всё будет хорошо

Тяжесть на груди и шее лишает возможности дышать, двигаться, говорить, кричать, издать хоть какой-то звук, кроме сдавленного мычания. Тело, налитое многотонным ужасом, не слушается ни одного из сигналов от мозга, лежит беспомощной марионеткой с подрезанными нитями, пока нечто сверху готовится его распотрошить. Хёнджин слышит свои учащённое тяжёлое дыхание и неравномерный стук сердца, пытающегося вырваться из плена рёбер. Чужое дыхание — тихое, спокойное, совсем близкое. Паника заливает крепко зажмуренные глаза и уши, просачивается в глотку, соединяется с клетками крови, пропитывает органы, путает уставшее сознание. Если бы мог, не стал бы бороться — остатки сил съедает монстр. Монстр, что совсем рядом, — гладит Хёнджина по лицу, обжигает его ледяным дыханием, что-то шепчет. Придавливает к матрасу, нависая сверху. Фигура из углов и тьмы, поглощающая в себя всё хорошее. Чистый ужас, ощетинившийся когтями и острыми наростами. Нечто безобразно пленительное, заключившее Хёнджина в ловушку без выхода. Желание бежать тушится, не успев разгореться. — Тш-ш, —холодные, но мягкие пальцы монстра скользят по щеке Хёнджина. — Сначала глубокий вдох. Повинуясь ласковому монстру, Хёнджин медленно вдыхает, а затем — под взглядом, что не виден, но чётко осязаем — выдыхает. Расслабляется. Чувствует, ярко представляет, почти ощущает, как с монстра исчезают все ядовитые наросты, липкость ужаса, вес угрозы, всё инородное, оставляя на его месте самый тёплый луч света. — Всё хорошо, я тут, — нежно шепчет Феликс, целуя Хёнджина в намокшую от слёз облегчения щёку. — Не бойся. Зарыдав в голос, Хёнджин утыкается в шею возлюбленного. Мягкий, родной, живой, настоящий, чуткий и всегда готовый помочь ему Феликс тут. — Всё хорошо, Хёнджин. С Феликсом рядом Хёнджин уверен, что всё правда будет хорошо. Как бы плохо, тошно, невыносимо больно ни было. Даже страшная авария, лишившая Хёнджина способности видеть и хотя бы изредка спать спокойно, не кажется ужасной. Все кошмарные последствия не кромсают душу на мелкие лоскуты лишь из-за того, что любимый рядом. Заботится. Оберегает и окружает нежностью. — Доброе утро, Хёнджини, — хриплый шёпот Феликса ласкает обострённый слух. Мягкая небольшая ладонь гладит низ оголённого живота — совсем лёгкое, почти невесомое касание ощущается так, будто каждая клеточка теперь ещё более чувствительной кожи пропитывается чистым наслаждением. — Доброе утро, Ликси. Феликс на протяжении трёх месяцев делает одно и то же: помогает встать и дойти до ванной, хоть Хёнджин и помнит все углы и препятствия в их небольшой квартирке, умыться, нежно целует и ведёт к кухне, чтобы начать готовить им здоровый завтрак со слегка пересоленной кашей и подгоревшими тостами. Всё, чтобы Хёнджину было комфортно. — Я так люблю тебя, — всхлипывает Хёнджин, утыкаясь в прохладную шею Феликса. — Так сильно люблю. Хёнджин помнит, что у Феликса кадык выглядит так, будто вот-вот разорвёт тонкую загорелую кожу. Что у него есть венерины кольца, которые Хёнджин каждый раз опаляет любовью, целуя. Что его ключицы смотрятся так, будто в любую секунду способны преобразиться в крылья и унести на себе его тонкую сильную фигуру далеко-далеко в небеса. Помнит, не видит, но чувствует. Сцеловывает каждый миллиметр, гладит, заново, по-новому запоминает. — И я тебя люблю, Хёнджини. Больше всего на свете, — Хёнджин слышит в его голосе улыбку — ту, что однажды посадила зерно их любви. — И никогда не уйду. Даже смерть нас не разлучит. Хёнджин верит. Знает, что это правда. Феликс помог превозмочь страхи быть собой, когда Хёнджин отказывался от своей любви к веснушкам, мальчишьим коленям и икрам, острому кадыку и низкому голосу. Феликс загородил собой, когда в Хёнджина полетели копья осуждения и отвращения в день раскрытия их любви, присланного на телефоны семей и всех в университете. Феликс не отвернулся от Хёнджина, когда его хрупкий зрительный нерв надорвался без возможности срастись. Феликс всегда рядом. — Хёнджин! — восклик родного голоса не поглощает даже собственное рыдание. Хёнджин сворачивается в клубок, тычась невидящим лицом в крепкие бёдра, когда Феликс прижимает его к себе после очередной неудачной попытки принять душ самому. Феликс предупреждал, но пустил, а сейчас снова бережно смывает пену с сильно отросших волос Хёнджина. — Брось меня, — воет в свои колени Хёнджин, ужасаясь одним лишь мыслям о жизни без присутствия родственной души в зоне его досягаемости. — Тебе будет лучше без меня. — Ни за что. Твёрдость из голоса Феликса перетекает в Хёнджина, наполняя его кости, мышцы и дух забытой силой — хотя бы на ещё один день. Феликс всегда делает это. На протяжении всей их совместной жизни и всех последних месяцев Феликс делает всё, чтобы Хёнджин мог и учился жить дальше. Без Феликса он бы наверняка открыл первое попавшееся окно и полетел. Если бы не трепетные объятия перед и после сна, помощь в нахождении таблеток среди хаоса на прикроватных тумбочках, если бы не любимые плечи, всегда оказывающиеся рядом в моменты дезориентации… если бы… Если бы не Феликс, Хёнджин бы умер. — Вам… всё ещё помогает ваш друг? — Хёнджин поджимает губы, слушая голос доктора Кима. Всегда спокойный и ровный — иногда Хёнджин пытается представить, как он выглядит, но безуспешно. И всё же уверен, что лицо у него тоже спокойное и ровное, как весь он целиком. — Феликс. Мой парень, — поправляет Хёнджин, сжимая подлокотник кожаного диванчика. — Да, он помогает мне. — Хорошо… — звук царапающей бумагу ручки нервирует. — Как часто? — Мы живём вместе с выпуска из школы. Каждый день, — раздражение нагло вырывается наружу. — К чему эти вопросы вообще? Долгое молчание капает холодными каплями на темечко. — Просто хочу понять, как хорошо вы справляетесь с последствиями… аварии и остального. Хёнджин фыркает. Справляться сложно, но он старается и получает поддержку от Феликса каждую минуту их — новой, как поправляет Феликс, когда Хёнджин пытается назвать её мучительной — жизни. Бывают хорошие дни, когда Хёнджин решается с помощью приободрений Феликса выйти навстречу объятий Минхо и Чонина. — Как ты? — непривычно осторожно интересуется Чонин. Его касание до правой руки Хёнджина заставляет вздрогнуть и сразу расслабиться. Хёнджин очень скучает по его строптивости, приправленной наглостью. — Всё хорошо, — вопреки своим эмоциям, Хёнджин старается улыбнуться. — Тебе точно не нужна помощь? — Минхо после несчастного случая чаще показывает свои эмоции рядом с Хёнджином. Один из немногих плюсов, которые он бы хотел увидеть. — Нет, всё правда хорошо, — в сотый раз повторяет Хёнджин и просит пойти прогуляться по парку. В преддверии зимы Хёнджин чувствует себя счастливым. Чувствовал. Сейчас, проходясь по аллеям, что обступлены деревьями и удобными местами для отдыха, он чувствует скребущую стенки черепа и рёбер безысходность. Мозг всё ещё не желает осознавать, что больше он не обновит сохранившиеся картинки лысеющих деревьев, снега, бегающих детей, воркующих парочек, весёлых друзей, милых старичков и бабушек с добрыми улыбками. Феликса со стаканчиками какао в руках, улыбкой от уха до уха и снежинками в светлых волосах. Душа же не хочет этого принимать вовсе. Бывают плохие дни, когда Хёнджин мечтает, чтобы мутные силуэты перед когда-то зоркими глазами сменились кромешной тьмой. — Что тебе снилось? — Феликс, поглаживая Хёнджина по напряжённым плечам, оставляет лёгкий поцелуй на его лбу. Хёнджин больше всего на свете хочет снова увидеть, как мягкие пухлые губы любимого касаются его кожи. — Не помню, — шепчет Хёнджин, пытаясь найти тепло в родном аромате сильной шеи. — Только… боль и ужас. И крики… твои, — острые края осколков калейдоскопа режут изнутри, выпуская наружу слезинки вместо крови. — Ты просил остановиться и звал меня. Феликс молчит слишком долго, а его присутствие будто исчезает. Новая волна ужаса накрывает Хёнджина колючим одеялом, но Феликс вовремя сменяет его мягким, уютным, обнимая крепче и целуя в висок. — Я рядом, Хёнджини. Защищаю тебя, как и всегда, — Хёнджин делает судорожный вдох, раздирающий горло. — Всё хорошо. И всё будет хорошо. — Дай поцеловать твой носик, — всхлипывает Хёнджин, вжимая Феликса в себя покрепче. Засмеявшись, Феликс подставляет лицо под неловкие поцелуи Хёнджина. Бывают пугающие дни, когда Хёнджину кажется, что в тот самый момент он всё-таки умер. Когда замаскированные механизмом самозащиты воспоминания о дне аварии пытаются пробиться наружу. Сердце леденеет, трескаясь, от отзвуков страданий Феликса, призраков невыносимой боли и чувства бессилия. — Феликс? — глотая панику, Хёнджин опирается на спинку стула. Ноги, руки, губы, сердце трясутся в ужасе. Хёнджин даже не понимает, что именно его пугает. Чувство всепоглощающего, безысходного, вечного одиночества накрывает его плотным облаком, а света не видно. Ни намёка. Будто Хёнджин совсем один. — Феликс?.. — сипло, полушёпотом не зовёт, а молит Хёнджин, оседая на пол. Монстры, чудища, мерзкие отродья обступают со всех сторон. Крики, мольбы о помощи, бессилие — рвут на мелкие лоскуты. А Хёнджин сидит совсем один, складывая голову на ещё более заострившиеся колени, словно на плаху. Одиноко, будто никогда не ощущал родного тепла подле себя. Больно, будто ни одна часть тела до этого не чувствовала покой. Страшно. Так страшно. Каждый нейрон заполнен чистым ужасом — а голоса вокруг, шепчущие о его бесполезности, о том, что рядом с ним нет никого, напоминающие о будто фальшивых радостях, что никогда не случались, но чётко ощущаются на кончиках пальцев, оглушают. Хёнджин дерёт глотку в хриплом вое. — Хёнджин! — он задыхается, когда Феликс вылавливает его из болота кошмара наяву. — Хёнджини, я тут. Я тут. — Феликс, — рыдает Хёнджин, впиваясь пальцами в упругие предплечья. Они не особо внушительные, не совсем стальные, очень бархатистые на ощупь, но самые безопасные и надёжные. — Ликси, — судорожный всхлип, — я так… я так испугался. Подумал, что тебя нет дома. — Я всегда тут, родной. — Не покидай меня, пожалуйста. Хёнджин не понимает, как Феликс терпит его и всё то, что творится с… августа? Пытаясь расковырять заросшие мерзкой коростой воспоминания, Хёнджин чувствует боль в левой части груди. Он толком не помнит, что случилось в ту ночь, не видит и не ощущает последствий на любимых лице и теле Феликса, но ярко чувствует их на самом себе. Потеря зрения — меньшее из всей смеси боли и травм, что теплится внутри. Август… — Ликси? — Да? — хрустя пережаренным пуноппаном собственного приготовления, отзывается Феликс. Хёнджин поуютнее устраивается головой в стыке его плеча и шеи. Уютно, безопасно, хрупко — дунь, и всё моментально исчезнет. — Мы… не праздновали твой день рождения? Феликс замолкает, будто совсем перестаёт двигаться. Тревога бьёт по мозгу мелкими молоточками, и Хёнджин снова не понимает причин. Почему всегда так тревожно? — У нас были дела и проблемы поважнее. Не переживай. Хёнджин очень старается не переживать. Старается учить азбуку брайля, чтобы читать Феликсу перед сном, как всегда делал со второго класса младшей школы. Старается готовить сам, жаря яичные угольки — пусть Феликс работал в мишленовском ресторане су-шефом, выдавая идеальные в пропорциях, текстуре и исполнениях блюда, он ест неумелые изыски Хёнджина и хвалит. Старается быть не обузой, а всё тем же надёжным, любящим партнёром для Феликса. И любовником. — Ликси, — стонет Хёнджин, толкаясь в кулак Феликса. — Чего ты хочешь, малыш? — низкий шёпот Феликса будит в Хёнджине всё самое животное, голодное. За все месяцы после аварии они удовлетворяли друг друга лишь мастурбацией и минетом. Но Хёнджин голоден до Феликса. До всего него. Хочется проникнуть в его нутро пальцами, чтобы растянуть. Языком, чтобы расслабить. Членом, чтобы довести до открытия новых вселенных под веснушчатыми веками. Хочется почувствовать Феликса в себе, чтобы в полной мере ощутить, как сильно он хочет Хёнджина любым. Даже таким, бракованным. — Хочу тебя. Хочу, чтобы ты меня трахнул, — грязные слова жалят язык, но Хёнджин прижимает таз Феликса к своему плотнее. — Прошу. Я так скучаю по тебе… Сжимая член Хёнджина в своей миниатюрной ладони, Феликс целует его в челюсть, висок, мочку уха. Добивает рассыпающегося в желании Хёнджина тихим, низким: — Любое твоё желание — закон. Кожу покалывает от мурашек. Когда Феликс сверху, Хёнджин чувствует себя самым любимым, желанным, тонущим в нежности. Хёнджин чётко видит воспоминания, в которых Феликс с ярким обожанием в глазах смотрит на него, медленно, аккуратно растягивая, облизывая, шепча слова любви и комплименты. Он всегда бережен, отдаваясь процессу подготовки Хёнджина целиком без остатка, иногда кончая сам только от этого. — Растяни себя. Я хочу это видеть, — указательный тон, звучащий почти утробным рыком. Хёнджин пугается. — Хёнджини, — мягкая небольшая ладонь скользит по бедру Хёнджина, чтобы сомкнуться вокруг его члена, — я очень хочу посмотреть. Do it for me. Феликс наверняка специально понижает голос, раздвигая ноги Хёнджина шире — мурашки предвкушения по всему телу. Феликс целует его сжатый вход, пару минут ласкает мягкими движениями языка, расслабляя, несколько раз всасывает налитую кровью головку Хёнджина в свой мокрый рот, массируя его поджавшиеся яички. Хёнджин готов взорваться от восторга и счастья — Феликс слишком долго его не касался вот так. Хёнджин снова чувствует себя любимым, почти полноценным. Хёнджина выгибает от удовольствия и желания ощутить ещё больше. И он с радостью подчиняется, принимая в дрожащую от нетерпения руку смазку. — Если бы ты только видел себя моими глазами, — шёпот Феликса заставляет предсемя вылиться из члена Хёнджина. — Раздвинь пальцы шире… вот так, — на какую-то секунду кажется, будто голос Феликса трескается. Едва заметно. Словно маленький изъян на пластинке. Хёнджин не успевает за мыслью — чувствует между своими пальцами ещё один, Феликса. — Придуши себя немного. Безоговорочное доверие Феликсу снова преодолевает новую — хотя казалось, что дальше уже не может быть — грань, и Хёнджин слепо следует за его указаниями. Душит себя, сгибает пальцы именно так, как говорит Феликс, щипает свои соски, массирует напряжённый член, выполняет каждый приказ, теряя себя в наслаждении. — Сильнее, Хёнджини, — командует Феликс, выдыхая прохладный воздух в его раскрытый рот. — О боже, — раздражающее мутное нечто перед глазами становится немного ярче, будто подсвечиваясь от силуэта Феликса перед ним. Хёнджин послушно давит на своё горло чуть сильнее. — Умница, — невесомый поцелуй Феликса оседает на внутренней стороне бедра. Хёнджину так хорошо. Застонав, Хёнджин откидывается на подушки. Собственные пальцы растягивают расслабленные стенки, дразняще щекочут простату, готовят Хёнджина для Феликса. Его взгляд, даже не считываясь уже бесполезными глазами Хёнджина, режет. А его член вторгается без предупреждения, разрывая Хёнджина в безумном удовольствии. Его так много. Он везде. Он в каждой клеточке тела Хёнджина. Он заполняет собой и, целуя, сжимая, кусая, снова забирает всего Хёнджина только себе одному. И Хёнджин хочет продолжать быть только его. Никто никогда не был ему настолько близок, как Феликс. Родители отказались ещё семь лет назад, друзья сменялись слишком часто, а Феликс никогда не предавал и не разочаровывал, оставаясь верным другом, возлюбленным и семьёй. — Ты совсем перестал выходить из дома, — Хёнджин различает ноты переживаний в голосе Минхо. — У тебя точно всё хорошо? Этот вопрос проел рваную дыру в мозгу. — Да сколько можно уже? — не выдержав напора сиюсекундной злобы, Хёнджин взрывается. Громко шипит, стараясь не потревожить сон Феликса: — Тебе самому не надоело от этого? Мне вот очень! Хватит. Обо мне есть кому заботиться. Тяжело дыша, Хёнджин сжимает телефон в руках, пытается успокоиться ароматом волос Феликса. Его новый шампунь немного отдаёт дождём. — Он ведь всё ещё с тобой? — спустя почти минуту напряжённого молчания спрашивает Минхо. Его голос звучит как при чтении древних проклятий. Нервы режет тупым ножом. — Да. А тебе пора бы перестать мечтать быть на его месте, — яд выливается раньше, чем Хёнджин успевает его процедить. — Пока. — Хё… Когда Хёнджин откладывает телефон, чувствует на щеке порез от взгляда Феликса. Испуг от неожиданности вспенивается, заполняя глотку. — Зря ты так с ним, — хрипит Феликс, гладя Хёнджина по щеке. Сердце всё ещё гулко колотится о рёбра. — Ты не можешь запереться тут навсегда. — Почему нет? — сипло спрашивает Хёнджин, проглатывая остатки страха. — И я не запираюсь. Мне просто пока что спокойнее здесь, с тобой. Я ещё не готов вернуться к обычной жизни, и как раньше точно уже ничего не будет. — Не будет, — помолчав, соглашается Феликс. — Но как-то должно быть. Желательно без тёмных грязных улочек. Проглоченный страх по неизвестной Хёнджину причине расширяется до животного ужаса, царапая внутренности, просачиваясь через поры холодной жидкостью с металлическим запахом, отдаваясь в ушах криками и мольбами остановиться. — Что ты имеешь в виду? — смаргивая собравшуюся в глазах влагу, тихо спрашивает Хёнджин. Феликс не отвечает — оставляет мягкий поцелуй на мокрой щеке Хёнджина и возвращает голову на его грудь, чтобы почти мгновенно заснуть. Он такой тихий. И он так крепко спит: Хёнджин долго лежит по утрам в ожидании, когда Феликс начнёт шевелиться, чтобы, пожелав доброго утра, встать после обязательного поцелуя и пойти готовить Хёнджину здоровый завтрак с подгоревшими тостами и слегка пересоленной кашей. Иногда чудится, что Феликс совсем неподвижен. Ничего говорящего о его присутствии, кроме тяжести на груди. Иногда Феликс пугает. — Что делаешь? — осторожно спрашивает Хёнджин, наощупь пробираясь в свой небольшой старый кабинет. Пахнет пылью, старой бумагой и краской от принтера. Недописанной рукописью, которой суждено такой и оставаться. — Ищу своё завещание, — ровным тоном сообщает Феликс, с грохотом валя на пол что-то тяжёлое. Подпрыгнув, Хёнджин сжимается. — Что это было? — Печатная машинка, которую подарила моя мама, — хмыкает Феликс. — На нервы действует. Феликс обожает все свои и его раритетные вещи, приравнивает к великим артефактам все подарки, вплоть до брелоков с Пороро, которые Хёнджин купил им в средней школе как обещание вечной дружбы. Феликс не говорит с ним в таком тоне. В присутствии Феликса не становится так холодно и страшно. — Что происходит? — дрожа, Хёнджин делает нетвёрдый шаг в направлении голоса Феликса. — Ничего. Совсем ничего, Хёнджини, — Хёнджин слышит в его голосе улыбку, которую он никогда не видел на лице Феликса. Воображение рисует безумный оскал вместо всегда яркой, широкой, открытой улыбки, почему-то марая картинку алым светофильтром. Ничего не выражающие глаза — вместо сияющих, добрых, тёплых. Кого-то очень похожего на Феликса, но пустого, холодного. Слизывая слёзы, ярко отдающие страхом, с губ, Хёнджин делает ещё несколько осторожных шагов вперёд и встречается с пустотой. — Феликс, где ты? — голос дребезжит нарастающей паникой. — Ты меня пугаешь. Любимые сильные руки обхватывают со спины, прижимая его к крепкому, будто каменному, торсу. — Прости, я не хотел, — шёпот Феликса шёлком скользит вниз по загривку, холодя. — Пошли отсюда, это место угнетает меня. Посмотрим фильм. — Х-хорошо, как скажешь… Иногда Хёнджин пугает сам себя. Не имея возможности видеть мир вокруг себя, он рисует его по памяти, что-то улучшая или подстраивая больше под свой вкус. Шторы в их уютной гостиной теперь бежевые, а не скучно белые; вид из окна падает на реку Хан, а не на соседний высокий жилой дом; гладкая кожа на прессе Феликса, однажды не порвавшаяся после нападения пьяного бомжа с разбитой бутылкой. Хёнджин уже и не вспомнит некоторые уродства, что решил исправить. — Ого, так чисто, — присвистывает Чонин, проходя в квартиру из прихожей. — Я же говорил, что всё хорошо, — самодовольно улыбается Хёнджин, падая в мягкое кресло. — Ладно-ладно, почти убедил, — смеётся Чонин, кажется, удобнее устраиваясь на диване среди десятков подушек разных размеров и цветов. — А… он дома? Каждая мышца в теле Хёнджина напрягается, угрожая лопнуть и окропить их уютную гостиную алыми брызгами. — Его нет, — не думая, отвечает Хёнджин, пока воображение рисует танцующего под twice Феликса у плиты с лопаточкой и в фартуке с торсом Чонгука. Такой светлый и тёплый. Он всего лишь уехал в издательство Хёнджина, а сердце почему-то ноет так, будто уверено, что больше не окажется рядом с сердцем Феликса. Омерзительная мысль прожигает мозг кислотой. — Его… нет? — голос Чонина звучит ярче и громче, чем до этого. — Дома. Его нет дома. — А… ладно, — будто потухает Чонин. Хёнджин уверен, что пугает всех остальных, кроме Феликса. Только он проявляет нужную заботу, не заостряя внимания на его приобретённом дефекте. Только в нём Хёнджин не чувствует унизительной жалости. Только ему Хёнджин доверяет настолько, что позволяет купать себя, напоминать о лекарствах и трогать, когда ему вздумается, совсем не пугая. Только он не задаёт разъедающие вопросы о состоянии Хёнджина, той ночи, её последствиях. И только он всегда понимает его — как всегда понимал. Их любви уже больше тринадцати лет, и Хёнджин не представляет своей жизни без него. Теперь — особенно. — Ох, милый, ты так похудел, — ужасается внезапно навестившая мама Феликса, прижимая к себе Хёнджина. Она очень тёплая и мягкая, как и её сын. — Совсем не кушаешь? — Нет, что вы, Феликс хорошо обо мне заботится, — качает головой Хёнджин, широко улыбаясь. — Феликс?.. — Хёнджин чётко слышит, как госпожа Ли сглатывает. — Я очень рада это слышать, Хёнджини. Ты… вы так любите друг друга. Прислушиваясь, Хёнджин хмурится. — Вы плачете? Что случилось? — беспокоится он. — Ничего-ничего, просто я очень по вам обоим соскучилась, — госпожа Ли снова порывисто прижимает Хёнджина к своему тонкому телу. Они всё-таки так похожи с Феликсом — Хёнджин помнит даже несколько идентичных созвездий из веснушек на их щеках. — Так сильно соскучилась… — Мы тоже, очень. Феликс будет так рад вас увидеть! Хёнджин чувствует, как их маленькая квартирка снова наполняется светом и теплом, когда госпожа Ли готовит им кальби, яичные рулеты и кимчи-чиггё, а затем рассказывает о том, как их с господином Ли жизнь в Сиднее, об Оливии и Рейчел, что недавно родила сына и назвала его Феликсом — так не терпится снова их всех встретить и познакомиться с новым членом семьи. Хёнджин чувствует заливающуюся в глаза и рот грусть, когда мама Феликса уходит, так и не дождавшись его возвращения. Феликс тоже грустит — уверяет в обратном, пряча Хёнджина в уюте своих объятий, но он чувствует это каждой своей клеточкой и уверен, что в любимых больших глазах собрана влага. Феликс очень сильный — всегда таким был и превосходит Хёнджина в этом в разы. Он легко переносит оскорбления, осуждение, тяжесть несправедливости взрослой жизни, удары и раны, при этом умудряясь поддерживать Хёнджина. Он даже не помнит, когда Феликс в последний раз плакал при нём. Но будто бы совсем недавно… — Спокойной ночи, Хёнджини, — ласково шепчет Феликс, целуя его в висок. — Спокойной ночи, родной, — нежно желает Хёнджин в ответ, уютнее устраиваясь на груди Феликса и гладя его идеально гладкую кожу пресса. Проваливаясь в сон, Хёнджин не успевает схватиться за край пропасти и разбивается. Каждая кость в теле будто раздроблена, перемешиваясь с лопнувшими органами и мышцами, но сознание живо — горит в болезненной агонии. Хёнджин слышит, как рыдает, почти воет Феликс, выкрикивая то его имя, то мольбы остановиться и отпустить. Тело, сердце и разум рвутся к нему на помощь, но Хёнджин не может пошевелить ни одной из конечностей. Беспомощность мешается с ужасом и разрывающей на части злостью. Какие-то монстры терзают любовь всей его жизни, а он лежит поломанной куклой на грязной мостовой, под дождём и смрадным телом чудовища с ядовитыми наростами. Боль отходит на задний план, пока Хёнджин пытается увидеть Феликса за пеленой горячих, выжигающих кожу лица слёз. — Хёнджин! Хёнджини, проснись! Это сон. Это просто страшный сон, — голос Феликса прорывается сквозь пузырь кошмара. Резко сев на кровати, Хёнджин вдыхает в грудь так много воздуха, что кажется, будто лёгкие взорвутся. Рыдания вырываются наружу, тело колотит от пережитого ужаса. — Что с тобой случилось? — заикаясь, вопит Хёнджин. — Почему ты так кричал? — Это сон. Это просто страшный сон, — успокаивает его Феликс, прижимая к себе и осыпая зарёванное лицо Хёнджина хаотичными поцелуями. — Всё хорошо, Хёнджини, я тут. — Боже, Ликси… — всхлипывает Хёнджин, сжимая в руках футболку Феликса до хруста пальцев. — Я так сильно испугался. — Знаю, малыш. Всё хорошо. Феликс всегда напоминает, что всё будет хорошо и он рядом. Хёнджин изо всех сил старается верить ему, слушать, не сдаваться. Хотя время от времени — одну бесконечность в другой — сил нет ни на что — будто мир вокруг и он сам расходятся тысячами трещин, сквозь которые просачивается всё самое хорошее, тёплое, светлое. И Хёнджин не понимает, почему это происходит, ведь Феликс действительно рядом с ним. — Вы в этом уверены? Воздух проникает в него ледяными лезвиями, тяжело падая на дно лёгких. — Что вы имеете в виду? — дрожащим голосом уточняет Хёнджин. — Вы уверены, что Феликс рядом с вами? Воображение рисует кабинет доктора Кима светлым, просторным, с кучей дипломов, лицензий, книг и наград. Доктора Кима — высоким, худым, спокойным и почему-то очень молодым. Феликса — рядом с Хёнджином на кожаном кремовом диванчике, держащим его за руку. Сейчас его здесь нет, но Хёнджин так чётко ощущает присутствие Феликса. — Как часто вы его видите? — К-каждый день, — слова цепляются за кромку связок, не желая выходить наружу. Ощущение угрозы, нависающей над ним острейшим лезвием, заставляет мурашки побежать вверх по телу Хёнджина. Холодно. — Он каждый день со мной. Чириканье ручки о бумагу нервирует. — К чему вы клоните? — зачем-то давит Хёнджин, хотя знает — через несколько мгновений его разорвёт. — Как вы лишились зрения? Грязная, одинокая подворотня. Дождь. Смрадная туша чудовища. Распластанный по мокрой мостовой, беспомощный, бесполезный Хёнджин. Рыдающий, умоляющий о пощаде, зовущий Хёнджина Феликс. Хёнджин моргает, выпуская первую слезинку. — В… в аварии, — сипит Хёнджин. — В аварии… — повторяет доктор Ким беспристрастным голосом, кажется, откидываясь на спинку кресла. — Как сильно пострадал Феликс? — Н-е… не п-помню, — настолько тихо отвечает Хёнджин, что сам не уверен, озвучил он это или же нет. Дома пусто. Холодно. Страшно. Феликс не появляется даже после того, как Хёнджин садит голос в истеричном, слезливом, умоляющем вое. Ничто не говорит о том, что он вообще был здесь хотя бы один день за последние несколько месяцев. Нет отголосков запаха очередного кулинарного шедевра, но есть — гнилых растений из кабинета Хёнджина. Нет раскиданных по всей квартире вещей, что должны лежать по своим местам, но забываются Феликсом где попало. Нет ни кусочка былого тепла. Свернувшись в клубок из сконцентрированных страданий, Хёнджин с пятой попытки набирает Минхо. — Что… что тогда произошло? — заливая экран солёным ядом, рыдает Хёнджин. — Где Феликс? — Хёнджин, — выдыхает Минхо. Хёнджин не уверен, от облегчения или с многотонной тяжестью. — О-отвеча-чай! Собственный рёв резонирует по черепной коробке, взбалтывая зловонный коктейль из ужаса, беспомощности, злости и боли. Всё как в ту ночь. — Он умер. В тот же день до приезда скорой и полиции. Мне жа… Тёмная грязная улочка, через которую они часто срезали путь до дома. Лязг бляшки ремня. Истошные вопли Феликса. Первородный ужас, захвативший сознание, и невыносимая боль во всём теле, не дающая пошевелить ни одной конечностью. — Нет! — умоляет Хёнджин, прижимая колени к груди. — Прошу, не говори так! — Его нет уже полгода, Хёнджин. Это наш третий разговор об этом. Немой крик разрывает глотку. Хёнджин кидает телефон куда-то в сторону, бьёт кулаком и головой о пол, зовёт Феликса в надежде, что всё это — очередной кошмар. Феликс не мог уйти. Он всегда рядом — любит Хёнджина, защищает, поддерживает, заботится о нём. Он единственная настоящая семья Хёнджина. Он самый сильный на всём свете человек. Он не мог… — Феликс! — захлёбываясь в невыносимости существования, Хёнджин ползёт по полу, не зная, куда. — Прошу, Феликс! Ликси!.. Ликси, боже… — задыхаясь в объятиях ожившего кошмара. Феликс не появляется, даже когда Хёнджин разрушает в слепой ярости половину вещей в квартире. Феликс не прижимает к своей тёплой груди, когда Хёнджин без сил падает в углу спальни, не смея приблизиться к кровати, на которой были проведены сотни часов искренней любви. Феликс не целует перед сном, когда Хёнджин выбивается из сил от вечной истерики, проваливаясь в очередной ночной кошмар, когда-то в действительности случившимся. Хёнджин уже никогда из него не выберется. Феликса нет уже полгода, но Хёнджин живёт без него всего неделю — а не хочет ни одного лишнего дня. Зачем-то держится. Находит в ворохе на прикроватной тумбочке нужные лекарства, доходит по стене до ванной, готовит здоровый завтрак с немного пересоленной кашей и подгоревшими тостами, засыпает лицом в одежде Феликса, рыдая и просыпаясь в ужасе от заново переживаемой ночи, когда его мир лишился света. Хёнджин рад, что больше ничего не видит. Если яркой, широкой, открытой улыбки Феликса больше не существует, Хёнджину незачем смотреть на мир. — Хёнджини… Сердце останавливается, чтобы развить первую световую скорость и подскочить к горлу, когда над ухом раздаётся родной, любимый голос. — Зачем ты так с собой? — прохладные пальцы аккуратно поддевают прядь спутанных волос Хёнджина, заправляя их ему за ухо. Он вернулся. — Зачем ты исчез? — голосовые связки, будто облепленные многовековой пылью, слушаются плохо, выдавая вместо его голоса едва слышный хрип. — Я всегда тут, Хёнджини. Жмурясь, Хёнджин всхлипывает. Это не Феликс, его нет, но Хёнджин так чётко ощущает его присутствие. Как Феликс осторожно перекладывает его к себе на колени, обнимает, напевает что-то из репертуара sleeping at last. Как гладит его, любит, оберегает. — Мы должны были переехать к твоей семье в Сидней, — вздыхает Хёнджин, прячась в крепости объятий Феликса. — Всё было бы иначе. Хёнджин уверен, что чувствует холодную кровавую тяжесть в груди Феликса. Его смерть была мучительна. Хёнджин теперь помнит во всех деталях. Снова помнит. — Поздно, малыш, — вздыхает Феликс, путая пальцы в петлях волос Хёнджина. И правда поздно. Они снова срезали путь через тёмную грязную улицу. Снова встретились с ненавистью к их любви, но, видимо, в последний раз — Феликс точно. Над ними надругались несколько раз, избив Хёнджина до полусмерти и надломившегося хрупкого зрительного нерва, а Феликса… — Я не хочу жить без тебя, — скулит Хёнджин, хватаясь за отголосок любимого в своей памяти. — Наверное, смог бы. Но я так не хочу, боже… Феликс мягко вздыхает и — Хёнджин уверен, ярко представляет и обожает эту фантазию — ласково улыбается. — Тогда идём за мной, Хёнджини. На плечах больше нет кровавой тяжести ужаса и одиночества. Хёнджин поднимается на едва держащие его ноги и доверчиво следует за Феликсом, хватаясь за его небольшую прохладную ладонь. Когда-то она была настолько тёплой, что Хёнджину было жарко только от их крепко сцепленных рук вместе. — Ты больше не обязан страдать, Хёнджини, — грустно произносит Феликс, гладя Хёнджина по расслабленной спине. — Не бойся, я рядом. — И всё будет хорошо? Надежда так приятна на вкус. — Всё будет хорошо. Хёнджин верит, знает точно, что так будет, и, развернувшись лицом к Феликсу, не думая и не сомневаясь ни секунды, легко перегибается спиной через открытое окно. Чтобы полететь вниз, раздробить каждую кость, смешать их с лопнувшими органами и мышцами. И напоследок увидеть улыбающееся ему лицо Феликса. Он так прекрасен.