Молодая госпожа Цзинь

Цзян Яньли сказала Вэй Усяню: «Выбери имя для моего будущего сына». Она была уверена и улыбалась, она знала, что у ее сына будут два лучших дяди. Она хотела мира. Она хотела счастья для себя и для всех них. Старшей у нее родилась дочь. Старшей… и единственной. — Молодая госпожа Цзинь, что же вы опять морщите своей хорошенький носик? — насмешничает Лань Цзинъи. Цзин Лин разбивает ему нос, а потом бросается в драку с отчаянностью, с которой доказывает всему миру, что ей по силу будет носить отцовский меч, а ядро в ее нижнем дяньтяне уже сияет ярко и нестерпимо. Им по одиннадцать. Лань Сычжую тогда уже целых тринадцать, так что он пытается разнять их, в итоге поднимает Цзинь Лин за ворот клановых одежд, осторожно ставит на ноги и говорит: — Простите, молодая госпожа Цзинь. Цзинъи должен вежливей обращаться с девочками. Цзинь Лин пытается разбить нос и ему — недотягивается. Пока. Лань Сычжуй стоит, смотрит на нее внимательно, говорит: — Что в моих словах оскорбило вас?.. — Я — заклинательница, — говорит Цзинь Лин. — Уже сейчас. Я не просто какая-то… хорошенькая девчонка, которую только и можно дергать за косички!.. Лань Сычжуй хмурится, оборачивается на Лань Цзинъи, который утирает нос от крови, оглядывает с ног до головы Цзинь Лин, кивает: — Конечно. Конечно, в будущем вы станете невероятной заклинательницей, вы станете главой клана, вы уже сейчас сильны и упрямы для этого достаточно, но… почему вы же отрицаете свою красоту?.. Впрочем… сейчас бы вам умыться. Цзинь Лин одиннадцать. Она впервые понимает, что люди не насмешничают, когда говорят, что она хорошенькая или красивая. Она смотрит во все глаза на Лань Сычжуя, а тот мягко улыбается, предлагает ей руку, а потом ведет умываться и приводить одежду в порядок, чтобы дядя не рассердился на нее за неподобающий вид, но тот, на деле, кричит, конечно, но никогда не сердится. — Дядя, — сидит с ним у костра Цзинь Лин, — а почему все считают, что ты злой?.. — Потому что я много кричу, — хмыкает дядя Цзян и уточняет: — Под руку полезешь или накидку дать?.. Цзинь Лин уже большая, чтобы под рукой у дяди греться, наверное, но пока она там помещается, хочется быть поближе. — Так все думают, что ты злой, потому что ты говоришь грубые вещи? — спрашивает Цзинь Лин. — Еще я делаю грубые дела, — напоминает дядя Цзян, обнимая ее. Под боком у него тепло, хорошо очень, спокойно и безопасно, как тогда, когда она была совсем-совсем маленькой. - Но ты делаешь и много хороших дел, — напоминает Цзинь Лин. Дядя Цзян молчит долго, потом целует ее в макушку и говорит: — Не понравится тебе то, что я скажу. Но услышать ты это должна. Был у тебя еще один дядя. Вэй Усянь. Он прав. Цзинь Лин уже не нравится. Она пытается дернуться из-под руки дяди. — Сиди! — прикрикивает тот на нее, тяжело дыхание переводит, продолжает: — Однажды он спас детей, стариков и женщин, увел их в темное место, где никто не мог тронуть их, отдал саму свою душу, чтобы они жили… просто потому, что несправедливо было карать безвинных, несправедливо срываться на них, несправедливо винить их за то, к чему они причастны не были. Его за это нарекли величайшим злодеем, выследили, напали, затравили… и я был тем, кто сделал это. За то, что он просто хотел кого-то спасти, хотел сделать хорошее дело. Цзинь Лин молчит. Потом тычется лбом в бок дяде Цзяну, чувствуя, как по щекам бегут горячие слезы, зная, что дядя тоже плачет. Она всё хочет спросить, почему он скорбит по Вэй Усяню, тому, из-за кого пали ее родители, но не смеет. Ей кажется, что ответ ей не понравится, потому что на самом деле дядя Цзян, кажется, себя больше винит, чем Вэй Усяня. Но то, что и за хорошие поступки могут покарать и осудить, она запоминает. Ей тринадцать, когда она, вопреки воли дяди Цзиня начинает носить мужскую одежду. — Но традиционно… — мягко начинает дядя Цзинь. — В традиционных женских одеждах я драться не смогу, — говорит спокойно Цзинь Лин. — А одна из моих бабушек почти всю жизнь в мужских проходила и была одной из самых опасных и достойных заклинательниц. Тетя Су, правда, расстраивается — она бы хотела нормальную девочку в воспитанницы, но… чего уж нет. Цзинь Лин вытягивается слишком быстро, и одежды приходится подновлять чуть ли не каждый месяц. И мужские обновить проще, чем женские — там ткань проще, хоть и грубее немногим, ее меньше, и драться, правда, проще. Вот и сейчас Цзинь Лин отрабатывает выпады в саду, пока взрослые обсуждают что-то на Совете Кланов. Дядя Цзян обещал посмотреть, что она за месяц выучила, а к вечеру унести на мече в Пристань Лотоса. — А ты как так руку вывернул в ударе?! — слышится восхищенный знакомый голос. Цзинь Лин оборачивается, глядя на Лань Цзинъи и немо стоящего за его спиной Лань Сычжуя. С приемным отцом приехали, что ли?.. Что такого важного случилось, что самого Хангуань-цзюня пригласили?.. — А, — говорит Лань Цзинъи странным голосом. — Это… это вы, молодая госпожа Цзинь… Он смотрит так, будто она его по голове чем тяжелым приложила. А Лань Сычжуй отвечает со странной горечью: — Конечно, это она. Он головой качает, уйти собирается, но кто так просто отпускал?.. — Раз уж вы потревожили мой покой, — говорит Цзинь Лин надменно, — то потрудитесь развлечь меня. Мечи, как вижу, у вас с собой. Сразитесь со мной. Клянусь, что не буду реветь как девчонка!.. Она усмехается, гордо подбородок вскидывает. Лань Цзинъи загорается, соглашается, но драться она хотела не с ним. Лань Сычжуй смотрит на нее со странной горькой мягкостью, но и покорностью, словно было что-то, в чем он виноват перед ней… или она перед ним?.. что-то недосказанное, что-то, из-за чего он всегда старается выполнять ее просьбы и чаянья. Цзинь Лин направляет свой меч в его сторону. Лань Сычжуй на миг прикрывает глаза, покоряясь ее воле. Он старше на два года. Он сильный. Он умный и умелый. Он побеждает. К концу поединка, встав с колен, Цзинь Лин пытается скрыть злые слезы. — Я… — начинает Лань Сычжуй виновато. — Нет!.. — обрывает Цзинь Лин. — Так — правильно. Не надо меня жалеть, потому что я девчонка, потому что я младше, потому что я… сирота. Не надо!.. Даже не смейте, господин Лань!.. Я вам этого никогда не прощу!.. Она утирает слезы, отряхивает одежду. — Вы и без того меня не простите, — говорит Лань Сычжуй. — Лучше сразитесь с Цзинъи, лучше на него свое внимание обратите. Он будет вам лучшей компанией, чем я. Он так уверен в своих словах, что становится почти страшно. Но Цзинь Лин говорит: — Либо вы, господин Лань. Либо никто. Внутри расцветает странная уверенность, странное желание, тепло, которое живет в ней семечком с тех пор, как Лань Сычжуй сказал ей, что она красивая. Цзинь Лин думает, что это — глупость какая-то. И что не надо было те взрослые сказки о любви читать. Не по возрасту ей еще. Не по уму. Не по пониманию того, что творится меж двоими. Ей дорасти надо — до этих слов, до этих чувств, но… почему-то всё же кажется, что ничего не изменится. — Почему Лань Сычжуй уверен, что он мне не ровня? — уточняет Цзинь Лин во время полета на мече в Пристань Лотоса. — Потому что Лань Ванцзи привел его в Облачные Глубины сразу после падения горы Луанцзан, — отвечает дядя Цзян, придерживая ее за плечо. — Когда ты так выросла?.. — Когда ты не смотрел, — хмыкает Цзинь Лин, прикрывая глаза. — Это плохо, если в моей душе есть тепло к кому-то из клана Вэнь?.. Дядя Цзян молчит, потом вдруг сильней сжимает пальцы на ее плече, ворчит: — Ты до семнадцати вообще не должна ни о каком «тепле» думать!.. Вот уж, вырастают дети. А потом что? Сбежишь с ним в Облачные Глубины?.. — Скорей, привезу его в Пристань Лотоса своим мужем, — усмехается Цзинь Лин. Дядя Цзян молчит некоторое время, а потом смеется: — Не злись, девочка, но твой дядя Вэй всё пытался заманить Лань Ванцзи в Пристань Лотоса, а сейчас ты решила привезти его названного сына туда же. Что же. Посмотрим, как у тебя выйдет. Но. Его голос суровеет под конец, и Цзинь Лин клянется: — Не раньше семнадцати!.. — И я… — смущается вдруг дядя Цзян. — Не я… Но я найду мудрых женщин, что с тобой поговорят… о жизни… о женском. Ты растешь, а я во всем помочь не могу. Цзинь Лин улыбается и жалеет, что нельзя сейчас обернуться и обнять его — всё же на мече летят. А дядя Цзян у нее — самый лучший. Даже если смущается много, ага. Цзинь Лин продолжает расти вверх, а потом внезапно понимает, что становится выше Лань Сычжуя — ненамного, но это так странно. Лань Цзинъи даже уточняет мимоходом: — А как он тебя целовать-то будет, если ты так вымахала?.. Лань Сычжуй с совершенно невозмутимым лицом смыкает ему уста заклинанием, а потом вежливо извиняется: — Простите его грубость. Он иногда не понимает, что изрекают его уста. — Совсем не понимает, — соглашается Цзинь Лин, а внутри что-то полыхает от обиды, что слова эти были рассмотрены только со стороны возможной обиды. — Целоваться и сидя можно, а там рост — не особая помеха. И сбегает. Хочется плакать. Хочется кричать и злиться. Но ей четырнадцать. Взрослая почти. Скоро ей уже цзи ли проведут, скоро попытаются научить, как стать хорошей женой и матерью, наплевав на то, что она выбрала стезю заклинательницы, а ведению дел в ордене ее уже три года дядя Цзян учит. Впрочем, на Советы Кланов ее как не пускали, так и не пускают, хотя некоторые своих наследников с одиннадцати водят — показать, что да как устроено. А ей всегда только и остается, что в саду дожидаться, как сейчас. Но она сильная и упрямая, она справится, она… Лань Сычжуй находит ее в глубине сада, а потом обнимает крепко, к себе прижимает, гладит по спине, плечам, голове, говорит: — Что же вы, молодая госпожа Цзинь? Что же вы? Вам в мужья кто-то родовитый нужен, кто-то умный и сильный, кто-то, кто укрепит ваш статус. Так что вам даже шутить нельзя о поцелуях с кем-то вроде меня. Что же вы?.. Цзинь Лин вцепляется в него, утыкается лбом в плечо и ревет — беззвучно и очень горько. Дядя Цзян предупреждал, что придется со всем миром сражаться за то теплое чувство, что живет в ней для Лань Сычжуя, а она как-то не подумала, что сражаться придется и с Лань Сычжуем. Нет, говорит он верное, правильное. На ее место уже хотят посадить сыновей из побочных ветвей, незаконнорожденных детей ее деда ищут, надеются, что у дяди Цзиня будут еще сыновья… и так было бы проще, проще всем — она бы уехала в Пристань Лотоса, и дядя Цзян передал бы ей власть со временем, потому что верит в нее, потому что учит. Вот только еще он учит, что нужно нести ответственность за своих людей, а ей эти люди достались в наследство — от отца, и она росла, зная, что рано или поздно придется встать над всеми ними. — Не выйдет у нас просто сбежать, молодая госпожа Цзинь, — шепчет ей мягко в волосы Лань Сычжуй, — ни у вас от вашего долга, от вашей ответственности, от вашей боли и ваших потерь, ни у меня от моего прошлого, от того, что свершил тот, кто был мне одним из самых дорогих людей, ни от того, что свершилось теми, в ком текла та же кровь, что во мне. Не выйдет сбежать. Цзинь Лин чувствует, как он ее в волосы целует, как укачивает ее в руках, как обнимает, словно боится, что она исчезнет сейчас. Слезы переходят во всхлипы, а потом она и вовсе утихает, отстраняется, говорит: — Я сейчас страшная, наверное. Разревелась, как девчонка. Лань Сычжуй смотрит на нее странно, а потом говорит с горькой нежностью в голосе: — Юная госпожа Цзинь всегда прекрасна. Цзинь Лин широко распахивает глаза, а потом вперед подается… это даже не поцелуй. Это так, прикосновение губ к губам. Горячо, мокро, солено. Лань Сычжуй стоит, ждет, потом мягко ее лицо обнимает, отстраняется, говорит: — Не стоит мне… но раз молодая госпожа Лин хочет… один раз, хорошо?.. Он целует ее осторожно. И так солено-сладко, что внутри нежность и счастье окатывают. Потом всё же отстраняется, просит: — Прошу, помните, кто вы… и кто я. И уходит. Цзинь Лин слезы окончательно утирает, потом вздыхает и спрашивает: — И почему ты до сих пор не ушел. — Потому что я хочу убедиться, что вы невредимой вернетесь в покои, — отвечает Лань Сычжуй из кустов. — А рядом мне лучше не показываться. Ваша репутация не должна пострадать. Цзинь Лин смеется отчего-то. Но вот сейчас у нее есть твердая уверенность, что однажды в Башню Кои она войдет главой клана, а рядом будет идти ее избранник, ее муж, ее Лань Сычжуй. Вечером дядя Цзян окатывает злым взглядом Лань Сычжуя, протягивает руку Цзинь Лин, помогая ей встать на свой меч, взлетает, а потом говорит: — Мальчишка прав, нечего вам по кустам зажиматься. Хочешь целоваться — приглашай его в мои покои. Я, так и быть, выйду ненадолго. В груди у Цзинь Лин солнце разгорается, счастье живет, она смеется: — А что там… ну, что еще рано мне?.. Дядя Цзян только ворчит в ответ: — Как будто вы этого не сделаете, если вам запретить. И ты, и он — слишком уж влюбленные. А ты сама будто не видишь, как он старается на тебя не смотреть, каждый раз, но каждый раз так смотрит, словно никого другого и не существует. Цзинь Лин этого не видела, правда, не видела, а сейчас ей так тепло и хорошо от этого. Она улыбается, а дядя Цзян добавляет вдруг: — Я тут понял… видел я этот взгляд еще у одного человека… холодней этот взгляд был, стороже, больше под правилами погребенный… но он смотрел так же. — Хангуань-цзюн? — уточняет Цзинь Лин. — Он тоже в кого-то был влюблен?.. Дядя Цзян отвечает после паузы: — Я думал, что это была ненависть и настороженность. В его ордене ведь презирали темный путь. А сейчас понимаю, что в ответ на него точно так же смотрели. И не знаю, что и думать. Он замолкает — так, как молчит каждый раз, когда говорит о Вэй Усяне. Потому что сложно, потому что тяжело, потому что каждый раз, как говорит, он либо вспоминает теплое, либо понимает неосознанное ранее. И сейчас вот понимает, что Вэй Усянь, кажется, тоже умел любить и был любим. — Вот что, — говорит дядя Цзян. — Будет тебе пятнадцать, съездишь в Облачные Глубины. Я тебе, как наследнице клана, обучение вместе с юношами выбью. Посмотришь на своего Сычжуя ближе, решишь всё для себя, а если решишься, то я сговорюсь о браке с ним. Дядя Цзян спокоен в своих решениях. Он пытается ей помочь, научить, понять, чтобы не познала она того горя, что пережил когда-то он, что пережили когда-то все они, люди его поколения. — Спасибо, — говорит Цзинь Лин. Дядя Цзян фыркает в ответ: — На свадьбе поблагодаришь!.. И они оба смеются. Но вот в чем проблема — старик Лань непрошибаем. Не хочет он девчонку учить наравне с юношами. Дядя Цзян все аргументы уже извел. — Ну не драться же мне с ним! — кричит он с яростью, разматывая Цзыдянь. Цзинь Лин молча добивает своего гуля и принимается за следующего — они наткнулись на гнездо на берегу, где эти твари скучковались и нападали на людей. Что уж их держало вместе — не ясно, зато не гоняться за ними по всему озеру. В ночных охотах Цзинь Лин так или иначе с девяти начала участвовать. Сначала — просто смотрела, потом — была на подхвате, помогала, бинты подавала, талисманы — и подавала, и рисовала на скорость, оттачивая каллиграфию в условиях боя, сама начала охотиться всего года три назад — да и то под надзором дяди Цзяна. Дядя Цзинь бы, если бы узнал, долго бы осуждал, говорил, что недостойно это наследницы клана. Кажется, в его представлении она должна была забраться на дерево и кричать «спасите-помогите», пока не убьют. — А если я убью какого-то сильного монстра? — мрачно спрашивает Цзинь Лин, разрубая пополам мелкого гуля. — Тогда меня могут принять в ученики наряду с юношами?.. — Можно попробовать, — хмурится дядя Цзян. — Я узнаю. Цзинь Лин кивает — не попасть на обучение только из-за того, что ее угораздило родиться девчонкой?.. Не хочется как-то. То есть… на обучение хочется. Хочется послушать, как в других кланах учат, о чем рассказывают… и полгода с Лань Сычжуем рядом… очень хочется… да, там еще будет Лань Цзинъи, но ему она всегда нос успеет разбить — не в первый раз, даже не во второй и точно не в последний. Охота на горе Дафань идет настолько плохо, насколько может. Дядя Цзян нервничает и перестраховывается, Цзинь Лин нервничает и пытается показать себя с лучшей стороны, но вместо этого только и делает, что огрызается и кричит. Ей бы побольше спокойствия и поменьше идиотов, что в сети лезут. А еще и этот… Мо Сюаньюй. Видела она его раз пять в жизни, но уж больно красивое и приметливое лицо у него было — никаким макияжем висельника не скроешь. Зато он-то!.. Он был тем, кто совсем плевал на устои, на кровь свою наплевал, творил совсем недопустимое, еще и говорил гадости постоянно. Вон как сейчас: — У тебя что? Матери нет, чтобы тебя воспитывать?.. Как Цзинь Лин его не убила прямо там — не ясно. Могла бы убить. Наверное. Людей она еще никогда не убивала, а становиться убийцей, потому что очередной идиот язык за зубами не держит, совсем не хотелось. В итоге все решается, когда приходят Лань Ванцзи и его ученики. К Лань Сычжую Цзинь Лин чуть ли не бросается. Ей хочется глупо пожаловаться, но она не умеет — никогда не умела, наверное. Лань Сычжуй сам видит, что что-то не так, хмурится, но спрашивает первым Лань Цзинъи: — Молодая госпожа Цзинь, кто вас обидел? — Никто меня не обидел, — гордо поднимает головой Цзинь Лин. — Еще бы я на глупцов обижалась!.. Мо Сюаньюй замирает странно, плечи его виновато опускаются, словно он не узнал ее… а мог ведь и не узнать. Она в мужских одеждах, возраст тот, что пока еще не ясно, то ли она прехорошенький юноша, то ли симпатичная девушка — старики в деревнях, куда они забрела на ночных охотах — вечно ошибались, но на них же Цзинь Лин не обижалась, да?.. Но горечь обиды разгорается внутри странно, словно уже этот-то человек права не имел ей такое говорить. Лань Сычжуй становится рядом с ней, бросает взгляд на Лань Цзинъи, и тот что-то мгновенно спрашивает у сотоварищей, делает шаг-другой, собой их прикрывает почти… Цзинь Лин не думает, что что-то случится — целовать ее точно не будут, но то, как ловят ее пальцы, как гладят утешающе… этого уже так сладко и так много, что даже злость отступает. — А что с тем, что я помню, кто вы, господин Лань? — тихо спрашивает Цзинь Лин. — Пока вы помните, всё хорошо, — тихо отвечает Лань Сычжуй, продолжая гладить ее пальцы. — Вы улыбаетесь уже. Цзинь Лин чуть смущается и кивает благодарно, а потом ввязывается в глупый спор ради спора с Лань Цзинъи — им обоим это нравится, а потому это тоже выходит странной благодарностью ему за то, что прикрыл от чужих взоров. Но, оказывается, такое не нравится Хуангуань-цзюню. Цзинь Лин трогает свои сомкнутые губы, смотрит на дядю, а тот говорит: — Еще не твое время учить Цзин Лин. — Настанет и мое время для ее обучения, — говорит спокойно Лань Ванцзи. — Через полгода. В Облачных Глубинах. Дядя Цзян ухмыляется широко и довольно, а Цзинь Лин и протестовать перестает против наказания. Что уж случилось — не ясно, но, кажется, поедет она учиться в Облачные Глубины… а потом всё летит, словно ком с горы. Нельзя успеть понять, отреагировать правильно не получается. Зато выходит поругаться с дядей Цзяном — глупо как-то, но как уж есть. Мо Сюаньюй верит ей так, словно она ему дочь родная, он смотрит виновато, извиняется, позволяет ей быть той, кто хранит его в сопереживании. Она должна обдумать это, она должна понять — почему, но… Но Лань Сычжуй вообще от нее не отходит больше, кажется, а потом просто за руку держит, и все адепты Гусу Лань принимают это как должное. — Никого ничего не смущает? — уточняет Мо Сюаньюй… Цзинь Лин совсем не уверена, что это Мо Сюаньюй, потому Лань Ванцзи на него так смотрит. — Репутация юной госпожи Цзинь не пострадает?.. — Ты о своей репутации лучше думай! — огрызается Цзинь Лин, а Лань Сычжуй касается ее плеча мягко. В тот вечер они прячутся ото всех и целуются — сладко и честно. Лань Сычжуй обнимает ее крепко, говорит: — Нельзя нам, никак нельзя, но как от тебя отказаться?.. Как?.. Как перестать любить тебя?.. — Не переставай, — просит Цзинь Лин. — Не переставай. — Не переставай, — эхом повторяет кто-то рядом, а потом громко звучит: — А? Хуангуань-цзюнь. Да ничего тут не происходит!.. Я просто решил тут на флейте сыграть. Хорошее место. Красивое. Сыграешь со мной?.. Лань Сычжуй, что затих было и ее к себе накрепко прижал, хмыкает, целует напоследок сладко и говорит: — Пока рано еще. Потом, хорошо?.. — Хорошо, — отвечает ему Цзинь Лин. Внутри нее сияет солнце — это солнце имеет отношение к клану Вэнь, да, но иногда нельзя выбрать, кого любить. Тот же Лань Ванцзи, наверное, не выбирал влюбиться в Вэй Усяня, а сам Вэй Усянь, который, кажется, вернулся и подменил собой Мо Сюаньюя, тоже не выбирал эту любовь, но даже сейчас смотрел на своего избранника так, будто лучше того нет и быть не может. А потом они добираются до Башни Кои. Цзинь Лин никогда еще не убивала людей. Но она смотрит на… Вэй Усяня… на того Вэй Усяня, из-за которого она теперь — сирота и наследница клана, из-за которого в ее жизни было столько боли, который отчего-то верит ей — глупо и бездумно… и вонзает в его живот меч. Глаза Вэй Усяня раскрываются широко и удивленно, словно она его предала, словно от нее-то он не ждал, словно… Цзинь Лин рыдает в своих покоях, отмывая меч от крови, когда приходит дядя Цзян. Он молча отбирает меч, а потом начисто вытирает ее руки, говорит: — Он выживет. Выживал уже. Я его тоже в живот ранил в свое время. — Я не хотела, — говорит Цзинь Лин. — Я хотела. Я… я должна отомстить, да?.. Я… дядя, я так запуталась. Она плачет в руках дяди, а тот гладит ее по голове. Несколько часов назад Вэй Усянь научил ее, как мальчишек победить одним приемом, а потом она его насквозь мечом проткнула. — Я знаю, — говорит дядя Цзян. — Я тоже запутался. И всё снова летит, катится, странным становится, глупым, и Цзинь Лин — одна из пленников на горе Луанцзан в пещере Фумо — сидит рядом с Лань Сычжуем, положив голову ему на плечо, а тот говорит: — Не думаю, что нас тут ждет что-то опасное. И она ему верит. Очень глупо верит. И думает, что должна извиниться перед Вэй Усянем, потому что она не хотела вонзать в него меч, когда появляется Вэй Усянь. Ее он находит взглядом быстро, кивает облегченно, говорит: — Лань Чжань, кто там кому три письма должен слать?.. Лань Ванцзи смотрит на них, хмурится, а потом говорит решительно: — Цзинь Лин Сычжую. Он в ее семью войдет, не наоборот. Но. Рано еще. Лань Сычжуй замирает, а потом улыбается и смотрит на Цзинь Лин растерянно и счастливо, та говорит тихо-тихо: — Дядя Цзян тоже благословил. Глупо в такой момент радоваться тому, до чего еще года четыре жить минимум, но она радуется. Радуется и Лань Сычжуй. А потом они и вовсе ходят друг рядом с другом, рук не расцепляя, потому что не могут иначе, потому что сложно иначе. И Цзинь Лин даже не кричит, когда Призрачный Генерал пытается с ними поговорить. А вот что она видит — вину. Бесконечную вину на мертвом лице за то, что было сотворено этими мертвыми руками, за смерть ее кровного отца. — Я не смогу вас простить, — честно говорит Цзинь Лин. — Никогда не смогу. — Не прощайте, — кланяется Призрачный Генерал. — Просто позвольте защищать вас. Это не уплатит мой долг, но… Он снова кланяется. И Цзинь Лин… позволяет. А еще она думает, что у Лань Сычжуя, наверное, никого больше не осталось. Да, у него есть Лань Ванцнзи, Вэй Усянь, Лань Цзинъи, но… это другое, совсем другое. По крови единственный его родич — лютый мертвец, последний из его клана, последний, в ком течет его кровь. А потом Цзинь Лин вспыхивает. Не последний. В их детях тоже будет кровь Сычжуя. Но до этого еще жить и жить. В какой-то момент в храме Цзинь Лин даже думает, что не доживет, что ее второй дядя всё же убьет ее. Она смотрит на то, как бесстыдны в своей любви Лань Ванцзи и Вэй Усянь… завидует им отчаянно, хочет, чтобы рядом был Лань Сычжуй, но его тут нет, так что… некому и в любви наспоследок даже признаться. А потом Вэй Усянь говорит: — Эй, а-Чэн, а три письма Цзинь Лин сразу после цзи ли пошлет или подождете до гуань ли Сычжуя?.. Дядя Цзян очень терпеливо вздыхает и говорит: — Подождем. А что? На свадьбе погулять хочешь?.. — Хочу, — честно говорит Вэй Усянь. — Если позовете, конечно. Он говорит так просто и уверенно, что верится — не закончится всё здесь и сейчас, выживут они, все они выживут. Цзинь Лин смотрит на Вэй Усяня, а потом говорит: — Спасибо. И простите. Тот теряется на миг, а потом улыбается, отмахивается, снова своему Лань Ванцзи что-то тихо говорит. А… а потом они почти все выживают. Цзинь Лин четырнадцать. Ей еще никто не доверит управление кланом. Дядя Цзян помогает и с этим, и с советом старейшин, и вообще, оказывается, вовремя размотанный Цзыдянь — страшная сила. Цзинь Лин начинает вникать в дела клана. Она боится слишком многого, а потому делает вид, что не боится никого и ничего, пытается слушать мудрых советов, карает казнокрадов, уменьшает помпезность встреч и церемоний, убеждается, что совет старейшин не натворит таких уж особых бед. А в пятнадцать после цзи лин сбегает учиться в Облачные Глубины. Ее там ждут. Она смотрит на Лань Сычжуя, который на пару с Лань Цзинъи штудирует книги по управлению людьми в библиотеке и спрашивает: — Цзинъи, а тебе-то зачем?.. — Во-первых, это всегда пригодится, — уверенно отвечает Лань Цзинъи. — Во-вторых, не думали же, что я вас двоих брошу и не помогу? В-третьих, вдруг ты передумаешь и заметишь, что тут еще один потрясающий молодой господин Лань есть? А, в-четвертых, вон за теми стеллажами можно целоваться. Он тычет пальцем куда-то за спину, и Цзинь Лин смеется, утаскивая за стеллажи Лань Сычжуя. — Я скучала, — говорит она. И понимает, что Лань Сычжуй ее в росте перегнал. Он обнимает ее тепло и говорит: — Я тоже. Но мне нужно слишком много узнать, чтобы быть достойным тебя. Прости, что не начал готовиться раньше. Цзинь Лин его прощает. А вот Вэй Усяня, который не позволяет им нормально нацеловаться, она простить не может!.. Вот совсем не может!.. Как и то, что он наперед знает все самые укромные места для поцелуев и постоянно их находит. Но это так, пустое. А пока у Цзинь Лин есть уверенность, что она достаточно упряма и сильна, чтобы стать сильной заклинательницей и главой клана Цзинь, чтобы рядом с ней шел ее избранник — Лань Сычжуй, а еще есть вера, что ее всегда поддержат два ее дяди.