Гроза

Валька топтался на широком крыльце у входа на терраску, стараясь не потревожить поросячий выводок пузатых кабачков и слушая ворчание бабы Даши. Он, в общем-то, не вникал, потому что суть всегда сводилась к одному — всё у него не так, и сам он не такой. Короче, бабка его недолюбливала. — Ну чё ты мнёсси, как неродной? Зашёл бы толком. А то укатишь в город, только и видали тебя! — Да мать просила побыстрее. Ей кастрюля большая нужна. Та, что вы с теть Лидой зимой на холодец брали. — И зачем же это она ей понадобилась-то? — бабка подпустила в голос яду, как всякий раз, когда речь заходила о матери. — А я знаю? — набычился Валька. — Компот, может, или огурцы солить. — Ох, лишь бы хлопот людя́м! — баба Даша, отложила алюминиевую ложку, которой отмеряла соль и сахар для своих засолок, и, нарочито кряхтя, поднялась из-за накрытого цветастой клеёнкой стола. — Пойдём уж. На чердаке она, в бане. Пока Валька лез по шаткой приставной лестнице, она привычно бухтела: — Шо ж ты тошший такой?! Ноги чисто цыплячьи. Вот не в нашу ты породу. Отец твой в пятнадцать уже мужик был, мешки с картохой тягал — будь здоров. А ты в мать свою, такая же глиста. Ни в тело, ни в дело. А, может, вообще нагулянный. В городе-то рази уследишь! Ругаться с бабкой было бесполезно. Валька раньше пробовал защищать мать, дерзил, но бабу Дашу было не перебрехать, да ещё и затрещину могла отвесить — рука-то у неё тяжёлая. Поэтому сердито молчал и старался пропускать её занозы мимо ушей. Чердак пах пылью, сухим деревом и прелой ватой старых матрасов, которые зачем-то хранились там, свёрнутые жирными колбасами. Из окошка на другой стороне падал тусклый свет, в котором толком ничего не было видно. — Справа гляди. Да баллоны мне не побей! И уж раз ты там, спусти мне пято́к, а то Ваську не допросисси. Васька приходился Вальке двоюродным, как и его сестра Аринка. Вот их, детей своей дочери Лиды, баба Даша любила, несмотря ни на что. У Васьки уже два привода за хулиганство, матюки через слово, зато вот он — свой, родная кровь. А Валька — чужак. Бабка так и не приняла его мать, хотя уже больше шестнадцати лет прошло. Отец с ней в городе познакомился, в больнице, куда его отвезли после аварии. Работала она там медсестрой, и так ему приглянулась своей серьёзностью, строгостью и детскими ямочками на щеках, что после выписки стал он все выходные в город мотаться. А потом и вовсе выкупил у наследников заброшенный дом на краю посёлка, да и привёз туда молодую жену, чем страшно разозлил свою мать. Она-то думала, он на соседской Нинке женится, с которой ещё в школе шуры-муры крутили. Тогда б и участки можно объединить. А он вон как. — Ну чё ты копаисси? Там сумка лежит полосатая, к ручке веревка привязана. Вот туды баллоны ложи́ по два и спускай. Я приму. Валька грузил банки и озирался. Чего только не было на этом чердаке! Рваная раскладушка, какие-то коробки, на вбитых в стропила гвоздях болтались на плечиках давно не ношенные пальто. Кому этот хлам нужен? Вот у них в доме всё по делу. В кладовке отец полочки сделал, там все банки и ящики по ранжиру и подписаны. В подполе тоже чистота. А что ненужное, мать раздаёт или вовсе выбрасывает. Говорит, зачем хранить, надо будет — новое купим. И за это бабка её тоже критиковала, мотовкой звала. — Там ещё где-то другая верёвка должна быть. Ты кастрюлю-то за ухо привяжи и спускай! А потом ручку из неё сделаешь, — командовала баба Даша снизу. Ох, любила она это дело! Только невестка не особо слушалась, всё норовила по-своему, по-городскому. Вот и попала в опалу. И Валька заодно. — Да я так спущу, — Валька спешил поскорее смотаться и с чердака, и от бабки. А то потом ещё заставит нести обратно эту веревку, с неё станется. — Сейчас дождь начнётся, а мне домой надо. — И то верно, вона как нахмарилось. А коль побьёшь, пускай мать с тобой разбирается — её ж имушшество. Кастрюля эта была огромная. Просто царица всех кастрюль! Досталась она им вместе с домом от прежних хозяев. Когда Валька был совсем мальцом, мать сажала его туда, чтоб не лез, куда не просят. А как стал постарше, они с друганом Лёшкой играли в ней в танкистов - залезали внутрь и отстреливались от врагов. Отец хохотал, что они как два курёнка в супе, но помог приделать пушку из обрезка пластиковой трубы. В двенадцать Валька возомнил себя крутым ударником и отбивал на этом перевернутом монстре, как ему казалось, не хуже Фила Коллинза. За этим занятием засекла его мать и настучала по заднице так, что лучшие барабанщики мира бы позавидовали. А теперь она приспособилась солить в ней капусту и огурцы, прежде чем разложить по банкам. До дома было чесать через весь посёлок. На велике-то быстро, но с кастрюлищей этой несподручно. До бабки Валька доехал на автобусе, а вот обратный путь не задался. Разболтанный ПАЗик, что и так ходил, как бог на душу положит, видно, где-то застрял. То ли сам заглох, то ли водила его. Время-то обеденное, да и жарища — мухи дохнут. Потоптавшись на остановке с четверть часа, Валька потащился пешком. Смысла переть по дороге он не видел, поэтому решил срезать задами, мимо кукурузного поля. Тем более, что туча уже наползала своим тяжёлым слоновьим брюхом, подминая под себя небесную синь. А ещё очень хотелось избежать встречи с Геркиной компашкой, что сейчас наверняка опять толклась на пятачке у магазина. Они и так проходу не давали, а уж в обнимку с кастрюлей этой мимо них точно не пройти. Сам-то Герка только смотрел исподлобья и цыкал через щербину в передних зубах, а вот пацаны его вечно цеплялись к Вальке по поводу и без. Двоюродный Васька тоже с ними тёрся, может, поэтому Вальку по-настоящему и не трогали. Уж чем он им так приглянулся, неясно, но шпыняли и за имя, и за худобу, и за то, что учился без троек и не лез к девчонкам. Совсем житья не стало, когда в восьмом математичка как-то похвалила его за толково решённую задачку, взяла и ляпнула перед всем классом: «Красуля ж ты моя!» И понеслось. Сколько ни отбрёхивался Валька, что имя его — вполне мужское, сколько ни называл примеров от художника Серова до писателя Пикуля, на пацанов никакого впечатления это не производило, до балды им писатели эти. Так и дразнили «Валей-Валентиной» или вовсе «Красулей». И самое ужасное, что как ни пытался Валька затереть в себе всё, что могло делать его похожим на девчонку, природа, как нарочно, одарила его тонкокостной фигурой, на которой ни в какую не желали нарастать мышцы, правильными чертами лица и крупными ярко-голубыми глазами. Да ещё и ресницы до бровей чернущие! Валька как-то с досады отстриг их материными маникюрными ножницами, да толку чуть! Отросли гуще прежнего. Валька вывернул из проулка на грунтовку, что огибала посёлок как раз тогда, когда из тучи громыхнуло. Тоненькие деревца по обочине пригнуло порывом ветра, сыпануло в глаза песком. А через минуту-другую в пыль упали первые капли. Возвращаться к остановке уже не имело смысла, и Валька припустил в надежде успеть до большого дождя. Из кустов прямо под ноги прыснула кудлатая собачонка, и, припадая на заднюю ногу, юркнула под покосившийся забор из серого от времени горбыля. Громоздкая кастрюля перевешивала, её толстое дно больно било по коленке. А уж когда ливануло, то не оставалось ничего, как ухватить её за ручки и нахлобучить на голову — а что такого? И нести удобнее, и какая-никакая защита. Потоки воды моментально размочили укатанную дорогу, ноги оскальзывались на глине. Кеды промокли, стали тяжеленными от налипшей грязи. Валька пару раз чудом удержал равновесие — не хватало только шмякнуться задницей в новых шортах! В небе сверкало и грохотало. Дождь безжалостно выбивал по металлу такую барабанную дробь, что можно было оглохнуть. Спину обдало холодом, голые ноги ожгло, и в траве заскакали белые горошины. В надвинувшейся темноте Вальке уже непонятно было, где он находится. Вроде бы и до дома не так далеко, да сил уж не осталось. За пеленой дождя с трудом разглядел очертания старой голубятни, давно запертой, но впору было уже просто привалиться к стене под козырьком и переждать — всё равно вымок до костей. Когда он влез под узкий навес, дверь распахнулась, и чья-то крепкая рука затянула Вальку внутрь. — Э, рыцарь! Ты ёбу дал с железякой на башке в грозу таскаться? — рявкнул хриплый голос. В сумраке Валька не сразу разглядел говорившего. Но когда глаза попривыкли, он с ужасом узнал самого Герку — грозу их посёлка. Что про него только ни болтали, но все соглашались в одном: с ним лучше не связываться. Максимум, что Валька слышал от него за всё время, это «отъеблись от мелюзги» и «вали отсюда», когда пацаны задирали его у магазина или возле школы. Язык прилип к нёбу — страшно представить, зачем его сюда затащили. Осмотревшись, Валька понял — кроме Герки больше никого не было. И чтобы не выдать поднимающийся к горлу страх, он дёрнул плечом и буркнул: — А чё такого? Тебе-то какое дело? — Мелкий, ты, что ли? — Герка тоже, наконец, опознал его. — Ты на физике своей чем щёлкал? Не слыхал, что в железо ёб... шибануть может. Сдохнуть захотел? Да поставь ты свой бак уже, не сбежит! Валька послушно опустил кастрюлю на пол и покрутил головой. Когда-то это была голубятня Геркиного брата, но тот уже давно жил в городе. Теперь здесь валялись какие-то доски, ржавый рулон сетки-рабицы, в углу стоял низкий топчан, покрытый облезлым дерматином. Вдоль стены выстроились чурбаки-спилы, в углу собралась приличная куча смятых коричневых бутылок. Наверх вела узкая лестница, упиравшаяся в люк. — Да не сс... Не боись. Грозу переждёшь и топай себе дальше, — Герка выглядел вполне миролюбиво. — Садись, чего стоять-то. Валька гордо проигнорировал предложение и держался поближе к двери. Но то ли в мокрой рубашке было холодно, то ли это Герка наводил такой ужас, и Валькины зубы сами собою принялись отстукивать одним им ведомый ритм. Попытка закусить губу не помогла. — Э, да ты закоковел весь! — Чего? — не понял Валька. — Ну, замёрз. Сними рубаху, на-ка, — Герка стащил через голову футболку. — Ты чего? — Валька снова мотнул головой. — Чудик. Рубашка у тебя мокрая. На вот сухое. Она чистая. — Да ну, не надо. — Не дури, говорю! — чуть прикрикнул Герка. — Сам снимешь, или? Что «или» Валька даже думать боялся. Неохотно выпутал пуговицы из узковатых петель и пристроил рубаху на край кастрюли. Герка накинул ему на голову свою майку. — В рукава залазь. Футболка, понятно, была велика раза в два. В Герке-то и росту под два метра, и плечи как коромысло. — Да сядь ты, не маячь. Слышь, как поливает. Надолго. Валька притулился на краешке топчана и уставился в усыпанный опилками пол. Герка сел с другого конца. Пошарил позади на полке и выцепил пачку сигарет. — Я покурю? — Валяй, — Валька пожал плечами. Они сидели молча, слушая, как шум дождя перебивают раскаты грома. Дырки от сучков светлели при вспышках молнии. — А ты, правда, что ль, в город валишь? — Герка откинулся к стенке и дымил в потолок. — Ага. В колледж поступил, — Валька старался, чтобы голос не дрожал. — Хорошее дело. И на кого ж там учат? — Ну, разное есть. После девятого можно на бухгалтера или на электромеханика, а я на медицинское приборостроение. — Ишь ты! Значит, сюда не вернёшься. Оно и правильно, — Герка выпустил ровное колечко дыма. — Я вот после армейки тоже в город подамся, к брату. Он свой сервис открывать хочет, а я ж кой-чего умею, два года у Степаныча в авторемонте. И мамку заберём. Может, свидимся в городе. Как думаешь? Валька пожал плечами, отчего безразмерная майка сползла набок. Он всё ещё офигевал, что вот так сидит и перебрасывается фразами с Геркой. С тем самым, кого опасались не только все пацаны в посёлке, но и многие взрослые мужики. Говорили, что одного, который что-то ляпнул про его мать, он чуть не забил до смерти, вовремя оттащили. — Ну, может. — Это правильно, что ты в город уедешь. Здесь тухляк. Ну, и меня ж не будет — осенью повестка придёт, а пацанва тебе проходу не даст. — Скажи, — Валька набрался храбрости, — чего они ко мне лезут? Что я им сделал? — Что сделал? — эхом отозвался Герка. — Да ничего. Ты себя в зеркале-то видал? — Ну, видел, — буркнул Валька, ожидая очередного подкола. — И чё? — И то. Тебе не приборы паять, а в кино сниматься. А у них ни кожи, ни рожи, что зад, что перёд. И вместо головы — во! — Герка постучал носком кроссовки о бок кастрюли. Та охотно отозвалась гулким бумсом. — А ты ж, типа, умный. В школе на доске почета! Сам понимаешь, таких не любят. Ну и Васька ваш, сучонок мелкий, подначивает. Хоть и родня. — Всё баба Даша, — вздохнул Валька, натягивая футболку на плечо. — Она мать ненавидит, и меня тоже. — Это кто ж тебе сказал-то? — Герка неспеша затушил окурок о подошву и бросил в стоящую на полу жестянку. Потом почесал подбородок, как бы решая, продолжать или нет. — Васька бесится, потому как она ему все уши прожужжала, какой Валёк умный, да чтоб пример с тебя брал. Что ты человеком станешь, а по нему нары плачут. Вон уже и в органах засветился! — Да ладно?! — Валька аж челюсть уронил. — Ты чё-то путаешь. Она мне за всю жизнь нормального слова не сказала. Не, фигня это. — Не хочешь — не верь. Твоё дело. Смысл мне врать? Валька задумался, отковыривая носком кеда грязь с подошвы. Откуда-то сверху брызнуло, и Герка крякнул, когда на него попали холодные капли. Он подвинулся ближе, но так, чтобы не касаться Валькиного бока. — Это откуда у тебя? — он ткнул в кривой шов на Валькиной коленке. — С велика упал, прошлым летом. Зашивали даже. Герка щекотно прочертил пальцем, повторяя линию шрама, а потом отдёрнул руку, словно от Вальки шибануло током. Спросил хрипло: — Больно было? — Не особо. Мать тогда уколола что-то. — Ты осторожней, давай. И это, если в городе кто прикопается, мне напиши. Я брату скажу, он разберётся. Валька скосил глаза — Герка сидел теперь, опершись локтями о широко расставленные бёдра, и смотрел в пол, голос его звучал глухо. — Ну или просто так напиши. Я тебе адрес части пришлю, если скажешь, куда. Ты в общаге жить будешь? — Не, у другой бабушки. Мать настояла. Там не близко, но зато дома. — И правильно. А то в общаге народ шебутной бывает. Мало ли, чего… Валька осмелел и уже без стеснения рассматривал мускулистые плечи, переходящие в жилистые предплечья. Мощную спину и коротко стриженный затылок. Трудно было поверить, что Герка старше всего-то на два с половиной года. Выглядел он как взрослый мужик. И не только выглядел. После того, как его отца, пьяного, засыпало в карьере, а брат уехал в город на заработки, Герка остался в семье за старшего. Мать его и раньше на пару с отцом могла прибухнуть, а уж тут пустилась во все тяжкие. Поначалу с горя, а потом и без повода. Работала-то в магазине, а там всякие крутятся — кому бутылку, а кому и подкатить. Говорили, что потому Герка и тёрся у магазина под вечер — мать караулил. Ну, а вокруг него пацаны — за компанию. — Слышь, а как тебя по-нормальному зовут. Ну, полное имя? Герман? — Не, — Герка ухмыльнулся. — Теперь Георгий. — Теперь? Не понял, а раньше по-другому, что ли? — Ага. Батя прикололся. Пока мать с нами дома нянчилась, сгонял в Стрешнево и записал меня Герасимом. Прикинь? А мог вообще Силантием или Трифоном, была у него и такая идея. — А почему Герасимом? — В честь деда своего, вроде он красный командир был. Ну и чтоб характер закалялся. Я, знаешь, когда драться научился? По-настоящему, до крови? Когда «Му-му» проходили. Батя тогда сказал: «Или выстоишь, и тогда тебе ни один хер… ну, в смысле никто страшен не будет, или сломаешься». — И ты выстоял? — Терпел, пока мог, но имя это душой ненавидел. А как батя помер, то сменил. Так что, выходит, сломался. А ты вот держишься. Молоток, хоть и мелкий. Да не дёргайся, я ж не в обиду. — Вроде поутих дождь-то? — Валька прислушался. — Да не, идёт ещё. Посиди пока. Герка крутил в пальцах новую сигарету, но не закуривал. — А дай мне тоже, — попросил Валька. — Обойдёшься. Ты не кури. Тебе не пойдёт. — Чего это?! — вспетушился Валька. — Сказал, не пойдёт, и всё! — сигарета переломилась от резкого щелчка. — Ладно, вроде и правда кончился. Ща гляну. Герка поднялся, шагнул к двери и выглянул наружу. — Ну так, мелкий сыплется. Нормально. О, гляди-ка! — Он поманил Вальку к себе. Тот подошёл и с опаской высунулся в проём. Над мокрым полем во всю ширину раскинулась радуга. Сочная по краям, она бледнела в вышине, теряясь в светлом после грозы небе. — Двойная, видишь? Во-он ниже тоже дуга, с того боку поярче, — Герка положил ему ладони на плечи, поворачивая в нужную сторону. — Ага. Красиво. Никогда целую не видел, только кусками. А тут вот. Вроде надо желание загадывать. — Ну, давай загадаем, раз такое дело. Валька залюбовался и пропустил момент, когда Герка придвинулся ближе и сунул нос в отросшие на макушке волосы. Это было так странно и неожиданно, что совершенно сбило с толку. — Вот говорю же, не кури. От тебя мёдом, что ли, пахнет. Или конфетами. А будет табачищем. Всё, топай, давай! Эх ты, Валёк-малёк, — Герка подтолкнул легонько в спину. Валька на автомате прошёл несколько шагов, потом оглянулся. Герка смотрел ему вслед с нечитаемым выражением. — Кастрюля! — спохватился Валька. — И футболка твоя. — Вали уже. Я зайду потом, адрес мне свой городской напишешь. И кастрюлю твою принесу. А сейчас уходи, ладно? — и было в Геркином голосе что-то такое, что заставило Вальку покраснеть. Он постоял ещё немного, не в силах отвести глаза, а потом развернулся и, оскальзываясь, побежал к дому.