Тридцать

***

      Разъярённый Кавех возвращается домой, по пути скидывая с себя лишнюю одежду, кидая её куда попало. Он зол: сделка с заказчиком не увенчалась успехом после восьми правок чертежа, за которые тот отказался даже платить, после чего в таверне ему отказали налить ещё вина, видя по состоянию Кавеха и памятуя прошлый подобный раз. И ему не остаётся ничего, как вернуться домой и тешиться надеждой о том, что Аль-Хайтам не выпил остатки принесённого недавно Кавехом алкоголя.       Будучи уже на кухне и избавившись от парадных слоёв одежды – архитектор должен производить впечатление успешного человека как минимум в одежде – Кавех начинает обыскивать полки и тумбы на предмет вина или любого другого алкогольного напитка, и ищет словно не взглядом, а по запаху, будто собака-ищейка. Кавех сдерживается, чтобы не начать ругаться на весь дом, потому что его сосед ненавидит шум, и он старается, по-настоящему старается, порой угодить ему, не доставлять лишних хлопот. Однако грохот посуды говорит сам за себя, но Кавех ослеплён яростью, поэтому не замечает, что в проходе уже стоит Аль-Хайтам, которому он так боялся помешать.       - Остановись, - Аль-Хайтам как обычно спокоен, его тон не выражает ни единой эмоции, что и раззадоривает Кавеха ещё сильнее.       - Где? Куда ты его дел?! – он словно зверь мечется по кухне, он зол, он яростен, внутри него бушует целое цунами.       - Его нет, - таким же тоном отвечает ему собеседник, словно это их будничная перепалка.       - Как нет?! Я же приносил целый ящик на прошлой неделе! Как ты… - Кавех бросается, на Аль-Хайтама с кулаками. – Возьми его где хочешь, но сейчас! Это то, что мне нужно здесь и сейчас!       - Это не то, что тебе нужно, - Хайтам крепко сжимает запястье соседа, чтобы тот его не ударил, однако его тон ни на йоту не изменяется всё ещё.       - Ах, то есть ты у нас знаешь лучше, что мне нужно? – голос срывается на крик, а красные глаза недобро сверкают.       Однако дикий зверь внутри Кавеха не успевает ничего предпринять, потому что в его живот врезается край кухонного стола, а запястья прижаты к поверхности чужой сильной рукой. Теперь он унизительно лежит на столе, пока Хайтам держит его, упираясь другой рукой ему в поясницу, прижимая к столешнице сильнее, не давая пространства для ответного маневра. Кавех натурально рычит, шумно вздыхает и сглатывает, пытаясь вырваться, продолжая бороться, однако разумное семя в голове понимает, что он попался.       Аль-Хайтам ждёт пока жертва перестанет сопротивляться, после чего перехватывает запястья, отводя их за спину, а Кавех немного остывает, когда слышит, что другая рука соседа роется в кухонном ящике. Этот шум невольно заставляет прислушаться и начать вспоминать, что может лежать в том ящике. Первыми на ум идут только ножи, но этого и достаточно, чтобы ход мысли пошёл в кровавое русло. Всё верно, Кавех помешал своему соседу в который раз и теперь за это поплатится.       От таких мыслей архитектор инстинктивно дёргается, стараясь вырваться и оглянуться, однако Аль-Хайтам уже нашёл то, что нужно и теперь вновь удерживает обеими руками, но сейчас вжимает светловолосую голову в столешницу так, чтобы её обладатель видел только часть происходящего.       У страха глаза велики, и Кавех по-настоящему боится за свою жизнь, думая как вырваться и сбежать. Он хочет пнуть Хайтама по ногам, пытается предположить расположение ног, однако человек сверху стремительно наклоняется, сверкая глазами.       - Не смей этого делать, Кавех, - даже его голос теперь доминирует и властвует так, что у Кавеха мурашки по всему телу, а яростному зверю внутри хочется забиться в угол.       Светловолосый загнанно дышит, он пойман и представляет кровавые сцены с его участием. Вдыхая воздух, чтобы воззвать к совести Аль-Хайтама, Кавех оказывается бесцеремонно перебит до реплики.       - Я не сделаю ничего, что искалечит тебя, - голос нависающего сверху Аль-Хайтама стал неуловимо мягче, сохраняя ту же доминантность, что и ранее. – Стоп-слово – Пуспа.       Хватка на голове слабеет, когда напряженность Кавеха спадает, и тот сразу же приподнимает голову, чтобы посмотреть, что у нынешнего секретаря Сумеру в руках. К большому удивлению Кавеха, его сосед держит не нож в руке, а обычную плоскую кухонную лопатку с мягким наконечником, именно ту, которой архитектор переворачивает еду на сковороде при приготовлении. Шутка про неуместное желание приготовить покушать рождается в светловолосой голове, однако тускнет, когда Кавех чувствует, что всю его одежду ниже пояса начинают ловко стягивать одной рукой, второй продолжая удерживать лопатку и запястья.       Архитектор вяло дёргается, пытаясь показать, что секс – это не то, что ему сейчас нужно, и каким бы отличным любовником ни был Аль-Хайтам, он сейчас не поможет. Обычно Кавех сам приходил за этим, ощущая потребность и желание близости, а его сосед, будучи и его сексуальным партнёром, никогда ему не отказывал. И каждого устраивали такие взаимоотношения, хоть и Кавеху не доставало романтики, которую он старался уловить в нечастых совместных пробуждениях в одной постели, пока они нежились утром выходного дня.       Сейчас же Кавех доверительно обмякает, надеясь, что это всё закончится быстро, а он лишь потерпит, не понимая, какая муха укусила его соседа. Обязавшись разобраться после всего, мысленно временно туша пламя ярости, архитектор прикрывает глаза. И в этот же момент расслабленность играет злую шутку, он давится вдохом, пугается и дёргается, сам не понимая от чего - то ли от обжигающего ощущения на ягодице, то ли от резкого звука хлопка, то ли от всего вместе.       Осознание приходит на втором шлепке по другой ягодице, вместе с грозным «Считай» от Аль-Хайтама. Но настоящее осознание приходит на третьем – ягодицу обжигает сильнее, удар приходится по месту первого шлепка – и Кавех понимает, что его сосед выпорет его кухонной лопаткой, пока мямлит «Три».       Почти каждый удар размеренный, однако попадает по местам прошлых ударов, отчего ягодицы жжёт сильнее с каждым разом. Аль-Хайтам почти не прилагает усилий, чтобы удерживать запястья лежащего на столешнице, однако и руку не убирает, потому что Кавех вцепляется в неё с каждым болезненным ударом. На двадцатом разе Кавех выскуливает число, шмыгая носом из-за слёз, которые непроизвольно скатываются по его щекам. Он не хотел плакать и не понимает, откуда эти слёзы в нём, но и вытирать их не хочет.       Ещё пять ударов приходятся по нижней части, там, где ягодица переходит в бедро, эти удары такие же по силе, но ощущаются ярче и больнее из-за чувствительности кожи. Кавех вздрагивает от каждого шлепка, колени дрожат, а член недвусмысленно начинает наливаться кровью. После двадцать пятого удара возникает затишье.       Слёзы капают на стол, пока Аль-Хайтам поглаживает ладонь соседа одним пальцем, проверяя его отклик. Кавех хнычет, кусает губы и шмыгает, как будто и не ощущая поглаживания. Всё, о чем он может думать сейчас только то, что он хочет растереть выпоротые места, чтобы не чувствовать этого жжения. Будто внимая его просьбам, Хайтам перекладывает руки архитектора на красную кожу ягодиц, пока удерживая их.       - Не растирай, - проговаривает секретарь, после минутного ожидания отпуская руки Кавеха. – Разведи и раскрой.       Светловолосый явно не ожидает такого, думая, что всё кончилось, поэтому давится вдохом и закашливается, но после беспрекословно делает так, как велит сосед, открывая тому вид на анус и нежную нетронутую бледную кожу вокруг.       И Кавех кричит, дергается, закрывается ладонями, когда удар более тонкой рукоятью лопатки попадает по его особо чувствительному входу и промежности. Аль-Хайтам удерживает его, вновь прижимая к столу, но сейчас уже не так грубо, как до этого, пока архитектор скулит и умоляет так не делать.       - Тогда стоп-слово. Если нет, то до тридцати. Считай, – ультимативно чеканит секретарь, ослабляя хватку.       - Двадцать шесть, - выхныкивает Кавех, возвращаясь на место и вновь разводя ягодицы руками.       - Хороший мальчик, - несвойственно мягко хвалит Аль-Хайтам, ударяя вновь и замечая, как налившийся член дёргается от этих слов.       - Двадцать семь, - голос слабеет, а тело инстинктивно сжимается, стараясь уйти от болезненных ощущений, и Кавеху вновь нужно время, чтобы встать обратно и приготовиться к следующему удару.       - Для всех стараешься быть хорошим мальчиком, верно? Ты ведь этого хочешь? – Аль-Хайтам спрашивает и ударяет вновь, явно не ожидая ответа.       - Д.. двадцать в.. восемь.       Кавех чувствует, что он сейчас бы упал на пол, если бы не лежал на столе, потому что ноги его не держат, боль ощущается ярко каждой частичкой тела, а в голове что-то вспыхивает. Сейчас ему почти не нужно времени, чтобы встать обратно в нужную позу, руками до синяков вцепляясь в ягодицы, он продолжает разводить их и после удара. Однако Хайтам всё же ждёт, когда явная дрожь в ослабевших коленях соседа пройдет.       - А в неудачах всегда винишь только себя. Но ты не виноват, - лопатка вновь проходится по расщелине между ягодицами, на этот раз как будто сильнее, а голос Аль-Хайтама словно становится грубее.       Изо рта Кавеха не раздается следующее число, он теряется, забывает всё на свете, даже сейчас чувствует вину, что не может вспомнить, что он не справился даже с таким лёгким заданием, как посчитать до тридцати. Он чувствует, словно тонет, но что-то ласково касается поясницы, нежно поглаживая горячую кожу, удерживая рядом с поверхностью, не давая утонуть полностью. И Кавех отбрасывает все ощущения, оставляя только доверительное мягкое поглаживание его спины, он чувствует, он доверяет, он отдаётся всецело. Кавех не утонет, ему не позволят.       Когда архитектор слышит своё имя, сказанное ласковым тоном, он произносит ровно и уверенно, сквозь всхлип:       - Двадцать девять.       - Ты не виноват в чужих слабостях, не виноват в бедах других. Ты не виноват, - последний удар приходится на особо подчёркнутое голосом последнее «не», после чего Аль-Хайтам сразу же откладывает лопатку в сторону.       - Тридцать.       Выдыхая заветное число, Кавех почти не слышит ни слов соседа, ни своих, словно сквозь мешающую толщу воды. Теплое ощущение со спины не пропадает, не позволяет ему утонуть, но и не позволяет вынырнуть. Полностью отдаваясь, Кавех обмякает и отпускает собственные руки, которые бессильно падают на стол.       Аль-Хайтам медленно поглаживает подрагивающий член светловолосого, пока другой рукой оглаживает поясницу, поднимаясь чуть выше, задирая оставшуюся одежду. Кавех толкается членом в ласковую руку, ищет и жаждет этих мягких касаний, но хочет, чтобы они стали более настойчивыми. И его партнёр даёт ему это, он ускоряется, всё быстрее и быстрее подводя к грани, пока колени Кавеха дрожат, а слёзы вновь выступают сквозь закрытые веки.       Но, кажется, за грань его толкает не механическое воздействие ладони соседа, а невесомый поцелуй в оголённую часть спины и почти неслышимые слова:       - Для меня ты всегда лучший мальчик.       И Кавех кончает, ощущая что-то новое, ощущая взрыв у себя в голове, вдыхая глоток свежего воздуха, выныривая из тёмной глубины печальных вод, словно собираясь по кускам.       Начинает помнить себя Кавех только будучи в наполненной ванне, пока опираясь на бортик и сидя на полу, за ним наблюдает Хайтам. Чувства возвращаются последовательно, сначала он видит обеспокоенного соседа, потом слышит как лопаются пузырьки пены в ванне, и только потом ощущает всеобъемлющую боль, причиной которой является его многострадальная задница. Архитектор вздыхает и пытается окунуться ниже, усевшись так, чтобы ванна не касалась ягодиц. Аль-Хайтам всё ещё наблюдает за ним, внимательно смотря за действиями Кавеха, пока тот ищет удобное положение.       Положение оказывается сомнительно близким, потому что светловолосая голова теперь покоится на руке секретаря, лежащей на бортике. Это позволяет Кавеху не встречаться с проницательным взглядом, чтобы зардеться от воспоминаний о том, почему же он вынужден искать удобное положение, которое не будет отдаваться болью.       - Спасибо, - благодарно шепчет Кавех, зная, что будет услышан, и теперь даже уши его алеют сильнее.       Аль-Хайтам не отвечает, а лишь спустя некоторое время кладёт свою руку на голову, запуская пальцы в блондинистые волосы, мягко и бережно гладит их.