Голод

      Генри не сразу обращает внимание на изменение в поведении своего друга, а тот, казалось бы, ничего не замечает. Неспешная чёрная полоса в жизни Афтона продолжает идти по пятам, заставляя Уилла падать в пучину смятения, страха и отчаяния. После смерти Клары, они с Майклом остались одни, но даже так стараются не замечать друг друга. После учёбы Майк сворачивает в парк или уходит к друзьям и сидит у них до самого поздна, а Уилл дням и ночами напролёт засиживается на работе, порой забывая даже поесть.       Генри смотрит на часы и понимает, что Афтон за весь день ни разу не вышел из мастерской. И сейчас, наверняка, уставший и голодный снова спит на чертежах.       Генри входит в мастерскую и сразу продрагивает от нестерпимого холода. Открывший на распашку окно Афтон, вероятно, хочет ещё и заболеть, поэтому Генри спешит его прикрыть. Уилл, сгорбившись, сидит за столом, пустым взглядом прожигая в чертежах дыру. В бледных пальцах вздрагивает карандаш, когда чужая ладонь ложится на худое плечо. Он не слышал, как Генри вошёл?       — Как ты тут, Уилл? Весь день здесь торчишь.       Уилл не отвечает. Его знатно трясёт и явно не только от холода. Медленно поворачивается к товарищу, и Генри невольно вздрагивает от ноющей боли в сердце, когда видит перед собой уставшее, сникшее лицо, измученное бесчисленными бессонными ночами и голодовкой. Сколько дней он торчит здесь вот так: почти раздетый в такой мороз, без сна, еды и нормального отдыха? Нормально вообще, что он так себя изводит? Генри, конечно, полагал, что после сильной трагедии люди кардинально меняются, но чтобы настолько…       У Генри снова сжимается сердце, когда Уилл не находит в себе сил даже ответить на вопрос. Медленно отворачивается и сонно дёргает головой, вероятно, очень стараясь не отключиться прямо здесь.       — Ты ел сегодня что-нибудь?       — Нет.       — Почему?       — У меня нет на это времени. И сил.       Генри заглядывает в чертежи через плечо друга и тяжело вздыхает.       — Ты снова за своё, Уилл?       Уилл не отвечает, лишь скованными движениями кладёт руки на чертежи, в по-детски нелепой попытке скрыть содержимое от друга. Но Генри и без того знает, что там. Его хмурые черты лица разглаживаются, когда рассматривает бардак на рабочем месте Уилла: порванные, скомканные чертежи и бумаги валяются везде, где только можно, инструменты и детали все разбросаны, на столе скопившимся рядом стоят стаканчики из-под кофе. Генри поднимает какой-то скомканный листок и разворачивает. У Уилла нет сил говорить что-то против, когда тот рассматривает один из неудачных чертежей со скупером и то, как он должен работать с остатком.       — Я не могу останавливаться прямо сейчас, Хен, я почти понял, как это должно работать. Я в шаге от того, чтобы вернуть свою семью, я…       — Заткнись, Уилл, — шипит Генри чересчур злобно, заставляя Афтона вздрогнуть.       Генри никогда не повышал на него голос, никогда не кричал, не говорил с ним со злобой или недовольством. Но сейчас всё по-другому, потому что Уилл болен. Он не в состоянии справиться с собственным горем, поэтому цепляется за жалкие попытки вернуть всё, как было. Вернуть свою семью, чтобы она снова была с ним. Уилл тонет в чувстве тоски и бесконечного траура, не в состоянии здраво мыслить. И дело не только в том, что Уилл не спал и не ел уже несколько дней, нет. Он не может думать о чём-либо другом, пока не достигнет своих целей, сделает что-то абсолютно невозможное. Будет пренебрегать ради этого сном и отдыхом, лишь бы снова увидеть свою семью.       Генри с такой позицией был явно не согласен.       — Почему ты не можешь просто жить настоящим?       — Почему мне нужно жить настоящим, которое причиняет мне боль?       — А беготня за прошлым не делает тебе больно? — Генри чувствует, как начинает перегибать палку, но сил терпеть больше нет. Нужно во что бы то ни стало достучаться до Афтона. — Знаешь, пока ты так сильно пытаешься склеить то, что уже не починить, можешь потерять всё то, что есть у тебя сейчас.       Кажется, где-то прогремел взрыв.       Генри переводит дыхание и смотрит на закрытый чужими руками чертёж чудо-устройства, которое, якобы, по словам Афтона, должно вернуть его семью. Генри смотрит на аккуратно расчерченные карандашом линии, записи и заметки. Карандашный грифель в какой-то момент плывёт неопрятными кляксами, и Генри встревоженно вздрагивает.       — Уилл?.. — неуверенно шепчет он. — Уилл, п-прости, я, к-кажется, погорячился. Давай мы забудем об этом и…       — Меня тошнит, — всхлипывает Уилл и с титаническим трудом отрывает руки от стола. Устало откидывается на спинку кресла и кладёт ладони на лицо. По его щекам текут слёзы. — В животе такое… противное чувство. Хочется блевать, пока не выблюю собственный желудок. Мне так… тошно.       Его язык заплетается, а руки бесконтрольно потряхивает. Ногтями Уилл невольно впивается в бледную кожу. Сквозь костлявые пальцы Генри видит красные, опухшие от недосыпа и усталости глаза, широко распахнутые. Генри видит в них бесконечную печаль, болью заставший траур и горькие слёзы.       — В животе так мутит от боли, — Уилл сгибается пополам, кладя руки на живот. Слёзы продолжают течь и падают на дрожащие колени. — Мы с Майклом почти не разговариваем после… — «после их смерти» — не договаривает Уилл. — И мне… так чертовски одиноко и тоскливо. Я чувствую, как эта боль скручивается в животе так сильно, что мне порой даже не вздохнуть, — Уилл хрипло смеётся. — Мне так больно, Хен. Мне больно и одиноко, я больше так не могу. Я хочу вернуть их, чтобы они снова были со мной. И чтобы в животе больше не скручивалась боль.       Уилл вздрагивает, когда чужие руки прижимают его к себе. Генри проводит рукой по тёмным, растрепавшимся волосам, словно убаюкивая Афтона в своих объятиях. Уилл всхлипывает и прижимается к Генри, роняя слёзы тому на рубашку.       — Я хочу вернуть их. Чтобы они снова были со мной. Чтобы мы снова были семьёй, как раньше, — нервно повторяет он. — Мне так… чертовски одиноко и… Эта боль, — Уилл сжимается от спазма в животе, — мне так больно, Хен. Я…       — Уилл, — мягко прерывает его Генри, не прекращающий гладить его по голове. — Ты не ел несколько дней. Поэтому у тебя болит живот.       Уилл кивает и невесело усмехается, продолжая всхлипывать.       — Я не могу останавливаться. Я должен их вернуть. Уверен, я совсем близко и…       Его прерывают поцелуем. В прошлый раз поцеловал его Уилл, а сейчас целуют его. Так чертовски приятно. Генри такой тёплый, и он делит это тепло с продрогшим от холода Афтоном. Голова вмиг опустела, даже мысли о больном животе его больше не беспокоят в эту секунду. Генри остраняется и смотрит на Уилла настолько обеспокоенно, что становится немного не по себе.       — Собирайся, я отвезу тебя домой, — Генри разворачивается и следует к выходу, забирая с собой всё тепло, которым только что упитывался замёрзший, уставший и чертовски (одинокий) голодный Уилл. — И тебе нужно поесть. Пожалуйста, не губи своё здоровье ради прошлого, которое и так приносит тебе боль, — напоследок бросает он, прежде чем выйти из мастерской.       Уилл сидит некоторое время абсолютно неподвижно, смотря на дверь, словно надеясь, что Генри сейчас вернётся, снова одарит его теплом, накормит и избавит от тоски и ноющего чувства одиночества в животе. Генри вернётся, он это знает. Уилл бросает взгляд на чертежи и устало прикрывает глаза. Ему и в правду стоит отдохнуть. Поспать, поесть, привести мысли в порядок. А когда боль уйдёт, он снова сможет мыслить (чуть более) здраво и тогда всё обязательно получится. И больше никакая слабость, никакой холод и никакой голод не встанут у него на пути к осуществлению своего (абсолютно точно невозможного) плана. Да, именно так Уилл и поступит.