кодекс фонтейна

— Ты за кем-то ухаживаешь. Глаза Нёвиллета не отрываются от материалов дела, которые он просматривает. Это обсуждение было неизбежным. Это был лишь вопрос времени, когда Фурина осознает масштаб происходящего. В конце концов, она была гораздо умнее, чем многие могли бы предположить по её театральности, и Нёвилетту с самого начала было трудно многое скрывать от неё. — Ну? — спрашивает она, её голос пробивается сквозь затянувшийся туман в голове. Течка у него закончилась накануне вечером. С более ясной головой Нёвиллет вернулся из Крепости в свою квартиру над морем. Прошло достаточно времени, чтобы его простыни больше не пахли Ризли — его естественным запахом, одеколоном или средством для мытья тела, которым он пользовался. Нёвиллет знал, что это не навсегда, как и многое в этой жизни, но все равно толчок в груди был человеческим. Нёвиллет вздыхает. Он медленно закрывает папку и смотрит на Фурину ровным взглядом. На секунду он чуть не оступается. Разве это не необычно для Омеги — ухаживать за кем-то? — почти спрашивает он. Слова формируются у него в горле, но останавливаются на языке. Настойчивость спасает его в последнюю секунду. Конечно, она предположила бы, что это он ухаживает. В конце концов, она считала его Альфой. — Я бы не считал это такой формальностью, — говорит Нёвиллет, несмотря на желание перевести тему на что-то более подходящее для работы. — Хм. — Фурина скрещивает руки на груди; её взгляд пронзителен. — Ухаживание само по себе или то, что ты делаешь? Я знаю тебя, Нёвиллет. Ты не поступаешь беспечно. Если кто-то привлек твоё внимание, ты достаточно взвесил все «за» и «против», чтобы понять, стоит ли продолжать. В его груди зарождается нежность, когда она делает комплимент. Давным-давно они мало понимали друг друга, но с течением времени, с одиночеством, которое приходит, когда окружающие умирают от старости, он стал ближе к ней. Не из соображений удобства, а потому, что она защищала эту нацию всем своим существом, пожертвовав стольким, что даже не осмелилась сообщить об этом общественности. (И вот Нёвиллет, скрывающийся у всех на виду как Омега, предаёт человека, которому он когда-то доверял больше всего.) Нёвиллет приоткрывает рот, чтобы возразить на её беспокойство. Он думает сказать, что это не ухаживание, что он не дарил подарков и не старался изо всех сил показать свое желание сблизиться. Но и эти слова застревают у него в горле. На ум приходят подаренные цветы, а затем легкость, с которой Ризли заботился о нем во время течки, как телесно, так и душевно, заверяя юдекса, что он в безопасности. Нёвиллет не из тех, кто делает необоснованные заявления. Без достаточного количества доказательств, человек подвергается реальному риску навредить жизни. Тем не менее, со всеми фактами представленными перед ним, он может сделать только один логический вывод. (Он отбрасывает это, как только оно всплывает у него в голове. Нет причин так изнуряться. В этом соглашении были ясные намерения и целеустремленность. Эмоции не играли и не будут играть в нем никакой роли. С точки зрения стороннего наблюдателя, это может показаться ухаживанием, но Нёвиллет знал лучше. Как бы мало он ни понимал людей, был один неопровержимый факт, который он не мог отрицать.). — Просто… не позволяй этому влиять на твою работу, хорошо? — говорит Фурина, опуская руки, а в её тоне проскальзывает неловкость. Она поворачивается. — У нас сегодня два дела, разве это не захватывающе? И они также касаются новых правил. Мы можем подвергнуть их проверке давлением и убедиться, что наш город соблюдает закон. Нёвиллет слышит, насколько натянутыми звучат её слова. Он оказывает им любезность, не упоминая об этом. — Я буду там, — уверяет он. Она заглатывает наживку. — Хорошо. — Пауза, затем: — И попроси, чтобы с кухни принесли макаруны, хорошо? Я думаю, немного послеобеденного сахара не помешает. Напевая давно забытую мелодию, она поворачивается, чтобы уйти. Нёвиллет её не останавливает. Даже после ухода, последствия её поступка остаются в его кабинете. Ситуация стала намного опаснее.

* * *

— Ты действительно собираешься просто заказать воду, да? Ризли, не смущаясь, остаётся самим собой. Даже после самых интимных моментов, проведенных с верховным судьей, Ризли по-прежнему относится к нему так же, как и в начале всего. Как равный, как человек, достойный уважения и понимания, даже когда Нёвиллет в такие моменты невысокого мнения о себе. — Я… в этом есть какая-то проблема? — Брови Нёвиллета хмурятся, и он переводит взгляд с нарисованного мелом меню кафе обратно на Ризли. — Ну, — смеётся Ризли, расплачиваясь за их напитки, — это немного странно, если быть честным. Ты единственный человек, которого я знаю и который из кожи вон лезет, чтобы заказать воду в кафе. — Это довольно освежает, — возражает Нёвиллет. Улыбка Ризли становится шире. Он подходит к краю стойки, где они ждут свои напитки, становясь ближе к Нёвиллету. — Я далёк от того, чтобы мешать тебе утолить жажду. В этих словах есть что-то тёплое и рокочущее. Нёвиллет вспоминает, как несколько дней назад Ризли был у него между ног, щетина, украшающая его подбородок, колола внутреннюю поверхность бедер. Он думает о толстых пальцах, раздвигающих его, и холодном металле, танцующем на члене. Он думает о наполовину сформировавшемся узле, который держал их близко, но не вместе. Он думает о том что всё это значит. — У тебя краснеют уши, — говорит Ризли с терпением всех Семерых вместе взятых. Нёвиллет не волнуется. Внешне нет. Он чувствует жар, исходящий от его ушей, и вместо того, чтобы спрятать их, поворачивается к чашке с водой, которую бариста поставила на столешницу. Он благодарит её, и только потом его взгляд возвращается к Ризли. — Значит, до тебя дошли слухи. Это такое же прекрасное время, как и в любом другом случае. (И какой смысл в тонкостях, в конце концов?) Ухмылка Ризли исчезает. Он засовывает руки в карманы жилета и коротко кивает. — Так и есть, — подтверждает он. — Не думал, что они так быстро доберутся до тебя в твоем дворце. — Ты сам так сказал, когда я был здесь в последний раз, — напоминает ему Нёвиллет, прижимая воду к груди. — Это был только вопрос времени, когда слухи распространятся над уровнем моря. — Ты бы удивился, узнав, как часто всё остаётся под землей. В глазах Ризли есть что-то скрытное. У Нёвиллета нет названия для этого, и в данный момент он не пытается спорить с расшифровкой. Вместо этого он делает глоток воды и обдумывает свой следующий шаг. Их следующий шаг. — Сегодня леди Фурина предположила, что я за кем-то ухаживал, — сквозь шум кафе говорит Нёвиллет, не заботясь, что кто-то их подслушивает. — Я заверил её, что ничего особо формального не было. Улыбка Ризли на этот раз кривая, как будто солнце скрыто ветвями дерева. — Иногда у неё довольно плохо получается скрывать то, чего она хочет… Без обид. Брови Нёвиллета хмурятся. — Прости? — Не беспокойся об этом. Ризли ведёт их к крошечному столику, спрятанному в углу кафе. Вдали от любопытных глаз, вдали от мира, который ждёт их снаружи, наполненный беспокойством и суматохой. На мгновение они могут притвориться, что Фонтейн спокоен и что Нёвиллет может ходить по улицам таким, какой он есть на самом деле. — Они бастуют сегодня вечером, — это единственная прелюдия, которую получает Нёвиллет, прежде чем его мир снова перевернется. — Так скоро? — Эти слова выбивают его из колеи почти так же сильно, как несправедливость. — Да. — Ризли колеблется, сжимая пальцами чашку с чаем. — Это довольно плохо, знаешь ли. Возраст выявления становится все меньше. Не думаю, что мне нужно вдаваться в серьёзные подробности, чтобы ты понял на что я намекаю. Запирать детей, подвергать их дискриминации просто из-за биологической детерминации, которую они не могут контролировать. У них отнимают жизни, одну за другой, день за днем, и у Нёвиллета от этого сводит живот. — Слышал разговоры, что они могут начать выносить приговоры и родителям, и детям за нарушения кодекса, — предлагает Ризли. — Так дальше продолжаться не может. Я не говорю тебе того, чего ты ещё не знаешь. Нёвиллет опускает взгляд. — И чего же ты ожидаешь от меня? Его руки связаны большим количеством способов, чем он может объяснить, большим количеством способов, которые имели бы смысл для простого смертного. Кажется несправедливым называть Ризли таковым, но Нёвиллет столетия назад научился отделять эмоциональное от рационального. Мало что можно сделать, когда Нёвиллет так долго исполнял эту роль, когда он убедил себя, что единственный способ защитить Фонтейн — это возвести вокруг него такую высокую стену, чтобы вред никогда не смог захлестнуть тех, кто находится внутри неё. Но наводнения могут начаться с утечек, медленных и постепенных, как само время. Был ли он не прав так долго? Правильно ли он охарактеризовал значение справедливости в мире, развивающимся с каждым ударом сердца? — Оставь дверь незапертой, когда уходишь после сжигания полуночного масла. И время останавливается.

* * *

Он оставляет дверь незапертой. И тогда он молится не Семерым, а молодой женщине, которая вложила мужество в руки своего народа. Дай ему силы, молит он её. Дай ему силы поступать правильно. (Он молится, чтобы он не ошибся).

***

Нёвиллет просыпается от запаха серы. Вдалеке он видит языки пламени, лижущие восточную часть здания суда. Среди покрывала тьмы растет огонь. Он пожирает великолепные шпили и многолетние прецеденты, поглощая их камень за камнем. С каждой несправедливостью огонь разгорается все сильнее, разогревая холодную ночь остального Фонтейна. Разум подсказывал ему оставаться там, где он есть, с чувством вины, окрашенным в красный цвет на его руках. Логика убеждала его, что он уже сыграл свою роль в неизбежном восстании и что любое дальнейшее участие было бы опасным и, прежде всего, рискованным. (С тех пор как он встретил Ризли, главный судья начал прислушиваться больше к своему сердцу, нежели к разуму.) Он уходит.

***

— Это ужасно! Просто ужасно! Как они могли так поступить?! Нёвиллет стоит у фонтана и смотрит, как огонь разгорается всё ярче. За короткий путь от его квартиры до суда огонь распространился на центральную часть здания, а группа пожарников, наконец, прибыла на место. Даже с вёдрами, шлангами и с помощью Глаз Бога, огонь горит устойчиво и неумолимо. Он бьётся точно так же, как и Омега. — Это те проклятые Омега, так и должно быть! — рычит кто-то, отчаянно размахивая руками. — Подумать только, что они нападут на такое священное место… это безумие! — Все они должны быть осуждены. Я не могу даже подумать о том, чтобы растить ребенка в стране, настолько наполненной ненавистью! Эти слова поражают Нёвиллета в самое сердце. Лицемерие не ускользает от него, и даже когда он отворачивается от растущей толпы обеспокоенных граждан, он не чувствует себя в большей безопасности, менее заметным. В конце концов, он был соучастником этого. Он оставил ключ от королевства на серебряном блюде, спрятанном в тени. Ему нужно увидеть Ризли. * * * Он находит его у входа в Крепость, над землёй. Вот он стоит, не стыдясь и без капли вины на лице. В конце концов, Нёвиллет был осторожен, чтобы убедиться, что во дворе не было никого, кроме охранников, которые смогли бы спастись от огня. Никто не погиб бы, но столкновение неизбежно вызвало бы волны, которые могли продолжались дольше, чем просто ночь. — Спасибо, — вот чем Ризли приветствует его с противоречивым взглядом. Нёвиллет чувствует почти то же самое. Опустив взгляд, юдекс обдумывает серьёзность своих действий. Быть соучастником акта против Селестии, акта против Богов и своего собственного архонта, своего доверенного компаньона. Как он мог быть таким эгоистичным и бескорыстным одновременно? (Может быть, он действительно пока не понимает человеческих эмоций. Может быть, последние месяц или два всё-таки были иллюзией.) — Эй, — говорит Ризли мягко, несмотря на треск огня вдалеке и безумные крики, оглашающие улицы. — Всё будет хорошо. Некоторые вещи нужно сломать, прежде чем они смогут стать тем, чем им действительно суждено быть. Нёвиллет думает о водяной лилии. Он думает о растении с изогнутым стеблем, которое находится на последнем издыхании, а затем представляет, как любезно со стороны незнакомца обрезать его таким образом, чтобы оно могло вырасти заново сильнее, чем когда-либо, выше, чем когда-либо, и расцвести. Его мысли задерживаются там дольше, чем он хочет признать. — Вот ты где! Крик Фурины прорезается сквозь смог. — Я повсюду искала тебя. Мы должны!.. — начинает говорить она. Театральность уступает место неприкрытому отчаянию в горле, на кону её собственный имидж и средства к существованию. Если Фонтейн потерпит неудачу, то и Архонт тоже. Это ее испытание в самой грубой и естественной форме. — …Герцог, — заканчивает она вместо этого. Фурина останавливается в нескольких шагах от них двоих. Вещи должны сломаться, прежде чем их можно будет починить. — Нёвиллет, мы ещё обсудим это, — поспешно говорит Фурина, свирепо глядя на них обоих. — Даже если это не формально, ухаживание между двумя Альфами противоречит кодексу, и если бы сейчас не было гораздо, гораздо более важных дел, я бы… Она замолкает. Ветер усилился. Его относит в её сторону. — Ты… — затем Фурина смотрит на Нёвиллета. Она смотрит на мужчину без подавителей, без блокаторов, который поспешно выбрался из постели, чтобы увидеть разрушения, устроенные им же самим в своем собственном городе. Она видит стоящего рядом с ним Альфу, на котором нет ничего, кроме одежды на теле. Она видит блеск в глазах Ризли и чувствует лёгкий запах его феромонов, которые он не пытается замаскировать. Любой, даже она, мог бы сказать, что аромат создан специально для того, чтобы успокоить Нёвиллета. Чтобы успокоить Омегу. Мир становится все более перекошенным. Что-то вспыхивает в её глазах. У Нёвиллета тоже нет названия для этого. — Ты… Ты Омега, — говорит она, слова тише, чем даже бешеный стук сердца Нёвиллета. Ризли не переводит и не тянется к Нёвиллету. Он просто наблюдает, как Нёвиллет опускает голову ниже, кончики его волос светятся слабым голубым светом, сила струится по нему в невысказанном проявлении всех сложных эмоций, бурлящих в его нестареющей груди. Фурина подходит ближе, слова срываются с языка. — По постановлению суда Фонтейна, юдекс Нёвиллет, настоящим вы обвиняетесь в государственной измене. Вещи ломаются.