубами и теми самыми ушами, дрожащими при каждом вдохе, он убедил посидеть вместе возле камина с горячим вином.       Да. По-настоящему всё началось здесь. Когда Даламар задремал, упав на плечо, и так отчаянно жался к вечно горячей коже, что согнать его казалось кощунством. Тогда он решил, что позволить себе небольшие вольности не так уж и опасно, а ученик умело воспользовался этим, приходя каждым зимним вечером, если ему удавалось поймать своего шалафи за пределами его комнаты-крепости.       Даламар в такие моменты напоминал кролика, отчего уголки губ против воли приподнимались. И… — Шалафи?.. — Даламар отложил в сторону найденный на полке фолиант и удивлённо поднял брови, когда Рейстлин, задумавшись, провёл кончиками пальцев по уху. — Ты чего? Пальцы замерли, и в следующее мгновение рука дернулась в сторону, будто уходя от укуса ядовитой змеи. — Ты отвлекаешься.

***

Это было невыносимо.       Всё началось так давно, что Даламар не мог точно вспомнить ни день, ни произошедшее. Но он отлично помнил, что его шалафи стал чаще наблюдать за ним, и при каждом долгом взгляде поначалу хотелось просто исчезнуть.       В голове крутилась навязчивая мысль — он знает. Он знает, конечно, знает, и знает с самого начала, но сейчас он знает и собирается действовать. И Даламар, смирившийся с тем, что обмануть не получится, почти принял ещё несуществующее и неозвученное наказание.       Он стал нервным, боялся каждого шороха, но дни сменяли друг друга, а к действиям от взглядов Рейстлин не переходил. И Даламару было впору начать сходить с ума, но за одним ужином, когда он рассказал шутку, в надежде смягчить участь, и посмеялся той, на чужих губах, в самых уголках, он увидел схожее веселье. А на щеках — румянец.       Даламар долго отрицал. Немыслимо и беспощадно, если всё это правда. Но желанно. На него будто бы сошло благословение, в котором он, разумеется, не нуждался. Тогда и пришла очередь проверок.       Совместные завтраки? Кивок. Больше уроков? Легко, хоть ночуй в лаборатории. Обмен взглядами? И он ловит ответный!       Но с шалафи не работало всё то, что отлично помогало с прошлыми партнёрами — его, казалось, не волнуют, а раздражают прикосновения, приводят в ненависть низкие ноты в голосе, а обнажённое тело не вызывает ни желания, ни восхищения.       Оставалась последняя ставка на обнажённую душу. И она, к счастью, отбила все предыдущие попытки.       Ради этого пришлось замёрзнуть, буквально напроситься в компанию и поканючить чуть больше нужного, но теперь Даламар был уверен — объект его болезненного и неосознанного воздыхания заинтересован в нём ничуть не меньше. Однако…       Как подступиться ближе он не знал. Его шалафи, сильнейший маг, участник (как Даламар сам выяснил) войны, человек, несколько раз побывавший между жизнью и смертью, боялся близости и презирал её. Он мог коснуться, но лишь для того, чтобы после избегать. Мог ответить на флирт (он же понимал, что это флирт?), а после надевать на себя такое выражение лица, что и подходить-то было страшно.       А внутри всё бурлило от того, что разом ощущалось. Хотелось сжать, да с такой силой, чтобы не вырвался, хотелось провести губами по сухой коже, узнав наконец какой у нее вкус, хотелось провести ладонями по выделяющимся (он был в этом уверен!) рёбрам, коснуться кончиками пальцев каждого из них и… Больше всего хотелось вжать в первую попавшуюся поверхность, чтобы навалиться сверху и захватить всё внимание.       И всё чаще вместо строчек в книгах ему чудились видения, от которых по всему телу разливался жар и приятная слабость. Оттого и теперь, когда Рейстлин дразняще коснулся уха, Даламар с трудом сдержал себя от того, чтобы не вскочить с места. — Я бы не отвлекался просто так, — он прекрасно чувствует тот самый узел в животе, затягивающийся сильнее с каждым днём. — Шалафи, нужно поговорить.

***

      Совместное путешествие было отличной идеей для них обоих — Рейстлин давно хотел найти какую-то старую рукопись, необходимую ему для подтверждения собственных догадок, Даламар же был рад получению любых новых знаний, а помимо этого воспринимал совместное путешествие по-особенному, и думал, что такие мысли были свойственны им обоим. Он ошибался.       Это место действительно в последнюю очередь напоминало что-то романтичное и стоящее: небольшой город, насквозь пронизанный бедностью, грязь под ногами, грязь в сапогах, грязь на полах мантии, всё какое-то мрачное и пропахшее жиром и рыбой (сказывалась близость моря). За годы своих скитаний Даламару впору было бы привыкнуть к тому, что люди живут отлично от эльфов, но его душа всё ещё продолжала отвергать очень многое. И вот этот город — как раз подобный случай. Ему здесь не нравилось, всё раздражало, а Рейстлин, казалось, будто бы привык. Его лицо изменилось лишь единожды, когда он вступил в лужу и промочил ноги, и до постоялого двора не разговаривал.       И дальше все тоже шло как-то не по плану. Трюк с одной свободной комнатой не сработал — комнат было достаточно, застать за завтраком не получилось — здесь и впрямь кусок в горло не лез, завести в отдел лирики не вышло — в этой библиотеке и отделов-то не было. Оттого и настроение портилось, становясь всё хуже, но лишь до этого момента. — О чём ты хочешь говорить? — Рейстлин долго не моргал, прежде чем вскинуть брови. — О тебе. О себе. О нас, шалафи, — Даламар рывком поднялся на ноги и сложил руки на груди, приосаниваясь, пока внутри всё дрожало от тревоги. — Я запутался. — Я не стану это обсуждать, — несмотря на то, что он пытался сохранить лицо, то будто бы стало бледнее в свете свечей, выдавая внутренний ужас.       Мужчина развернулся, чтобы уйти и забиться куда-то в дальний угол, откуда его будет не достать, но ученик оказался быстрее — он сорвался с места вперёд и буквально зажал-таки того так, как много раз представлял в своих мыслях. Лишь с одним маленьким отличием — в мечтаниях была страсть и желание, сейчас же в широко распахнутых глазах читался страх. — Ты с ума меня сводишь, — Даламар склонился и уткнулся носом к носу, ощущая сердце одновременно в животе, груди и горле. — Шалафи, это уже слишком. Эти твои взгляды и прикосновения, слова твои. Думаю только о тебе, снишься только ты, да так, что постель влажная поутру, сосредоточиться не могу, когда ты рядом. Я же вижу, что тебе нравлюсь. Отчего не подпускаешь?       Руки уже проделали путь от плеч до бёдер и обратно, а ловкие пальцы постарались разжать напряжённые мышцы, проделав подобие массажа, но Рейстлин закаменел, прижавшись спиной к книжным стеллажам, и даже дыхание задержал, если судить по неподвижной груди. — Поговори со мной. Дай мне дозволение. Я тебе своё тело отдам, я душу тебе отдам, шалафи, — губы поддели чужие, но Даламар всё не решался на поцелуй. Оставалось маленькое и совсем забитое в глубины сознания предположение, что на самом деле он ошибся, но все остальные чувства внутри твердили об обратном. — Быть с тобой хочу. — Даламар… — Нет-нет-нет, — он всё же не выдержал и, мазнув по губам, прижался своими к щеке, с жаром выдыхая на ту. — Скажи мне «да». Скажи. Ты показал мне миры, я подарю тебе другие. Ты — маг, я — маг. Мы вместе сможем сделать столько… — Даламар! — Нет! Молчи! — ладонь спустилась на талию и сжала её, и Даламар вжался бёдрами в бёдра, лихорадочно поблёскивая тёмными глазами. Он так и замер, касаясь губами щеки и тяжело дыша, но хватку не разжимая.       Он всё смотрел и не мог поверить в то, что кто-то, подобный его учителю, испуганно замирает, когда на него обрушивается волна чувств. Рейстлин открывал двери в другие миры, равнял жизнь со смертью, смеялся в лицо богам, но любовь оказалась ему не просто неподвластна. Это она властвовала над ним.       Рейстлин, и впрямь умолкший ненадолго, слабо зашевелился в хватке, когда Даламар, задрав полы мантии, опустил ладонь на пах, не сбавляя напора и не пытаясь отстраниться. Его эта обманчивая слабость и хрупкость не обманет — он лучше прочих знает, что может умереть от одного верного движения. — Если… — Даламар облизал губы и, не сдержавшись, широко провёл языком по изгибу шеи, дурея от жара кожи, её соленоватого привкуса и ни с чем несравнимого запаха. — Если скажешь, я сразу же прекращу.       Где-то вдалеке от сквозняка хлопнуло ставнями окно, острое ухо дёрнулось, пытаясь уловить внезапных гостей, но поймало только тяжёлое дыхание. Даламар лихо улыбнулся и, уперевшись свободной рукой в книжную полку, уже собрался было опуститься на колени, но…       Первая книга, упавшая сверху, больно ударила корешком по макушке, отчего он прикусил язык, а все последующие хлынули вниз лавиной, от которой пришлось отскакивать. И слишком поздно пришло понимание, что шалафи остался там.       Даламар разочарованно вскрикнул, вымещая злость, и в панике осмотрел всю упавшую кипу, но ничего даже отдалённо похожего на своего учителя там не обнаружил. — Признаюсь честно, — Рейстлин зазвучал откуда-то из-за спины. — Так меня ещё никто не заставлял говорить. — Шалафи!