thrice

      маша шла сюда чтобы помочь себе. чтобы не убивать себя до конца, притворяясь счастливой и любимой. она хотела просто стать счастливее, а в итоге обрела лишь еще одну проблему на голову.       «мы, случайно, не знакомы? я узнаю твоё лицо.»       «честно, я вижу тебя впервые.»       она смотрит в окно, на заходящее закатное солнце, что медлено скрывается за горизонтом. смотреть на него больно, так, что, кажется, прямо сейчас глаза выгорят. но она смотрит. сквозь неприятную боль, сквозь боль, связанную с каждым закатом.       глаза опускает только когда становится невыносимо. когда уже действительно она начинает покрываться языками пламени от солнца. а после переключается на другие языки пламени, отворачиваясь спиной к стеклу, к полупустой комнате третьего этажа. она проверяет в сотый раз камеры и систему пожарной безопасности глазами, но все давно заклеено и сломано другими девушками, ранее проживавшими в этом доме. из-за этого этот этаж и мертв, кажется. как минимум, так объясняла даша, когда просила их не ходить сюда. романова, в общем-то, плевать на эти правила хотела.       она вытаскивает из кармана пачку почти кончившихся сигарет, чудом сохранившихся в дыре подкладки рюкзака. там осталось буквально четыре сигареты, но не скурить хоть одну прямо сейчас — грех для неё. поэтому она вытаскивает оттуда и зажигалку, поджигая. затягивается медленно, а после поворачивается и открывает окно, сразу выдыхая туда.       она сигареты эти, честно говоря, уже терпеть не может. даже не на физическом уровне, а на моральном, потому что кое-кто душевно признался в первый день их знакомства что это — её любимая марка сигарет.       «винстон? я тоже его люблю. поделишься?»       и она поделилась. искренне так, что буквально через десять минут была готова бить себя по щекам со всей силы, ведь узнала о том, что, оказывается, ей наврали. наврали о том что не видели, ге знали. видели ведь. и маша помнит это. не скажет точных дат, но расскажет о тех письмах, очень смешно написанных для нынешнего века, тех взглядах и общей работе в одном из ненавистных кафе. даже ту ебанную ночь расскажет в подробностях. чёрт, да она хоть марку сигарет скажет которую она курит, не сомневаясь ни в ней, ни в себе, не на минуту. она же даже руками помнит, как её к этой марке и приучила.       романова усмехается когда вспоминает обрывки еще одного разговора, на который навели раздумья о другом. того, из-за которого она, в какой-то мере, стоит тут. как и все эти три. кошмар, ей так часто, кажется, не врали никогда. даже родители не так часто пытались делать вид что любят свою дочь, сколько эта чертовка ей врала.       «плачь, никто тебя не осудит, пока я рядом.»       осудит. еще как осудит. маша усмехается, затягиваясь посильнее и буквально душа себя сигаретным дымом. она бы никогда не подумала, что девушка, которая успокаивала её во время испытания с посланиями от родителей, сможет сама же рассмеяться от её слез. это было так больно, что никакое удушение сигаретами не сравнится. она заставила ей поверить, а после сама же эту веру и убила.       — ты такая гения, саш, еще таких поискать надо. — выдыхает она, сразу затягиваясь ещё раз. сзади слышится закрытие дверей, на что маша хочет смеяться. так вовремя. она даже не сомневается в том, кто это. сама же это место ей показала.       — маш, пошли в комнату, — раздается голос сзади, одновременно такой знакомый, но слышимый словно сквозь толщу воды. ей не хочется с ней разговаривать. не хочется видеть, слышать, даже дышать рядом с ней. настолько пропащий этот человек, что хочется впервые просто так бить кого-то. прямо-таки кулаки чешутся. вот-вот и всё случится. — не игнорируй меня.       — с лгуньями не разговариваю, — в последний раз затягивается, туша сигарету об нижнюю часть подоконника, после откидывая окурок подальше, надеясь, что он залетит на другой участок. даже если не поймана, бычок то найдут все равно и устроят эти допросы.       — не моя прихоть, это даша попросила, — громко выдыхает саша, на что романова фыркает, закрывая окно. солнце уже село, а на его место пришли акварельные рисунки на небе. кажется, кто-то говорил что после смерти люди рисуют их в память о себе. что-то вроде последней воли. она надеется, что её небо понравится кому-то так же, как ей сейчас нравится это небо. жаль, что она не художница и врятли у неё получится так красиво.       — так вот и передай даше, что я приду потом. — фыркает, сжимая пальцами подоконник и закусывая губу. она не оборачивается и старательно сдерживает себя до тех пор, пока филина не уйдет. но вместо этого она получает шаги в её сторону, а после теплые руки и дыхание куда-то в шею. пальцы сами разжимаются, а губы приоткрываются от удивления.       буквально минуту назад она чувствовала желание бить эту девчонку, а сейчас с её глаз текут слезы от одних объятий.       — прости меня, — извиняется во всю ту же шею, на что романова молчит. она кожей чувствует, как начинает задыхаться. кажется, ни один человек в этой жизни не смог принести ей столько смешанных чувств. и всё это за одну неделю. она думает, что сейчас взорвётся от количества эмоций. слишком много. слишком отвратительно это ощущается.       — я, — давится она слезами, на что получает только тихий вздох сзади. руки она не отпускает, но и не двигает, застыв в одном положении. — я не хочу тебя прощать.       — твоё дело. — просто хмыкает она, наконец отпуская романову из своих рук. та сразу же тянется стирать свои слёзы. чёрт, сколько раз на этой неделе она плакала? точно не меньше раза в день, если не больше. так не привычно. до этого, ей думается, она не плакала около полугода. она вздрагивает когда её берут за руку. — пошли, тебе нужно помыть руки и почистить зубы, а то от тебя несёт за километр сигаретами.       она идёт.       «ты мне нравишься. ещё с момента, когда мы работали вместе.»       «извини, но ты мне уже давно нет.»