Новогодняя ночь

Зима заявила свои права в этом году так рано, что к приближающемуся Новому Году, все студенты стали постепенно терять свой юношеский задор и праздничное настроение. Они уже отгуляли свое в ноябре, наслушавшись рождественских песен. Несмотря на пушистое покрывало снега, что еле успели убирать на центральных улицах, огоньки гирлянд, переливающиеся яркими цветами то здесь, то там, мысли у Антона появлялись скорее о том, как бы не придушить себя этими проводками, да понадежнее. Кто придумал эту сессию, почему она стоит прямо рядом со всеми этими университетскими мероприятиями, да еще и перед праздниками? Вечный внутренний перфекционизм в это время хватал за горло особенно жестко, нашептывая каждую свободную минуту: "ты можешь подготовиться еще лучше, а вот ту часть работы нужно проконтролировать…" если не сделать самому, все будет недостаточно хорошо. "Недостаточно хорошо" — вообще та мысль, которая жила на задворках сознания всегда, но пора экзаменов и праздников укрепляла её в сознании, ведь теперь все старания материализовывались во что-то более осязаемое и понятное как для самого Антона, так и для общества: в зачеты и результаты экзаменов, в выступления, во что угодно, что можно было с легкостью оценить и проверить, не прилагая к этому особых усилий… а потом, естественно, сделать пугающие выводы. И в этот момент, если ты вдруг не окажешься идеальным, то как же тогда быть? Тревожно сжимая руль автомобиля, прислушиваясь к звукам в салоне, Антон бездумно смотрел, как яркие огоньки проносились за окнами. С минуту на минуту должны были прийти результаты последнего экзамена, и именно этот преподаватель не давал покоя идеальному старосте весь семестр. Не важно, сколько бы Звездочкин не отвечал, сколько бы работ не сдавал или уже пересдавал, казалось, что Николай Викторович становился только требовательнее и придирчивее. Доходило до того, что приходилось переделывать один и тот же проект по несколько раз просто потому, что в глазах преподавателя он выразил не ту мысль, которую “нужно”. А как понять какая мысль правильная? Видимо, никак, потому что ни на лекциях, ни на практиках на это не было ни единого намека. Антон как никто другой умел подстраиваться под людей и договариваться, а иначе как бы он стал таким безупречным старостой? Но именно с этим преподавателем было сложнее всего, потому что его желания, мысли были слишком зыбкими и переменчивыми, отношения студентов с деканатом, деньги и власть его мало интересовали. И вот черт знает, получилось ли угодить на экзамене, и что этот маразматик захочет поставить... Может он рисует оценки у себя в кабинете с помощью чёрной магии или еще какой-то ереси, так вполне возможно было бы объяснить его странную логику. Тяжело вздохнув, Антон остановился на красный свет и в очередной раз взглянул на экран телефона: преподаватель должен был прислать ему оценки в сообщения во «Вместе», но пока не было никаких уведомлений. А ведь уже 31 число, и тянуть больше некуда. Пальцы сами стали постукивать по рулю, пока мысли все крутились вокруг этого экзамена. Нет, все должно было пройти идеально, он отвечал четко по билету, сделал пару ненужных комплиментов, спросил про жену, выслушал пару нотаций. Николай Викторович такое любит, не может быть, чтобы после этого он завалил ему отличную успеваемость… Наверное. Пробка, в которую встрял Антон, никак не помогала ему успокоиться, казалось, что находясь в отвратительном бездействии, в этом зыбком, бесконтрольном состоянии он постепенно куда-то проваливался. Однако это уж точно не то место, куда он готов был попасть. Телефон издал тихий звук, и хозяин тут же его разблокировал. Открывая прикрепленный к новому сообщению документ, он взглядом искал свою фамилию. «Звездочкин Антон – отлично» Из груди выпорхнул тихий вздох облегчения, пока пальцы сами, почти автоматически, отправляли результаты в общую беседу группы. В тишине автомобиля раздавались редкое пиликанье, видимо, одногруппники стали обсуждать собственные оценки. Обычно после такого разговор становился куда более оживленным, но в этот раз все явно были поглощены подготовкой к празднику. Через несколько часов большинство студентов собиралось отчалить на веселые вечеринки или присоединиться к тихим вечерам с семьей, а другая и вовсе застряла на работе, еле поспевая за своими клиентами, которым срочно требовалось докупить побольше майонеза в магазинчике рядом с домом или побольше пива в баре. На самом деле, сейчас и сам Антон ехал на одну из вписок, где, как и обычно, был организатором. Пьянки, в основном, подходили под его надзором, а в последнее время он стал устраивать их чаще, чем обычно, хоть это все было все ещё несравнимо с его "золотым веком". Когда-то Звездочкин просыпался с головной болью и вертолетами чуть ли не каждую неделю, сейчас же ему до этой резвости было далеко. Да и, если подумать, сколько же времени с этого момента уже прошло? Это было еще до того, как он познакомился с Ним... Нет, нельзя забивать себе голову, если много думать, то он не вывезет. Сейчас же нужно будет проверить, все ли ответственные за алкоголь довезли его, ведь сам Антон отвечал только за еду. Желательно убрать все бьющееся подальше, чтобы снова не было проблем с хозяевами, потом самому проконтролировать готовку, а то будет как на посвяте или как на прошлом Новом году, где какие-то придурки сломали подоконник, прожгли сигаретой диван и разбили любимую хозяйскую вазу. Взрослые люди, а нянчиться надо было как с маленькими, но Антон всегда брал на себя эту ответственность, даже если это было необязательно. Контроль был слишком притягателен, как и полное отсутствие всяких посторонних мыслей. Почему этот ненужный трудоголизм тянул к себе, он никогда не задумывался, а может и боялся задуматься, потому что как только это происходило, то все дыхание, как и все его существо, охватывала темная трясина, утягивающая в какие-то совершенно невыносимые глубины, о которых и думать не хотелось. Вот и нужный дом, наконец-таки. С такой пробкой Антону казалось, что он приедет только к утру и при этом сойдет с ума в дороге. Если подумать, то это место недалеко от кладбища, минут пятнадцать и все, на месте. В последнее время мозг часто мерил все приближенностью к нему: вот университет был в часе езды, а квартира где-то в сорока минутах, хороший цветочный где-то в полутора часах, а дом родителей в двух. Наверное, все же Антон бывал там слишком уж часто, он то и дело думал о том, что пора завязывать, что не нужно за это цепляться, но все равно, так или иначе, приезжал каждое воскресенье. Так. Нельзя было об этом думать, сейчас Новый год, и он пришел веселиться, да и дел было по горло. Нужно на этом сосредоточиться, и тогда станет легче. Через час выяснилось, что как всегда кто-то забыл пару бутылок, кто-то стаканчики, а кто-то еще что-то важное, так что еще какое-то время Антону некогда было думать о чем-то отвлеченном, он был полностью занят подготовкой места. Потом приехали люди, и он был занят вечными приветствиями то с одними, то с другими, потом был занят едой, а затем выпить уже сам Бог велел, особенно после такого сумасшедшего дня. Все было отлично, и постепенно желание проверить и проконтролировать все вокруг ушло, – мысленно сверившись с планом, организатор в почти единственном числе понял, что дела закончились. В руке уже мирно покоился стаканчик с водкой, размешанной с соком. Не добротный виски, конечно, но сойдет. Может, сейчас так оно и лучше — быстрее ударит в голову. Хотя в последнее время почему-то опьянеть получалось все сложнее и сложнее, и это бесило. Почему даже в забвение нельзя было уйти без неподадок, все вокруг обязательно должно было рассыпаться сквозь пальцы. Казалось, что уж если алкоголь ударит в голову, то на какой-то момент станет проще. Иногда это действительно срабатывало, ведь обычно на таких вечеринках Антон был душой компании, все его любили, старались познакомиться, парни подходили пообщаться, девушки мило пофлиртовать, всегда кто-то спрашивал совета или обращался за помощью, он был нужен и был принят, признан. Но почему-то сегодня, что бы ни говорили другие, как бы его не касались, все мысли возвращались к одной: «Кладбище всего в пятнадцати минутах». Как будто алкоголь должен был развеселить и отвлечь, но в этот раз музыка, голоса других затихали, а взгляд все больше обращался к окну. Ночь была как во всяких американских рождественских фильмах: снег пушистыми хлопьями падал на землю, усыпая ее мягким покрывалом. Все деревья и крыши частных домов вокруг постепенно становились из унылых и печальных, милыми и манящими, словно их наряжали прямо к празднику. Выходящие покурить люди жаловались на холод, рассказывая, как под ногами скрипит снег, чуть ли не перебивая пьяные разговоры. Это все красиво и завораживающе, но наверняка наметет сильно, и дорожку к могиле опять никто не прочистит, почему-то именно там ее никогда никто не чистит. А еще, наверное, одиноко лежать где-то там под землей. Одиноко и холодно, а ведь такой день… как же можно быть одному в Новый Год? Вряд ли кто-то приедет Его навестить, никто не приезжал даже в лучшие времена, не то, что на праздники. А ведь Антон обещал, что они встретят этот год вместе, вдвоем. Без упреков семьи, без шумных компаний, просто за советскими фильмами, может, с шампанским и со всякими салатами, потому что прошлый праздник прошел для них обоих не очень весело. Если бы он знал, что так произойдет, еще в прошлом году не стал бы устраивать тусовку, как делал обычно, а просто провел бы время с Ним вместе, вытянув из семейных передряг прямо в свою квартиру… Что Антон здесь забыл? Все, что здесь находилось, прямо сейчас не имело никакого значения, может из-за водки, а может еще из-за чего, но имело значение только одно – то невыполненное обещание. Если бы у Звездочкина брали штраф каждый раз, когда он садился за руль в пьяном виде, то он бы сейчас потерял еще несколько тысяч, но так как был праздник, всем было плевать, а ему очень надо было проехать какие-то жалкие пятнадцать минут. Проехать и успеть до курантов. Все мысли, которые мелькали в голове, чувства, спрятанные где-то в пугающей темной глубине сердца, постепенно волной накрывали Антона, затмевая все реальное вокруг него. Исчезли опасения, что кто-то испортит арендованный дом, или случится какая-то драка, ведь алкоголь забирал с собой разум, пытаясь скрыть самый ужасный факт: он едет не к Нему, он едет к бездушному кресту, который еще даже не успел стать камнем. И сейчас под флером хмельного обмана, делающего взгляд расплывчатым, а местность вокруг нереальной, постепенно рождалось глупое и странное чувство, что на самом деле там все ещё кто-то ждет тебя. Что если Антон приедет туда, и сможет услышать родной голос, не искривленный динамиком телефона, как в сохранившихся голосовых, заслушанных до самых мелких деталей. Что сейчас, если он успеет до того, как сменится год, то сможет увидеть глубину синих глаз напротив, которые в какой-то момент поймали его в свои сети доверием и принятием. Потому что какие бы фотографии, видео Антон не находил, он понимал, что эти омуты становились такими ласковыми, только когда взгляд обращался именно к нему, а камера не могла передать их моменты, ведь они никогда их не запечатлели. Раньше казалось, возможность увидеть, услышать будет всегда, нужно только написать или позвонить, поэтому и снимать смысла не было. Кое-как припарковавшись, взяв с собой бутылку водки, которую, как оказалось, Антон рефлекторно уволок со стола, он уверенно двинулся по уже почти родной дорожке. За столько месяцев этот путь был заучен так хорошо, что его можно было пройти с закрытыми глазами. Вокруг падал снег, ложась на и так толстое покрывало сыпучей известкой, пока фонари на кладбище горели оранжевыми искорками на фоне подсвеченных мегаполисом облаков. Какие-то могилы уже почти стали частью этого пейзажа, настолько зима успела спрятать их под своим одеялом, но крест Олежи просто накренился, пока по бокам и сверху лежали белые пушистые участки, напоминающие маленькие сугробы. Он успел, было все еще одиннадцать, но почему-то вокруг не было никого. Его здесь не было. Только сейчас, немного отойдя от алкоголя из-за холода и влажных капель на замерзших щеках, Антон понял, насколько его мысли были глупыми. Олег умер. Его никак не могло быть здесь. Больше его нигде нет. Остались только этот ужасный крест, да эта фотография, которую Антон видел уже множество раз. И как бы он не бежал, какие бы обещания не исполнял, что бы не делал, этого больше никто никак не изменит. Почему-то это осознание, которое приходило уже не раз, так задело и обидело, что те мысли, от которых он так усиленно бежал в дела, схватили за горло, опуская в отвратительную гущу, что Антон так ненавидел и которую, на самом деле, боялся. Горе, которое снова наполняло грудь, разрывало сердце на маленькие кусочки. Он постепенно переполнялся уже давно знакомой болью и бессилием, настолько, что к горлу подходила тошнота, желая остановить тихое дыхание, перекрыть легкие, чтобы больше не пришлось так мучиться. Хотелось просто сесть и заплакать, зарыдать как маленькому мальчишке, но имел ли Антон на это право, после того, что он сказал Олегу, после того, что он сделал или не сделал? Слезы дают людям облегчение, и если ты будешь плакать, то в какой-то момент твои страдания будут отпущены, ты устанешь и продолжить жить и двигаться дальше. А он не мог двигаться дальше, а, может, и не хотел. Эти страдания, эта привязанность, эта любовь – были тем, что нужно было нести за собой, и может тогда в один день чувство вины, что разъедало все его существо, станет меньше, а в голове навсегда останутся воспоминания, которые он так боялся забыть. Ноги подогнулись, и Антон обессилено осел на снег, чувствуя, как одежда постепенно впитывает в себя влагу, проводя холод по всему телу. Рука с замерзшей и покрасневшей кожей тут же потянулась к бутылке. Водка легла на язык словно лава, смертельно обжигая и растекаясь жаром по горлу, ненадолго наполняя все тело ложным теплом. Не то, чтобы этот вкус был приятен. Если говорить честно, то пить было скорее больно, но в тот момент этот режущий вкус, почти доводящий до маленьких слезинок у глаз, чем-то помогал. Алкоголь не мог забрать всех забот. Да и сейчас Антон был на той стадии, где опьянение даже не приносило радости, но что-то притягательное было в ощущении, когда вся тяжесть, от которой ты бежишь каждый день, сваливается тебе на плечи, а мир с его законами размывается. В такие моменты уже не нужно было заботиться об оценках, о справедливости, а пугающая бездна эмоций, в которой нет места контролю и рациональности, ощущается на душе, словно океан. С помощью алкоголя невыносимая боль, одиночество, вина окутывали сердце легкой вуалью, не оставляя выхода, и тем ни менее не пытаясь уничтожить все вокруг, как это было обычно, когда Антон пытался отрицать, сопротивляться, игнорировать эти чувства. Да, горе убивало медленно и мучительно, но, по крайней мере, во всем этом ужасе он давал себе право вспоминать голубые глаза, яркую улыбку, знакомый голос, способный читать стихи так проникновенно, что на глаза наворачивались слезы. Прямо как и сейчас, но плакать было нельзя. – Привет, – собственный же голос в ушах звучал уже не так четко и спокойно, как обычно, скорее тихо, жалко и невнятно, но Олег всегда понимал даже пьяные бредни. Вообще, Антон не верил в паранормальное и всяких призраков, но почему-то всегда, приезжая сюда, неизбежно начинал говорить так, будто его слышат и понимают. Может, это была магия кладбища, а может, он просто цеплялся за единственного человека, которому полностью доверял, и который принимал и любил его. Любил, отдавая при этом всю свою страсть и сердце, той всеобъемлющей и безусловной любовью, что описывают в разных романах. Легко было проникнуться симпатией к идеальному и богатому Звездочкину, но все ли могли отдать душу такому эмоциональному и резкому человеку, как Дипломатор? Иногда Антон думал, насколько же он был везучим, что повстречал и полюбил такого человека, как Олежа, но понял насколько, только когда потерял. Потому что сейчас без него было невыносимо, это так же, как жить без сна, такое существование убивает тебя куда быстрее, чем ты мог бы себе представить, и делает оставшееся существование тошным, мучительным. – Я приехал, как и обещал. Помнишь же — Новый Год вместе? – слова почему-то закончились вновь. Наверное, из-за салютов, которые громкими взрывами ознаменовывали начало нового года и работали иногда куда лучше часов, горящих на микроволновке прямо перед глазами. В небе распускались яркие цветы, сердечки, звездочки, любые фигурки, которые только смогли придумать для фейверков. В такие моменты все молчали – перекрикивать этот шум никому не хотелось, а если говорить обычным тоном, то вряд ли тебя кто-то услышит. Но именно сейчас казалось правильным заговорить, ведь каким бы жалким не стал обычно приятный баритон Антона, никто этого не услышит, а потому он, возможно, даже простит себя за собственную слабость. За взрывами спрятался голос, похожий на вой дикого зверя, а может и скулеж собаки, вымаливающей прощения. – Мне так жаль… я радовался, что ты не попал на те твои пробы, и мы встретились, хотя и никогда не говорил об этом. В голове оправдывал себя, думая, мол, что эта профессия не для тебя, она слишком нестабильная, но сейчас мне так жаль, что ты узнал меня. Я был таким придурком, мы так глупо поссорились, я думал помириться, а потом – бах… и тебя нет. Если бы я сидел рядом и наблюдал за тобой постоянно, то ты был бы жив. Если бы я был осторожнее, то ты был бы жив. Как же так получилось... – слова путались в голове словно пучок пряжи, а из горла вырвался тихий всхлип. Антон сам уже не понимал, плакал он или нет, слишком уж шумно. – Я так скучаю, Олег. Олежа, я соскучился. Мне так плохо без тебя, все хреново вокруг, а с тобой было всё по-другому. Тяжело даже сказать как. Я не могу не думать о тебе, но и думать о тебе не могу, что бы я не делал, такое ощущение, что правда душит меня. Почему тебя нет рядом? Мне не с кем поговорить, некого послушать. Ты раньше был теплый, приятный. Я такой придурок, а ты такой хороший. Что угодно сделаю, только можно ты вернешься?.. Прошу. Я так боюсь, что забуду что-то, что не останется даже следа от тебя, и мир двинется дальше, потому что он уже двигается, и это так страшно. Вокруг все не так, как должно быть, всего слишком мало или много, когда нет тебя. Ты должен быть здесь. Пожалуйста, вернись. Он смотрел в глаза, на распечатанную фотографию напротив, и, как потерянный щенок, ищущий ласки, пытался разглядеть в них знакомый блеск, но ничего не менялось. Олег не моргал, не пытался смущенно отвести взгляд или наоборот проникновенно заглянуть в карие глаза. В конце концов, это был обычный снимок. Фейверки постепенно затихли, а снегопад все никак не прекращался, но взгляд все еще не отрывался от того, кого уже никак не вернуть. Утром Звездочкин обязательно придет в себя и поедет к родителям, где будет заверять, что встречал праздник с друзьями, а людям с тусовки, если что, скажет, что мама очень просила приехать. Но пока он проведет тихую ночь вместе с человеком, ставшим для него домом и который, как бы Антон не просил, как бы не умолял, уже никогда не вернется.