__ __ __
Марии Терезии не спалось. Никогда раньше она не чувствовала себя так же одиноко, как сейчас, со смертью своей последней заступницы. Ее фрейлин сослали прочь, и она одна ночевала в своих опустевших покоях — большинство вещей ещё днем собрали и вынесли французские служанки, с которыми она почти не разговаривала. Сын, чьим обществом она после разлуки никак не могла насытиться, проводил эту ночь с отцом — и, как она полагала, вернувшей его благосклонность Луизой де Лавальер. Она почти любила эту женщину — но ее всю охватил страх того, что мальчика заберут у нее теперь навсегда, подарят ему новую мать, а ее, Марию Терезию, отправят вслед за фрейлинами. Она скучала по Испании, но не хотела возвращаться домой, если сын останется здесь, а ей никогда не позволят забрать дофина. Он — дитя Франции; у нее же никаких прав на собственного ребенка не было. Признаться честно, он был не единственным, кого ей не хотелось оставлять. Она тихонько поскребла стену. Вся прижалась к потайному проходу, пытаясь различить движения в соседней спальне. Ответом послужила тишина — Мария Терезия аккуратно постучала. Час поздний — где же она? Догадки вгоняли королеву в еще большую тоску и, шмыгнув носом, она оставила попытки. За окном свирепствовала гроза. Мария Терезия находила ее одновременно прекрасной и пугающей. Она вернулась в холодную постель, но сон так и не шел. Теперь, когда празднества подошли к концу, ночной Версаль не так уж и отличался от Пале-Рояль — до нее снова никому не было дела, и лишь тени обнимали ее по ночам. Она вновь поднялась, зажгла одинокую свечу и оставила ее на комоде у зеркала — собственное отражение в полутьме вызвало у нее непонятное чувство тревоги. Умылась из оставленного служанками накануне кувшина — прохладная вода смыла остатки сонливости. Расстелила молитвенный коврик и опустилась на колени. Неловко пригладила волосы и обняла руками свои плечи. Все ее тело охватил стыд. — اللهُـم عَبْـدُكَ وَابْنُ أَمَـتِك، احْتـاجَ إِلى رَحْمَـتِك، وَأَنْتَ غَنِـي عَنْ عَذابِـه، Она замялась. Перевела взгляд на скрытый под простыней портрет в углу комнаты — съехавшая ткань оголила белоснежное плечо, темный локон и несколько жемчужин ожерелья. Марии Терезии показалось, будто молния проникла во дворец и пронзила ее насквозь — но стыд ее утомил. Она и так запятнала себя; недостойно теперь, боясь небесной кары, пренебрегать душой женщины, сделавшей ей столько добра. — Acepta a la reina Anna, una de las más dignas, y perdona sus errores. Y lo siento. Вдруг она услышала грохот, доносившийся из соседней комнаты — его не заглушил даже раскат грома. Последний раз бросив неуверенный взгляд на свечу и спешно поклонившись, Мария Терезия встала и сделала шаг в сторону тайной двери. Громовая вспышка осветила помещение; Рене вломилась в ее покои, насквозь промокшая. Изгвазданные сапоги оставляли грязные разводы на натертой плитке; простая тканая рубашка, явно не подходившая по размеру, не прикрывала налипших на шею волос. Она стянула толстые кожаные перчатки и отбросила их в сторону. На мгновение замерла, тяжело дыша — по инфернально красивому, обезумевшему бледному лицу стекали слезы и капли дождя — и бросилась в объятия королевы. — Что с вами? Рене? — спросила Мария Терезия, растерявшись от испуга. Вскоре оцепенение угасло под теплом близости, и она обняла плечи Рене. Погладила ее по мокрым волосам. Ответа не последовало; она набрала в легкие побольше воздуха. — Прошу, объясните мне. Она никогда раньше не видела Рене такой — привыкла быть слабой, поглощенной своими извечными горестями. Привыкла, что Рене всегда знает, как должно поступить, как достойно ответить, как держаться — и никогда не представляла, что она может быть такой подавленной, такой маленькой, так тесно жаться к ней трясущимся телом. И все же, Мария Терезия больше не показывала страха — и даже не удивлялась внезапному стержню, которого, как ей всегда казалось, она была напрочь лишена. Представила Бостанджи — белого и пушистого лишь до первой ванны. Дыхание Рене стало спокойнее, и она отстранилась — но совсем чуть-чуть. Осторожно провела рукой по ее талии, тяжело вздохнула. Она — ее осанка, прикосновение и взгляд из полуопущенных ресниц — становились тверже; так к ней возвращалось самообладание. От нее пахло бурей, кровью и псами. Мария Терезия вся покрылась мурашками — сама не зная, от проявленной нежности или ужаса. — Порадуйте меня, — прошептала она. Их лица были так близко друг к другу, и королева была не в силах отвести взгляда от ее губ. — Ваша красота манила меня весь день. Вы меня раздразнили. Мария Терезия не отвечала, как бы не был велик соблазн. Произошло нечто ужасное — на самом деле она не хотела знать, что именно. Чувствовала нежелание Рене ей об этом рассказывать — но сильнее того чувствовала, как ей хочется сбежать от страшной правды, раствориться в близости. Не могла не чувствовать по необычным откровенности, надрывности. Никогда раньше Рене не была такой твердой. Одна ее рука гладила талию, другая — веснушчатую щеку. Все еще нежно, как всегда она к ней прикасалась; и все же еще с каким-то новым, будто непотребным чувством — как будто стыд, когда это кончится, будет жалить Марию Терезию сильнее, чем когда-либо. Рене коснулась ее губ, большим пальцем оттянула нижнюю и слегка надавила на нее ногтем. Королева медленно опустилась на свое ложе, не сводя с нее завороженного взгляда. Она снова проявила слабость и испугалась — происходящее показалось ей по-настоящему неправильным. Рене это почувствовала, но не отступила. — Что мне сделать для вас? — раздался гром. — Как доказать вам свою любовь? — Вы ее уже доказали, — горячо прошептала Мария Терезия. — Тысячу раз доказали. Она схватила ее ладонь. Они обе перевели взгляд на переплетающиеся пальцы. — А как мне доказать свою? Рене поцеловала ее — она всегда так уходила от ответа. Сначала невесомо, почти целомудренно, как, ничего не страшась, поцеловала бы ее в щеку днем, при свите. Но они обе становились все нетерпеливее. Упали на пол рабочий плащ и сапоги; не выдержали верхние пуговицы рубашки. Она оказалась на Марии Терезии, целовала ее шею и декольте, щупала грудь сквозь шелковую сорочку. Они никогда не делали этого так; между ними еще не было ничего настолько плотского. — Рене, я... — Мария Терезия судорожно вздохнула и раскраснелась сильнее, чем обычно — Сейчас не... Королева Анна... На этот раз она признавалась себе без всякого смущения — покойница была не причем. Происходящее было неправильным не потому, что это оскорбляло память ушедшей королевы, или потому что так бы посчитал Аллах, осуждающее глядевший как через стекло сквозь дворцовые этажи над ними прямо с ночного неба — лишь потому, что Рене нуждалась в утешении. Такую близость она могла разделить с любой другой; в ней его не было. Она заслуживала большего, чем мимолетного забытья. Вновь полыхнула молния. Рене сползала на пол. Спальня больше не казалась покинутой — будто в Версале в очередной раз устроили пир во время чумы. С ней всегда приходили радость и праздник, которых так искал Людовик; душевное удовлетворение от которых он не мог получить ни за какие богатства. Личный маленький праздник для несчастной королевы — такое скромное, но настоящее, искреннее счастье, никогда более ее не посещавшее. С ней приходили покой, утешение, желание и удовольствие, пусть с ней же и смятение, пусть после нее оставалась лишь вина. Это не женщина не прижималась к ее ногам — это джинн подобрался непозволительно близко. Ее самая чистая любовь. — Вы достойны обожания. Преклонения. А все, что вам нужно, — вторая рука Рене скользнула по чужому бедру прямо под ночную рубашку, — Быть кому-то нужной. Мария Терезия остановила ее руку. Неловко приподнялась и свесила с кровати ноги. Рене не продолжала попыток — она никогда бы не проявила неуважения к отказу. Наконец, она сдалась и вся обмякла, постаралась спрятать разочарованный взгляд. Мария Терезия понимала ее чувства, как никто другой — она была полна смятения и стыда. — Я сделаю все, что в моих силах. — сказала Рене после недолгого молчания, — Я готова отдать что угодно, чтобы разделить с вами... Хоть один счастливый момент. Еще хоть раз увидеть вашу улыбку. — Ради вас мне хочется улыбаться. Мария Терезия представила жар Джаханнама и вкус кипящей гнойной воды на устах. Вечное проклятие, на которое себя обрекает. И улыбнулась. Настоящая мука — не видеть Рене. Не чувствовать на себе ее обожающего взгляда, лишиться ее твердого плеча и никогда не подставить ей своего. Делить ложе с кем-то другим — даже с самим благословенным королем-солнцем. Не говорить с ней, не слышать ее голоса, не прятать в абстрактных мазках кисти черт ее лица. Не понимать в ней сокрытого от других, не гадать над сокрытым от нее. Все во Франции чудно и чуждо, притворно — и только она своя, настоящая. Иногда она боялась ее, как сейчас; иногда — того, что не может ей доверять; но от этого она странным образом становилась лишь желанней. И если цена — собственная душа, то что ж, Рене де Ноай того стоила. Она увлекла ее за собой в постель. Они обнимались, наблюдая за догорающей на комоде свечой, следили за гонкой стекающих по окну капель и целовали друг друга. Оставались одетыми, но никакая одежда не прикрывала обнаженных душ. Мария Терезия не хотела знать, что случилось тем вечером, но знала: решись Рене рассказать, она ее выслушает. И не отвернется, как бы не были ужасны эти слова — она и так знала, что они ужасны. Знала, что, может, ее самая чистая любовь не была таким уж хорошим человеком — но для нее она была самым лучшим; и совсем не важно, что она сделала. Как не важно, что она чужестранка. Или женщина. И это — не слова или возможность отвлечься — и было нужно Рене. Гораздо большее — безусловное принятие. И его Рене и получила. — Мне кажется, во мне что-то умерло сегодня, — шепотом призналась она, отрываясь от поцелуев. — Да, — ответила Мария Терезия, — Во мне тоже.__ __ __
Рене догнала дофина — он заливисто рассмеялся. Новая гувернантка недовольно закатила глаза. — Вы мне нравитесь больше всех. — признался мальчик. На детских щечках загорелся румянец. Рене вспомнила вечер, когда их покинула королева Анна. Свой приказ и погоню в темном лесу. Рыжее пятно волос, пестревшее среди деревьев — то, как его локоны напоминали ей кудряшки дофина. — Я тоже умею быть злой. Только дайте возможность! Принц насупился. — Я вам не верю. Они были уже почти у самых ее покоев, когда на повороте появилась Мария Терезия. Вихрь вьющихся волос прикрывал веснушчатые плечи. На глазах блестели слезы. Она чуть ли не душила мальчика в объятиях, и выглядела совсем юной и невинной. Рене с сожалением подумала о том, что до конца жизни она будет бояться каждый раз, когда не будет знать, где прямо сейчас ее сын. И как он кричал: "Ради любви!" Заметив ее мрачную задумчивость, Мария Терезия, приподняв маску нарочитой строгости, одарила ее ободряющей улыбкой. С каждым днем Рене понимала Лу только сильнее.