Не оборачивайся

Задыхается. Внутри всё холодеет, ужас разливается, проникая в каждую его клеточку его тела. Кишки скрутились в тугой узел и застряли горьким комом, где-то в горле. Мышцы, ставшие стальными жгутами, рвались и соединялись вновь из-за внутреннего давления. Хотелось кричать… Кричать так сильно из-за этой безысходности, что просто до пятен перед глазами, но вместо криков по комнате эхом отдавались тихие всхлипы, а на покрасневших от слёз глаз, читался ужас. Размер зрачков стал сравним с отверстием в игле. Издать громкое дыхание, из-за собственных самовнушений, стало равносильно самоубийству. Страх открыть глаза. Никогда прежде это для него не было такой тяжестью. Хочется закрыть их, избавиться от этой тяжести, пролежать в мягкой темноте ещё немного, не возвращаться в реальность. Его выдаёт дико бьющееся сердце. Каждый удар отдаётся повторно в ушах и каждый раз он размышляет, – не громко ли это было? Не услышал ли кто? —Тох, успокойся. Всё путём, я рядом. Тебе воды принести? Железная хватка за волосы ослабилась благодаря этим трём заветным предложениям. Его персональный психолог с собственно-неустойчивой психикой, который для него стал спасательным кругом, за который Антон отчаянно хватался. Стресс потихоньку угасал прибывая снова, стоило ему вспомнить минувшие события и он снова сжимал клочья белых волос грозясь выдернуть их со скальпом. Делал жадные глотки воздуха будто ему плохо физически, а не психически. А как рука сходила с головы то сразу приземлилась на окровавленные осколки стекла от разбитых очков, устранением которых сейчас занимался Ромка. Вспомнив его предложение принести попить, Антон огромными усилиями поворачивает голову и едва заметно кивает, но Ромке и этого достаточно чтобы понять. Не проходит и минуты как в его руке оказывается прозрачный стакан наполовину полный прохладной водой, а в другой таблетка. Такие приступы паники и в некоторых случаях - галлюцинации, случались частенько. И постоянно всё заканчивалось одинаково. Он вешал на своего друга тощую, 68-ми килограммовую ношу, в виде себя. Почему Роме, у которого есть свои заботы, своя жизнь и проблемы, должен каждый вечер приходить к нему чтобы удостовериться всё-ли впорядке с его горе-другом, убирать осколки стекла, бинтовать его порезы, успокаивать, давать прописанные таблетки. Почему блять? Антон не хочет чтобы из-за него кто-то переживал. Антона бесит когда кто-то из-за него переживает. Но его благодарность Роме, не идёт в сравнение и с Марианской впадиной. Противоречивые чувства. Помнится в один день, напившись, терпению Пятифана настал конец и он всё высказал. И высказал громко. И не только высказал... Ему надоело быть няней для двадцати двух летнего мужчины, который видит в зеркалах каких-то монстров, а потом забивается в угол, скулит, плачет и у него таинственным образом появляются кровавые следы на одежде и порезы по всему телу, где одежда только не прикрывает. Панические атаки. Ладно бы это случалось редко, но это блять длиться ещё со средней школы. Сейчас же Рома не жалеет о том что наговорил в тот день. Тогда какого хрена он пришёл вчера? Зачем приплёлся сегодня? И Антон знает что увидит Пятифана и завтра. Петров нескончаемое количество раз благодарил его, обнимал, просил прощения за то что тому приходится ухаживать за ним. И Рома прощал, потому что раньше и сам был на его месте. Только в его случае всё не было настолько запущенно. У Пятифана бывали приступы агрессии из-за первой влюбленности, которая себя не оправдала. Зато оправдал Антон. Глотая таблетку Петрову становится противно от самого себя, от того в каком виде его каждый день встречает Пятифан –зашуганный, ревущий и иногда даже мёртвый. Всё повторяется, –подумал бы Антон если бы это было так. На этот раз он увидел не просто маячащую тень в углу или своё улыбающееся отражение в зеркале. Он увидел кое-что гораздо хуже. Стыд прилил табуном мурашек по телу, когда он сморгнул очередную партию слёз и вздрогнул когда его спина чуть прогнулась от обнимающих его рук. Антона шок был в шоке. И Рома тоже был в шоке, от себя. Происходи такое хотя бы лет десять назад с инициативы Антона, то Пятифан бы брезгливо оттолкнул его от себя и проматерился, но сейчас сам на это решился. Потому что Антону плохо. Потому что Антон поступил бы так же. Поступал так же. После того как его первая любовь так поступила с ним. После того как слухи о публичном признании, не стихали две недели. После того как самостоятельно излечил его от алкогольной зависимости. После того как помог оправится. Отпустить. Прийти в себя. И жить дальше. И он живёт. Благодаря нему, – Петрову Антону. Ни один не смеет нарушать желанную тишину, душевный покой за себя и за подле сидящего, которые не смеют отпускать из объятий друг друга. Но Рома беспокоится, хоть ему и не свойственно это чувство. А потому и спрашивает. —Расскажи, что случилось? –говорит он тоном, не принимающим давление или угрозу. Спрашивает без лишних ругательств, итак сломанного человека. Что бы помочь. Чтобы так же спасти, как он спас его. Парень в его объятиях невольно дрожит, так будто ему дали выбор, – сжечь себя заживо или утонуть в расщипляющей кислоте. Ему страшно такое рассказывать. А если Рома отвернётся от него? А если посчитает что он сумасшедший? А если уйдёт плюнув в след и громко хлопнув дверью? А если.. лекарство сейчас подействует? И этот кошмар станет реальностью? Если он сейчас увидит в углу комнаты свою сестрёнку, без нижней части тела, с торчащими наружу в крови, кишками, которые сжирают личинки бегающие повсюду? Если увидит свою однокласницу, которая нравилась ему когда-то, со смычком от скрипки торчащий в разрубленной почти полностью шее, голова которой висит на алых кусочках рвущейся кожи? А если он сам их убил, когда те по его просьбе, приезжали навестить его? Если он сейчас сам обнимает остывший ещё неделю назад труп, его любимого и понимающего человека? Со вспоротым животом и виднеющимися мозгами из-под сломанной черепной коробки с высохшей кровью и мухами летающими кругом? А если он сейчас целует не ошеломлённого Рому, а гниющий уже долгое время труп, изо рта которого ему в губы выползает червь своей противной кожей трущийся о его зубы? А если он отвечает и чувствует что язык Ромы противное насекомое, заползает к нему в рот? А если он валит разложившейся почти до основания тело под себя, от удара на пол которого сухие кости мертвеца хрустят, а иссохшие ткани кожи рвутся окончательно и тело разделяется надвое? Если он стягивает одежду и проходится по гнилым бокам не смущённого до паники в глазах, Ромы, а по вывалившимся почкам, которые от сухости скрутились подобно сухофруктам? Если он сейчас не целует губы и не проходится по рту Ромы до мокроты, а режет язык о стекло и хрустит им и вталкивает в рот несчастного покойного. Антон вопит как ненормальный. Глаза метаются везде где только позволяет орбита. Кричит без умолку, до момента когда из голосовых связок не выходят лишь хрипы. До момента когда смущённость Ромки не сменилась испугом и он не попытался звонить в скорую и всячески успокоить друга выползая из-под него. —Успокойся! Тише, чёрт возьми. Что случилось? Тоха! Я здесь я рядом всё хорошо успокойся! –шепчет ему Пятифан и Антон опять судорожно выдыхает, проводя взглядом по телу Ромы, а после и по всей комнате. Снова галлюцинации. Скорая уже в пути, будет лучше если он придёт в себя под присмотром врачей. Которым Рома нехотя его доверит и будет каждый день его навещать лёжа у палаты с утра до ночи. В дом стучат, а после и вовсе врываются люди в белых халатах и тёмно-синей форме с оранжевыми чемоданами в руках. И на лицах их читается ужас как только Петров поворачивается к ним. Они вскрикивают и выбегают за порог что-то набирая в мобильном.