Дрожь

      — Тебе холодно?       — Нет.       Врёт. Он зябко дрожит, весь день просидев в студёной аудитории в одной только рубашке. Заледеневшие пальцы крупно трясутся, не в состоянии держать ручку крепко, от чего записанные конспекты кружатся в хаотичном танце в тетради. На бледной коже виднеются крупные мурашки, а волосы стоят дыбом от промозглого холода. Интересно, когда в колледже уже дадут отопление?       — Прогуляемся после пар? — спрашивает Генри. О, он знает, как Уилл не хочет выходить на улицу. Ему бы до общежития дойти, не промёрзнув до костей окончательно, а тонкая осенняя куртка его от смерти от мороза явно не спасёт. На зимнюю у него сейчас нет денег, а старый свитер с зацепками и заплатками везде, где только можно запросил каши, и Уиллу скрепя сердце пришлось его выбросить.       И теперь он вообще практически без одежды, поэтому сейчас сидит мёрзнет и жутко дрожит, едва не стуча зубами. Конечно, гулять в такую погоду он явно желанием не горит, но никогда в этом не признается, потому что он — Уильям Афтон, и ему плевать на какой-то там холод, от которого его не хило так трясёт. Уилл принципиален до мозга костей, и Генри соврёт, если скажет, что его это не бесит.       Генри видит, как приятель неуверенно поджимает губы и нервно стучит ногтём по парте. О, он всегда нервничает, когда мёрзнет.       — Почему б-бы и нет, — дрогнувший голос с потрохами выдаёт его, и Уилл смущённо отворачивается, стараясь унять дрожь в теле. Неужели он всё ещё слепо верит в то, что Генри не видит, в каком состоянии тот сейчас находится? Генри это даже малость обижает, но не подаёт виду.       — Тебе холодно.       — Сказал же, что нет.       — Это был не вопрос. Уилл, господи, ты весь дрожишь.       Преподаватель шикает на юношей на задней парте и, выждав несколько секунд, ворчливо продолжает лекцию. Уилл и Генри послушно молчат, но тишина длится недолго:       — Куда пойдём? — спрашивает Уилл.       — В комнату. Тебе нужно согреться.       — Ты же хотел гулять.       — Передумал. И я хотел, чтобы ты признался, что тебе холодно.       — Я лучше тёрку лизну, чем наступлю на горло собственным принципам и признаю свою слабость.       Генри почти уверен, что Уилл и сам знает, что ведёт себя как капризный ребёнок. Фактически, он только что в этом и признался, поэтому Генри справедливо считает, что полпроблемы уже решено. Осталось только достучаться до Уилла и убедить его в том, что слабости есть у всех и этого не нужно стыдиться. А ведь в случаи Уилла это даже не слабость, а естественная потребность в физическом (и, вероятно, ментальном) тепле! Он же не виноват, что ему банально холодно.       Генри хочет что-то сказать, но решает промолчать. Он почти уверен, что для Уилла это всё какая-то глупая игра, которую он сам себе придумал и в которую играет сам с собой. Вот только чего он этим добивается — непонятно. Не знает этого, вероятно, и сам Уилл.       Пары кончаются, и приходит время идти в общежитие, находящееся в паре минутах ходьбы от колледжа, но эта пара минут Уиллу кажется вечностью, когда они идут по улице. Жуткую дрожь скрыть не получается никак, и Генри отчётливо слышит тяжёлое дыхание и стук чужих зубов. В каком-то роде это выглядит даже жалко, но Генри ни в коем случаи не собирается над ним насмехаться. И он содрогается в непреодолимом желании укутать Афтона в три одеяла, напоить горячем чаем и крепко-крепко обнять. И почти уверен, что тот будет весьма не против такой близости.       Уильяму не хватает тепла (и не только физического).       В комнате Уилл облегчённо выдыхает, но куртку снимать не спешит. Трёт дрожащие предплечья такими же дрожащими ладонями и топчется на месте. Генри смотрит на его с жалостью в глазах, хотя знает, что Уилл этого не любит. Уилл не любит, когда его жалеют, но Генри чувствует, что тому именно этого ему и не хватало всю его жизнь.       — Я сделаю чай, — коротко произносит Генри, берёт две кружки и идёт к двери. Краем глаза замечает, будто Уилл хочет что-то сказать, но передумывает в последний момент. Генри уходит, оставляя товарища одного.       На кухне он нервно барабанит ногтём по столешнице, дожидаясь закипания чайника, но кипит пока что только голова. Внезапное желание укутать Уильяма теплом и заботой не собираются спадать с плеч Генри, заставляя того наворачивать круги по тесной кухне замшелого общежития, в котором тоже не шибко тепло. Здесь Уилл не согреется достаточно хорошо, и Генри снова чувствует желание окутать его всевозможным теплом.       Чайник, наконец, закипает, Генри заваривает чай, кладёт в кружки по ложке сахара и возвращается в комнату. Зрелище ему предстаёт весьма жалкое: Уилл, укутавшись в тонкое одеяло, дрожит так сильно, что Генри озабоченно думает, не заболел ли он случаем. На бледных щеках пестрит нездоровый румянец, Уилл сонно качает головой, едва держа глаза открытыми. Бедный.       Генри ставит кружки на стол и подсаживается на чужую кровать. В следующую секунду его крепко обнимают. Забираются на него чуть ли не с ногами, стальными цепями обхватывая руками. Не успевает Генри ничего сообразить, как он слышит облегчённый вздох.       — Тепло, — выдыхает Уилл.       Генри мягко усмехается, тянется за кружкой и подаёт её Уиллу.       — Завтра на пары не иди: выглядишь болезненно, — озабоченно подмечает он, наблюдая, как товарищ выпивает чай одним заходом. — Я помогу с деньгами, купим тебе новую куртку и свитер.       — Брось, не стоит, — смущается Уилл.       — Стоит. Мне, знаешь ли, не очень приятно наблюдать, как ты, продрогший, сидишь и мёрзнешь на парах, а я ничего не могу сделать. Не хочу, чтобы бы болел, Уилл, — Генри наклоняется и целует парня в лоб. И недовольно хмурится. — Точно завтра никуда не идёшь: у тебя жар.       Уилл усмехается, и Генри замечает, что тот больше не дрожит.       — Спасибо за заботу, Хен. Думаю, мне и в правду стоит отлежаться пару дней. И мне больше не холодно.       Уиллу больше не холодно, но отлипать от своего нового обогревателя желания нет. Генри всегда тёплый, а Уилл всегда холодный. Возможно дело в упитанности: Генри мягкий, но не полный, в меру упитанный, а Уилл сникший и костлявый как смерть. А возможно Уиллу просто всегда не доставало тепла: ни физического, ни ментального. Генри не знает историю Уилла, но ему почему-то кажется, что она не самая приятная, как минимум потому, что за годы их совместного обучения и дружбы Уилл ни разу не упоминал ни своих родителей, ни своё детство. Генри это кажется чертовски грустным.       Пока он думает, Уилл успевает задремать в чужих объятиях, отдававших только тепло и заботу, коих Уиллу так не хватало всё это время. Генри допивает свой чай, ставит пустые кружки на стол и осторожно, дабы не разбудить приятеля ложится вместе с ним. Укрывает обоих одеялом, целует Уилла в лоб и прикрывает глаза, отдаваясь сладким грёзам.       Генри рядом, а Уиллу больше не холодно.