Серые тона окутали дневное небо, что и вовсе не хотелось на него смотреть, как, собственно, и на всю остальную серость окружающего бытия, от самого пасмурного потолка, до таких же, не выражающих и хотя бы тоски, дымчатых и мраморных башен, колонн, сводов; до обширных клумб острых смоляных роз, чьи стебли и листья были все также черны. Это все уже съело и его самого, облив тем же тоном. Оттого все сильнее хотелось забыться и никогда не покидать чужих, наполненных краской объятий.
Пугод не думал ни о о чем, пытаясь почувствовать небытие, полулёжа на укрытой алой рубашкой груди, иногда прислушиваясь к сердцебиению, с наслаждением вдыхая аромат своей ''подушки'', перебивающий розовый повсюду.
– Может, тебе все же не стоит?..
Принц поморщился и промолчал, не желая возвращаться к обмусоленной на сто раз теме. Зазвучали уже изъезженные фразы:
– Ничего не изменится, если ты попробуешь пожить еще годик другой. Сбеги в конце концов. Мы все равно однажды встретимся.
Сказано совсем спокойно, тихо и даже скучно для обсуждаемой темы. В ответ все же разразился голос куда громче и драматичнее:
– На что мне сдалась эта жизнь, Модди? Я заживу по-настоящему в твоем царстве, вместе с тобой. Только там теперь ко мне вернется желание жить. Я не буду обременен ни королевством, ни бегами, никакими потребностями, ни даже временем. На что мне эта серость еще на десятилетия?
Он поерзал и поднялся с недовольной миной, чтобы посмотреть тому в глаза.
– Ну разве смерть мне ни к лицу? – Пугод скрестил две копны своих длинных локонов, затягивая их на шее для комичной демонстрации, – ты только представь, – он устремил взор к бледному небу, будто бы обращаясь к Богу, один из которых и так был перед ним и внемал, – этот серый дурной пейзаж, я, такой же черно-белый, проткнутый шипами роз, сливаясь с ними с изломленными конечностями – что мне будет до них тогда? И из меня вытекает бурая насыщенная жизнь, и я обретаю свободу. И тогда я что ни на есть влюблюсь не только в тебя, но и весь этот мир, мне более не принадлежащий.., — на секунду он замолчал, но после на него снова опустилось это наваждение, — У меня же такая яркая кровь, как быстро она почернеет? Разве тебе не интересно? И эти унылые цветочки порадуются хоть немного. О, думаешь, кто-нибудь попытается выколоть мои глаза потом?
Он склонил голову в бок и отпустил волосы, спавшие сразу вниз, своим золотым томным взглядом из-под полуприкрытых век смотря в пустоту.
Чат промолчал, в очередной раз убедившись, что переменить чужие намерения невозможно. Уже завтра должна состояться коронация, уже завтра он будет хоронить его тело, а потом как ни в чем ни бывало встречать Пугода в своей собственной обители, предназначенной лишь для них двоих. И он знал, что тот будет как никогда рад; что он сам забудет о всех попытках отговорить принца; знал, что тому рано еще покидать даже этот никчемный свет.
Пугод легко плюхнулся обратно в чужие руки, будто бы уже был трупом и себе не принадлежал. Модди всегда казалось, что это он его испортил. Такой жизнерадостный в черно-белом мире, всеми обожаемый, одни его золотые глаза дарили народу счастье в этой пустоте. Сиял ярче фальшивых звезд, с самой первой встречи говорил, что красный ярче желтого и мечтал о белых розах вместо черных. Чернильные казались бездной, грязной каплей с пера на пергаменте, а белоснежные, он представлял, будут совсем как вечный чистый снег.
Правильный. Почти что. В прогнившем королевстве самый чистосердечный, если у кого-то еще оставался этот орган. С легкой улыбкой кружащийся в вальсе с каждой красавицей всю ночь напролет, не в силах не подарить надежды каждому. Ну разве преисполненный красками не украсит и чужие жизни? Ответственный и трудолюбивый — подчиняющийся четкому графику без колебаний. Да, может быть, в детстве и усидчиво выказывал свое недовольство предназначением, но разве не был идеалом после?
Таким он был и останется в памяти, когда и его заразит яркий алый, и розы под его окном.
Никогда не боялся небытия, ждущего каждого жителя королевства, а после уже и однажды учтиво Смерть нашептала о другом его возможном исходе. Чернила пролились. В стенах замка впредь грезил об упокоении одном. Мир не достоин был его, и выгонял, но и осквернена была уже его оболочка отчаянием, когда же вид оставался прежним, и только мертвенность могла придать ему изящной чувственности. И Модди был согласен, иначе бы и не сказал тому об этом первым. Но как будто бы он сам себя переиграл. Ожидал протяжного драматичного сюжета или того, что то окажется забытым сразу: не придавал тем словам особого значения, когда говорил их совершенно невзначай. А Пугод все равно омрачился.
Сей мир был обречен. После такой красивой смерти юноши завтра двор лишится последней надежды и все утихнет в трауре. Может быть, вознесут бумажный белый в память о ложной чистоте душевной ушедшего, но то уже совсем не важно. Даже смертный красный покинет их вместе с тем последним солнечным золотым. Может, пойдет вечный молочный дождь, а может, вознесется черный. Может быть, тело принца прорастет белыми бутонами, а может он и впрямь станет серым, каким он уже себя представлял. Может, надежда воскреснет и в чем-то ином. Какое им дело?
Чат обнял того крепче и уткнулся в чужие волосы. Он не мог дождаться, когда Пугод окажется в его владениях, и в то же время ощущал абсолютную неправильность грядущего. Вместо того, чтобы продолжать быть последним примером для подражания, вот уже пару лет принц сбегал пораньше с балла, вместо просвещения литературой на свежем гнилом воздухе в саду, поддавался соблазну и пользовался доверием к нему, только чтобы исколоть все нежные руки в розовых шипах, снова и снова взывая к обязательно приходящему красному, иногда так нагло заставляющего его заливаться смехом не в столь глухом месте.
Принц как всегда весел и беззаботен —слышалось в шутку так много раз о витающем о нем впечатлении. Но только если, на самом деле, все думали о его занятости иначе, то в реальности так оно и было в куда худшем свете. О, Он был как никогда весел, ходя об руку с миражом, предаваясь мечтаниям о скорой кончине и падая в самый колючий куст черных роз. И ему все слепо прощали, это был уже привычный ритуал, а не что-то, вызывающее подозрение. И его совсем не заботило, что там будет без него, вся эта суета в преддверии. Совсем не заботили эти одинаково белые невесты, под своей призрачной фатой мертвее него. Он давно уж обручился с красным шипами роз и признал себя лицемером.
— Завтра на рассвете?
Пугод тяжело выдохнул и кивнул.
— Может быть, все-таки в кусты прямо под моей башней?
— Я уверен, розам ты за все время отдал больше почестей чем мрамору. Уж попрощайся с ним, а о похоронах по твоим желаниям я позабочусь.
Пугод ярко улыбнулся, скрещивая с другим пальцы рук.
— Ты только не приходи, не лишай меня одиночества, оно еще хоть как-то отдается тоской.
— Как скажешь.
Всеобщая помешанность на эмоциях и цветах никогда его не задевала. Может, от того что никогда и не жил. Красный и красный, нравится он ему и все. Когда же однажды он явился в черном, стоило видеть чужое грустное личико, отрицающих свою разочарованность.
Чего не сделаешь ради чужой улыбки, по его мнению сияющей куда ярче золота в глазах: позволить изранить все руки шипами, поймать уже несколько раз срывающегося со смехом с башни, достать эту мифическую чистейше белую розу на совершеннолетие, пообещать во что бы то ни стало посадить в его мертвом теле уже целый куст ‘’единственно чистых’’ белых роз, пригласить на мертвенное бессмертие. Кто не был очарован принцем? Да, может быть, это были и немного странные отношения, но пока Пугод не велит иначе, как бы он не хотел, своего принца, совсем, на самом деле, не имеющего власти над ним, он послушается.
Было пора сегодня раньше. Того уж и так наверное потеряли. Последний раз Пугод придастся всему этому хаосу и последний раз снова будет притворяться непорочным счастливым. Ему казалось, его сейчас стошнит.
— Отнесешь меня?
— Ты совсем испортился.
Модди послушно поднялся с ним на руках. Пугод скорее для галочки ухватился за чужую шею.
— Последний день ‘’живу’’. Отчего ж не прогнить до конца?
***
Белый круг встает из-за горизонта, уничтожая черноту, совсем не жаля глаза смотрящего. Тихо, беззвучно, пусто. Только часы стремительно утекают, и на то, чтобы все успелось, остается совсем немного времени. Во всем черном, с бледной мраморной кожей, совсем один, Пугод, словно статуя, стоял у распахнутого окна. В голове все было куда драматичнее: Бушующий встречающий ветер, пустующая голова, может быть, слезы, отражающий солнце золотой блеск глаз.
Скорее же было трагичнее: он считал, что у него нет спасения. Там, где-то вдали, на что у него не было вида, распростерлась свобода, до которой он не мог дотянуться. На этом месте все начиналось, на этом он и кончит, иначе он уже не мог. Вместо пустоты наоборот собиралось все больше мыслей, и было трудно пошевелиться, а хотя и не то чтобы хотелось на самом деле.
***
По холодному камню растекается теплая завораживающая жидкость, стремительно из бурого обращающаяся в черный. Пугод опустил руку на красный мрамор, и кровь стремительно пропитала белую перчатку. Невольно на его губах расцвела улыбка, и он уже совсем не мог оторвать взгляд от яркой картины, когда сердце упало вниз от страха и волнения, смешанного с захватывающим дух наслаждением. Он разрывался между желанием бежать и посмотреть на то, как выглядели органы. Были ли они такими же яркими или уже совсем посерели? Правда у него не было ничего, чем бы можно было вскрыть свежий труп… Кровь на перчатках оставалась красной. Наверное стоило кого-нибудь позвать, но не представлялось возможным оторваться от подобного зрелища, даже если оно вовсе не было чисто. Пугод накрыл ладонью нижнюю часть лица, закрывая глаза и вдыхая металлический запах, не волнуясь об оставленных теперь красноватых разводов на коже.
Послышался размеренный стук каблуков совсем рядом. Он наконец поднял взгляд выше и обомлел. Его мечта о нетлеющем красном была исполнена, и он ни за что не отпустит его, кем бы пришедший не был.
***
Звонкий беззаботный смех, будто бы чуть напоминающий истеричный, разнесся по саду меж колючими кустами. Вся изысканная одежда оказалась в зацепках, а открытые участки сероватой кожи в красных царапинах. Пугод с довольной улыбкой откинул голову назад, устремляя взор в белую пустоту небосвода, позволяя волосам совсем спутаться меж растений. Повсюду щипали царапины, но то никак не отражалось на счастливом выражении лица. Он глубоко вздохнул, и розовый аромат оказалось вскружил голову достаточно, чтобы не подавиться от грязного кислорода.
Чат боролся с тем, чтобы закатить глаза. Его удерживало только возвышенное состояние принца, кой, казалось, мог бы так и заснуть, если бы оставался один. Он продрался через кусты и протянул другому руку, чтобы помочь подняться.
Неохотно, но все еще в приподнятом настроении Пугод поднялся с чужой помощью. Все тело болезненно ныло, но это скорее было приятно. Колени подкашивались, и через пару мгновений он обессиленно рухнул в объятия Модди с выражением полной удовлетворенности.
Чат аккуратно, словно обращаясь с фарфором, приподнял голову принца за подбородок, любуясь изрезанными и чуть испачканными землей мягкими чертами. Небольшие бурые царапинки усеяли почти что белое личико, на которое падали темно-серые, почти черные, спутанные пряди, скрывающие золотистые очи.
Из последних сил Пугод сам прильнул к чужим, наполненных краской губам, ожидаемо медленно кусая, пока не потечет кровь, с нежностью слизывая ее, как последнюю каплю воды. Металлический привкус совсем сшибал тому голову, и руками неосознанно он почти что начинал душить другого, однако сил совершить это у него не хватало, отчего его и не пытались остановить, и только прикусывали его язык в ответ, зная наверняка, что он определенно этого жаждал.
***
— Хочу, чтобы когда я умер, они проросли во мне, — не нарочно, почти не слышно, прозвучали мысли принца.
Пугод, будто загипнотизированный, крутил стебель между пальцами, взглядом цепляясь за каждый изгиб лепестка и его белезну. Не пришлось долго ждать, как он надавил большим пальцем на один из шипов и слегка поморщился, когда по руке вниз побежала тонкая алая струя.
Ничуть не удивляясь подобному исходу, Модди подошел ближе, наклонился и губами собрал каплю с чужой руки, задерживаясь немного дольше чем следовало бы, затем слизывая и остальной отпечаток, до самого шипа, сам укалывая язык, однако не давая понять принцу, пошла ли кровь и у него. Ох, Пугоду стоило видеть свое смущенное, завороженное, по-детскому милое личико, оторвавшееся на эти секунды от цветка. Он бы обязательно сказал что нибудь про то, что хочет пустить себе кровь. В любом случае, он уже сиял счастьем.
— А говорят, ты не избалованный. Где я по-твоему возьму их столько?
Пугод усмехнулся, прижимая белую розу к сердцу, влюбленными глазами смотря на другого.
— Спасибо.
***
По залу эхом разносилась звонкая, немного печальная мелодия. Утонченные пальцы быстро скользили по клавишам.
В этот день его учитель по музыке скончался, так что впервые он оставался один. Точнее, возможностью сразу же воспользовался кто-то иной. И даже перед ним Пугоду не становилось стыдно за свою
апатичность. Мысленно он даже был счастлив за покойного, но его совести еще как то хватало играть что-нибудь грустненькое. Он не смел предположить, что Модди, изучающий просторное помещение, думал о нем в этот момент. Впрочем, не то чтобы это было слишком важно пока что.
Мелодия стихла, и Пугод принялся перелистывать ноты, в поиске чего-нибудь столь же унылого. На него упала тень, и принц поднял голову, встречаясь взглядом со Смертью.
— После смерти ты не захочешь скоротать со мною вечность?
Пугод вопросительно уставился на того. Чат ухмыльнулся, воображая, насколько еще более прекрасным Пугод мог бы вне черно-белых оков. Может тогда бы он полюбил свой золотой.
— В небытие ты всегда успеешь сгинуть, а такое предложение бывает только раз в жизни.
Принц залился бледной краской.
***
Пугод опомнился. Пора бы. Не хотелось вспоминать больше. Это был конец. Вместо того, чтобы уже сброситься, он усердно сдерживался от того, чтобы не попятиться назад. Ему потребовалось несколько минут, чтобы пересилить себя и залезть на окно. Высота поплыла перед глазами, и воздух покинул легкие. Зрачки сузились в страхе. Окутавшая паника заставляла смешалась с чем-то еще, заставляя его улыбаться и радоваться, что он не позволил другому смотреть, иначе бы это определенно не было так красочно, а всего лишь блаженно спокойно, немного нервозно может быть.
Сидя на самом краю со всем серым пейзажем пред ним, ограненным со всех сторон стенами, он окончательно убедился в том, что этому миру он не принадлежит. Тогда он сбросил вес вниз.
***
Посреди белого ничего Модди аккуратно поднял еще теплое, разгоряченное страхом тело. Все-таки Пугод не хотел умирать. Наверняка никто иной как он смог бы отыскать своего счастья и в этом мире. Но его сердце сгнило в любви к смерти, и только порвав эти узы, что не оказалось возможным, он бы мог остаться жив. Это не могло не печалить Чата. Наполненный красками принц и впрямь был еще красивее. Смерть и вправду была ему к лицу. Жаль только сломленные кости, от чего держать его становилось неудобнее.
Впрочем, он обещал. Модди надрезал более не серую плоть. И так совсем оскверненная кровью, теряла ее еще больше, совсем как тлеющий водопад или вишневый сироп. Даже захотелось съесть его. Может ему стоило самому забрать его солнечные глаза, дабы не достались они никому. Приходилось потрудиться, чтобы не испачкать пышные белые лепестки.
Неисчислимое количество времени спустя, наконец из алой пучины раненых органов и серенады ломких костей будто бы по-настоящему рос большой куст чисто-белых роз. Пугоду бы определенно понравились их зеленые стебли.
Их ждал долгий путь.
