Проделки

Не то, чтобы мне было стыдно, за то, что я делал с братом при помощи магии ветра. Я ведь и вовсе не думал тогда, что вытворял. Но вспомнить, признаюсь, забавно, даже на душе как-то легко, хоть и смущенно. Сейчас бы и Ёнэ посмеялся. Если бы узнал наверняка. Интересно, стоит ли ему рассказать?.. Кто же, кто же ему расскажет? Точно не я! Ха-ха… Уж пусть это будет ветер. Да, брат?

***

Все началось, когда старец Соума, обладатель древней техники ветра, разглядел во мне дар. Стоит отметить, что уже с детства ветер для меня был не обычным явлением, как для остальных людей. Я ощущал его скорее, как тень или дух давно умершего друга, который присматривает с того света и готов посильно, насколько позволит сила нашей связи, помогать. Однако, если скажу, что упорно тренировался и оттачивал мастерство — совру. Единственное, что я сделал, это несколько дней провел со старцем Соумой наедине, в лесу, где он с утра до позднего вечера учил технике. Искусству обращения со стихией свободы и ускользания: чрезвычайно сильной и редкой. Ожидая, что потребуются многие годы упорного обучения, удивительным оказалось, как он дал мне основы обращения с ветром за короткий срок. Какие-то пару дней против десятков лет. Старец научил устанавливать со стихией связь, а дальше было лишь вопросом времени в оттачивании мастерства. Я все думал, почему он решил посвятить меня в столь юном возрасте? Возможно, дело в том, что дети перенимают опыт легче, словно играючи, а еще о-фа предвидел, что бок о бок с ветром, поможет мне вырасти мастером своего дела и закалить характер под стать своей стихии. К шестнадцати годам я уже приноровился настолько, что был с ветром на «ты», и в школе противостоять мне не мог никто. Кроме старшего брата. Однажды у меня состоялся тренировочный поединок с Эноем — крепко сбитым парнем, чей меч разил с особенно сильным замахом. Он исходил из стойки, так называемой черепахи, чтобы потом махом от плеча нанести широкий удар, в который он вкладывал силу, поднимающуюся от ног. Он считал это своим коронным приемом, а как по мне ловкость в этом деле выигрывала. Он был всего на год старше, но физически уже куда более развит. Но не он вызывался против меня на дуэль: Иносио, его брат, попросил об этом. Как я догадался позже: чтобы наглядно продемонстрировать Эною, что его любовь к сильному, но медленному замаху уступает скорости на наших мечах. Эною стоит пересмотреть свой взгляд и «не выдумывать колесо». Мне было все равно с кем тренировать приемы. Я любил это делать, особенно, если Ёнэ оказывался рядом: он всегда мог что-то заметить или подсказать (хотя я предпочитал просто похвалу). Иногда, когда никто не видел, он мог ласково потормошить меня по голове или сжать плечо: «Молодец, и все же не зазнавайся». — «Да знаю!» — бурчал я, смахивая плечо, но сам при этом упивался мгновениями счастья. Видеть гордость в глазах Ёнэ — дорогого стоило. В тот день много людей пришло посмотреть нашу тренировку. Например, друзья Иносио и ученики младших классов. Ёнэ тоже был, потому что Иносио сам рассказал ему о своей просьбе и желании посмотреть, кто кого: «Твой братец или мой братец». Я нисколько не беспокоился. Более того, мне было даже немного жаль Эноя — я смотрел с позиции младшего брата. Эною придется принять поражение на глазах Иносио. Не оправдать надежд брата. Мало приятного должно быть! А тот еще добрую половину школы позвал в свидетели. Про себя я решил немного помочь Эною и хотя бы затянуть бой насколько это возможно. Слегка попыхтеть со своей стороны, чтобы ему было не так обидно. В иной раз я бы такого не сделал, ведь поддавание унижает куда сильнее проигрыша. Однако… сегодня… Эной даже не догадается. Эной даже не пытался скрыть волнение. Волновалось все его лицо: мелкие складочки, напряженные надбровные дуги и сжатые в комки скулы. Он чересчур крепко сжимал рукоятку меча, словно не доверял ему или плохо чувствовал. Капля пота потекла по виску, а ведь лишь заняли боевые позиции. Как бы я ни старался кувыркаться и плясать вокруг Эноя обезумевшим поро, мне не удавалось затянуть бой. Его манера держаться и полагаться лишь на грубую силу, на широкий, но предсказуемый замах, портила все, делая его неклюжей и крупной мишенью. Я должен был выглядеть слепым и безногим дураком, сражающимся с речным крабом. Дальше тянуть не имело смысла, и я завершил поединок в два счета. Эной упал коленями в песок, тяжело дыша и обливаясь потом. Я задумался о том, почему он так упорно ухватился за этотприем? Он же очень глупый. В нем нет достоинств, особенно на фоне других учеников нашей школы, предпочитающей простоту и проворство. Что он хочет этим доказать?.. Возможно, дело в Иносио? Иносио подошел к брату и снисходительно похлопал по макушке: — Видишь, Эной, а я тебе говорил, что дурная затея. Зачем мне перечить, если я сказал, что так не делается? Опозорился? Больше не будешь? Эной не ответил ему, только отер пот, капающий с кончика носа. Солнце пекло в этот день нещадно и ни ветерка. — Не унывай, Эной! Потом обсудим твою технику, — сказал Иносио и посмотрел на меня. — Ну а теперь, Ясуо, давай я сражусь с тобой. Я хмыкнул, и отерев пот над верхней губой, встал в стойку: подходи! Мышцы разогрелись, и я ощущал небывалый прилив энергии, хотелось его, наконец выплеснуть с хорошим противником. — Налетай! Мы пошли друг на друга. Иносио в своей манере двигаться и наступать напоминал кота. Его меч — хвост, которым он размахивает из стороны в сторону или напряженно заводит перед собой. Иносио — сильный соперник. Но не для меня! Я атаковал. Иносио попытался увернуться, но я уже предугадал его маневр и все же задел клинком его клинок. Мы обменялись сторонами и сверкающими взглядами. — Должно быть, хорошо иметь способного брата, который научит тебя всему, не так ли? Будет заступаться везде? — спросил он. Я понимал для чего он это делает: вывести меня из равновесия, разглядеть слабое место, поймать за эмоцию, как за крылья и сжать, потянув на себя. Иносио думал, что умолит мои собственные заслуги, отдав их Ёнэ, но в итоге закопал сам себя. — Да, неплохо, спасибо, Иносио, что заметил. А вот твоему брату, видимо, повезло куда меньше. Я чуть не засмеялся, до чего Иносио глупо начал разговор. И мне стало снова жаль Эноя: я стал понимать, почему он так рьяно отстаивал свой нерабочий прием. Иносио та еще змея. В этом его тактика: жалить словами больше, чем делом. Мы с Ёнэ такое не любили. Я снова атаковал, показывая, что нисколько не опасаюсь отвлечься, и его слова не имеют никакой силы. Клинки нашли друг на друга, сверкнула сталь. — А где же твой вездесущий ураганчик? — посмеялся Иносио. Мне захотелось ответить, что я оставляю его для достойных, однако, Ёнэ научил меня не злоупотреблять насмешками. К тому же на столь неостроумные реплики. Поэтому я проглотил пустоту и, сжав зубы, вывернул свой клинок из-под натиска, парировал удар, отпрыгнул в сторону. Теперь Иносио наступал. Удерживая меч перед собой, он сделал замах и… внезапно истошно закричал. Налетел порыв ветра и его нагрудная повязка взметнулась вверх, заслоняя обзор. Ветер оказался сильным и так приколошматил воротник Иносио к его физиономии, что я показался лишним в этой дуэли. Кто-то засмеялся, а кто-то негодующе засвистел. — Нечестный прием! Ясуо! Я не сразу понял, о чем речь, а потом догадался: ведь все решили, что ветер устроил я. К тому же выглядело это и правда странно: в жаркий день, когда не было ни ветерка, внезапно, откуда ни возьмись он налетел и так точно, так удачно для меня. Иносио, наконец, расправился с одеждой. Имей он власть, то поколотил бы и несчастный ветер. Лицо его выражало мало приятного: — Так вот на какую силу в бою полагается наш Ясуо? Грязные уловки недостойны война! Я, конечно, был с ним согласен, только вот не имел к этому никакого отношения. О чем и сказал. Так все тотчас накинулись на меня, обвиняя со всех сторон: — Ветер был слишком нарочитый! — выкрикнул кто-то из старших учеников, ровесников Ёнэ. — Мы все видели! То ни ветерка, то целый порыв нашел на нашего Иносио! — Кого ты пытаешься обмануть, Ясуо! — Это уже не шутки! А самая настоящая подлость! Лица смешивались между собой, превращаясь для меня в привычную кашу. Все одно и тоже. Снова Ясуо отличился и виноват. Высокая и темная фигура покинула ряд и вышла вперед, стремительно приближаясь. — Ясуо, это правда? — холодный голос Ёнэ точно порыв ветра хлестанул меня. А чего стоил его взгляд!.. Я вновь почувствовал себя маленьким и нашкодившим мальчишкой и глубоко внутри съежился. Ни один человек на свете не способен такое вытворить со мной. Только Ёнэ. Вместе с тем во мне взыграло чувство справедливости. Сам не зная, зачем, я усмехнулся: — Конечно, брат, а то ты меня не знаешь! Во всем виноват Ясуо! Во всех кознях! И, конечно же, я нарочно воспользовался трюком, ведь без этого мне никак не победить этого остолопа! И я бросил в сторону учеников порыв ветерка: такой крошечный и смешной, он даже меньше половины не пролетел, как растворился. Даже дохлую муху бы не приподнял. Но ученики отпрянули так, словно на них летело смертоносное торнадо, и загалдели на новый лад. Как стайка воробьев. Ёнэ воскликнул: — Довольно! — и непонятно было к кому он обращался, ко мне или ученикам. Он схватил меня за руку и повел прочь со двора. Все во мне распирало от негодования: — Почему ты не веришь мне? Почему веришь им, трусливым болванам? — Я все видел своими глазами, Ясуо. — Что видел, Ёнэ? Ветер? Так ветер гуляет сам по себе! Докажи, что он не по своей воле!.. — Хватит, Ясуо, довольно! — Отпусти! Я не ребенок, чтобы так сжимать руку! Да отпусти же! Не смотря на с трудом сдерживаемую злость, Ёнэ ослабил хватку, хотя руку не отпустил. Я вперился в него взглядом, упрямо, как баран, желая вышибить из него уверенность в своей правоте. До чего же я ненавидел, когда он столь снисходительно и поучительно смотрел на меня. Да еще с такой досадой! Мол, опять ты доставляешь другим хлопоты, младший, непутевый брат! От чувства несправедливости захотелось призвать настоящий ветер, и не просто сильные порывы, а — целый ураган. Эту школу неплохо было бы встряхнуть и хорошенько посмеяться над Иносио с его дружками! Посмотрел бы я на их вытянутые физиономии! А как они прячутся в бочках или под столами? Куда побегут от вездесущего воздуха? На дно пруда? Смех пощекотал мое нутро, и хоть я сдержался, все же Ёнэ его и заметил. К моему несчастью. — Будешь наказан, — сухо сказал он. Как отсек. А глаза сверкнули холодной сталью. Это означало, что он невероятно рассержен, и я хожу по острию ножа — одно неосторожное слово, необдуманная замашка… Не удивлюсь, если он изменит самому себе, сдерет с меня штаны и отшлепает на глазах у всех, как мальчишку. С него станется! В этом роде, он как спящий вулкан. Можно на его склоне отстроить деревушку, охотиться и жить припеваючи, он все будет спать и терпеть, но затем проснется от того, что один человек без зазрения совести… скажем, загубит птичку, просто так, тогда вулкан и сметет все на своем пути. Я бы назвал эту картину «Вулкан, пробуждающихся глупостей». (Есть такой же вариант с ветром, вот только звучит иначе и посыл противоположный: «Ураган, рождающий глупости!» Улавливаете? И эти вулкан и ветер живут бок о бок: удивительно!) — Наказан, за то, чего не делал? Их накажи за вранье! Ёнэ, если не одумаешься, я тебе этого никогда не прощу, так и знай!.. Ёнэ сжал пальцы на запястье, и я почувствовал его ярость кожей. Со стороны продолжали шуметь, нас окружили преследовавшие ученики. — Ёнэ, не делай ошибки, не делай, прошу тебя, очень прошу!.. — взмолился я шепотом. Карие глаза впились мне в нутро, прошили насквозь, как иглы портного. Меня пробрала дрожь, но взгляд я все еще не опускал. Сдаваться не хотелось, ведь я был прав. Тысячу раз прав. Вот только на Ёнэ — Проснувшийся Вулкан — сил смотреть не было. Его аура и внутренняя энергия всегда довлели надо мной и оказывали сдерживающее, а иной раз какое-то гипнотическое влияние. Даже будучи правым я мог повести себя, как виновный. Спрятать глаза, отвести взгляд… Ёнэ легко считывал мелочи. Я лишь надеялся, что он учитывает и эту мою особенность! Мое благоговение перед ним. Когда я было решил, что он ответит ребятам в духе, «я накажу его по всем правилам», он развернулся к ним и бросил почти гневное: — К чему устраивать балаган? Ничего страшного не произошло. Это был всего лишь ветер. — Ёнэ, ты же понимаешь, что это был на самом деле Ясуо? — донеслось со стороны. — Хочешь сказать, это не грязный прием? — Даже если это был его прием, кое-кому следовало подумать о более подходящей одежде для боя, — объяснил Ёнэ. — Он направил струю ветра прямо под воротник и задрал его! — Тогда почему он все же не воспользовался этим и не атаковал? — Разумеется потому что мы его уличили: начал защищать посрамленную честь! — Ёнэ, а тебе не кажется, что ты смотришь с позиции родственника? — это уже был Иносио. Он вышел вперед. — Доказательств, что это был Ясуо, нет, — ответил Ёнэ. — А значит, ради благополучия нашей школы, опустим этот инцидент. Завтра проведем еще один поединок и все. — И все? — передразнил Иносио, мол, как у тебя все легко! — А есть другие предложения? — Еще бы. Для честности следует наказать Ясуо. Думаю, это поддержат и остальные. — Наказывать не за что. К тому же, это мое личное дело с братом. — Хорошо же личное дело, которое по справедливости касается всех! — воскликнул Иносио. — Доказательств нет, — спокойно повторил Ёнэ. — А десяток свидетелей? — Свидетелей двух ветров, ты хотел сказать. Первый ветер — обычный, он и теперь между нами, а второй — ветер сомнения, который ты и твои друзья решили подхватить и раздуть. Пустое место. Нечто темное пробежало по лицу Иносио, это темное на мгновение сделало его плоское лицо объемным и зловещим. Он улыбнулся, обнажая ряд мелких ровных зубов: — Наши глаза для тебя — пустое место, Ёнэ? С каких пор? — Чего ты хочешь? Наказать его?.. — Именно этого и хочу, — огрызнулся юноша. «Еще бы, убрал воротник и осмелел!» — подумалось мне. Ёнэ встал полубоком, опустив пальцы на рукоятки обоих клинков. — Так подойди, если осмелишься! Тут уже я не мог поверить своим глазам и ушам: Ёнэ защищал меня! Не порицал, не уводил ото всех подальше, чтобы вынести наказание, а отстаивал мою честь, которую припылил всего лишь случайный порыв ветра, оказавшийся так не кстати! Удивился не только я. Ученики напряженно замерли, ожидая развязки: еще бы, редко можно увидеть, как старшие ученики решают спор на клинках! В школе это запрещено, да и лезть в пустые драки по обыкновению предпочитали младшие. К тому же, за Ёнэ, который привык чтить традиции и строгие правила школы, ходила репутация блюстителя и некоего справедливого судьи. То, что Иносио подначивал его, являлось лишь личной неприязнью ко мне и попыткой сыграть на ответственности Ёнэ. Все знали, что он не посмотрит, если виновник собственный младший брат, — о, он накажет по всей строгости, а, скорее всего, — еще строже. Кому, как ни мне и моей заднице, это известно? Но почему-то — не в этот раз. Иносио слегка выпятил губы и засвистел птицей, красиво, как умел только он. Он подражал многим видам животных и птиц. Свист был затейливым и крайне сложным: переливался, затягивал мелодичные протяжные звуки в завихрения лабиринтов, выводя их в нечто чистое и высокое. Помню, как пытался нечто похожее повторить хотя бы на флейте. Но что означал этот свист между Ёнэ и Иносио? Мне показалось, что они в тот момент чувствовали схожесть своей проблемы: оба старшие братья, и оба вынуждены защищать младших. Они смотрели в глаза друг другу какое-то время, затем Иносио отступил: — Драться из-за сгустка ветра… Такое только в духе твоего брата. Оставим же ему эту слабость! Многие засмеялись. Даже те, кто уважал и боялся Ёнэ не сдержали смеха, смеялись, разумеется, не над ним, а надо мной. Но мне было все равно, в душе я ликовал и только силой воли удерживал ноги на месте, чтобы мальчишкой не прыгнуть к Ёнэ да не сжать покрепче в объятиях. Настолько я был счастлив. К тому же, в моих глазах Иносио признал поражение загодя, да и все представляли исход этой дуэли. Без ложной скромности отмечу, что одолеть Ёнэ во всей школе мог только я и то, — если повезет. Впервые я ждал наказания с упоением. Я готов был снести от Ёнэ все, что угодно. Захочет выпороть, как маленького, по заду? Пожалуйста! Заставит чистить уборные? Сделаю! Но наказания так и не последовало. Он словно забыл про инцидент, как будто ветер пронесся мимо, не оставив после себя и следа. Во мне оставил. После того случая, я не знал, как выразить благодарность, пока не сделал открытие. И оно, можете не сомневаться, раскрасило мои будни. Если бы не случай с Иносио, мне бы и не пришла в голову идея использовать ветер в забавах с Ёнэ. Порывом ветерка я мог поиграть с его волосами или взметнуть столпы осенней листы (в стороны от него, чтобы сор не попал в глаза, а огненное месиво создавало весьма красивый туннель), напомнить, что полное погружение в книгу не лучший способ времяпровождения, когда брат томится рядом. Я находил тысяча и один способ, чтобы раскрасить его жизнь. Но однажды он догадался. Когда очередным проворным ветерком я игрался с ним, поднимая и опуская ленту в волосах, теребя подолы одежды, он поймал мой взгляд и сказал: — Ясуо, — и посмотрел так, что стало все ясно. — Ничего я не делал! — и все же моя улыбка выдала меня с головой. Он не сердился. — Лишь погладил тебя и все. — Не нужно. — Почему? Ведь это даже не мои руки. — К чему так делать?.. Меня приятно удивило, что он никоим образом не соединил мое озорство с ним и тот случай с Иносио, не заявил: «Вот как. Играешься техникой с людьми, значит и в тот день это был ты.» Мне кажется, он все же поверил, что тогда не я призвал ветер, чтобы сбить повязку Иносио и надолго прибить ее к лицу. Хотя было забавно! Все же у ветра есть чувство юмора. — А разве ветру нужна причина, чтобы погладить тебя, ведь ты такой… — я осекся, чуть не обронив «красивый». Брат спросил: — Какой? — Сильный, как ветер! — я посмеялся, испытывая странное ощущение, близкое к эйфории: мне вдруг так хорошо стало от того, что мы сидим с ним на солнышке в столь погожий весенний денек. Я мог наблюдать, как по его щеке скользит ветерок и играет длинными прядями, прекрасными, как шелк. И это был личный секрет — ветерок, призванный моим искренним намерением огладить его лицо. Признаться, я считал, что это мои руки, только вот до конца убеждал себя в обратном. Сила самоубеждения — игра с одним из азакан, как бы сказал теперь мой брат. Один раз он уснул, когда мы устроились на холме под деревом и читали друг другу вслух. Я обнаружил это, когда, продолжая читать рассказ, взглянул на его лицо. Спящий, мой брат, напоминал просветленного: нечто кроткое и умиротворенное вытворяло с его благородными чертами хорошую вещь. Оно стирало всю серьезность. Ёнэ даже выглядел счастливым. Как бы хотелось, чтобы такое выражение лица было почаще. Я не удержался и по привычке сотворил легенький поток ветра. Эфемерный, невозможно легкий и послушный, он приготовился сделать, что я захочу. Ёнэ открыл шею, и ее пощекотал мой ветер… поднялся выше, лаская скулы и ресницы. Губы Ёнэ дрогнули: — Ясуо, хватит, я знаю, это ты. Но я продолжал читать, как ни в чем ни бывало: — О чем ты? — спросил и даже пожал плечами, хоть он и не увидит. Ёнэ приоткрыл один глаз, но оказался слишком сонным и разморенным жарой, чтобы спорить. Он убедился, что я все еще читаю и выгляжу беззаботным. Я улыбнулся: «Спи, Ёнэ, а я буду читать дальше. Кажется, тебе нравится, да? Мы остановились на самом интересном: ночной жнец укрыл крылья у демона и решил спрятать на реке, но там оказался речной краб, который яростно атаковал его и… Ёнэ, мне остановиться?» — Читай, — только и буркнул и продолжил спать. А я — гладить его своим ветерком. Никак не удержаться! Только вот мне стало куда труднее: ведь я должен был читать и одновременно заниматься ветряным потоком. Хоть он и был очень-очень слабым, почти невесомым, — чтобы создать даже такой, а уж тем более контролировать, — требовалось немало усилий и концентрации. В конце концов, Ёнэ сдался и перестал проверять непоседливого братца. Он поверил мне и успокоился. Я гладил его по плечам и щеке, проводил по волосам, ветер был по-весеннему тепл и свеж. Сдувал зной. А мне… было до дрожи приятно. Но однажды у нас с Ёнэ выдался особенно непростой денек: к нам прибыли ученики из другой школы — перенять друг у друга полезный опыт. Старец Соума выставил меня и брата, как своих представителей. Весь день мы только и делали, что в поте лица, сражались на мечах. И хоть соперники и были достойными, ни один из них не сумел одолеть ни Ёнэ, ни меня. В какой-то момент мне показалось, что череда побед и гордость за свою школу, сплотила меня и прочих учеников, что презирали и задирали меня, однако, я ошибся. Я всегда ошибался, когда надеялся на лучшее. Когда я полагал, что люди занимали мою сторону, оборачиваясь, я наблюдал лишь ветер… После заката, когда все закончилось, я устало слонялся без дела. Не хотелось идти к остальным, чтобы не слушать пустой похвалы или посмеиваний в духе: «Не будь у Ясуо ураганчика, он бы и не справился!» А кто-то непременно припомнит тот случай с порывом ветра и повязкой. Ох уж этот Иносио, не мог он надеть что-то другое? И зачем же мне это слушать? Оттого я бесцельно бродил по склоне горы, пока не наткнулся на источники. Теплые его воды располагались уединено в расщелине горы, в чаще леса, и использовались для успокоения духа или купальни. Кто-то там уже был, и я сразу узнал высокую статную фигуру. Пока все остальные ученики праздновали и веселились, Ёнэ, так же, как и я, решил побыть наедине. Он никогда не любил внимания к себе. Просто делал то, что должен. За это его и любили. «Какой идеальный у меня брат», — проскользнула мысль ленивой бабочкой. Мысль теплая от прилива нежности: мы день провели плечом к плечу, занимаясь общим делом. Вдруг сон как рукой сняло. Я подобрался ближе, но так и остался незамеченным, а затем, сам не знаю, почему, не решился раскрывать себя. Может придет идея для шутки? Выскочу внезапно да рассмешу? Развею усталость и угрюмые думы? А ведь в одном можно было не сомневаться — этот идеалист уже прокручивал в голове свои дуэли и находил изъяны. Ёнэ и изъяны! Вот уж чему в моем мире не быть рядом друг с другом! Ёнэ оставил одежду аккуратно сложенной на берегу. Он распустил волосы. Всегда удивлялся, до чего длинные они были. Мне показалось, что с последнего раза, когда я видел их вот так, они еще выросли. Он начал мужать. Та нескладность фигуры, что еще могла проглядывать раньше, исчезла, уступив место налитым мышцам, выносливым и резным линиям, напоминающими о точенных героических статуях на иллюстрациях к эпосам. Плечи раздались вширь, сделав талию еще более узкой. Да, глядя на фигуру Ёнэ, вытягивающуюся вверх, точно изящная, звонкая и крепкая осина, я получал удовольствие. Я подкрался ближе, прижимаясь к земле так низко, как только возможно. В груди клокотало, а во рту пересохло, точно я вытворял какую-то пакость, и только разум успокаивал: «Ничего такого я не делаю, и не чужак же он мне!» Что-то внутри меня перевернулось: по позвоночнику вверх и вниз прошелся заряд электрического тока, после чего ток этот затеряется в подушечках пальцев и затрещит мелкой дрожью. Я глаз не мог оторвать от зрелища, точно передо мной нежданно-негаданно упал и развернулся пергамент, а в нем — живопись, да столь отменного таланта и искусности, что слезы наворачиваются. Не знаю, что меня привлекало больше: наша ли с Ёнэ отзеркаливающая друг друга природа или то, что брат обладал телом, которое я уже хотел себе, но которого у меня еще не было? Его сила в эту ночь дышала мягкостью и молодой, расцветающей красотой. Особую власть надо мной имела треугольная спина, по которой, далеко вниз струились длинные и тяжелые волосы. В их густой черни рефлексировал свет луны, она же придавала молочно-белой коже особое сияние, словно наполняя изнутри. Луна наполняла и упругие мышцы, текла по ним безмерным потоком матовости, и сам я, не ведая, почему, вспомнил о ветре и своих руках. А ведь ветер иной раз быстрее мысли. И вот, от меня к брату он уже летит, не испытывая мук замешательства и не встречая преград. Ёнэ ощутил порыв ветра. Внезапный, он приподнял его пряди вдоль лица и, скользнув по скулам и вискам, метнулся ниже, к груди, обогнул корпус петлей, точно змея, да приластился к шее. Ветер был тепл и свеж, не похож на ночную прохладу, от которой зябнет кожа и от которой хочется укрыться. Ёнэ полуобернулся, как будто его окликнули. Глаза прищурились, он всмотрелся в заросли и тени вокруг. Точно о чем-то подозревает… Я же ступнями прилип к почве, слился с ветками акаций, затаил дыхание. Меня пробрала сладкая дрожь, страх и, в тоже время, истома. Кровь забила в висках. Неведомая сила приколотила меня к земле, колени задрожали, и я ощутил, как внизу напрягается и восстает мое мужское естество. Не знаю, сколько я так простоял, но, наконец, оно стало требовать внимания к себе, пылать и гореть, нисколько не позволяя моему бедному разуму расслабиться и заплутать где-то еще. Я присел на траву: в скромных дебрях кустарников, за которыми меня точно не могло быть видно, спина прижалась к чему-то твердому и шероховатому. Цветущая вишня. Чтобы желание так обескураживающе сильно лишало действий и выбора… такого со мной еще не случалось никогда. Если бы только Ёнэ сделал пару шагов в сторону, то увидел меня в прогалине между кустов, и тогда, клянусь, я предстал бы перед ним в самом неприглядном и двусмысленном свете! Но я ничего не мог поделать. В воспаленном разуме жило лишь бравадное да отчаянное: «Увидит, так увидит, прятаться не буду, будь что будет! Мне все равно!» Поблуждав по ночному окружению, взгляд Ёнэ вернулся к воде и луне. Ну а я вновь обратился к своей затее. Ветер, усиленный моим устремлением, затрепетал на черных волосах. А прикрывая глаза, мне мерещилось: моя рука, все что ветер. Я чувствую нагретую кожу под собой, гладкую и влажную, и я обдуваю с нее пену от мыльного корня, нежно и ласково. В какой-то момент стало казаться, что Ёнэ и вовсе подставляет ветру свою шею, точно ощущая его ручной змеей. Он прикрыл глаза, наслаждаясь. И я заигрался, когда осознал, что мои эфемерные и невидимые ладони скользнули еще ниже, теперь не покидая торса и спины. Они игрались с ними, обдавая невесомыми касаниями и поцелуями, все больше безмерно, все чересчур часто… Это был странный и любвеобильный ветер, как ни посмотри. Затрагивая соски, которые чувствительно реагировали на прикосновения, и ластясь к буграм налитых, упругих мышц, я испытывал странное и двойственное ощущение: точно мир разделился на до и после. Я был словно во сне и мог отчасти делать, что пожелаю. Мои конечности обдало приятное тепло. Ёнэ чуть запрокинул голову, перекидывая мокрые волосы. Тогда потоки воздуха скользнули по изгибу оголенной шеи. Брат начал погружаться в озеро, пока не дошел до самого подбородка. Какое разочарование! Мой ветерок беспомощно заметался по поверхности воды, трогая кувшинки и сгоняя с них стрекоз да ночных бабочек. Поднимаясь вверх, эти хрустальные насекомые оставляли за собой мерцающую пыльцу. Мой ветер испытывал нехватку. Повторять линии его тела, невесомо проводя над кожей… Ёнэ немногим ухмыльнулся, — или померещилось? — а затем вновь поднялся из воды. Капли замерцали, стекая вниз. Я, то есть мой ветер, встретил его с распростертыми объятиями. Стало казаться, что тело Ёнэ очень чутко реагирует на нежные касания, коим нет числа. Мое представление о свободе претерпело изменения в ту ночь. Лишившись на время лица и совести, я был свободен делать, что захочу, и — в тоже время, оказался в своего рода неволе. В тот период времени я испытывал стойкую неприязнь к миру. Мне казалось, что он отторгает меня, как испорченное семя, которое по ошибке попало в сад к окружающим меня людям. Я недостоин быть здесь, не вписываюсь в их тщательно выращенную культуру. И хоть я, имея характер бойца, сопротивлялся злобе и нападкам, все же печаль и тоска оказывали на меня влияние. Только Ёнэ оказался для меня источником спасения. Прогалина света во тьме. К ней я тянулся всем своим существом, а теперь и — мужским естеством, что ни говори. Желание обладать Ёнэ охватило меня с невероятной силой. Все это время я догадывался о странном и темном желании, но все же старался не придавать ему значения. Не кормить демона, как бы выразился сам Ёнэ. Однако, в ту ночь не кормить монстра стало решительно невозможно. Демон сам пришел забрать свое. И он ставил свои условия. Например: «Какая жалость, что ты не можешь его коснуться… даже сказать ничего не можешь!» Отчаяние и чувство вины непременно задушили бы меня изнутри, найди в тот момент лазейку. Однако, то, что я увидел следом, растворило всякую мысль и выбило почву из-под ног. Ёнэ полубообернулся, и я наконец заметил, что его член приподнят. Прикрыв глаза и чуть запрокинув голову, он обхватил его рукой и задвигал ладонью вверх-вниз. Сначала медленно и осторожно, точно обращается с чем-то безмерно хрупким, а затем ускоряя темп. Догадки о том, что он видит за закрытыми веками и что воображает в этот момент, сводили с ума. Я настолько сконцентрировался на этом, что мой ветер стал блуждать по его телу точно сам по себе, а ласки стали настойчивее. Я любил брата. И это жило во мне, расцветая с каждым днем, проведенным с ним вместе или порознь. Ёнэ жил во мне подобно ветру. Мой личный дар с рождения. Только если ветер подарила мне природа, то Ёнэ — подарила моя же собственная мать. Забавно. Рожденные в единой утробе… Иногда во мне закрадывалась странная мысль, будто мой отец вовсе не случайно заглянул в хижину к одинокой вдове с ребенком. Он принес меня, чтобы… подарить. Чтобы я был с Ним, а Он —… — Ясуо… — донесся до меня шепот. Послышалось. Так ветер забавлялся. Должно быть, в отместку за снедаемое чувство вины: прячусь и подглядываю. И все же я видел, как губы Ёнэ, напоминавшие весенние лепестки, приоткрылись и исторгли тяжелый и сладкий полувздох. От нахлынувшей страсти и нежности моя голова закружилась, а в уже в следующее мгновение Ёнэ спустил в свою ладонь струйку жемчужно белесой жидкости, это ее нити замерцали при свете луны точно драгоценности. При виде такого зрелища я кончил сам, исторг наружу всю сдерживаемую и темную страсть к собственному брату. Мир начал расплываться… Я открыл глаза. Сидел в той же позе, что и раньше, прислонившись спиной к вишневому деревцу, скрытый зарослями акации. Порывы ветра стихли и только легкие его поползновения распространяли по моему лицу сладковатые ароматы ягод и мыльных испарений. Самого Ёнэ нигде не было. Что ни говори, а ветер, при помощи которого я шутил с прочими, встал на сторону моего брата. Он усыпил меня и навеял столь странный… но невыразимо прекрасный сон. Только вот что из этого было сном, а что правдой? До сих пор не ведаю.