В надорских сапогах

Кто-то кого-то звал, настойчиво и совсем рядом, и раскалывающейся от боли голове от этого звука было еще хуже. Герцог Рокэ Алва не стал открывать глаза – звали не его – в надежде, что сейчас станет тише, и можно будет переждать боль. Чьи-то руки легли на плечи и дернули, и с этим смириться было уже нельзя. Рокэ открыл глаза. “Кто вы такой, и что вы себе позволяете?” хотел спросить он, но “Кто вы” вырвалось странным писком, и он осекся. – Ричард! Как вы нас напугали! – нависающий над ним незнакомый крупный бородатый мужик в старомодном чёрном камзоле смотрел со смесью беспокойства, любви и раздражения, и это было возмутительно. Рокэ поднял руку, чтобы оттолкнуть нахала, и замер. Тонкое детское запястье переходило в детскую же руку, а багровый с черным колет, в сочетании с именем Ричард, превращал это в кошмар о Надоре. Рука упала обратно, от слабости, и Рокэ застыл, пытаясь понять, что с ним, и с ним ли. – Ричард, лежите, – мужик ласково провел рукой по его волосам и тут же опасливо оглянулся через плечо, – госпожа герцогиня расстроена вашим поведением. – Что… – удалось спросить все тем же высоким, тонким голосом. – Вы не помните? Вы полезли на башню и упали, – видимо, в его глазах отразилось непонимание, потому что мужик продолжил, – ну как о гибели герцога Эгмонта сообщили, вы и сбежали. Герцогиня велела запереть его комнаты, и вы решили взобраться по стене башни до окон. Только плющ не выдержал… Рокэ прошептал “Благодарю вас” и закрыл глаза. Боль в голове не отступила, но он отодвинул ее в сторону, чтобы оценить полученные сведения. Восстание Эгмонта в 392, он сам убил мятежного герцога на дуэли в 393, чтобы Надор не достался Манрикам и Колиньярам. Титул и земли перешли наследнику, Ричарду Окделлу. Которому в тот момент было двенадцать лет. Допустим, Ричард полез на башню и упал – но почему он, Рокэ, видит об этом сон? И сон ли это? Он пошевелил рукой, сжал в кулак – тело слушалось, но в нем не чувствовалось ни привычной силы, ни знакомых ощущений. Даже голова болела иначе – не виски, как при мигрени, а затылок. Как будто его ударили сзади… или мальчишка упал с башни. Рокэ попытался вспомнить, в какой момент он еще был собой – после восстания Эгмонта. Война, взятие Гельбе, передышка, день Святого Фабиана, выходка с оруженосцем… Ричард Окделл, этот самый мальчик, только подросший за пять лет. Гноящаяся рана на руке, покушения, проигранное кольцо… Снова война. Барсовы Очи, тело Адгемара, Эпинэ, возвращение в Олларию… Октавианская ночь… Яд. Яд в вине, идиотская попытка отравить, вспышка гнева и обиды – и дальше ничего. Нужно заснуть. Если по пробуждении кошмар не исчезнет – что ж, у него будет возможность исправить многое. Теперь, зная о планах Кагеты, можно успеть защитить Варасту, прижать или устранить Авнира. Только бы его оруженосец не попал в его тело. Страшно подумать, что он может натворить за пять лет – уж точно не победу в Гельбе… – Ричард, вы меня огорчили, – высокий женский голос вытащил его из дремы, и герцог попытался встать, чтобы приветствовать даму. Не получилось даже сесть – головокружение, слабость, непослушное тело… Сильные руки все еще сидящего рядом подхватили за плечи и уложили обратно. – Лежите, тан, лекарь велел отдыхать неделю, – мужик – как его зовут? Не Эйвон Ларак, того Рокэ помнил, встал и поклонился, – герцогиня. – Капитан Рут, благодарю вас, а теперь оставьте нас, – все тот же холодный голос. Мирабелла Окделл – теперь Рокэ ее узнал. В сером траурном платье, с вдовьей прической. – Эрэа, – поздоровался он, поморщившись от звука своего голоса, – прошу простить мою невежливость. – Вам следует просить прощения, Ричард, и не только за невежливость. Как вы посмели ослушаться меня! – Герцогиня Окделл смотрела на него сверху вниз. Ее молчание становилось все тяжелее, и Рокэ догадался, что от него – то есть Ричарда – ожидают извинений. Извиняться герцог Алва не любил, тем более, что редко жалел о своих решениях. Извиняться же за чужую глупость – ну не ему же пришла в голову дурная идея лезть на башню, не умея этого – не хотелось. Губы герцогини поджимались все сильнее, и Рокэ пытался угадать, что же она сделает с собственным ребенком и наследником. Стоило порадоваться, что он не в своем теле – Рокэ не сомневался, что убийце ее мужа не выйти из стен замка живым, даже не будь он ранен и беззащитен. – Вы продолжаете меня огорчать и упорствовать. Ваше поведение недостойно наследника великого рода и сына Эгмонта. Вы будете сидеть на хлебе и воде, пока не раскаетесь, и будете замаливать грехи перед Создателем, как только ваше здоровье это позволит, – герцогиня развернулась, прошелестев серыми юбками, и вышла из комнаты. Стоило ей уйти, капитан прокрался обратно и помог раздеться. Поняв, что кошмар не спешит рассеиваться, Рокэ огляделся. Серые каменные стены, старомодная тяжелая мебель. Кровать узкая, без балдахина. Грубое льняное белье, волчьи шкуры поверх одеяла, пустой камин. Понятно, почему оруженосец так косился на обстановку в его особняке на улице Мимоз… А ведь восстание только закончилось, и до сих пор Надор не платил повышенные налоги. Странно, почему все в таком запустении. Надо будет разобраться… Утро принесло с собой щебет – пожилая служанка вошла в комнату без стука, пожелала ему доброго утра и без всяких церемоний откинула его одеяла. На его возмущенное: “Сударыня!” и попытку прикрыться, она лишь шлепнула его по руке, вырвала таки одеяла и велела не дурить – мол, старая Нэн его с младенчества обихаживает, и раз пока тан не здоров и не может сам вставать, то она поможет и умыться, и все остальное. Шипя от боли и слабости, Рокэ встал на чистом упрямстве, велел служанке выйти и дошел до ночной вазы. Обратно в кровать он рухнул уже без сил, покрытый испариной от усилия, и вынужденно позволил Нэн обтереть лицо и руки влажной тканью. Цокая языком и умиляясь тому, как он повзрослел – ах, видел бы ваш отец герцог, горе то какое! – она унесла таз для умывания и сказала, что завтрак принесут сразу после утренней службы. На завтрак ему принесли краюху еще теплого хлеба и воды. Видимо, герцогиня не шутила. Хлеб был мягким, хоть и из темной муки, и Рокэ, с трудом пережевывая корочку – голова все еще болела, и движения челюстей больно отдавались за ушами – вспомнил, что хотел разобраться в делах герцогства. Надор никогда не был богат и всегда уступал Придде и Ноймаринен, но ведь эти земли располагались южнее и Гаунау, и Дриксен, в герцогстве были какие-то шахты, строевой лес, и лес на уголь, торговые пути через три границы. Не зря же Манрик хотел подгрести под себя окрестные земли. Эгмонт, пусть его в Закате кошки дерут, как-то ухитрился вооружить два полка. Леворукий бы побрал старого Эпинэ с его любовью к Алисе! Надо же было так все изгадить… Время тянулось, заняться было решительно нечем, и от скуки Рокэ думал о вопросах, которые надо будет задать, как только он сможет вставать. Голова болела, о шадди или вине нельзя было и мечтать. В конце концов ему удалось задремать. – Дикон! – его снова разбудили. На этот раз – худая сероглазая девочка в простом сером платье. – Эрэа, – Рокэ попытался определить возраст. У Ричарда было три сестры, это наверное одна из них… Девочка прыснула: – Какая я тебе эрэа, Дикон? Я Айри, – а потом скинула домашние туфли и запрыгнула на кровать. – Матушка сильно злится, – поделилась она, – нам тоже досталось. Дейдре за то, что плакала, а Эдит – потому что она спрашивала про пони, которого папа обещал. Рокэ заметил мокрые ресницы. – А вам? То есть, тебе? – невозможность встать бесила. Необходимость разбираться с тремя сестрами, лишенными по его милости отца, а теперь еще и старшего брата добавляла проблем. Хуже всего было то, что он не знал, оказался ли его бестолковый оруженосец в его теле, и невозможность связаться с Салиной, Савиньяками, Дораком. Будь он в окружении верных людей, он попробовал бы узнать – отправил гонцов, попробовал встать или хотя бы велел Хуану читать бумаги вслух. Но утренняя попытка подняться ясно показала, что Ричард сильно расшибся. – Ты же знаешь матушку, – отговорилась Айри, – а еще в замок должны прийти солдаты. Вот уже завтра придут, наверное. Матушка жгла письма в папином кабинете, а потом вышла и начала ругаться. На всех. Солдаты… Да, конечно, мятежнику же не положено оружие. Кто там был назначен? Память подводила. Приглядеть за ними? Разве что сидя, и с помощью. – Попроси завтра капитана Рута зайти ко мне утром, – Рокэ решил, что попробует присмотреть за солдатами, даже если его будут носить, – а граф Ларак в замке? Как старший родственник, именно Ларак становился опекуном Окделлов до совершеннолетия Ричарда. – Дядя Эйвон? Нет, он же болеет, – Айри вздохнула и легла рядом, прижимаясь к его плечу. – Тебе не больно? – уточнила она. – Нет, Айри, – Рокэ постарался не шевелиться. Девочка пришла к брату, напомнил он себе. Двенадцатилетнему брату. У них убит отец, а мать горюет, злится и готовится встретить вражеских солдат. То, что герцогиня всем сердцем поддерживала дело “Великого Эгмонта”, добавляет горечи поражения к личной потере… Вечером ему принесли еще одну краюху хлеба с водой, и он старательно прожевал свой скудный ужин. Если его не начнут кормить, выздоровление затянется – да и после того как голова перестанет болеть, ему будут нужны силы. Сколько он будет находиться в теле Окделла, неизвестно – но это тело было слабым и неумелым. Наутро его разбудил капитан Рут, но не успел Рокэ попросить, чтобы тот отнес его к воротам, как вошедшая герцогиня Окделл велела капитану исполнять свои обязанности. Рокэ, то есть Ричард, удостоился еще одного холодного взгляда. – Если вы в состоянии проявлять любопытство и желаете встретить врагов, которые будут грабить ваш замок, радуясь смерти вашего отца, то вы в состоянии молить Создателя о прощении, – отдав приказание, герцогиня удалилась. Нэн и еще одна служанка помогли ему одеться и, поддерживая под руки, отвели в домовую часовню. Холодное каменное помещение домовой эсператистской – ну кто бы сомневался – церкви не оживляло ничего. Несколько свечей, Эсператия, скамеечка, ряд лавок. Рокэ опустили на одну из них, и он застыл, тяжело переводя дыхание – голова кружилась и болела так же сильно, как и в первый день. – Тан Ричард, – с укоризной произнес священник, – сейчас не время проявлять упорство и злонравие. Покайтесь и примиритесь с матерью – ей довольно горя. – Долг герцога Окделла, – с усилием сказал Рокэ, – мой долг – встретить людей короля и защищать моих людей от превышения полномочий. – Вам двенадцать лет, тан, – священник покачал головой, – кого и как вы можете защитить? Вот вы вырастете, наберетесь сил, и тогда отомстите… А пока оставляю вас, чтобы вы подумали о своем долге – как сына и как наследника. Создателю угодно смирение, а гордыня ведет в Закат. Священник ушел, заперев дверь, и Рокэ лег на узкую лавку – так голова болела меньше, и принялся ждать. Выпустили его под вечер, когда он уже окончательно замерз. По замку передвигались солдаты в черно-белой знакомой форме, служанки были заплаканы, а слуги носили выражение подавленной ярости. На месте капитана королевских войск он бы велел солдатам ходить по двое, и не брать ни воды, ни вина, ни пищи из рук надорцев. Его почти принесли в гербовый зал, где на стенах виднелись проплешины на местах, где раньше висели флаги или оружие. За огромным столом при свете всего двух канделябров сидела герцогиня, Айри и еще две девочки, помладше. Его посадили по правую руку от герцогини, напротив старшей сестры. – Надор будет выплачивать тройной налог, – прошипела Мирабелла, – из замка забрали не только оружие, но и часть кухонных запасов. Мы должны кормить расквартированный гарнизон вместе с полковником Шроссе, и короля не волнует, будете ли вы, Ричард, голодать. Нам придется рассчитать слуг. – Едва ли король намерен уморить семью Окделлов голодом, – Рокэ старался говорить спокойно и размеренно, чтобы к нему – двенадцатилетнему – прислушались, – Если осенью урожай окажется недостаточным, я напишу с просьбой о снисхождении. – Кому вы напишете, Ричард? Оллару? Навозникам? – Я напишу герцогу Алве, – насколько Рокэ помнил себя шестилетней давности, он не оставил бы подобное письмо без ответа. – Как вы смеете упоминать это имя за столом вашего отца? – герцогиня встала, отбрасывая стул. – Герцог Алва не воюет с женщинами и детьми. Пощечина обожгла лицо, голова зашлась от боли, Рокэ попытался вдохнуть – и не смог. Кажется, он упал – или просто потерял сознание. Пришел в себя он в знакомой комнате. Рядом сидела Нэн и причитала. Увидев, что он очнулся, она помогла ему напиться какого-то травяного отвара. Дышать можно было, хоть и с трудом, и Рокэ запоздало вспомнил про надорскую болезнь. То, что Ричард сумел дожить до Лаик, казалось чудом – а ему придется найти способ продержаться, пока этот кошмар не кончится – или до поездки в Лаик. Рокэ знал, что проклят, как последний потомок Борраска, осудивший Ринальди. Но ведь Ричард тоже был последний в роду, если считать мужчин – могло ли быть так, что проклятие касалось и его? Ринальди проклял не только Эридани, но и всех его сообщников… Будет ли он предан своей кровью? Что, если их связало проклятье, и поэтому Рокэ сейчас лежит в его теле… Что ж, его самого спас Леворукий – давно, на Винной. Он не помнил, как и кто залечил его раны, как он сумел доползти до дома маршала Савиньяка. Мог ли кто-то тогда видеть сон – кошмар – про покушение? Вопросов было все больше, а ответов не поступало. Спустя неделю болезни Рокэ пересилил себя и принёс извинения герцогине Окделл – возможность выйти из спальни и получать что-то кроме хлеба была необходима для выживания Ричарда. В то, что герцогиня пожалеет сына, Рокэ не верил – покрасневшие глаза Айрис, Дейдри и Эдит, тайком навещавших его, и рассказы о строгих постах и воздержании, бывших обычными в Надоре, говорили о многом. Рокэ видел герцогиню несколько раз, и даже однажды нес на руках, когда та подвернула ногу. Мирабелла всегда была строгой и неприступной, и он искренне сочувствовал Эгмонту. Не все крепости берутся прямым штурмом, и ложное отступление – всего лишь военная хитрость. У него будет время подобрать другой подход к Мирабелле. *** Заключение окончилось и сменилось обязательными уроками. Фехтование было необходимо – Рокэ помнил финты и приемы, легко читал намерения капитана Рута, но не мог ничего противопоставить. Не хватало силы, скорости, выносливости, мышечной памяти. И Рокэ, сжав зубы и детскую шпагу, отрабатывал финты и уколы. Остальные предметы… гальтарский Рокэ знал не хуже отца Маттео, и даже когда-то читал Эсператию в попытках найти спрятанные святым Адрианом тайны. Но на уроках требовалось читать жития святых, писать о них, и это было скучно и пустой тратой времени. К сожалению, отвертеться от уроков не удалось. Науки и землеописание преподавались отвратительно. Рокэ и в детстве предпочитал сбегать от менторов, а сейчас и вовсе не видел в повторении смысла. Книг в библиотеке было мало – то ли солдаты вывезли все неблагонадёжное, то ли Окделлы не пополняли библиотеку. Хуже уроков были только обязательные молитвы. И еда. Морисского ореха в Надоре не было, ещё здесь не было морепродуктов, оливок, привычных южному вкусу специй и фруктов. Летом на столе были ягоды, к осени появились грибы, яблоки, груши, сливы и другие северные фрукты. Но по утрам на завтрак подавали кашу, совершенно не похожую ни на одно кэналлийское блюдо. Столовое серебро потемнело, словно вместе с гибелью герцога замок лишился жизни. Молитвы, сожаления, ненависть к победителям были постоянной приправой к еде. Впрочем, это все ещё было лучше блюда козлиных глаз по-бакрански. Спустя месяц пребывания в замке Рокэ освоился настолько, что стащил из погреба несколько бутылок отвратительного каданского вина, и сбежал с ними в нежилую часть замка. То ли вино было настолько плохо, то ли тело Ричарда его не принимало – но Рокэ не сумел закончить даже первую бутылку. Промучившись похмельем на следующее утро, он с тоской подумал, что в Закате наверняка приятнее. С сёстрами Ричарда Рокэ виделся за столом – уроки у девочек проходили отдельно. И только редкие верховые прогулки с Айрис позволяли им общаться. Местная неказистая порода, к которой принадлежал памятный дурно выезженный короткохвостый конь давно нуждалась в улучшении. Баловник, тот самый конь, только еще совсем молодой и почти не объезженный, был не лучшим и не худшим представителем в герцогских конюшнях. Рокэ отчаянно скучал по Моро – хотелось бы верить, что Ричард в его теле не испортит и не погубит жеребца. Но возможность прижаться к тёплой шее, зарыться лицом в шелковистую гриву, пусть и не ту, помогала держаться. В конце концов, выезжать коней он умел, а искренняя привязанность короткохвостого была лучше сдержанного неодобрения герцогини. Полковник Шроссе смотрел на занятия Рокэ с неодобрением – но, привыкнув к тому, что герцог встает рано и то бегает вокруг замка, то упражняется с камнями и бревнами, перестал подозревать его в том, что он что-то выкинет. Хуже было с едой – если бы не старая Нэн, потихоньку велевшая кухарке оставлять для подростка хлеба, сыра и молока, Рокэ пришлось бы еще тяжелее. Каждый месяц замок постился в честь того или иного святого, а за малейшую провинность его отправляли спать без ужина, а то и на ночное бдение в церкви. Спать можно было и там, и Рокэ спал, решив, что эсператистские святые едва ли связаны с проклятием. Новости из столицы и других регионов доходили до Надора редко и с опозданием. Солдаты не снисходили до вопросов мальчишки, полковник Шроссе не считал нужным отвечать на вопросы наследника мятежника, герцогиня не желала и слышать проклятое имя Алва. Единственным взрослым, иногда отвечающим наследнику, оказался Эйвон Ларак, наконец оправившийся от своей болезни, спасшей его от Ренквахи, позора и статуса мятежника. Когда граф с графиней Ларак приехали в Надор, у Рокэ был уже список вопросов. Про Рокэ Алву граф не слышал ничего, кроме полученной тем за победу над мятежниками награды и должности первого маршала, да и это удалось выяснить, только сообщив о желании мести. Кровную месть одобрил и отец Маттео, и герцогиня. Рокэ кривился, обсуждая планы о мести самому себе, но этот обман давал возможность дополнительно упражняться в фехтовании и верховой езде. Разобраться с финансовыми делами герцогства тоже не получалось – и герцогиня, и граф считали, что Ричарду рано интересоваться делами герцогства. Что до поездок по землям, их не разрешали под предлогом слабого здоровья. Три ближайшие деревни, окрестные леса за исключением участка, где жила лесничиха, которую герцогиня то ли ненавидела, то ли боялась, скалы, окружающие замок, древние кабаньи морды на вершине – вот и все доступные герцогу территории. Этого было так мало по сравнению с громадным замком Алвасете и городом у его подножия, по сравнению с морем, куда юный Рокэ выходил и сам, и с братом, и с рыбаками, и с Альмейдой… Друзей у Ричарда не было – герцогиня запрещала общаться с простолюдинами, да и оставшиеся в замке после смерти герцога слуги были либо совсем молодыми, либо пожилыми. Дворяне избегали любого общения с семьей, способного поставить под сомнение их верность короне и благонадежность. Даже Карлионы, родственники герцогини, отделывались редкими письмами. С визитами приезжал лишь Ларак, каждый раз оставаясь на несколько недель. К зиме Рокэ уже ждал его визитов с нетерпением, и мирился с рассказами о великой потерянной Талигойе, принце Альдо и друге семьи Августе Штанцлере. Ничего нового он не услышал. Несмотря на поражение восстания, погубившего и Эгмонта, и Мориса Эр-При с тремя сыновьями, Мирабелла Окделл верила в восстановление династии Раканов, Святого Алана и ставшего после смерти не менее святым Эгмонта. Рокэ знал, что потомки Бланш бастарды Эктора Придда, но молчал. Спорить с герцогиней было бессмысленно, а подставлять тело Ричарда под наказание голодом или ночными бдениями в часовне не хотелось. После сбора урожая выяснилось, что голод жителям замка не грозит, хотя еда была все еще по-северному пресной. Мрачная дождливая осень сменилась серой зимой, и Рокэ тосковал по солнцу, по морю, по соленому ветру. Немного утешало только знание, что Кэналлоа живет, что в его герцогстве все в порядке, да память о прошедших годах и отсутствии бедствий, обещание, что весной зацветут гранаты, что виноградники и поля, люди и кони, море и корабли не исчезли – это он, Рокэ, временно потерял себя и свои земли. Что он него нужно было проклятию, и проклятию ли вообще, или это цена Леворукого за спасение на Винной, Рокэ не знал. Оставалось играть теми картами, что были на руках. Играть, не зная с кем, и какова ставка – как когда-то он играл на гитаре со смертью, разбивая руки в кровь, и выиграл жизнь себе – и смерть Карлосу. Рокэ надеялся, что настоящий Ричард жив, пусть и не в своем теле. Возможно, он вернется в себя, когда Рокэ сумеет вырваться из Надора? Возможно… Другого слова, другой надежды у Рокэ не было. К тринадцатилетию Ричарда Рокэ перестал ждать, что кошмар закончится. Его тренировки продолжались, он выжимал из доставшегося ему тела все возможное, к радости капитана Рута. Дриксенская школа фехтования, которую знал капитан, была неплоха, но Рокэ была ближе кэналлийская. Эсператизм надорцев не позволял тренировать левую руку – даже привычный кинжал в пару к шпаге вызывал неодобрение. Что-то можно было тренировать тайком, то у себя в комнате, то уезжая на Баловнике подальше, пока не подтягивалась охрана или слуги. Только у тела Ричарда не выходило повторить то, что Рокэ помнил – не хватало то ли гибкости, то ли изящества. Нескладный худой подросток с русыми встрепанными волосами, за которые его постоянно ругала Мирабелла и серыми глазами, глазами Эгмонта, которого он видел в зеркалах, научился выносливости, помнил финты и уходы, но не мог повторить то, что казалось простым и элементарным самому Рокэ. Он бился об эту неловкость, но даже натренировав силу и ловкость, все еще был медленнее, чем хотел. Это бесило, раздражало, злило. Возможно, когда Ричард окончательно вырастет, его крепкое и мощное сложение компенсирует силой недостаток стремительности. Хуже всего было слушать издевательские замечания полковника Шроссе – старый ветеран любил смотреть на тренировки и не отказывал себе в удовольствии посмеяться всякий раз, когда Рокэ считал, что успеет провести сложную комбинацию – и не успевал. Разумеется, Рокэ мог бы победить капитана Рута – а возможно, и самого Шроссе. Чего он не мог – это победить себя и чужое тело. Ему пришлось признать, что он не сможет применить полностью свое знание, когда он сначала потянул запястье, а в другой раз порвал икроножную мышцу слишком резким рывком. Последняя травма вывела его из строя почти на месяц. Пару раз его укладывала в постель простуда, но надорская болезнь его больше не беспокоила, в отличие от Айрис. Ей не стоило волноваться, любое сильное проявление чувств могло вызвать приступ. Рокэ научился замечать ранние признаки волнения и отвлекать ее вопросами, предложением съездить на прогулку в горы или ближайшую деревню. С менторами общего языка так и не нашлось, и им приходилось сносить всю язвительность, которую Рокэ не мог позволить себе с герцогиней, сестрами Ричарда или священником. Игра на лютне, положенная дворянину, была единственным предметом, не вызывавшим нареканий, кроме фехтования. В очередной приезд граф Ларак был чем-то очень взволнован, но не проронил ни слова за общим столом. После ужина, стоило взрослым удалиться, Рокэ вернулся в свою спальню, распахнул окно и внимательно осмотрел стены. Пару кинжалов он принес из оружейной давно – Ричард учился чистить и точить оружие. Пистолетов и мушкетов в замке не оставили по приказу короля, но в оружейной стояли древние доспехи, мечи и арбалеты. Все это было в таком же запущенном состоянии, как и весь замок, но пару арбалетов Рокэ привел в относительный порядок и смазал, и нашел к ним пару десятков болтов. Сейчас же, если он был готов рискнуть, был шанс подслушать разговор герцогини и графа. Рокэ взял кинжалы, стащил тесноватый камзол, оставшись в рубашке, и перелез через подоконник. Он добрался до покоев графа, всего один раз чуть не сорвавшись вниз. Кинжалы были надежнее плюща, но старая кладка выщербливалась. Зацепился за прочные лианы, вонзил один из кинжалов поглубже в щель между камнями, и замер. – Наш друг пишет, что кардинал ведет охоту на Людей Чести. И в армии очередные чистки, убирают неблагонадёжных, – голос Ларака дрожал от негодования. – А в неблагонадёжных записывают уроженцев Надора? – Мирабелла говорила с привычности злостью, – Значит, мне нужно готовиться к возвращению в герцогство мужчин, которым нечем кормить семьи. – Южане из Эпинэ тоже под подозрением, – Ларак вздохнул, – наш друг говорит, что это нам на руку – Мараны в Эпинэ не смогут успокоить недовольных. – Эпинэ прокормит и Маранов, и солдат, Эйвон. В Надоре лишние руки сложнее пристроить к делу, а губернатор не заботится ни о чем, кроме сбора налогов. – Ричарду пора знакомиться с землями, – Ларак замялся, – наследника нужно показать людям. – Ричард слишком молод, – Мирабелла взяла паузу, и Рокэ представил себе ее поджатые губы, – и совершенно не слушается. После убийства отца его как подменили – вы бы слышали, что он говорил! Предлагал писать Алве и просить о снисхождении! И это сын Эгмонта! – Он же тогда сильно расшибся и был нездоров. Смерть отца, падение с башни… Будьте милосердна, кузина, – Ларак помялся, – Ричард ведь все понял, и собирается отомстить за Эгмонта? – Ему хорошо даётся фехтование, по словам капитана Рута, – в голосе не гордость, скорее снисхождение, – но сможет ли он победить кэналлийского убийцу? – Герцог Алва очень сильный боец, а мальчик еще так молод, и он единственная надежда Севера… – Лучше он выполнит свой долг и погибнет, как Святой Алан, чем подчинится потомку узурпатора! – Герцогиня была непреклонна. Руки начали дрожать, и Рокэ поспешил вернуться к себе в комнату. Перестановки в армии, увольнение неугодных… Первый раз Дорак провел волну перестановок после Малетты, когда Рокэ пристрелил Карлиона… Генерала стоило убить, чтобы спасти фок Варзов, но если бы не статус Кэналлоа и титул соберано, нарушение субординации с рук бы не сошло. Затем было восстание Карла Борна, унесшее жизнь маршала Арно. Впрочем, то дело прошлое, и даже если Малетта и была одной из причин Борна и Ренквахи, сейчас о разлитом молоке плакать поздно. А вот если есть возможность вмешаться, чтобы уволенные из армии ветераны не присоединились к новому восстанию еще через несколько лет… Манрики все еще нацелены на Надор, а Колиньяры на Эпинэ. Если договориться с Лараком, граф может помочь. Надо будет напомнить ему, что он, а не Мирабелла Окделл, является официальным опекуном Ричарда и девочек. Его сын служит у Штанцлера, это тоже можно и нужно использовать… На следующий день Рокэ попросил Ларака о приватной аудиенции. – Господин граф, я хотел бы продолжить дело моего отца, – зачем лгать, если правду поймут так, как удобно? – Да, Ричард, конечно. Ты наследник великого Эгмонта. Если бы мое здоровье позволило мне идти в бой рядом с ним… – Ларак почти прослезился, и эта слепая преданность внушала бы уважение, если бы не то, что Эгмонт погубил и себя, и пошедших за ним людей. – Я рад, что вы остались живы, и можете рассказать мне об управлении герцогством, – прервал Рокэ монолог старого – хотя ему только пятьдесят лет, герцог Алваро в эти годы воевал и держал королевство в кулаке – графа. – Управлять? Но вы так молоды, и ваша матушка… – Герцогиня горюет, но я надеюсь, что вы, как опекун, найдете возможность познакомить меня с графством. В шестнадцать лет мне придется уехать в Лаик, после меня ждут три года службы кому-то из Людей Чести вдали от Надора. Наследник Эгмонта Окделла должен быть достоин своего высокого рода, он должен знать свои земли, и как их лучше защитить, – Рокэ оставил несколько аргументов про запас, но и этих хватило. – Эгмонт бы гордился тобой! – Ларак утер выступившие слезы. Эгмонт был отличным капитаном и неплохим полковником. Генерала он получил, уже выходя в отставку, и пусть переход через Ренкваху нельзя было предусмотреть, сам Рокэ считал, что справился бы лучше. Когда-то давно, в Торке, они вместе сражались против Дриксен. Как старик Эпинэ втянул его в восстание, о чем грезил молодой еще герцог, отправляясь на войну? Неужели верил, что помощь Гаунау и Дриксен будет бескорыстной, что те не откусят кусок Надора? Или же воцарение династии Раканов стоило любой цены? Впрочем, с такой женой, как Мирабелла, он мог пойти на что угодно. На дуэли Эгмонт был спокоен и молчалив. Уравнявшая их линия закончилась первым же ударом, и все тайны Эгмонт унес в могилу… Вырвавшись в первую поездку за пределы ближайших трех деревень, Рокэ с наслаждением втягивал весенний воздух. Даже лошади месили неизменную грязь подтаявшего снега с удовольствием, а яркое синее небо обещало, что скоро покажутся травы и первоцветы. Рокэ бы запел – но родные кэналлийские песни петь было нельзя, алатские ему было не положено знать, а надорские он выучил на уроках музыки, но не полюбил. Герцогиня Окделл не одобряла веселья, и вне уроков музыка дозволялась в виде исключения. Рокэ развлекал сестер Ричарда, да и слуги иногда пели тихонько, чтобы герцогиня не услышала. Сейчас же, с графом Лараком и отрядом слуг, петь было можно, но все еще не то, что хотелось. Свобода опьяняла не хуже вина. Уж точно лучше сидра. Первый же городок встретил графа и герцога странно. Привыкший к Кэналлоа, встречавшей соберано цветами, вином, песнями Рокэ не мог понять мрачной настороженности людей. Разумеется, их разместили в приличном доме кого-то из местной знати, а не в трактире, но радости не было. Дело было не в бедности – в Кэналлоа радость не зависела от размера дома, а белой краски и цветов хватало и для старых хибар, и для дворцов. За ужином разговор зашел о том, ради чего Рокэ напросился в поездку. Потерявшие кормильцев во время восстания семьи не видели и пенсионов – военные, сгинувшие в Ренквахе, оставили семьи без дохода, а вернувшиеся мятежники боялись поднять голову. Земли Ларака управлялись всегда неплохо, поэтому Манрик и хотел прибрать к рукам Надор, чтобы навести в остальном герцогстве порядок. Рокэ спрашивал старого графа по дороге, какие у него управляющие, что они могут посоветовать, но поддерживать хорошо налаженное хозяйство было проще, чем обустраивать запущенное. Дворяне обсуждали проблемы неохотно. Соглашались, что многие семьи потеряли мужчин, и что многие мужчины вернулись из армии и сидят без дела. Королевские солдаты, патрулирующие дороги, следили за тем, чтобы разбойники не чувствовали себя как дома. Положение ребенка не позволяло Рокэ задавать вопросов, но слушал он внимательно. Слушал, подливал вина и сидра, снова слушал. Солдат не любили, но и к герцогу относились с опаской. Оказаться записанным то ли в еретики, то ли в мятежники только из-за места рождения, бояться гнева короля и кардинала, знать, что приезжие купцы будут покупать товары дешевле, а продавать дороже – все это вынуждало людей замереть и ждать. Ждать, пока подрастет новый герцог – и восстановит положение герцогства. Или ввяжется в еще одно восстание и погубит свои земли и людей. Почти все дворяне Надора – Рокслеи, Карлионы, Килеаны, Тристрамы, Феншо – все они потеряли в Ренквахе близких, все должны были теперь доказать Олларам и Дораку свою преданность. Дворянам предлагалось служить, а вот простому люду, особенно тем, кого выгнали из армии, деваться особо было некуда. В северном земледелии и животноводстве Рокэ не понимал ничего. Строевой лес можно было бы сплавлять по Данару, но военные заказы нужно было сперва добыть. Шахты были истощены полкруга назад, на поиск и разработку новых требовались средства. Рокэ мог бы спросить своих людей в Кэналлоа, найти советников, инженеров, управляющих – но Ричард Окделл не мог почти ничего. Вернувшись из поездки в совсем не таком радужном настроении, как уезжал, Рокэ смотрел на листы с большим числом вопросов. Его беспокоило то, что он не мог понять Дорака – зачем тот прогонял северян и эпинцев из армии? Хорошо обученные ветераны, не имеющие возможности служить честно, либо шли в разбойники, либо в наемники, либо становились ядром будущего мятежа. Герцог Окделл, даже будь у него свободные средства, не имел права содержать гарнизон, как не имели такого права дворяне провинции. Внутренняя Эпинэ была готова полыхнуть к 399 году, наместничество Маранов вместе с налоговым бременем привели крайне благополучную провинцию к беде. Надор не испытывал жгучей ненависти к чужому губернатору, но и начальное его положение было хуже, чем в Эпинэ, а за следующие пять лет из завязей бедности и безнадежности могли созреть отвратительные плоды… Рокэ тренировал руку – при должной сноровке он мог подделать свой собственный почерк, но ведь на любое письмо последует ответ, а он сам, в своем теле, не поддержит игру… Да и гонца ему не найти. Подметные письма от неизвестного отправителя были еще более дурацкой затеей, годящейся юному Ричарду, но не Рокэ. *** К осени Рокэ, побывавший еще в нескольких городах провинции, сформулировал для себя цели. Нужно было искать новые шахты, открывать мануфактуры по переработке шерсти с надорских овец, и пытаться получить контракт на поставку корабельного леса. Лен, стекло, мрамор – все это было возможно, но пусть этим занимается настоящий Окделл. Когда Рокэ выплатит долг и вернется к своей жизни. Для всех этих начинаний требовались суммы, совершенно неподъемные для надорского бюджета, если смотреть на состояние замка, одежду герцогинь и еду на герцогском столе. Герцогиня говорила, что Надор не мог позволить себе поддерживать замок в хорошем состоянии, и старое здание год за годом, десятилетие за десятилетием приходило в упадок, особенно там, где зимой не топили. В постели здесь клали нагретые в камине камни, что отгоняли холод, но не сырость, укрывались подбитыми мехом плащами поверх одеял, носили уродливые ночные колпаки… Надорскую зиму Рокэ ненавидел. Он не понимал, куда уходят деньги – если Ларака удалось уговорить на беседу с его управляющим, герцогиня Окделл не собиралась посвящать малолетнего сына в расходные книги. Рокэ очень не хватало Хуана и слуг. Драться он предпочитал сам, для всего остального были слуги и доверенные люди. Ричарда в Надоре любили, но ни капитан Рут, ни Нэн, ни Дэйзи, его молочная сестра, не могли помочь с финансовыми делами. Графиня Аурелия Ларак говорила лишь о еде и рукоделии, Реджинальд не делился секретами казначейства, да и был довольно мелкой пташкой, Эйвон Ларак утверждал, что его кузену просто не везло. Когда Рокэ составил смету и представил свой план Лараку, то в ответ услышал сомнения. – Ричард, но вдруг новых шахт не найдут? – Это маловероятно, ведь за последний круг новые месторождения находили и в Придде, и в Гаунау, и в Дриксен. И потом, граф, в таком случае мы потеряем не так много денег – только то, что возьмут горнопроходчики за экспедицию. Зато если они найдут выход железных руд, меди, полудрагоценных камней, то у людей будет кусок хлеба, а у Надора – будущее. – Вы будете платить тройной налог с этих предприятий, и кормить Олларов, – заметила герцогиня. – Оллары едва ли заметят разницу, моя герцогиня, – не согласился Рокэ, – а хорошо управляемая провинция отвадит желающих прибрать неиспользуемые богатства к рукам. – Используемые богатства привлекут еще больше желающих, – не согласилась Мирабелла, – вам лучше не подавать повода к тому, чтобы вас заметили, Ричард, пока вы не достигли совершеннолетия. – За девять лет до совершеннолетия многие семьи могут и не дожить. Или уехать из Надора в другие провинции, где больше работы. Вы желаете, чтобы я продолжил дело Эгмонта – но позволить Надору обеднеть и обезлюдеть будет оскорблением его памяти. – Как вы смеете упрекать меня – меня! – в том, что я не ценю его память? – Мирабелла вскочила на ноги, и Рокэ еле удержался от гримасы. – Ни в коем случае, эрэа, прошу простить мне неловкость высказывания, – Рокэ тоже вскочил и склонил голову, ожидая либо взрыва, либо затишья. – Вы проявляете зрелость, не свойственную вашему возрасту, – отец Маттео присутствовал по просьбе герцогини, и довольно часто выступал посредником и примирителем. – Мне пришлось рано повзрослеть, – согласился Рокэ, – но если враги Талигойи хотят разорить Надор, мой долг не допустить этого. Герцогиня поджала губы и согласилась на поиск руды. Переглянувшись с графом, герцогиня пообещала найти достаточно средств для оплаты экспедиции к весне. О контрактах на поставку строевого леса Мирабелла и Ларак написали Штанцлеру, и Рокэ было интересно, что придумает “друг семьи”. Рокэ запомнил и взгляд, которым обменялись Мираббела и Эйвон, и то, что сумма на экспедицию нашлась. У Мирабеллы Окделл были свои тайны… Надору нужны были союзники, желательно не враги Талига. Сам Рокэ считал, что и так сделал более чем достаточно, сначала позволив Эгмонту умереть на дуэли, так что герб не разбили, после – взяв сына Эгмонта в оруженосцы. Дурной мальчишка то учился и подавал надежды, то творил одну глупость за другой, и верил Штанцлеру, королеве и любым сказкам… А затем решил отравить, и даже после прошедшего года – интересно, можно ли говорить о прошедшем времени, если ты сам в прошлом? – его брала злость. Впрочем, то молоко еще не разлито… Но Надору нужны союзники. Из Людей Чести не запятнаны в мятеже были Придды, но именно поэтому от них можно не ждать помощи. Вальтер еле открестился от Борна после казни зятя, и будет юлить и не даст ответа, или передумает после. Джастин… Мысль о том, что Джастин жив, что можно попытаться его спасти, жгла. Только как? Сбежать? Ребенок не пересечет Талиг, не удержит Джастина от поездки домой, не защитит от пули. Рокэ сам пытался не пустить друга домой, и потерпел поражение. Отправить письмо? Но кто ему поверит, и как использует? Против Надора играли Манрики и Колиньяры, Дорак, которой хотел заменить мятежный род другим, верным династии, и Штанцлер, успешно притворяющийся лучшим другом. Разумеется, военных контрактов на поставку леса у кансилльера организовать не получилось. А Диего Салина был секундантом Алвы на дуэли с Эгмонтом, и писать ему было немыслимо. Кто же сыграет за Надор? Валмон мог бы, но сильный Надор ему не нужен – хотя умелых управляющих он нашел бы легко. Впрочем, пока у него самого под боком Мараны и недовольство в Эпинэ, ему не до Надора. Савиньяки после убийства отца не помогут тем, кто повторил попытку Борна. Ноймаринены не простят мятежа, Бергмарк – союза с Дриксен. Агарис еще держит Альдо с принцессой Матильдой, но скоро выгонит их в Алат… А ведь Окделлы родственники не только Савиньякам и самому Рокэ через Раймонду Карлион, но и Альберту Мекчеи! Герцогиня Мирабелла выслушала Рокэ с удивлением, но не перебивая. – Я рада, что ваши менторы хорошо вас обучают, сын мой, – кивнула она, – вы потомок древнейшего рода, и не должны ни в чем уступать навозникам. – Благодарю вас, но сейчас спасение Надора лежит в ваших руках, – Рокэ поклонился, – если вы сочтете возможным написать принцессе Матильде или герцогу Алатскому… – Возможно, вы правы, хоть в роду Карлионов и не гордятся поступками Раймонды. Но Окделлы не унизятся просьбой о деньгах. – Если Надор изыщет средства на наем специалистов, то уже через два, три года деньги будут – алатский хрусталь прекрасен, но белая глина Надора могла бы идти на стекло. Алатские шали ткутся из шерсти алатских овец, возможно, несколько людей сумеют устроить мануфактуры для создания сукна не хуже манриковского, – Рокэ следил за лицом герцогини, – Альберт Алатский ценит богатство выше чести – возможно, ему покажется приемлемой оплатой доля в прибылях? – Вы меня удивляете, Ричард, – Мирабелла смотрела с удивлением и неприязнью, – для наследника Святого Алана и Эгмонта вы слишком много думаете о земном. – Долг сюзерена защищать своих вассалов, долг Человека Чести – не посрамить память предков, а долг вассала – быть достойным своего короля. Надор должен стать сильным, таким сильным, чтобы ни один навозник не посмел ему угрожать, и достойным настоящего короля, – произнести всю эту тираду, достойную Дидериха, с серьезным лицом было сложно. Увы, долг требовал жертв. Рокэ предпочел бы кого-нибудь убить, но простого решения не существовало – именно смерть Эгмонта и привела к тому, что Надор остался без хозяина. А Окделлы дорого обходились герцогам Алва уже четыреста лет. Не все – Ричард Горик, Джеральд Окделл и еще ряд Повелителей Скал верно служили Олларам, хотя о кровной вражде с родом Алва не забывали и они. Мысли о кровной вражде вели к мыслям о проклятии, о Леворуком, и снова о Надоре, где он должен был играть роль наследника. – Вы поняли ваше призвание, – Мирабелла встала, – и будете верно служить династии Раканов. Выбранный вами способ необычен, но… – Но враги этого не ожидают, и мы сможем их обмануть, – Рокэ мечтал о кэналлийском вине, гитаре и теплоте своего особняка в Олларии, если не покоев в Алвасете. Ради возвращения он был готов стать союзником Мирабеллы и Надора и притворяться, что верит в возрождение Талигойи. Самое смешное, что, за исключением Талигойи, его слова не были обманом. Долг вассала, долг сюзерена, долг наследника… Долг лежал на нем то броней, защищая от соблазна, то удавкой на шее. *** К четырнадцати годам тело Ричарда вытянулось, и Рокэ осторожно усилил тренировки, нащупывая новые пределы телу Ричарда. Навещая деревни, он по кэналлийской привычке выходил и на кулачные бои, и на бои на палках и на шестах, главное, чтобы герцогиня не узнала о простонародных развлечениях. После двух лет утренних тренировок он мог даже метать бревно – хотя так и не понял, почему эти состязания были так любимы надорцами. В Кэналлоа состязались в стрельбе, драке на ножах, пении и танцах, дразнили быков и объезжали диких лошадей. В Агирнэ в ходу были состязания обученных морисков, поединки на саблях и охота на львов. В Надоре все еще использовали самострелы и арбалеты для охоты, а на деревенских праздниках кидали бревна, метали и носили здоровенные булыжники и перетягивали канат. Рокэ помнил, что в Торке Эгмонт мог померяться силами с Катершванцами и другими бергерами – и теперь, познакомившись с традициями герцогства, понимал, что должен научиться и этому. Знакомство с местными традициями ему пригодилось – Ференц Михеи, присланный Альбертом Алатским, выбрал Грауф для суконной мануфактуры, а Эдвард Сэц-Грауф, вредный старик лет семидесяти, отказался участвовать в “глупости этого молокососа”. Рокэ, ожидавший подобного по рассказам Ларака, лишь усмехнулся: – Вы, сударь, наверняка назвали бы молокососом и герцога Эгмонта. – А и назвал бы! – старика не смущало ни бессильное возмущение графа Ларака, ни охрана герцога, ни сам юный герцог Окделл, – Вот дед его был силен – и не стеснялся уважить древние традиции. Не то, что Эгмонт – как женился, так в Надоре то молитва, то пост. Пфе! Старик напомнил барона Катершванца, да так, что Рокэ почти спросил, не в родстве ли почтенный Сэц-Грауф с Ульрихом-Бертольдом. – Что ж, земля ваша, ваше право отказать. Раз уж мы приехали к вам, примете нас на пару дней? Буду счастлив увидеть традиции своими глазами. Рокэ, Ларак и свита остановились в “Старом кабане”, и Рокэ потратил два часа, убеждая Эйвона, что еще не все потеряно. На следующий день Сэц-Грауф пригласил их на празднество, собрав мужиков с окрестных деревень. Рокэ сидел рядом с хозяином, держа в руке кубок с неизменным сидром, когда объявили состязания по толканию бревна. – Позволите поучаствовать? – осведомился он. – Пфе! На ногу себе бревно не урони, молокосос, – согласился старик, и прихлопнул рукой по бедру от веселья. Выиграть Рокэ и не пытался, но, несмотря на юность и худобу, был где-то в середине. Передохнув и выпив сидра с лепешками и сыром, что ему принесла милая подавальщица из трактира, Рокэ присоединился к переноске булыжников, метанию камня, а затем и перетягиванию каната. К вечеру он едва мог стоять на ногах, но умудрился еще раз поразить старика хозяина – тем, что съел, дорвавшись, все мясо со своей части стола. Расчувствовавшись, Сэц-Грауф согласился дать земли на пять лет, и не мешать мануфактуре. Вернувшись в свою комнату в трактире, Рокэ только успел вымыться в лохани, как в незапертую дверь проскользнула подавальщица. Задвинув засов, она с улыбкой спросила, не согреть ли герцогу постель. Рокэ, у которого не было женщины уже два года, не стал отказываться. Отвыкнув от юношеской горячности, он едва не испортил все дело – но молитвы Создателю, затверженные под руководством отца Маттео, совершили желаемое чудо. Вторым чудом было то, что Рокэ обратил внимание на шорох за дверью под утро, и успел дотянуться до шпаги, прежде чем намеревающийся мстить за поруганную честь сестры молодчик сорвал засов, вломился в комнату и попытался ударить своего герцога прихваченной дубинкой. Девица визжала, молодчик каялся, граф Ларак краснел и призывал все того же Создателя. Только Сэц-Грауф был счастлив, заметил, что Ричард – истинный Окделл, и пригласил заезжать в гости почаще. Решив вопрос с мануфактурами, Рокэ и Ларак вернулись в Надор. – Вы опозорили и себя, и весь род, Ричард, – герцогиня Мирабелла перебирала четки и говорила тоном, которого Рокэ не слышал уже несколько месяцев, – Вы поддались искушению Леворукого и пошли на поводу у смертного тела, забыв о своей душе! – Герцогиня, – Рокэ попытался успокоить женщину. – Не смейте! Не смейте оправдываться! Вас учили молитвам, вы читали жития святых, вы знаете, что вы – последняя надежда Талигойи! А вы развлекались с крестьянами и обесчестили девушку! Вы недостойны своего имени. Рокэ мог бы заметить, что девушка не была невинна, и что Эсперадоры, особенно Адриан, менявший любовниц как перчатки, не считают целомудрие обязательным. Но его так возмутило, что всему роду Окделлов приписали святость, от Алана, чье имя за два года навязло в зубах, до Эгмонта, который совершенно не чурался женских прелестей и не раз заглядывал и в торские бордели, и к веселым вдовушкам вместе с товарищами. – Сомневаюсь, что герцог Эгмонт Окделл согласился бы с вами, герцогиня, – процедил он, и впервые увидел, как Мирабелла отдернула голову, как от удара, прижала руку с четками ко рту и почти выбежала из комнаты. Когда в его комнату пришел отец Маттео и велел провести неделю на хлебе и воде, с ночными бдениями на каждый третий день, Рокэ даже не стал спорить. Он спросил Нэн о том, что вызвало такую реакцию герцогини, и после ее неохотного рассказа пообещал себе воздерживаться от дальнейших приключений до Лаик. *** Дворяне привыкли к его и Ларака регулярным визитам, а открытые шахты и мануфактуры дали хлеб и ветеранам, и их женам и матерям. Рокэ легко нашел общий язык с присланными Альбертом людьми – “выучив” алатский. Алатские песни, алатские обычаи – пусть управляющие не были витязями, как его побратим, но заветы Балинта они помнили лучше Альберта. Скрипки не могли заменить гитару – но были лучше лютни. Надор все еще платил тройной налог и отдавал Алату часть прибылей, и все еще был беден даже по сравнению с соседями, но весна 396 года пахла надеждой. В Олларии уже цвели каштаны, в Надоре под деревьями еще лежал снег. Тем радостнее было видеть пробивавшуюся сквозь него зелень и первоцветы. После чудовищных зим с метелями, запиравшими обитателей замка внутри на недели, весна, северное лето с его цветами и яркая осень казались праздником. Пожалуй, никогда еще Рокэ так не ценил смену сезонов – в Торке зима, прекращавшая войну, была временем отдыха и отпусков, в Кэналлоа зима давала возможность отдохнуть от палящего солнца, а в Надоре… В Надоре оставалось играть на лютне, пить тизаны и подогретый сидр, и думать. Время бежало мимо бешеным мориском – столько дел было в провинции, и необходимость не только объяснять каждый шаг и уговаривать Ларака с герцогиней, но и продолжать “обучение” наукам съедала и время, и силы. В то же время, приближался год отъезда в Лаик, и момент, когда Рокэ в теле Ричарда Окделла посмотрит в собственные глаза. То, что оруженосец не попал в его тело, Рокэ понял, когда известия о победах герцога Алва достигли Надора. Он мог не беспокоиться за Кэналлоа и Моро, но все еще беспокоился за себя – и сестер Ричарда. Прямолинейная Айрис, смешливая Дейдри, застенчивая Эдит – трем молодым доритам следовало носить яркие платья, сверкать драгоценностями, танцевать, смеяться, радоваться жизни. Вместо этого они носили скучные серые и черные платья, учили эсператисткие молитвы, и видели яркие цвета лишь в корзинках с рукоделием. Рокэ научил их ездить верхом, помог подобрать и выездить послушных лошадей, вывозил на пикники и деревенские праздники, когда получалось – и понимал, что о их будущем придется заботиться ему. Сам он мечтал о возвращении, предвкушал пиры и лучшее вино, гранатовые рощи и виноградники, купание в море, цветы и белые скалы Алвасете. Сестры Ричарда после его отъезда в Лаик оставались под надзором Мирабеллы, слегка смягчившейся, когда провинция начала возрождаться, но все еще верующей истово и бескомпромиссно. Пусть Надор оживал, но девочек нужно было спасать от серости, моли и Великой Талигойи, приближавшейся с каждой новой мануфактурой. Впрочем, мануфактуры грозили не только Талигойей – на Рокэ и Ларака покушались дважды. В первый раз Рокэ распознал знакомый вкус в вине – и успел выплюнуть отраву. Повезло, что Ларак в тот день мучился желудком и пил только отвар какой-то местной травы. Рокэ вылил вино, потребовал объяснений от трактирщика, но тот не мог сказать, какой именно слуга принес бутылки из погреба. Второй раз на их небольшой отряд напали разбойники, а королевские патрули были слишком далеко. Увидев, как падает с седла, получив пулю, охранник, Рокэ спрыгнул с Баловника на телегу и, прикрывась за тюками с шерстью, снял двух самых наглых нападающих выстрелами из арбалетов. Еще пятеро подлетело к телеге, оставшейся почти без защиты – двое оставшихся солдат прикрывали графа Ларака от нападения троих, а Ференц Михеи с подручным были спешены и отстали. Раздавшийся выстрел, оставивший графской охране двух из трех бандитов, был знаком, что кто-то из алатов жив и отличный стрелок. Впрочем, Рокэ стоило рассчитывать на себя. Он убил ближайшего уколом в горло, откатился обратно между тюками, пропуская выстрелы, метнул кинжал в бородача, подобравшегося с другого борта. Телега остановилась – либо кто-то был на козлах, либо лошадям перегородили дорогу. Резкий свист подозвал Баловника, и Рокэ прыгнул в седло прямо с телеги, почти лег на круп, пропуская тесак разбойника над собой, и вогнал шпагу ему в живот. Оставалось двое, один из них поднимал пистолет, и Рокэ не успевал. Поднять коня на дыбы – подставиться под удар шпаги и потерять коня. Упав на шею, он дал команду Баловнику, и тот отбил задом, отбросив кобылу и спешив того, кто пытался подойти сзади. Выстрел прошел совсем рядом, обжег плечо – но Рокэ ударил снизу вверх, в подмышку. Еще один выстрел позади – охранники Ларака справились со своими и добили последнего нападающего. Последнего ли? Рокэ глянул на козлы – возница лежал то ли мертвый, то ли оглушенный, а оставшийся разбойник удирал в лес карьером. Был бы пистолет, Рокэ мог бы подстрелить коня, но арбалеты остались на телеге, да их и не перезарядишь на ходу. Десять мертвых злодеев, двое или трое убитых среди охраны, непонятно что с алатами, сколько-то раненых. Подбежавший Ференц и хромающий подручный ахнули, увидев трупы. Граф Ларак что-то выговаривал капитану охраны, пока солдаты осматривали придорожные кусты, из-за которых выскочили бандиты. – Господин герцог, – алат протягул флягу, и Рокэ отпил, вздрогнул, и сделал еще глоток тюрегвизе, – перевязать бы. – Что? – не понял Рокэ. – Плечо вам перевязать бы, – повторил Ференц, и Рокэ вспомнил, что его обожгло выстрелом. Плечо действительно надо было промыть и перевязать, пусть пуля едва его задела. Но заражение в дороге подхватить было бы лишним. – Благодарю вас. Не жаль тюрегвизе? – Балинт не велел ничего жалеть тем, кто славно дрался, а вы не хуже витязя дрались, – не смущаясь, ответил алат. – Ну если не хуже витязя, – рассмеялся Рокэ, садясь на телегу и снимая камзол и рубашку, – тогда не жалейте. – Лошадки то добрые, – заметил Ференц, с которым они с Рокэ перешли на ты по Балинтову завету, после совместной битвы. – И лошади хорошие, и упряжь новая, и одежда добротная, – согласился капитан охраны. – Не похожи эти люди на тех, кто подался в леса от лихой доли. Скорее, на наемников, – Ференц посмотрел на Ларака, который все еще не мог прийти в себя после волнений. – Пожалуй, охрану стоит усилить – и завести псов. А еще я бы посоветовал избегать трактиров, где так легко отравить вино, – Рокэ дождался понимающего кивка алатского управляющего. Первый разговор о помолвках сестер Ричарда герцогиня Мирабелла отвергла сходу. Второй, о необходимости скрепить браком союзы с нужными родами, выслушала молча. На третий призналась, что Айрис помолвлена с Альдо Раканом. Союз с ним не принес бы Айрис ничего, кроме изгнания, но спорить было бы бесполезно. С другой стороны, помолвка старшей дочери покойного герцога убережет ее от наследников Манриков или Колиньяров. Убитый им в будущем на дуэли Ричарда Эстебан был единственным сыном, но желающих наложить лапу на поднимающийся Надор хватало не только у медведей. Рокэ предложил помолвку Дейдри с Приддами – Джастином или Валентином. Сам он жениться не собирался ни в каком теле, да и до совершеннолетия Ричарда было еще слишком долго. Когда-то он думал отдать Айрис за сына Валмона, но, узнав ее получше, искренне хотел ей счастья. Представить Айрис на месте графини Идалии он не мог. Сыновья Ноймаринена были ненамного моложе его – настоящего, наследник Салины был помолвлен с Гизеллой Ноймаринен. Оставшийся в живых Робер Эпинэ был изгнанником вместе с Альдо, у герцога Фиеско не было ни сыновей, ни власти, для союза с Алатом Надор был недостаточно богат. Впрочем, если Альберт признает внука беспутной Матильды, и если Альдо откажется от претензий на трон Талига… Память показывала разоренные варастийские деревни, искалеченных мужчин, сожженные поля и трупы. Альдо проще было убить. Сыновья герцога Придда были единственными равными герцогиням Окделл по положению. Мирабелла должна была согласиться – и согласилась. Положение Приддов было шатким – пусть они не были замешаны ни в восстании Борна, ни в восстании Эгмонта, никто не сомневался, что они преданы лишь себе. Бесконечные родственники, бесконечно длинные имена… Но Юстиниан утверждал, что Вальтер колеблется, и собирался служить посредником. Пусть на время визита о Великой Талигойе не будет и речи, что увидит Вальтер Придд в предложении о помолвке – возможность упрочить свое положение, связав второго сына со второй сестрой герцога развивающейся провинции, возможность найти союзника против Манриков и Колиньяров, или же символ того, что Людям Чести не по пути с Лучшими Людьми? Во время следующей верховой прогулки Рокэ спросил Айрис, что она хотела бы, и поразился тому, как по-взрослому звучал ее ответ. – Ты же знаешь, что матушка не одобряет ни балов, ни платьев, ни развлечений. В Олларию нам нельзя, а в Надор матушка никого не приглашает. А если и пригласят, то без приданого помолвки захочет только кто-то из вассалов побогаче. – Мне очень жаль, Айри. Я постараюсь что-нибудь придумать, – Рокэ действительно собирался помочь девушкам – как только он вернется в свое тело, то сможет достать фрейлинские патенты. Конечно, при дворе девушкам придется нелегко – но наряды, драгоценности и всякие мелочи можно купить, он не обеднеет. Рокэ мысленно рассмеялся, представив лицо Хуана, которому соберано Кэналлоа приказывает позаботиться о сестрах Окделл. – Давай лучше ты после Лаик будешь верно служить своему эру, станешь рыцарем и нас заберешь? – Айрис вздохнула. – Приложу все усилия, чтобы забрать вас, как только смогу, – пообещал Рокэ. Дейдри на его вопрос лишь хихикнула – ее занимал вопрос, насколько красив будущий жених, и будет ли он ухаживать так же красиво, как в каком-то рыцарском романе. Несколько растерянный после описания лент, платьев, тканей и вышивок, которые “непременно заставят его полюбить”, Рокэ решил купить хорошего кружева в следующей поездке. Мирабелла не разрешит ярких цветов, но дорогое кружево не испортит скромности, и покажет Приддам, что Окделлы герцоги, а не церковные мыши. К визиту Приддов Надор готовился долго. Слуги выметали и проветривали комнаты, чинили крыши и пристройки, набивали свежей соломой тюфяки, вытряхивали одеяла, чистили камины. Раскладывалась по сундукам трава, призванная отпугнуть моль. Нанятые на время дополнительные люди носились по замку, въезжали подводы с припасами. Герцогиня Мирабелла не желала ударить в грязь лицом, и ради визита отринула часть траурных эсператистских ограничений, разрешив дочерям цветные шали и ленты. Украшенный цветами, замок оживал, и Рокэ с изумлением поймал себя на мысли, что он очень рад. И даже почти счастлив. Три прожитых в Надоре, в чужом теле, года – и он чувствует замок пусть не родным, но знакомым и… дорогим. Столько сил было вложено в провинцию, в отношения с Лараками и Мирабеллой, столько знакомств – и деловых, и почти дружеских – завязано… Рокэ знал расположение коридоров и башен, знал, на что способны кони и кого из псов лучше держать подальше от кухонь. Ни разу, с самого раннего детства, он не проводил столько времени на одном месте – его молодость прошла и в Кэналлоа, и на Марикьяре, и в Багряных Землях, и у Савиньяков… Он не был готов к тому, что Надор, дикий, гордый, холодный край займет место в его сердце. – Я распоряжусь, чтобы приготовили герцогскую шпагу, цепь и перстень, Ричард, – герцогиня сжала руки, и Рокэ в который раз пожалел не старую еще женщину, заживо хоронящую себя в склепе памяти. – Герцог Придд узнает мое лицо, и едва ли сочтет неуважением, если я выйду к нему без герцогских регалий, – Рокэ и сам не хотел надевать на себя вещей Эгмонта, – С учетом моего возраста, я не могу претендовать на равенство. – Вы правы, Ричард, – согласилась Мирабелла, и, поджав губы, добавила, – Я горжусь вами. Эгмонт гордился бы вами… Рокэ поклонился, чтобы не видеть неожиданных слез, и чтобы не выдать своих чувств. Противостояние с Мирабеллой, гнев, злость, непонимание сменились сотрудничеством и сочувствием. Служить памяти Эгмонта, поддерживая его земли и людей герцогине оказалось сложнее и проще, чем держать многолетний траур. Жизнь приносит надежду среди горя, как трава со временем прорастает сквозь камни, если ей позволить. У Арлетты Савиньяк были сыновья, друзья и басни. У Мирабеллы Окделл были молитвы, провинция и дочери. Вальтер Придд, старый Спрут, помог герцогине Ангелике выйти из кареты. Джастин и Валентин ловко спрыгнули со своих коней, и Рокэ кивнул конюшим, чтобы они приняли лошадей и карету. Герцогиня Мирабелла и Рокэ приветствовали гостей от имени Надора, стоящие рядом Аурелия, Реджинальд и Эйвон Лараки поздоровались с гостями, и процессия прошла в главный зал, убранный цветами. На отчищенном столовом серебре лежали легкие закуски, стояло торское и каданское вино, тинта и неизменный сидр. Пока слуги заносили в подготовленные покои сундуки и коробки, Рокэ кидал взгляды на Джастина. Такой же молодой и веселый граф Васспард, каким Рокэ запомнил его, Джастин сверкал фиалковыми глазами, что-то рассказывал Валентину, почти такому же серьезному и молчаливому, каким Рокэ видел его в Олларии. Айрис, Эдит и Дейдри старались вести себя прилично и соблюдать все строгости этикета, особенно на глазах у герцогини Мирабеллы, но Рокэ видел, как Айрис хочется что-то сказать, как Дейдри сдерживает смех, а на ее щеке видна ямочка, как Эдит смущается и прячется за Айрис. Младших детей Придды оставили в Васспарде – то ли не желая подвергать тяготам дороги, то ли оберегая запасных наследников. Мирабелла и Лараки согласились не упоминать Талигойю и Раканов во время визита – разумнее было сначала породниться, а потом уже рассчитывать на помощь в дальнейшем, не говоря уже о том, что сейчас Вальтер не поддержал бы идею очередного провального восстания, даже если бы хотел воцарения Альдо. Но потомок Эктора Придда не мог не знать о родственнике – а Придде в составе Талига ничто не угрожало, кроме соперничества с Лучшими Людьми. Среди развлечений обязательна была охота. Огнестрельного оружия в замке не было, но у гостей и Ларака были мушкеты и пистолеты, сам Рокэ взял один из арбалетов. Когда-то он ходил и на черного льва в Багряных Землях с шадами, и на медведя с Балинтом Карои в Алате. В теле Ричарда он трижды ходил на надорскую охоту во время поездок по герцогству. Дворяне из окрестных земель были приглашены на охоту, как и алатские дворяне, и Ференц Михеи. Герцогиня Мирабелла не одобряла подобных развлечений, но согласилась, что Ричард как хозяин замка должен сопровождать гостей. Рокэ надеялся на лося – нагулявшего на летних травах мясо молодого быка можно было бы подать к столу, а рога повесить на место одной из проплешин в главном зале. Загонщики выгнали псов, Вальтер, Джастин и Валентин выехали в сторону долины, сопровождаемые дворянами, алатами и слугами. Серый мориск, подаренный Джастину взамен застреленного Алвой в Торке коня, пытался вырваться вперед, два роскошных линарца Вальтера и Валентина шли рядом. Короткохвостый Баловник, несмотря на отсутствие породы, держался очень неплохо и слушался хозяина, да и был привычен и к лесным тропинкам, и к горным каменистым осыпям. Вдалеке послышались крики и лай – цепь загонщиков подняла зверя. Первым выскочил олень, был ранен выстрелом Вальтера, промчался мимо – слуги догонят и добьют. А вот и лось, обещанный загонщиками. Его ловко снял кто-то из алатов, а дальше случилось непредвиденное – из кустов выскочили два неуклюжих длиннолапых медвежонка, а за ними и медведица. Часть лошадей встали на дыбы и понесли, Рокэ сам выбрал спрыгнуть с Баловника – в отличие от Моро, он не был обучен ни бою, ни охоте. Рокэ бросился к Валентину и Джастину, надеясь, что серый мориск справится, и что Вальтера прикроют слуги. Испуганные медвежата заметались, боясь выстрелов, шума, ярких одежд. Кто-то из слуг замахнулся разряженным мушкетом – разумеется, он не попал – и медведица бросилась на этого глупца. Джастин развернул коня и заставил попятиться, а в руке держал пистолет, но не стрелял. Валентин поднялся с земли – его конь от страха выдал длинную лансаду, ссадив его, и отошел к деревьям. Рокэ встал перед ним, со шпагой в одной руке и кинжалом в другой. С Балинтом они брали медведя на рогатину, но и шпагой можно убить – вот самому избежать когтей сложнее. На другой стороне долины, где остался Вальтер и алаты, раздались выстрелы, тоненько взревел раненный медвежонок, и медведица оставила сломанное тело глупца с мушкетом и бросилась к людям. – Джастин, стреляй! – команда вырвалась сама, рядом грохнул пистолет, медведица развернулась. Рокэ пошел ей навстречу, расставив руки и покачиваясь, отвлекая внимание. За спиной Джастин судорожно перезаряжал оружие. – Возьми, – шепот Валентина, и снова выстрел. Конечно, ведь у обоих сыновей Вальтера были пистолеты. Только пистолетной пулей убить медведя сложнее, чем шпагой – если не попасть в глаз, слой жира и мышц остановит свинец. Может, стоило взять пистолет и попробовать выстрелить? Но пришлось бы стрелять левой рукой, а он так и не успел натренировать тело Ричарда… Да и эсператисты не поняли бы. Время на размышления вышло, медведица встала на задние лапы, угрожающе раскинув передние, и Рокэ прыгнул вперед, всаживая шпагу между ребер в сердце. Он только успел сделать шаг назад и выставить кинжал, зная, что не успеет, не сможет защититься от последнего, чудовищного удара умирающего зверя – но серый мориск врезался в тушу грудью, отбросил, встал на дыбы и ударил копытами, еще раз и еще. Наконец подбежавшие люди оттащили его в сторону, закрыли собой, и Рокэ медленно убрал кинжал в ножны. – Ричард, вы ранены? – легчайшее касание руки на на плече. Белый как мел Валентин, все еще держа в руках разряженный пистолет Джастина, не показывал пережитый страх ни голосом, ни выражением лица. – Кажется, нет, – Рокэ сам не понимал, как ему удалось избежать когтей. Когда-то такая удача была привычной, но за нее платили другие – кони, порученцы, слуги. Он поискал глазами Джастина и серого мориска – ни на том, ни на другом не было видно крови. – Ричард! Валентин! – герцог Придд позволил волнению окрасить голос, окинул их быстрым взглядом и тут же развернулся, – Юстиниан! Из леса вышли загонщики. Увидев, что цепь охотников смешалась, а большая часть всадников спешена, они бросились бежать. Алаты передавали друг другу флягу. Рокэ хлопнули по спине, дали отпить тюрегвизе. Старый Спрут что-то тихо выговаривал наследнику – наверняка ругал за риск и неосторожность. Смерть слуги лишь подчеркнула радость от жизни. Удержавших лошадей слуг послали собирать разбежавшихся коней, упавших брали в седло или сажали на телегу, кто-то уже готовился свежевать туши. Шпага Рокэ, сломавшаяся при падении медведицы, так и осталась в теле. Баловник, весь в пене от страха, нервно косящий глазом, так и не убежал, и Рокэ несколько минут успокаивал коня и себя, а потом вскочил в седло и отправился искать других коней. Он не удивился, когда Джастин пристроился рядом. И когда тот кидал на него взгляды, оценивая не коня – посадку всадника. – Ричард, – наконец начал он, – вы напоминаете мне одного знакомого, но этого просто не может быть. – Надеюсь, что это приятное знакомство, Юстиниан, – Рокэ постарался сдержаться и не приподнимать бровь, – мне искренне жаль, что наша первая встреча была омрачена несчастьем на охоте. – Благодарю вас за защиту Валентина, мы перед вами в долгу, – Джастин смотрел в серые глаза Окделла, словно старался держаться за то, что не совпадало. – Вы спасли мне жизнь, рискуя своей жизнью и жизнью коня, – Рокэ мысленно усмехнулся, вспомнив, как ошалевший от несчастной любви юнец пытался покончить с собой, и как постепенно к нему вернулась радость жизни. – Мой знакомый, а это он подарил мне мориска, – Джастин ласково потрепал серого по шее, – он бы сказал, что мой риск был оправдан, а вот ваш – нет. – Иногда судьба не оставляет другого выбора, – Рокэ бы пожал плечами, но сдержался. – С судьбой удается поспорить, но не так часто, как хотелось бы… – Рокэ узнал собственные слова, сказанные Джастину когда-то давно. – Откровенность на откровенность, – Рокэ решил, что спорить с судьбой нужно, и лучше момента не найти, – я ждал нападения, но от людей, не зверя. – Почему? – удивился Джастин. – Потому что Манрикам не выгоден союз Придды и Надора, их проще есть по отдельности. И мне, и вам стоит быть крайне осторожными, не верить письмам якобы от прекрасных дам, подозрительным приглашениям, неожиданным подаркам. На меня покушались дважды, с тех пор как я занялся делами провинции. Джастин поднял бровь знакомым жестом, но всю дорогу молчал и думал. Большего Рокэ сделать не мог. Когда они вернулись к замку, к нему бросились – капитан Рут, тетка Аурелия, Айрис. Джастин рассыпался в любезностях, Айрис, убедившись, что Рокэ цел, смотрела на красивого кавалера, спасшего ее брата, горящими глазами. Младшие сестры Ричарда стояли, обнявшись, за матерью. Эйвон Ларак начал говорить что-то о достойном наследнике святого Алана и великого Эгмонта, но посмотрел на Мирабеллу, и осекся. Герцогиня держала в руках шпагу в ножнах. Шпагу покойного Эгмонта Окделла. Конюхи увели Баловника, приняли других коней, повели их обтирать и выхаживать. Рокэ смотрел на Мирабеллу и чувствовал, что не имеет права ни отвести взгляд, ни отказаться. – Ваша шпага сломалась, – герцогиня спустилась со ступеней. – Да, моя герцогиня. – Да послужит вам шпага вашего отца, Ричард, и да поразит она тех, против кого вы ее обнажите, – простые ножны, хорошая сталь, так и не отведавшая его крови на той проклятой дуэли… – Благодарю вас, герцогиня. Клянусь Честью, что всегда буду помнить о том, кто носил ее до меня. *** Пир после охоты шумел – люди пили за молодого герцога и его смелость, оленина, лосятина и медвежатина украшали стол, а шкура медведицы после выделки должна была украсить покои Ричарда. Рокэ устал от поздравлений и вопросов, но как хозяин обязан был присутствовать до последнего. Он медленно пил вино и смотрел на огонь свечей, когда герцог Придд тяжело опустился рядом. – Вы рисковали своей жизнью сегодня, герцог, – заметил он. – И я благодарен Юстиниану за своевременную помощь, – ответил Рокэ. – Вы знаете, что это герцог Алва подарил ему этого серого мориска? – старый Спрут пил вино, как будто его замечание не было очень прямолинейной попыткой выяснить лояльность молодого герцога. Рокэ бы рассмеялся, будь он сам собой. А для мальчишки, опьяненного охотой, кровью, победой и вином, откровенность будет естественна. – Причудливо тасуется колода, вы не находите? – Рокэ отпил еще вина, – что же, если дар герцога Алва послужит союзу наших домов, это будет красиво. – Полагаете, герцога Алву обрадовало бы произошедшее? – удивился Вальтер. – Герцога Алву расстроила бы гибель медвежат, но не медведей, – Рокэ усмехнулся, – Надору нужен мир, долгий мир, чтобы восстановить провинцию. Я не намерен давать Колиньярам или Манрикам повод прибрать герцогство к рукам. – Повелители Волн и Повелители Скал смотрят в одну сторону, – Вальтер склонил голову и отошел. Рокэ медленно допил бокал. Знать бы еще, что сказать или сделать, чтобы защитить Джастина… Интересно, почему проклятие Ринальди не затронуло Повелителей Волн – у Скал, Ветров и Молний осталось по одному наследнику, а Приддов много, слишком много. Но если смерть Джастина “на охоте” не была проклятием, то с людьми можно поспорить. В прошлом Рокэ Джастин вернулся в Васспард и погиб, а сейчас он в Надоре и жив. Медведицу не обвинишь в покушении, да и мориск его унес бы. Бесполезно гадать, карт не видно, остается играть вслепую, играть – и не проигрывать. Рокэ поправил шпагу Эгмонта на боку и поднялся. Дамы ушли давно, гости разошлись, и теперь и хозяин может удалиться. О том, что старый Спрут согласился с помолвкой Дейдри и Валентина, Рокэ сообщил Ларак. Второй сын не наследник, да и свадьба не скоро – сначала Лаик и три года службы, а потом ждать совершеннолетия Валентина. Интересный парень. Безупречно вежливый, спокойный, такой не похожий на Джастина. Но взгляд очень умный, и не пропускает ничего. И в лесу показал себя хорошо – пусть слетел с коня, но поднялся, отошел туда, где безопасно, не потерял головы. Передал брату пистолет… В Лаик к нему можно будет присмотреться. Но у Надора есть союзник. Сейчас Рокэ жалел, что отпустил Эпинэ тогда, в Варасте. Нужно было помиловать его как Проэмперадор и привезти в Талиг. Осчастливленный победой Фердинанд не стал бы спорить, Колиньяры пережили бы изгнание Маранов, а Манриков можно было проредить на дуэлях. Дорак не хотел раскачивать лодку, Дорак собирался проредить Приддов, но если Придды не поддерживали восстание, не верили в воцарение Ракана, так как знали, что Раканом в Агарисе и не пахнет, то не лучше ли было привязать и Придду, и Надор к Олларам? Что случится после Лаик? Рокэ чувствовал, что стоит оказаться рядом с самим собой, и он вернется в свое тело. Только вот в какое будущее? И что стало с Ричардом? Увидит ли он воспоминания Рокэ о прошедших пяти годах, или это Рокэ все забудет? Останется ли Надор таким, каким Рокэ его сделал – все еще раненым, но с чистыми, начинающими затягиваться ранами? Выживет ли Джастин? Проклятие ударило по Рокэ, вернув его в прошлое Ричарда Окделла, пощадит ли оно теперь старых приятелей? Или ударит по новым? Приближался шестнадцатый день рождения Ричарда, и Рокэ не мог найти покоя – ему смутно помнилось, что он читал что-то важное, связанное именно с этой датой. Только не мог понять, где и когда. Он прошелся мысленно по книгам в своем кабинете в Олларии, по книгам в библиотеке городского особняка, попытался вспомнить, что хранилось в Алвасете… Бесполезно. В отличие от герцогов Окделлов, Алвы хранили книги и доэсператисткого периода, и времен Золотой Анаксии, и Талигойи, и Талига. Дальше он попытался вспомнить, на каком языке читал – гальтарском? Нет, не отзывается. Талиг? Тоже нет. Дриксен? Нет, да и было бы удивительно. Не гайи. Кэналлийский? Может быть. Морисский? Нет. Что он мог читать на кэналийском про Надор? Жалобы о качестве надорских сапог? Доклады от кэналлийских стрелков о боевых действиях в Ренквахе? Жалобы кого-то из предков о надорском проклятии? Записки о нравах и обычаях суровых северян, и тридцать три рецепта сидра из яблок? Он так и не сумел вспомнить, пока замечание старой Нэн о посвящении Повелителя Скал не заставило его замереть. Конечно! Рамиро Алва, Рамиро-Предатель, успел записать что-то из рассказов еще не святого Алана Окделла в осажденной Франциском Олларом Кабитэле. Что-то было о традиции и посвящении, какие-то вопросы и ответы… У родовой скалы. Разумеется, ночью. Проклятье, Мирабеллу спрашивать бесполезно – все демонские традиции, даже обычные крестьянские заговоры и суеверия, не одобренные Эсперадором, искоренялись быстро и безжалостно. Нэн он расспросил, но она помнила лишь то, что Эгмонт провел ночь у скалы с вепрями, и что его к скале приковали. Рокэ вспомнил кольца, вбитые в камень, и кабаньи головы. Кандалов он в замке не видел, да и просить кузнеца было опасно – либо до священника, либо до герцогини, либо до Ларака обязательно дойдут слухи. Но помощник с веревкой был нужен. Рокэ остановился на капитане Руте – за годы тренировок и поездок по провинции капитан показал себя человеком преданным и не слишком богобоязненным. Сам Рокэ не верил в Создателя, но отрицать существование Леворукого после Винной было бы лицемерием. А если удастся услышать хоть какую-то из сил, то будет шанс узнать, зачем его отправили в прошлое, в тело Ричарда. Капитан Рут согласился помочь, хоть и не сразу и при поддержке старой Нэн. Оставалось выбраться из замка с веревками, плащами и теплой одеждой, на которой настаивала няня. Ворота замка на ночь запирались, и если сам Рокэ еще взялся бы перелезть через стену и вернуться, то не вдвоем с капитаном. Рут взял полковника Шроссе на себя, и судя по тому, что провожать их полковник пришел сам, подкручивая усы и давая советы крайне личного характера, ночная отлучка была объяснена любовной страстью, охватившей молодого герцога, вопреки гневу герцогини. Рокэ оставалось только подмигнуть, пообещать провести время с толком, и выскользнуть из ворот. До скалы они дошли молча, при свете факелов. Скалились кабаньи головы, в отсветах пламени их пасти казались полными острейших зубов. Неровная поверхность скалы не давала опереться, а кольца были вбиты на таком расстоянии друг от друга, что приходилось стоять, расставив руки широко в стороны. – Вы уверены, тан? – спросил капитан, держа моток веревки, – до рассвета еще долго. Замерзнете. – Не замерзну, – Рокэ поправил подбитый волчьим мехом зимний плащ, переступил с ноги на ногу, – Все Повелители Скал выдерживали, и я выдержу. – Так может, я недалеко устроюсь? Чтобы вы позвать могли? – Рут привязал одну руку, и взялся за вторую, – Тут и звери водятся. – Погоди, – Рокэ пришла странная идея, и он торопливо достал пока еще свободной рукой кинжал, сжал лезвие, и быстро коснулся кабаньей головы над собой, – теперь привязывай, и уходи до рассвета. Капитан перетянул порезанную ладонь чистым платком, привязал ко второму кольцу и ушел, оглядываясь, словно ждал, что Рокэ передумает. Факел прогорел, обрушив звездную темноту. Фульгат, Ретаннэ, Найяр, мириады безымянных звезд сияли с небес. Где-то над головой скалились кабаны, один из которых попробовал его кровь. Колола сквозь толстый плащ скала. Ехали четверо конных, шла ночь с перевала… Кэналлийская песня вспомнилась неожиданно, и Рокэ поймал себя на том, что поет. Тихо, вполголоса – но он пел, вспоминал о доме, о своей жизни. Иногда ему казалось, что кто-то или что-то могущественное стоит рядом и смотрит. И ждет. Иногда – что он один, всегда был один и всегда будет один. Иногда – что ему приснились последние четыре года и жизнь Ричарда Окделла, что он так и остался сидеть в кабинете на улице Мимоз, с бокалом, полным Крови и яда. Или это скала была одинока, и поэтому ей нужно было услышать песни, и вспомнить о жизни? Не плачь от смерти до смерти, Весна танцует с ветрами… Малетта, убийство генерала Карлиона, Винная улица и Леворукий, восстание Борна, смерть маршала Арно, Гельбе и Джастин, Ренкваха, смерть Эгмонта Окделла и Мориса Эпинэ с тремя сыновьями, Вараста и разоренные деревни, опустошенная селем долина Биры, выживший Робер Эпинэ и мертвый Адгемар, Ричард Окделл, носящий чужое кольцо с рубином – сражения и смерти кружились перед глазами осенними листьями или калейдоскопом звезд, и он пел. Пел до рассвета, как когда-то играл на гитаре, думая, что спасает мать – а спас себя, погубив Карлоса. Пел, потому что цепочка смертей, протянувшаяся от Святого Алана, погибшего по глупости из-за трусости его короля и подлости его королевы, из-за недоверия его друзей, цепочка от гибели Рамиро Алвы, погибшего по той же глупости из-за трусости, недоверия и от верности, тянулась уже круг – и захватывала все новые и новые звенья. А потом наступил рассвет, и Рокэ не мог бы сказать, провел ли он ночь один, и вынес ли какое-то понимание. Капитан Рут разрезал веревки, дал глотнуть касеры из фляги, и они спустились тропой к воротам, где солдаты Шроссе ответили на тихий стук и пустили их в замок. *** Возвращение в Олларию было сладким и горьким одновременно. Город, в котором не бывал Ричард Окделл, был отлично знаком Рокэ Алва, как, впрочем, и Лаик. Разумеется, Ричарду не стоит выпускаться первым из Фабианцев, как когда-то выпустился Рокэ из дома Алва, уже ставший маркизом Алвасете, но еще не бывший ни герцогом, ни соберано… В Олларии были его люди, верный Хуан, сеть прознатчиков – и им нельзя было показываться на глаза или давать о себе знать. Для всех, включая капитана Арамону, он – Ричард Окделл. Последний наследник мятежного рода, а не избалованный младший сын всесильного супрема и бывшего первого маршала. Впрочем, пять лет жизни в Надоре изменили Рокэ не меньше, чем предыдущие двадцать лет. А в Лаик он встретит не только Арамону, но и малыша Арно, и Берто Салину, и Паоло Кальявэру, и Валентина Придда. Что до сынков Колиньяра и Манрика, добыча окажется им не по зубам. Разумеется, первым визитом было тайное посещение Штанцлера, друга семьи. Так и не добывший ни одного контракта на лес, не помогший Надору ничем, кроме заявлений о величии Талигойи и Раканов, кансилльер вызывал у Рокэ ненависть, ставшую только сильнее за последние пять лет. Он мог простить Дриксенскому Гусю политическую возню, идеи, подкинутые Фердинанду с помощью королевы, то, что он выбивал хлебные должности и перевязи своей партии. Но роль Штанцлера в восстании Эгмонта, то, как он использовал искреннее горе Мирабеллы и наивность Лараков, яд, который он вливал Ричарду в уши, окончившийся ядом в бокале Рокэ – этого он прощать не собирался. К сожалению, придется притворяться, терпеть и слушать – сыну мятежника не сойдет с рук и десятая часть того, что сходило герцогу Алва. Как ни смешно, именно к этому и сводились наставления Штанцлера – терпи, прячься, не нарушай правил. Рокэ и в шестнадцать, и в тридцать шесть ненавидел правила. Ричард же то подчинялся там, где не стоило, то бунтовал там, где опасно. Что ж, Рокэ подтвердил, что понимает всю сложность своего положения, и на этом мистерия окончилась. За неплохим ужином – как жаль, что нельзя заказать шадди, впрочем, чем пить плохой шадди в трактире, проще потерпеть еще полгода – Штанцлер нашел еще тридцать три оправдания тому, что надорский лес сейчас не продашь и не купишь. Рокэ мысленно усмехнулся – помня о войне в Варасте, он распорядился закупить достаточно хлеба. Удастся предотвратить войну или нет, но Надор голодать не будет. А поставки строевого леса можно обсудить с Берто – в конце концов, наследнику Марикьяры и Кэналлоа полезно думать не только о сражениях и море. Капитан Арамона был нагл и самодоволен, и Рокэ прикусил губу, вспомнив о вертеле вместо шпаги, чтобы не рассмеяться. Рассказы Ричарда о Сузе-Музе давали надежду, что будет не скучно. А вот невысокий худощавый молодой клирик, отец Герман, был лицом новым. Интересно, куда же он все-таки исчез, и почему с Паоло? Дав клятву и оставив еще одну запись, на этот раз от имени Ричарда Окделла, в книге Фабианцев, Рокэ попрощался с Лараком и отправился знакомиться со своей кельей. Сюрпризы начались уже в купальне – Рокэ Алве никто бы не осмелился подложить кусок стекла в полотно. Усмехнувшись, Рокэ решил внимательно осмотреть комнату – наверняка там были еще сюрпризы. В укромном месте на крыше одного из зданий близнецы Савиньяки прятали отмычки и прочие полезные сокровища, скрасившие им последние месяцы. Келья была другая, но с таким же набором мебели – кровать, стол, стул, таз для умывания, сундук. В ящиках стола не было двойного дна, сундук был практически пуст, а вот под кроватью часть половиц можно было отодвинуть. Зажигать свечу Рокэ не стал, но на ощупь под половицами было пусто. Пока что пусто. Можно было перенести и спрятать там хотя бы отмычки, а можно регулярно проверять все возможные места. Будет интересно, что и когда появится в комнате, если появится. После ужина, принесенного в келью, он увидел крысу – но от столового ножа, что он метнул, она увернулась и исчезла под кроватью. Кажется, придется все-таки лезть под кровать со свечой и заделывать дыры – но не в этот день. Надо будет Арамону гнать, раньше в Лаик крысы не водились, тем более такие здоровенные. Наутро Рокэ познакомился с бергерами – он узнал бы Катершванцев, даже если бы они не представились. С Арно, Паоло и Берто стоило быть осторожным, чтобы сходство манер и привычек не бросилось им в глаза, с щенком Колиньяров, которого он убьет на дуэли, вернее неудавшемся убийстве Ричарда, и его прихлебателями – потому что Арамона не замедлит наказать Окделла при любом столкновении. Медвежонок вышел из загона первым из Фабианцев – а значит, придется ему уступить в поединках. Жаль, искренне жаль, что дуэли между унарами запрещены – стоило бы убить мерзавца раньше. Эстебан, Северин, Анатоль и Константин считали, что им сойдет с рук любая выходка. Рокэ доставляло удовольствие ловить их на попытках его задеть. Подножка? Перепрыгнуть и добавить: “Вы всегда так неловки?” Попытка ударить мушкетом во время тренировки? Подставить свой и убедиться, что унаров не учили бою на шестах, и пальцы они не убирают. Рокэ искренне сочувствовал Константину, хотя тот отделался синяками. К его сожалению,попытки травли кончились в первую же неделю, так как страдали от них только нападающие, а бергеры, возмущенные несправедливостью, отправили Анатоля с лестницы, сделав вид, что его не заметили. Рокэ успел заскучать, и тут первая выходка Сузы-Музы застала врасплох всех – никто не ожидал перчатку в супнице за завтраком. Пока унары разглядывали ее, Рокэ обратил внимание на мастерство изготовителя – довольно сложная мелкая вышивка, отличная выделанная кожа, настоящая золотая канитель… Заказчик не поскупился, и запланировал свой вызов за несколько недель. Едва ли кто-то из унаров додумался бы до такого. Впрочем, бешенство на роже Арамоны стоило молчания. Разукрашенный портрет капитана был явно делом рук кого-то из унаров – намалеванные углем свиное рыло и уши не содержали изящества оригинала, придумавшего герб и девиз. Оставшись без обеда и ужина, Рокэ лишь пожал плечами и переглянулся с бергерами, Валентином и Арно – после обязательных эсператистких постов, во время которых даже сестрам Ричарда не полагалось послаблений, сутки без еды были привычным небольшим неудобством. Следующий удар был опять слишком хорошо продуман, чтобы принадлежать унару – добыть смолу, смешать с навозом, вынуть листы из добытой расходной книги мог только кто-то из взрослых обитателей Лаик, к тому же располагающий временем и знающий распорядок дня капитана, чтобы вовремя поджечь страницы, постучать в дверь и скрыться. Рокэ Арамону презирал, но мститель, прячущийся за подростков, едва ли был подходящим ментором. В то, что на такую наглость решится слуга, Рокэ не верил – цена перчатки была слишком высока. Найдя час времени, когда унарам полагалось сидеть в библиотеке, он выскользнул на улицу, дошел до здания, где близнецы Савиньяки держали на крыше тайник, и достал отмычки. Оставалось проследить за тем, кто будет гулять по ночным коридорам. Главным было не попасться – Рокэ поверить не мог в количество придирок, которое ему приходилось терпеть. То, что его ставили в пару с совсем неумелыми фехтовальщиками, ему не мешало, а поединки с самыми опытными были полезными – избегая излюбленных приемов кэналлийской школы и пользуясь только дриксенской, Рокэ изучал сильные и слабые стороны соперников, игнорируя подколки. Сложнее всего было заставлять себя проигрывать. – Как жаль, что вы не могли позволить себе хорошего учителя фехтования, – Северин пыхтел так, словно урок начался пол дня, а не полчаса назад. – Как жаль, что ваш отец впустую потратил деньги, – Рокэ выбил шпагу и поклонился. – Действительно, ваш отец… ах, простите, мы же обещали не упоминать мятежников, – Эстебан встал напротив и сразу атаковал. – Ну что вы, вы правы – я не прячусь за чужой спиной, – Рокэ сдержался и отвел руку в сторону, позволив себя уколоть. – Вы слишком гордитесь для потомка мятежника, – Анатоль встал в пару по кивку Арамоны. – Гордиться слишком… Это что-то из Дидериха? Оставьте сказочки о несчастных наследниках древних благородных родов бастарду Дорака, Анатоль, – укол в сердце, – вам эту роль не сыграть. – Несчастный наследник древнего разоренного рода, опальный… скажем, герцог, – Эстебан победил Арно и красиво оперся на шпагу. – И снова Дидерих… Право слово, я надеюсь, эта страсть у вас не семейная – было бы печально, если бы обер-прокурор руководствовался трагедиями, – Рокэ расправился с Карлом и обернулся к сыновьям Лучших Людей, – в Лаик неплохая библиотека. Вы не пробовали почитать Лахузу, Иссерциала… Создатель, хотя бы Веннена! Право слово, вам недостает оригинальности и вы начинаете повторяться. – Что вы хотите сказать, унар Ричард? – Арамона подошел ближе, заметив, что его любимцы недовольны. – Всего лишь замечаю, что мэтр Шабли будет счастлив порекомендовать примеры изящной словесности… И учебники риторики. – А почему именно Веннена, Лахузу и Иссерциала? – Арно с интересом смотрел вслед уходящей четверке. Паоло и Бласко стояли неподалёку, им тоже было интересно. – Веннен использует множество хороших рифм и сравнений, хотя и затаскан подражателями. Лахуза слишком много рассуждал о том, что должно быть сказано, как, когда и кем. Несоответствия он полагал основой комедий. А Иссерциал… Если унары начнут его читать, это будет как минимум смешно, – Рокэ подмигнул Арно, и тот прыснул. – Кляча твоя несусветная! Колиньяр и Заль злились и краснели, мэтр Шабли подливал масла в огонь, рекомендуя избранные работы Веннена, Лахузы и Иссерциала. Явная симпатия ментора к наследнику мятежного герцога удивляла, и Рокэ гадал, знает ли Сильвестр о симпатиях нанятого персонала. Отец Герман, молодой, умный и способный, наверняка рассказал бы о том, что счел угрозой. Впрочем, любовь к Дидериху была всего лишь дурновкусием, простительным юным умам. Выбравшись из кельи, Рокэ поддался неразумному порыву – и навестил Баловника. Короткохвостый жеребец чувствовал себя отлично, его проминали, кормили и чистили. Тем не менее, Рокэ полчаса провел в его деннике, приводя в порядок и так лоснящуюся шкуру. Вернувшись в жилое здание, он принялся следить за теми, кому не спалось. Отец Герман часто гулял по Лаик, явно о чем-то раздумывая. Арамона брал пару бутылок тинты к ужину, и не обратил бы внимание и на десяток солдат, марширующих мимо него. Слуги крались серыми тенями, менторы редко выбирались из своих покоев. Рокэ показалось, что он видел Эстебана и Валентина – но поскольку никто из унаров не брал факелов, а светильников в коридорах не держали, он был не уверен в том, что опознал силуэты и ритм шагов. Это не мешало Рокэ проверять дыры под досками пола – как ни странно, даже со свечой он не нашел крысиный лаз, не появлялись и сюрпризы. Суза-Муза не появлялся, и Рокэ оставил попытки выследить его до самого дня представления наследника. Вертел вместо шпаги был незабываемым, и едва ли кому-то из унаров по силам было соединить эфес с вертелом. В вечер перед церемонией Рокэ спрятался в нише недалеко от Арамоновых покоев, и удивился, увидев младшего ментора по словесности и землеописанию, Шабли, который прокрался по коридору, держа в руках сверток, умело вскрыл замок, и прошел внутрь, чтобы выйти, держа похожий сверток в руках. Кто бы мог подумать, что любовь к Дидериху подвинет мэтра на мелкие пакости. На всякий случай Рокэ просидел в коридоре почти до рассвета – но больше никого не увидел. Ему пришлось пожалеть о том, что он пропустил дальнейшее представление – разлитую на следующую ночь под окнами капитана кошачью настойку, вызвавшую кошачий концерт. Впрочем, настойку разлили снаружи, а в засаде он сидел бы в коридоре, и все равно ничего бы не заметил. В одиночку перекрыть все пути к покоям капитана было нельзя, да и проводить каждую ночь в коридоре тоже – Рокэ мог не спать ночь, или две, но не больше. Первым Рокэ позвал на помощь Паоло – кэналлиец с радостью согласился поучаствовать в приключении. Не спать каждую вторую ночь было тоже тяжело, и они с Паоло позвали Бласко, брата Хорхе Дьегаррона. Тот очень удивился тому, что у Ричарда Окделла нашлись отмычки, но чувство соперничества с братьями победило – те по рассказам тоже развлекались в Лаик, но не по ночам. Бласко видел Шабли, зашедшего в покои Арамоны с флягой, а на следующий день тот маялся желудком и был зол более чем обычно. Паоло видел Эстебана, крадущегося по коридору ночью, но не смог проследить куда. Сам Рокэ в одну из ночей своего дежурства едва не попался слугам – и вынужден был прятаться в деннике у Баловника. Тем не менее, скучно ему не было – а пожалуй, и веселее, чем в первый раз. Тогда он мечтал доказать отцу, что достоин быть наследником и помощником, сейчас же соревнование с другими подростками не занимало его вовсе. Рокэ знал, что имя герцога Ричарда Окделла назовет герцог Рокэ Алва, верил, что вернется в свое тело, как только посмотрит в свои глаза. В том, что он войдет в первую пятерку, Рокэ не сомневался. Возможно, ему придется уступить Колиньяру. Бласко и Паоло были хорошими фехтовальщиками, малыш Арно и Валентин были слабее, бергеры брали силой, но могли уступить скорости – если ему удастся любая из сложных комбинаций. Рокэ специально просил Бласко, Паоло и Альберто показать приемы, чтобы потом использовать их в поединках. В танцах он тоже не отставал, а вот описательные науки и словесность давались тяжело. Тот самый мстительный младший ментор обожал Веннена, Дидериха и несправедливость – разумеется, отомщенную и с нанесенным возмездием. Возвышенным, неотвратимым и справедливым, насколько Сэц-Дорак мог ее представить. Рокэ кривился и язвил, декламируя сонеты и монологи, его сонеты заставляли ментора сглатывать, хоть и смешили унаров свежими незатасканными сравнениями. Ли, написавший оду жабе, был бы горд. Когда Арамона прервал урок, посвященный разучиванию баллады о Рамиро Алве, ответившем на вызов Победителя Дракона и сумевшего спешить его в поединке, почему-то переделанной так, чтобы имени героя не звучало, Рокэ был даже рад. Когда капитан решил расспросить Ричарда Окделла о Надорском мятеже, радость сменилась злостью. Рокэ мог бы многое рассказать о Людях Чести, бестолково погубивших свои войска в болоте, вместо того, чтобы отойти – а ведь он давал им шанс, зная, что без помощи из-за границы их дело проиграно. О том, как нарушались договоренности, и как четверо Эпинэ полегли в заслоне, брошенные союзниками на верную смерть, как когда-то Карлион оставлял фок Варзов. Увы или к счастью, но Эгмонт умер на дуэли, а подхвативший знамя Морис Эр-При не сообразил вовремя отойти. – Господин капитан, в 393 году выдалась ранняя весна, и болота Ренквахи, считавшиеся непроходимыми, высохли достаточно, чтобы Восточная армия зашла мятежникам в тыл… – Кто из унаров назовет главарей восстания? – перебил его Арамона. – Унар Ричард, вы забыли указать, что восстание поднял герцог Эгмонт Окделл, – Эстебан наслаждался возможность унизить сына мятежного герцога. – Вы так спешили, что не дождались моего описания причин мятежа, – согласился Рокэ. – Герцог Эгмонт был убит герцогом Рокэ Алвой, – добавил Анатоль. – Да, это была линия, – согласился Рокэ. – Значит, вам известно, что восстание поднял Эгмонт Окделл, и что он рассчитывал на помощь Гаунау, Каданы и Дриксен? И что мятежников разгромили так быстро, что враги Талига не успели придти мятежникам на помощь? – Северин вскочил так быстро, что почти опрокинул стул. – Это известно всем, а вот вам не повезло родиться в Талиге, – Рокэ глядел на Заля и недобро улыбался. Тот побледнел, а Эстебан и Анатоль притихли. Арамона, стоящий за спиной Рокэ, не видел его лица. – Почему же? – спросил он. – Унару Северину следовало родиться в Гайифе, только там в гвардии и на флоте есть должность шута. Заль покраснел и сел обратно на стул, хихикнул Арно, затем Бласко, прикрыл рукой лицо Валентин, захохотали в голос Катершванцы. – Унар Ричард! – заорал Арамона, и тут упал и с грохотом разбился бюст Иссерциала, вызвав припадок у мэтра Шабли. Рокэ успел подвести его к открытому окну, как часто водил Айрис, и видел, как Арамона уходит из класса. Вечером в столовой унары в восхищении наблюдали пышные ренгравы капитана, которые Суза-Муза подвесил на крюк от лампы на капитанской же золотой цепи. – Кто это сделал? – рев Арамоны заставил вздрогнуть и унаров, и слуг. – Полагаю, кто-то, у кого есть возможность опустить цепь, на которой висит люстра, – Рокэ пытался проследить, с какой галереи можно было управлять подъемным механизмом. Арамона попытался допрыгнуть до штанов, совершил удивительный для его массивной фигуры пируэт, но удержался на ногах. – Будьте любезны опустить цепь, – обратился Валентин к ближайшему слуге, пока остальные унары в шоке наблюдали за прыжками капитана. Слуга вернулся очень скоро, и едва добился внимания Арамоны. – Двери заперты, а замки залиты смолой, – доложил он. – Мерзавцы! Негодяи! – капитан продолжал прыгать, унары – смеяться, а слуги застыли, ожидая приказаний. Это было настолько отвратительное зрелище, что что его следовало прекратить. – Капитан Арамона! – рявкнул Рокэ, – позвольте ваш пистолет. Вытащив пистолет из-за пояса капитана, пока тот пытался сообразить, что от него хотят, Рокэ выстрелил в капитанскую цепь на крюке. Грохнуло, ренгравы и панталоны упали вниз, зашатался крюк. – Прошу вас, – Рокэ вернул пистолет капитану и отступил назад. Унары затихли, глядя на него с ужасом и восхищением. – Унар Ричард! – побледнев, Арамона рассматривал разорванную выстрелом золотую цепь. Прошуршал по полу слуга, что-то шепнул капитану на ухо. – Вы! Вы Суза-Муза! – Арамона ткнул в Рокэ мясистым пальцем. – Нет, – не согласился он с обвинением. – В вашей комнате нашли печать и отмычки! – Арамона почти подпрыгивал от радости, что нашел виновника. – Удивительно, ведь еще вчера ночью этих вещей в моей комнате не было, – Рокэ не рассчитывал, что ему поверят, но ему было любопытно, кто из унаров решит заступиться за него, как они заступились за Ричарда. – Вы ответите за свою ложь и за попытку спрятаться за спину товарищей! Какая жалость, что дуэли запрещены. Рокэ ответил бы с радостью. Пока же он просто склонил голову к плечу, зная, что его все равно не выслушают. – Выйдите вперед и посмотрите на своих товарищей, которые терпели наказание из-за ваших проделок! – Арамона был доволен тем, что наконец-то взял верх над непослушным унаром. Рокэ вышел и развернулся, глядя на лица однокорытников. Паоло сжал губы, и Рокэ чуть покачал головой, останавливая его, а затем Бласко. – Это не есть правильно, – раскатившийся по трапезной рык Йоганна заставил всех вздрогнуть, – хроссе потекс вешаль я. – Мы, – поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный акцент, – это есть наш глюпый шутка в традиция дикая Торка… – Это сделал кто-то из слуг или менторов, – возмутился Паоло, – унары не могли бы пронести с собой перчатку и печать! – Перчатка Сузы-Музы была сделана мастером, – добавил Валентин. – Семья Ричарда не может себе позволить перчаточника, – усмехнулся Эстебан. – Молчать! – заорал Арамона, – вы все отправляетесь в Старую галерею на ночь! Остальные – спать! Без ужина! В Старой галерее было холодно. Шестеро унаров протиснулись сквозь узкую дверцу и разбрелись по темному коридору. Сырость пробирала даже под одеждой. Паоло потер плечи и вдруг вышел на середину, притопнул и пошел в танце. – Идите в круг, а то замерзнете! Рокэ присоединился к танцу с радостью. Йоганн и Норберт отплясывали что-то свое, Валентин колебался, а Эстебан озирался в недоумении. Кажется, любимчик Арамоны не ожидал наказания. Рокэ поймал Валентина за руку, втягивая в пляску, а Эстебана могучим шлепком по спине впихнул Йоганн. Согревшись, унары устроились в каминной нише, спина к спине. – Ричард, ты знаешь, кто на самом деле это сделал? – Норберт говорил почти без акцента, когда не притворялся. – Один из менторов, – ответил Рокэ, – но усы и рыло к портрету пририсовал кто-то из унаров. – Почему менторов? – удивился Эстебан. – Перчатку и печать сделали на заказ, – объяснил Валентин. – Я видел мэтра Шабли, который крался к покоям Арамоны, – признался Паоло. – Ха! Это недостойно есть! – Йоганн аж привстал от возмущения. – Зато вполне в духе Дидериха, – Рокэ пожал плечами, – как и ночные бдения натощак. – Арамона должен меня… то есть, нас скоро выпустить, – зажатый между бергерами и Паоло Эстебан был растерян, – я расскажу отцу, что тут происходит. – Ричаааард… Паааааолоооо… – сверху в камине зашумело. – Бласко? – спросил Паоло. – Дааа… Вы таааам кааак? – Холодно! – отозвался Рокэ. – Подоооождиииитееее, яааа дровааааа приииинесууу, – голос затих. Унары вышли из ниши, снова начиная танцевать, чтобы согреться. Скоро в камине загремело, и вниз упало несколько поленьев, свечей и огниво. Шестеро мальчишек устроились у камина, то грея руки и ноги, то поворачиваясь спиной. Раздавшийся колокольный звон заставил их вскочить на ноги. Пламя камина будто притихло, и в темноте показались зеленоватые огоньки. – Призраки! – вспомнил Рокэ. Во время посиделок во Фрамбуа их с Эмилем и Лионелем больше занимали проделки Сузы-Музы, но Ричард упоминал призраков… Бергеры сделали отвращающий зло знак. Эстебан сплюнул и пообещал, что его отец уволит Арамону. Паоло отступил к стене, а Валентин замер, где стоял. Монахи попарно шли за настоятелем, шли мимо бесконечной колонной, неся свои призрачные зеленые свечи, мерно бил дребезжащий колокол. Самым последним шел старый, высокий и худощавый монах с благородным и чем-то знакомым лицом. Рокэ не мог вспомнить, где видел этот или похожий профиль. А следом за монахами шли унары. Рокэ видел одежды прошлого круга – а потом узнал Алваро, тяжело шагавшего то ли рядом с Карлосом, или молодым Рубеном, то ли с самим Рокэ. Он сделал шаг вперед, надеясь на какую-то реакцию отца – но рука Валентина дернула его обратно. В молчании они дождались, пока не смолкнет колокол, и монахи не исчезнут в стене. – Кого вы увидели? – спросил Валентин тихо, все еще продолжая удерживать его за плечо. – Отца… – Рокэ остановился, вспомнив, что у Ричарда не было братьев, – и кого-то очень похожего на меня. Эстебан разжигал огонь заново, ругаясь и дрожа. Бергеры молчали, а Паоло задумчиво смотрел вслед монахам. – Надо зажечь четыре свечи, – Норберт кивнул брату, и они ловко расставили свечи, – старые заговоры отгонят зло. Пусть четыре волны унесут злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни было. – Пусть четыре молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, – продолжил Паоло. – Пусть четыре ветра разгонят тучи, сколько б их ни было, – Рокэ поздно вспомнил, что ему стоило бы говорить от лица Скал. – Пусть четыре скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было, – завершил круг Валентин. Эстебан смотрел и слушал, не веря своим глазам. – Олларианство многое взяло от эсператизма, а эсператизм – от абвениатства, – задумчиво объяснил Рокэ. – Вот как и откуда абвениатский заговор переняли агмы… Впрочем, бергеры давние союзники Талига, еще со времен Манлия. В отворившуюся со скрипом дверь почти вбежал отец Герман, сопровождаемый Арно и Бласко. – Вы в порядке? – спросил священник, пока Бласко из-за его спины внимательно разглядывал товарищей. – Здесь есть холодно, – заметил Йоганн. Эстебан отряхнулся и гордо прошел к выходу. Рокэ помог бергерам разбросать прогоревшие поленья так, чтобы огонь потух сам. – Идите по своим комнатам, – велел отец Герман унарам, – я с вами завтра поговорю. – Паоло и я хотели бы переговорить с вами немедленно, – Рокэ решил спросить, что священник знал о призраках и танкредианцах. Почему он видел Алву, а не Окделла? Что это значит? – Если вы говорите об авторстве проделок Сузы-Музы, то ваш друг уже все рассказал, – Герман устало потер лицо, и Рокэ вспомнил, что священник только вернулся из поездки, проведя весь день в седле. – Могли бы и меня позвать, – обиженно шепнул Арно, успевший узнать о ночной слежке от Бласко. – Что вы знаете про призраков Лаик, которые прошли перед нами? – Хорошо, идемте, – отец Герман прошел вперед, и Рокэ поймал вопросительный взгляд Валентина. Подумал – и кивнул, приглашая вместе с собой. Про призраков они проговорили до утра. Бласко и Арно переживали, что пропустили самое интересное. Паоло и Валентин сначала косились друг на друга, затем Валентин признался, что нашел печать и отмычки у себя в комнате в первые же дни, но спрятал их в дупле яблони в саду. И добавил, что не трогал портрет. Рокэ рассказал о пропавшей крысе, и тайниках в полу. Арно предположил, что портрет разрисовал Эстебан – и именно поэтому промолчал, когда его отправили с ними в галерею, чтобы не привлекать внимания к своей комнате. Утром Арамона, напившийся от расстройства больше обычного, не вышел на занятия, и унары смогли немного выспаться. Мэтр Шабли исчез из Лаик, и его заменял сам отец Герман, пока через неделю не приехал новый мэтр, предпочитавший землеописание изящной словесности. Вместе с Шабли исчез и граф Суза-Муза. *** После четырех месяцев заключения унаров наконец-то отпустили в город. Рокэ угощал Баловника припрятанным с завтрака куском хлеба, когда на дорожке появились Эстебан и Северин, ведя в поводу своих роскошных линарцев. – Что это за кляча, унар Ричард, – ехидно спросил Эстебан. – Я слышал о надорской породе, – Северин сел на своего красавца, – размером с козу – они так же скачут по горам. – А раздвоенные у них копыта или обычные, – Эстебан легко взлетел в седло, но не спешил проехать мимо, красуясь и заставляя своего жеребца бить землю копытом. Рокэ ухватился за холку и подпрыгнул, забираясь в седло, не коснувшись стремени. Разобрав поводья, он попросил коня развернуться и отбить задом. Линарец Эстебана заржал и отшатнулся, а Северин чуть не упал со своего коня. Развернув Баловника, Рокэ поднял его на дыбы – и заставил сделать два шага назад на задних ногах, прежде чем конь опустился обратно. – Что вы себе позволяете, Ричард? – Эстебан удержал линарца, но выглядел гораздо менее уверенно. – Вас же интересовали копыта и подковы? Я всего лишь оказал вам любезность. Это было мелкой местью, и в гонке линарцы легко обогнали бы надорского жеребчика, но в выучке и выездке короткохвостый был очень неплох. Его проминали слуги, но Баловник скучал и по трюкам тоже – так что на пути к воротам отбивал задом еще дважды, держа Эстебана и Северина позади. Рокэ предпочел бы развеяться в Олларии с Бласко или Паоло, или даже Арно, но его поймал Наль, привезший новости из Надора, и повез к Штанцлеру. Кансилльер продолжал ловить рыбку в мутной воде, и Рокэ, рассказав про мстительного ментора, послушно соглашался и дальше терпеть арамоновы придирки. По словам Штанцлера, его собирались выбрать то ли Килеан, то ли Ариго, и Рокэ, помнящий о том, как все сложилось и отмахнувшийся от выбора эра, терпеливо выслушал нотацию, что “все равно” Ричарду быть не может, и что Окделлы, в отличие от Алва, ориентируются на долг, а не на желания. Ирония была настолько сильна, что Рокэ закашлялся, чтобы скрыть злую усмешку. Старый больной кансилльер, испугавшись кашля, выставил Рокэ, и тот с радостью увел Наля в трактир, разбираться в письмах, бумагах и отчетах с мануфактур. Перед днем Святого Фабиана Наль снова встретил Рокэ, и повел в трактир. Кузен Ричарда рассказывал о делах Надора, герцогине, девочках, и при этом так откровенно нервничал, что Рокэ заподозрил его в том, что он скрывает что-то страшное. Узнав, что причиной волнений является всего лишь приказ Дорака не брать герцога Окделла в оруженосцы, Рокэ рассмеялся и велел дать новые отчеты. – Но разве ты не расстроен, Дикон? – спросил Наль, протягивая тонкую стопку бумаг, пришедших за месяц. – Разумеется, – рассеянно ответил Рокэ, разбираясь в отчете о странном спаде производства стекла. – Граф Килеан и граф Ариго – истинные Люди Чести, но сейчас они не могут позволить себе привлечь внимание! – самое смешное, что Наль искренне верил в это. – Разумеется, ведь Килеан получил титул только благодаря восстанию Эгмонта, и теперь делает все, чтобы его сохранить, а значит, отворачивается от Надора. Маршал Юга наверняка не хочет воевать, а его могут отправить на войну из-за неудобного оруженосца… Передай это письмо управляющему, а это – герцогине Мирабелле. Если мошенник не вернет украденное, его следует уволить, а лучше – повесить. – Ричард! – Наль уронил перчатки, – ты не можешь быть таким… таким жестоким! Ты сам на себя не похож! – Прости, Наль, – спохватился Рокэ, – я знаю, что мне лучше было бы остаться в столице, но кто-то же должен заниматься Надором. Стоило мне уехать – и тут же попытались обмануть. – Я очень рад, что ты не сильно расстроился, – кузен Ричарда и подчиненный Штанцлера смотрел с сомнением, и Рокэ изобразил положенную злость и печаль. В ночь перед Днем Святого Фабиана Рокэ не мог уснуть. Он чувствовал, что завтра должно что-то решиться, что проклятие, связавшее его с последним Окделлом, спадет? Ударит? Назначит цену? Не может же Рокэ быть оруженосцем у себя самого. Значит ли это, что его не выберут? И что ему останется делать – возвращаться в Надор и жить дальше как Ричард Окделл? Уехать в Торку с Катершванцами? Рокэ безумно устал от притворства, бессилия, чужого тела, чужой жизни. В конце концов, он решился нарушить церемониал и сделать что угодно, хоть взбежать по лестнице, чтобы встретиться с самим собой. От раздумий и планов его отвлек шорох – на полу сидела здоровенная крыса, видимо та самая, встреченная в первую ночь в Лаик. Она смотрела на него, шевеля усами, и Рокэ вспомнил, как лечил руку Ричарда, нагноившуюся после укуса. Оружия в келье не было, и Рокэ поднял тонкое одеяло, готовясь накинуть его на животное. С противным писком крыса порскнула под кровать и затихла, и Рокэ выругался. Осторожно, готовясь подставить одеяло, он заглянул под кровать – но крыса как сквозь землю провалилась. В списке унаров Рокэ стоял четвертым – он все-таки проиграл Эстебану и Альберто, так как не посмел применять кэналлийские приемы. А Норберт подловил его – Рокэ, как когда-то с капитаном Рутом, не успел провести сложную комбинацию, и бергер сильным ударом сумел выбить у него шпагу. Вспомнилось, что Ричард тоже вышел из Лаик четвертым – видимо, сказалась любовь к словесности и землеописанию, которое Ричард умудрялся цитировать по памяти целыми главами. Двадцать один унар стояли на площади, ожидая, пока их выберут. Смотреть вверх, на сидящих на галерее было запрещено церемонией. Впрочем, Рокэ помнил и то, как стоял на этой же площади, собираясь отказаться от чести быть чьим-то оруженосцем и желая только одного – уехать в Торку и отомстить за Карлоса. Тогда он не знал, что герцог Алваро договорился с фок Варзовым, а ведь он полюбил старика. Полюбил, и не смог оставить без помощи, а потом была Малетта, покушение на Винной, восстание Борна и Ренкваха… Выбор Окделла – то ли внезапный порыв, то ли расчет, Рокэ сам не мог сказать, чего было больше в его решении. Круг замкнулся, и вот он снова стоит на этой площади. Пока все шло, как он помнил – фок Варзов отозвал Катершванцов в Торку, Альмейда выбрал Берто Салину, Килеан-Ур-Ломбах выбрал Эстебана Сабве, и тот заметно скривился, проходя мимо Рокэ. После Старой галереи подколки утихли, и даже учебные поединки проходили спокойнее. Интересно, будет ли Эстебан лезть на рожон так же, как и в прошлый раз? Впрочем, убить щенка всегда успеется. Некстати вспомнилась медведица с двумя медвежатами и надорская охота, едва не стоившая ему жизни. На площади осталось лишь шестеро унаров, как и в прошлый раз. Запела в последний раз труба, Рокэ собрался, чтобы успеть взбежать по ступенькам. – Ричард, герцог Окделл, я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу. Рокэ почти бегом поднялся по застланной алыми коврами лестнице, даже не посмотрев в сторону королевской четы. Шпага ударила его по ногам – шпага Эгмонта Окделла. Сейчас ему полагалось опуститься на одно колено, но он вспомнил клятву, данную герцогине Мирабелле. Вспомнил холодный каменный замок, постель с каменными грелками, первоцветы в лесу, вересковые поля, яблоки и неизменный надорский сидр. Вспомнил сестер Ричарда. – Герцог Алва, вы оказываете мне великую честь, но я вынужден отказаться, – он поймал взгляд прищуренных синих глаз, которые привык видеть только в зеркале – и все исчезло. Он стоял на лестнице и в то же время сидел в своем кабинете, держа в руке кубок с отравленным вином. Кабанья голова смотрела со стены глазами вчерашней крысы. В другом кресле, рядом с осколками второго бокала сидел отброшенный им после попытки заколоть его кинжалом Ричард Окделл, растерянный, отчаявшийся глупый мальчишка. Можно было шагнуть к нему – или по лестнице. За плечами было пять лет, пять мучительных лет в Надоре, в чужом теле. Эти пять лет можно было сбросить, как старую змеиную кожу – но при этом потерять то, что стоило стольких усилий. Обустраивающуюся провинцию, редкую улыбку герцогини Мирабеллы, союз с Приддами, Джастина… Возможность исправить Варасту, Эпинэ, тысячи жизней… Два герцога, два последних потомка родов, проклятых Ринальди Раканом, смотрели друг на друга. Между ними на ковре лежал кинжал Святого Алана, еще одного обманутого дурака. Дурной мальчишка, наслушавшийся сказок о великой Талигойе, был готов повторить судьбу своего предка и умереть. – Хватит смертей! – Рокэ шагнул вперед, и уши пронзил крысиный визг. Кровь, даже с ядом, после пяти лет показалась амброзией. Что-то еще можно исправить. Пока ты жив, всегда что-то можно исправить.