Пересмешник

***

      Дверь в комнату открывается, и все начинают заходить, но пока ещё в тишине. Каждый раз после такого кажется, что они наболтались на всю жизнь и теперь до следующего концерта не смогут произнести ни слова. Однако это ощущение проходит очень быстро обычно.       Тэян первый подходит к единственному дивану, опасливо оглядывается, боясь услышать что-то типа «я старше, уступи место» или «дай лидер ляжет!», или «пусти младшенького», а потом всё-таки падает на спину на мягкую поверхность и понимает, что ещё минут пятнадцать точно отсюда не встанет, что бы кто ему ни сказал. Но никто, по всей видимости, и не собирается ему что-либо говорить. Тэсон просто проходит мимо и садится в кресло, закрывая лицо одной рукой, а Сынри спокойно подходит к дивану и ложится на Тэяна сверху, укладывая свою голову ему на грудь, одну руку просовывая под чужую спину, а вторую оставляя болтаться так, что от кончиков пальцев до пола несколько сантиметров. Ёнбэ просто покорно принимает этот факт и легко подёргивает за пряди, щекочущие ему нос.       Они выходили со сцены все вместе, по коридору шли вместе, но зашли в комнату втроём, этот факт никого особо не удивляет, но что не интересует, тоже сказать нельзя. Тэян только ловит глаза Тэсона своими, как дверь вновь открывается и за ней показываются лидер с самым старшим хёном. Они переглядываются, ещё не перешагнув порог комнаты, Джиён поджимает губы, вздёргивает нос и заходит первый, даже не поблагодарив держащего дверь Топа. Сынхён же закатывает глаза и тоже проходит, усаживаясь на ближайший к двери стул. Сынри только тихонько вздыхает, а Тэсон открывает рот, но не успевает ничего сказать, как его перебивают: — Только не надо этого, — отрезает Джиён, сверля взглядом Кана. — Не надо чего? — Шуток. — Про то, что родители ссорятся? Не буду, — мирно соглашается Тэсон и улыбается под пронзительным взглядом Квона, в котором прямо-таки полыхает адское пламя.       Сынхён никак не комментирует ситуацию, и Ёнбэ тоже предпочитает отмалчиваться, поэтому некоторое время они сидят в тишине: просто смотрят на стены, потолки, пьют воду, трут чешущиеся из-за косметики лица. Первым не выдерживает Сынри и садится к подлокотнику дивана, сдвигая ноги Тэяна, вынуждая того поджать их под себя. — Я так больше не могу, — жалуется Ли, и первым к нему оборачивается обеспокоенный лидер. — Я чувствую себя идиотом каждый раз. Что за цирк мы устраиваем? Почему нельзя просто сказать? — Так работает фан-сервис, дорогой, — наигранно сладко пропевает Джиён и закрывает глаза руками. — Я понимаю его, — поддерживает Тэсон. — Хотя у меня на самом деле ангельское терпение, но когда тебе тыкают в нос красным цветком и говорят: «Угадай, какой цвет!», а ты должен ответить синий… Иногда мне кажется, что у меня скоро поедет крыша… — О чём вы? — хмурится Тэян. — Я вообще не хотел выходить на этот фан-митинг. Что я должен был говорить после того, как новость о наших отношениях с Хёрин растрезвонили всему свету? Скажу, что да, она мой соулмейт, агентство будет недовольно, разрешения ведь не было, фанаты будут расстроены, что их мечты выйти за меня замуж разрушены. Скажу, что нет, она не мой соулмейт, а потом, после свадьбы, на меня польётся хейт, что я врал в глаза фанатам и сколько же айдолов на самом деле делают также. — Да все так делают! — вскипает Сынри. — Все так делают, а как иначе?       Он вскакивает с дивана и подлетает к Тэсону, хватает со стола какой-то журнал, а потом, улыбаясь, протягивает его Кану. — Тэсон-оппа! Какого цвета костюм на этой модели? — Хм, дай подумать, — изображает активный мыслительный процесс Тэсон, — может, синий? — Не угадали! Это красный! Вы такой милашка, мне бы очень хотелось быть вашим соулмейтом! — Сынри смущённо поводит плечами и тихонько посмеивается, в точности изображая большинство фанаток с сегодняшнего фан-митинга. Это действительно порой становится испытанием. — Прекратите, — раздаётся шёпот, и все дружно поворачиваются к давно притихшему лидеру и встречаются с его ледяным взглядом. — Джиён-а, — тянет Ёнбэ и всё-таки поднимается с дивана раньше, чем ему хотелось бы, но он не успевает сделать и двух шагов навстречу другу, как тот отшатывается. — Да что вы знаете… — шипит Джиён и делает ещё шаг назад, а потом резко взмахивает руками, и тут уже непроизвольно отступает Сынри, хотя сам стоит достаточно далеко. — Встретили соулмейтов и отлично. Рад за вас. Устали притворяться, что не видите цветов? А если бы на самом деле не видели?! Если бы вам показывали на футболку, спрашивали какая она, а вы бы реально чувствовали себя полными идиотами, потому что даже понятия не имеете, какого она цвета? Было бы лучше, если бы не встретили своего соулмейта? — Джиён, — вновь пытается пойти на контакт Тэян, но тот его не слушает и разворачивается, подходя к двери. — Мы не хотели тебя задеть, парни просто вымотаны и…       Квон встаёт рядом с дверью и смотрит на Топа, тот безразлично смотрит в ответ, никак не меняясь в лице и совершенно не реагируя на всплеск эмоций, который только что продемонстрировал лидер. Джиён кривит губы, изображая высшую степень презрения, а потом шипит: — А ты всё правильно делаешь, продолжай молчать дальше, конечно.       И выходит из комнаты, хлопая дверью. Из коридора слышатся взволнованные голоса менеджеров, но ответы Квона уже никто из комнаты не может разобрать. Остальные ребята непроизвольно поворачиваются к Сынхёну и задерживают на нём свои взгляды, тот же абсолютно спокойно спрашивает: — Что такое? — Что у вас случилось? — медленно моргает Тэян, наклоняет голову набок и щурит глаза. — А вы ещё не привыкли? — вскидывает брови Сынхён, изображая крайнюю степень удивления. — Ничего не случилось. Он просто истеричка. — Сам недалеко ушёл! — бросается защищать друга Ёнбэ, не обращая внимания на ладонь Сынри, держащую его плечо с целью успокоить. — Джиён никогда не устраивает сцен просто так, значит, в этом твоя вина. — Как скажешь, Ёнбэ, как скажешь, — ровным голосом шелестит Сынхён, а потом поднимается со стула и тоже выходит из комнаты.       Тэян подходит к дивану и падает на него, тут же склоняясь и утыкаясь лицом в свои колени, Тэсон с Сынри подходят и присаживаются рядом, не сговариваясь, начинают вместе аккуратно гладить его по спине. — Я не знаю, что могу сделать, — обречённо стонет Ёнбэ. — Сначала с каждым годом, потом с каждым месяцем, теперь кажется, что с каждым днём всё становится хуже и хуже. Это развалит нашу группу, и мы ничего не сможем сделать.       Тэсон вздыхает и откидывается на спинку дивана, возводя глаза к потолку. — Я не понимаю… Всё могло бы решиться, если бы только Джиён… Если бы только Джиён был соулмейтом…       Ему не нужно договаривать, все уже согласно качают головами. Они сидят ещё немного, а потом все вместе поднимаются и начинают собирать свои вещи.

***

      В комнате пахнет не выветрившимся до конца сигаретным дымом, который мешается с нотками сладкого парфюма. Солнце разливается на полу неровной лужей, и в этой луже лежит кот, подёргивая во сне лапками. Джиён сидит на кровати, подобрав под себя ноги, и листает очередной журнал. На кухне слышатся шаги Ёнбэ. Он в шортах и майке без рукавов, волосы заплетены в неизменные косички, а косички собраны в пучок на затылке. Его босые ноги нагоняют на Квона мурашки, заставляя собственные ступни в носках подрагивать. Джиёну почему-то холодно, хотя сейчас весна, и погода балует высокой температурой, но он всё равно раз за разом поглядывает на лежащее неподалёку скомканное одеяло и натягивает рукава толстовки на кисти до фаланг пальцев. — Джиён-а, тебе чай или кофе? — звонкий голос с кухни не заставляет даже оторвать взгляда от глянцевых страниц. — Без разницы, — отвечает Квон. — Нет, я спрашиваю, что ты хочешь, — настаивает Ёнбэ. — Сделай чай, — сдаётся Джиён, зная, что спорить бесполезно, лучше просто назвать первое, что придёт в голову. — Хорошо.       Через несколько минут Тэян заходит в комнату с двумя дымящимися кружками и опускается на кровать. Один бокал он ставит на тумбочку рядом, а второй продолжает держать в руках. Он наклоняется к нему и медленно втягивает запах ароматного кофе, а потом облизывает губы, но не пьёт, потому что напиток ещё очень горячий. — Что ты делаешь? — А ты как думаешь?       Ёнбэ заглядывает через плечо и, не выдёргивая из рук, прикрывает журнал, смотрит на обложку, а потом возвращается к нужной странице. — Очень красивые фотографии. — Да… — Твой образ подобран очень гармонично, несмотря на яркие цвета. — Угу, — мычит в ответ Джиён, слабо кивая головой.       С глянцевых страниц журнала на них пронзительными глазами смотрит Джи-Дрэгон, лидер одной из ведущих корейских групп, икона стиля, образец харизмы и лидерских качеств и… и можно подобрать ещё много слов о том, какой это замечательный человек. Новая фотосессия отличается шиком в сочетании со взрывом ярких цветов, и все фанаты были просто в восторге, когда увидели этот выпуск в первый раз. Квон Джиён же сидит дома на своей кровати в чёрных спортивных штанах, коричневой худи и зелёных носках, его лицо не накрашено, а волосы растрёпаны, и когда он смотрит в зеркало, то думает, что завтра надо бы помыть голову.       Джиён проводит кончиками пальцев по собственному лицу, напечатанному на страницах журнала, тихо вздыхает и закрывает глаза. — Ну, — тянет Тэян, укладывая руку на плечо друга, — что такое, Джиён-а? — Я так устал, — жалуется Квон. — Да, — соглашается Ёнбэ, так как знает, что услышит дальше, но всё равно смотрит, прося, чтобы он продолжал. Всем иногда нужно выговориться. — Я только и слышу на всех шоу: «Образ Джи-Дрэгона поражает взрывом своих красок!», «Квон Джиён поистине яркая и выделяющаяся личность не только в плане способностей, но и своего внешнего вида!», «Человек, который не боится ничего и полностью отдаёт себя в руки стилистам, творящим невероятные вещи!» Все обсуждают цвет моих волос, все говорят, что от моих костюмов ослепнуть можно, все в восторге от моего макияжа, а я… Я ведь даже не знаю, какого цвета мои волосы! Я представления не имею, что ношу! Вы хоть можете попытаться сказать стилистам «нет», когда это очевидно перебор, а я даже не знаю, понравилось ли бы мне такое или нет… Может, яркие цвета вообще не моё? Может, спокойные это не моё? Я ведь даже представить не могу, яркие цвета — это как… — Джиён, — тяжело вздыхает Тэян и нежно поглаживает Квона по спине, пока тот не откидывается назад, падая на кровать. — Всё изменится, ты знаешь. Дай жизни немного времени. Зато представь, как ты будешь пересматривать старые фотографии, когда встретишь того самого. — А если я не захочу их пересматривать? Если я увижу их, и подумаю: «О боже, каким клоуном я был всё это время!» Если мне будет настолько стыдно, что я не захочу больше никогда в жизни показываться людям? — Прекрати, все тебя любят, и мы тебя любим. Да, твои образы всегда яркие и дерзкие, но ты подумай, ты перевернул всю музыкальную индустрию с ног на голову. Все в восторге от тебя. Да и к тому же… Я ведь твой лучший друг? — Да, — Джиён недоверчиво смотрит на Ёнбэ, не понимая, к чему такой вопрос. — Вот. Я знаю тебя лучше всех. И поверь, с твоим характером ты бы был в восторге от ярких цветов и самых сумасшедших образов, которые только можно придумать.       Джиён улыбается, и Тэян улыбается ему в ответ, а потом треплет по макушке и ложится также на спину рядом. Они вместе смотрят в потолок и думают каждый о своём. — Ёнбэ… — зовёт Джиён. — А? — Какого цвета у меня волосы? — Хм, — Тэян поворачивает голову к другу и придирчиво осматривает его причёску, а потом уверенно заявляет: — зелёного! — Ты врёшь! — не верит Квон и пихает его локтём в бок. — Эй! С чего бы мне врать? — старается увернуться от последующих ударов Ёнбэ. — Что, вот прям как трава? — Ну нет. — А какие? — Ну… — отвечать на такие вопросы Джиёна Тэяну всегда сложно. — Как лайм. Но только не снаружи, потому что снаружи он как трава, а внутри. Зелёный, смешанный с жёлтым. И очень яркий! — Ага, отлично… — дует губы Квон. — Что-то среднее между крокодилом и лимоном. — А ну! — Ёнбэ встаёт на кровати на колени, несколько секунд смотрит на друга, ловя в ответ непонимающий взгляд, а потом бросается вперёд, валится на Джиёна и начинает его щекотать. — Да! Лимонный крокодил! — А! Ёнбэ, перестань! Перестань дурачиться! — голос Джиёна становится очень высоким, он извивается на кровати и пинается, специально стараясь посильнее заехать Тэяну, чтобы он остановился. — Ты должен меня слушаться! Я лидер! — Это превышение полномочий! И вообще, я старше! Зови меня «хён»! — Иди к чёрту, хён!

***

      Джиён толкает дверь и выходит на улицу, делая большой глоток свежего вечернего воздуха. Он приятно холодит лёгкие и словно оседает мельчайшими каплями в глубине. Жара спала, уступив место небольшой влажности и ещё не окрепшему ветерку. Квон делает пару шагов вперёд и опирается на перила локтями, соединяя ладони и укладывая на них подбородок. Но долго он так простоять не может, поворачивается, смотрит в нетерпении на всё ещё закрытую дверь, а потом возвращается в прежнюю позу. Через минуту сзади всё же раздаётся скрип, на улицу вслед за ним выходит ещё один человек, встаёт, также опуская ладони на металл поручней, чуть задевая самого Джиёна плечом.       Квон поворачивает голову. На чужих бледных щеках всё ещё блестят дорожки, а губы мелко подрагивают. Парень сжимает их плотнее и хмурит брови в злости на самого себя, на его лице написано: «Прекрати! Не смей давать слабину!», но напряжённые струны нервов покачиваются, готовые вот-вот лопнуть, и Джиён усмехается, видя в этом сходство с самим собой. — Ну, перестань! Всё уже позади, больше ничего не сделаешь, — говорит он, хотя понимает, что это не самая лучшая попытка утешить. — Извините! — словно солдат, отчеканивает парень. — Да, я буду стараться ещё больше дальше. Простите, хён! — Ханбиин, — тянет Джиён и переносит свою ладонь, укладывая тонкие пальцы между чужих лопаток. — Я не об этом. Я тебе уже говорил, индустрия айдолов — это русская рулетка! Воля случая. Ты пан или пропал. Зачастую многое зависит даже не от способностей, а от удачи. Даже если ты смог дебютировать, это не значит, что ты сможешь удержаться на плаву. — Нет, — быстро мотает из стороны в сторону головой Ханбин, — нет, такого я им не пожелаю. Они молодцы! Они все очень талантливые, поэтому точно справятся! А мы будем работать, чтобы в будущем составить им достойную конкуренцию. Думаю, Бобби бы очень хотел посоревноваться с Мино. — Мне нравится ход твоих мыслей, — усмехается Джиён, а потом незаметным движением выуживает откуда-то пачку сигарет и зажигалку. Он крутит последнюю между пальцев и смотрит на небо, оно ещё не почернело, но сквозь алое марево уже, кажется, видно первую звезду. — Ты такой удивительный парень, Ханбин. — Спасибо, хён, — Ким тушуется, не зная, воспринимать ли эти слова как откровение и комплимент или как утешительный приз после жестокого поражения. — Всё, что я делал, так старался… просто чтобы иметь возможность стоять вот так рядом с вами. Одно из моих самых сокровенных желаний исполнилось, спасибо.       Квон кривит губы в слабой улыбке, а потом незаметно убирает сигареты в карман, так и не закурив. Он смотрит на парня рядом, на его перевернутую козырьком набок кепку, на съезжающую с одного плеча майку в виде баскетбольной формы, и на джинсы, еле держащиеся на его узких бёдрах и худых ногах. Инстинктивно хочется поправить свой ремень, затянув его потуже, потому что его штаны тоже вечно болтаются — врач говорит, что он набрал вес, сестра испуганно причитает, что от него скоро ничего не останется. — Видишь? — указывает пальцем на асфальт Джиён, и Ханбин перегибается через перила, чтобы понять, что привлекло внимание старшего. — А… его? Бедняжка…       По ещё не успевшему остыть после дневного зноя тротуару ползёт какой-то жук. Он достаточно крупный, но каждый шаг даётся с трудом, он словно странник, бредущий по пустыне и не видящий её конца и края. Нет надежды на оазис и привал. Одно крыло мелко трепыхается, то ли от его тщетных попыток взлететь, то ли от стелющегося по земле ветра, второе же он волочит по асфальту, стирая прозрачное, нежное покрытие, оставляя на хрупкой материи следы пыли. — Он не может взлететь. — Крылья есть значит полетит, — отрезает Джиён и вскидывает голову, замечая пролетевшего подобного жука. — Всё в этой жизни одинаковое. — Он поворачивает голову к Ханбину, а тот смотрит на него в ответ. — Крылья есть — полетишь. — А если нет? — Значит, сделай. На то мы и люди. У нас есть величайшая способность — способность мыслить. Если хочешь чего-то добиться, нужно включить голову. Мы, в отличие от многих других существ, можем не уповать на судьбу, не ждать решения небес, мы можем брать всё в свои руки и делать так, как нам надо.       Ким медленно кивает головой, потом поворачивается к бедному жуку, который уже почти дополз до ближайшего куста, а дальше переводит взгляд на небо. Ни оживлённая улица, не едущие домой после работы люди не мешают задушевным разговорам. Многие ещё не знают, что Ким Ханбин сегодня провалился и теперь ему предстоит чуть ли не такой же длинный путь, потому что его отбросило к линии старта. Многие ещё не знают, что Квон Джиён не провалился, но отчего-то на сердце у него такая тяжесть, словно он никогда не поднимался, что-то гложет, грызёт изнутри, впиваясь клыками в чувствительное, беззащитное мясо. — Какого цвета сейчас небо, Ханбин-а? — спрашивает Джиён, но не отрывает взгляда от объекта вопроса, поэтому не видит растерянное лицо младшего. — Я… Я не знаю, хён…       Джиён поворачивается к парню и щурит глаза, будто пытаясь разглядеть ложь в его словах и поведении. Ханбин тушуется и неловко поводит плечами. — Ты разве ещё не встретил своего соулмейта? — наконец удивлённо выдыхает Квон. — Не-а… — Ты можешь не скрывать от меня, я же тебе не сасэн-фанатка, — смеётся Джиён и похлопывает Кима по плечу, думая о том, что менеджеры действительно отлично выдрессировали новое поколение. — Я правда не встретил, хён… — говорит Ханбин, нисколько не обижаясь на то, что старший ему не верит. — Я… У меня есть вариант, кто это может быть, но мне страшно пробовать, потому что… — Я понимаю, — кивает Квон. — Сразу после всё станет в тысячу раз сложнее вне зависимости от того, каким будет результат. — Да… Вы знакомы с этим чувством, хён? У вас было также?.. — Кто знает, Ханбин, кто знает, — неоднозначно тянет Джиён и отворачивается, не желая встречаться с проницательным взглядом Кима. — Мне кажется, я даже знаю, про кого говоришь ты. — О, нет, — замирает Ханбин, а потом начинает активно махать руками и тянется к Квону, — только не говорите вслух! — Это же Чживон, да? — хохочет Джиён, отпрыгивая назад от цепких пальцев младшего. — Хёён… — страдальчески стонет Ханбин, а сразу после открывается дверь и из-за нее показывается недавно упомянутый. — О, Ханбин-и! Так и знал, что найду тебя здесь! Джиён-щи, — коротко приветствует старшего Бобби, а потом снова переключает своё внимание. — Я боялся, что ты ушёл куда-то в одиночку плакать. — Эй! — резко вскидывается Ханбин. — Не дождёшься! — Ну конечно, конечно, — соглашается Чживон, хитро щуря глаза, а потом ловит БиАя в объятия, отрывая от земли и кружа. — Не переживай, можешь поплакать хёну в плечо. — Отвали, Кимбаб! Поставь меня на землю.       Они ещё пару минут дурачатся и хохочут, пока Джиён с ласковой улыбкой наблюдает за ними, но в какой-то момент его сердце что-то обжигает, и Квон узнаёт в этом чувстве зависть… Он непроизвольно мрачнеет, уголки губ ползут вниз, и, кажется, это не остаётся незамеченным для Ханбина. — Всё, Бобби, давай, иди обратно, — он начинает выпроваживать ничего не понимающего Чживона обратно в здание, подталкивая в спину. — Я договорю с хёном и вернусь. — Всё нормально, — успокаивающе машет рукой Джиён, — иди с ним. — Нет, — отрицательно мотает головой Ханбин и умоляюще смотрит на Бобби, тот понимает намёк, кивает на прощание старшему и скрывается за дверью. — Я ещё не спросил то, что хотел. — Ну давай, раз выпроводил своего друга, — сдаётся Квон. — Это может показаться чересчур личным вопросом, и вы, конечно, не обязаны на него отвечать, но… Хён, у вас правда нет соулмейта?       Пусть Джиён и догадывался, какой вопрос последует за этими длинными предупредительными фразами, но плотный комок всё равно поднялся по пищеводу и встал в глотке, взгляд затуманился, но он всё равно обвёл им пейзаж вокруг — мерцающие фары автомобилей, уже зажёгшийся свет в окнах многоэтажек, неоновые вывески магазинов и ресторанчиков, тёмное небо над головой…       Мир пылал обилием красок, для Джиёна их не существовало. — Правда, Ханбин… Это правда…

***

      Джиён с мечтательной улыбкой нажимает на ручку двери. Он даже в какой-то степени не может поверить, что у них наконец-то есть свободный вечер и следующее утро тоже свободно, поэтому можно не беспокоиться о раннем подъёме, настойчивых сообщениях менеджера и последующих нетерпеливых ударов его же в дверь. Такое случается очень редко. Непозволительная блажь.       Поэтому сейчас он, держа в одной руке бутылку белого полусладкого, а другую засунув глубоко в карман своей джинсовой куртки, испещрённой всевозможными цветными шнурочками, нашивками и значками, заходит в чужой номер. Дверь оказывается не заперта, и это сначала вызывает сомнения об адекватном оценивании собственной безопасности со стороны живущего здесь, а потом дарит сладкую мысль, что его ждали, и Джиён щурит глаза, поджимает губы, сдерживая очередную яркую улыбку. Он снимает свои кроссовки, наступая на пятки, и думает, прокричать ли ему сразу на весь номер, объявляя о своём приходе, или же пройти тихо и постараться удивить. И выбирает он второй вариант.       Он тихо ступает по глянцевому, просто сверкающему от чистоты полу на носочках, хихикая под нос от собственного ребячества и подходит к кухне. Первым его внимание приковывает разумеется широкая спина, на которой натягивается белоснежная ткань рубашки, ровный скат плечей и коротко стриженный затылок. Взгляд Джиёна светится непостижимым обожанием и нежностью, они в последнее время пережили так много плохого и тяжёлого, он так давно отказывался от одного в пользу другого, что сегодня, сейчас, хочется просто выдохнуть и отпустить себя.       Квон ставит бутылку, которую принёс на стойку у входа, на которой предусмотрительно лежит подставка, поэтому по комнате не разносится не звука, и за пару шагов достигает конечной цели. Он прижимается грудью к чужой спине и накрывает ладонями глаза, непроизвольно задерживая дыхание, чтобы себя не выдать, хотя даже если он ничего не скажет, здесь всё равно знают, кто пришёл. — Джи, — раздаётся низкий голос, и поверх рук Джиёна опускаются большие, слегка шершавые ладони Сынхёна, — прекрати дурачиться. — Ну… — тянет Квон, опускает свои руки и обходит стул, опираясь бедром на стоящий перед ним стол. — С тобой скучно. Когда ты таким стал, а? Ни капли веселья!       Он обиженно дует губы и хмурит свои аккуратные брови, а потом взгляд падает на стоящий на столе бокал с кубиками льда и янтарной жидкостью. Гранёные стенки отражают падающий сверху свет и рассыпают его осколками по поверхности стола. Рука сама тянется прикоснуться к чарующему блеску, но замирает на полпути. — Это называется «взросление». И тебе тоже бы пора его пережить, Джи. Ведёшь себя как ребёнок.       Глаза Джиёна сверкают холодными искрами, и он наклоняет голову набок. — Может, чтобы я перестал вести себя как ребёнок, надо перестать звать меня детским именем?       В его голосе слышатся стальные нотки, и он сразу же сам себя одёргивает и тяжело вздыхает, они вновь возвращаются к тому, что продолжается уже значительное количество времени, а он пришёл сюда в таком хорошем настроении… — Ну же… Сынхён… Расслабься, — идёт на уступки Джиён, давя свою гордость, потому что не желает продолжать ссору. — Сегодня такой замечательный вечер, и мы совершенно свободны, не нужно ни о чём беспокоиться и думать. Разве ты не хочешь просто отдохнуть?       Квон медленно приближается к Сынхёну, проводит пальцами по скрытой под рубашкой спине и по открытой, из-за расстёгнутых верхних пуговиц, шее. Он перекидывает одну ногу через бёдра, усаживаясь на чужие колени, и опускает руки на крепкие плечи. Наклоняется ближе, задевает кончиком носа чужую скулу, отстраняется и аккуратно улыбается. — В самом деле… Я купил презент и пришёл к своему любимому человеку, чтобы провести с ним вечер, а он с порога встречает меня претензиями. Ну что за дела? — Джиён, — голос Сынхёна звучит спокойно, его руки ложатся на тонкую талию, и Джиён сначала расслабляется от этого и улыбается шире, а потом испуганно открывает глаза, когда понимает, что в какой-то момент руки дёргаются и начинают его поднимать. — Встань. — Сынхён? — хмурится Квон, и уголки его губ стремительно ползут вниз, но он выполняет чужую просьбу и встаёт. Какое-нибудь ласковое прозвище, типа «дорогой», застревает в горле, разбивается вместе с из последних сил поддерживаемым эмоциональным равновесием. — В чём твоя проблема? — Не устраивай сцену, Джи, — Топ чуть отодвигается на стуле от стола и откидывается на спинку. — Я хочу поговорить. — И о чём же, интересно? — Джиён не может это контролировать, и раздражение уже смертельным ядом вливается в каждое его слово, он скрещивает на груди руки. — О нас.       Сынхён смыкает свои длинные тонкие пальцы на бокале, поднимает его, перекатывает жидкость от стенки к стенке и делает большой глоток, ни капли не изменившись в лице, несмотря на терпкость алкоголя. — Это будет тяжёлый разговор, но он необходим. Обещай не закатывать истерик, что бы я не сказал. Это очень важно для меня. — Не буду я тебе ничего обещать! — терпение Джиёна уже подходит к концу, тон голоса повышается, липкий страх перед неизвестностью обволакивает всё внутри и уже выливается в истеричных нотках. Он не хочет знать, что ему пытаются сказать. Он не хочет это слушать. Он хочет, чтобы всё было так, как он себе представлял, когда заходил. Или хочет отмотать время и не приходить, а просто пойти спать к себе в номер, лишь бы ни за что не открывать эту проклятую дверь. — Вот в этом всё и дело! — безэмоциональность Топа тоже даёт трещину, и он дёргается на стуле, но не поднимается с него, старается вернуть прежнее спокойствие. — С тобой даже серьёзно поговорить невозможно! Ты, как ребёнок, отрицаешь все проблемы и сложные ситуации. Так нельзя, Джиён! — Я не ребёнок! — буквально кричит Джиён и со всей силы бьёт ладонями по столу так, отчего тот вздрагивает и жалостливо стонет. — Я никогда не был ребёнком, и ты должен это знать! У меня вообще детства не было! Пока все ковырялись на площадках и ели песок, я уже работал! И ты говоришь мне, что я всё ещё ребёнок? — Твоё поведение только подтверждает мои слова, — надменно произносит Сынхён, не чувствуя какого-то сладкого удовлетворения от того, что вывел Квона на эмоции, но чувствуя, что сейчас находится в более выигрышном положении. — Только ребёнок будет орать, доказывая, что он взрослый.       Джиён весь кипит, и глаза уже жжёт, а скулы сводит от перенапряжения, невыносимо хочется сейчас закрыть уши руками и затопать ногами, а ещё лучше просто сесть и разрыдаться, но нет. Он не позволит Сынхёну увидеть его слёзы. Не сейчас. — Не называй меня ребёнком! — Джиён выплёвывает по слову, сжимая и разжимая кулаки. — Я столько пахал! Чуть ли не с самого рождения! Столько всего сделал, чтобы протащить нас наверх, чтобы люди смотрели на нас с обожанием, чтобы детки мечтали стать такими же великими, как мы. Я костьми лёг! И детство своё туда же положил! — Ах, да… — шипит Топ и наконец поднимается со стула, делает шаг вперёд, угрожающе возвышается над Квоном. — Я и забыл. Ну конечно, великий лидер Джи-Дрэгон — это единственный, кто существует в этой группе. Самый талантливый, самый замечательный. Рэпер, певец, танцор, единственный продюсер. Всё-то у него получается. Это он протащил всех остальных на своей спине. Остальные же гроша ломанного не стоят. — Ты сейчас действительно хочешь поговорить о позициях в группе? О фанатских статьях? Да что с тобой не так?! — А что не так с тобой?! Меня уже задолбало вечно находиться в твоей тени, как бы ты это не отрицал. И я не понимаю, почему остальные парни ещё соглашаются с этим. Я считаю, что я уже достаточно вырос. Спасибо вам за всё, за вклад, который вы привнесли в моё воспитание, уважаемый Квон Джиён, но думаю, что дальше я вполне способен двигаться самостоятельно. — Что ты несёшь? — Джиён больше не может сдерживаться и хватает Сынхёна за ворот рубашки, но длинные костлявые пальцы сразу же опускаются поверх его рук и отбрасывают их. — Сначала я хотел спокойно рассказать тебе о решении, которое принял, а также попросить о перерыве в наших «чудесных отношениях». Но сейчас я передумал. Действительно дурак! Как мог забыть, что с твоим истеричным поведением не бывает «спокойно»? Я не буду продлевать контракт с YG. И из группы я ухожу. Наши дороги расходятся. И отношения наши я хочу закончить. Поставить не запятую, а точку. Хватит с меня. Я устал.       Это становится апогеем чувств и эмоций Джиёна. К нему возвращается то, что он никогда больше не хотел испытывать. Сердце пронзает мучительной болью, словно его насквозь протыкает стрела и застревает в нём, дыхание сбивается, в голове всё вспыхивает алым. Он через марево перед глазами видит, что Сынхён тоже покачнулся, скорее всего, испытывая тоже самое, но его лицо искажается всего на секунду. Он терпит? Когда они поссорились впервые, когда Джиён впервые испытал такое, он рухнул на пол и был уверен, что умрёт прямо там от сердечного приступа. Но Сынхён испугался, упал рядом, схватил его, и всё прошло. Сейчас же тот стоит непоколебимой стеной впереди, и Джиён, сам не понимая, что делает, хватает со стола бокал, расплёскивая немного жидкости, и швыряет его прямо в Топа.       Раздаётся звук удара, оглушительный звон, и пол начинает сверкать мириадой маленьких острых звёзд. Бокал пролетает мимо Сынхёна — то ли Джиён промахнулся, то ли что-то внутри не дало ему попасть в цель. Поэтому стекло врезалось в стену и ударной волной было отброшено обратно им под ноги. Сынхён делает шаг навстречу и хватает Джиёна за его пушистый розовый свитер, дёргая наверх так сильно, что Квон проезжается по скользкому полу и остаётся стоять на носочках. — Ты рехнулся? Убить меня хочешь? Ну так давай! Давай! В могилу всё равно вместе ляжем! — Не трогай меня! Не смей ко мне прикасаться! — орёт Джиён и брыкается, стараясь освободиться от цепких рук, он напуган и чувствует, как по одной щеке потекла горячая злая слеза. — А то что? Запустишь в меня ещё чем-нибудь? Вперёд!       Сынхён отпускает Джиёна, и тот хватается за стол, чтобы удержаться, потому что собственные ослабевшие колени отказываются слушаться и против воли сгибаются, готовые уронить тело. Топ разворачивается, хватает бутылку, которую принёс Квон и протягивает её ему. — На! Держи! Давай же! Швырни её в меня также, но только в этот раз не промахнись, умоляю, потому что у меня больше нет сил тебя видеть! — он берёт Джиёна за кисти и старается впихнуть ему бутылку, но его руки висят безвольными плетьми, а Квон только скулит, но этот скулёж нарастает, грозясь перейти в вопль отчаяния. — Прекрати! — Что? Не хочешь? — Сынхён профессионально играет удивление и бросает взгляд на бутылку. — Ну тогда это сделаю я!       И сразу после всё вновь взрывается залпом стекла и оглушительного звона. Сынхён, размахнувшись, швырнул бутылку им под ноги и зеленоватые осколки разбавили прозрачные, а жидкость тут же намочила ноги. Белые носки Джиёна окрасились красными разводами, ступни Топа не было видно за мягкими тапочками. — Ненавижу тебя! — и Джиён с рёвом раненого зверя бросается на Сынхёна, впечатывая свой кулак ему в скулу. — Ненавижу!        Он врезается головой в чужой живот, и Сынхён, не удержав равновесия, поскальзывается, валится на пол, с грохотом опрокидывая за собой стул и самого Джиёна. — Я так мечтал обо всём этом, а ты всё испортил! Это ты всё разрушил!       Квон захлёбывается в собственных словах, теряя связь, и продолжает бить Сынхёна, куда придётся: в губу, в живот, в грудь. Пока Топ наконец не поднимает руку и не врезается своим кулаком Джиёну под глаз, что голову того аж отбрасывает назад. Сынхён переворачивает их, ещё раз бьёт в уголок рта, а потом перехватывает чужие руки и прижимает их к полу над головой, так что осколки вгрызаются в тонкие нежные запястья. — Я всё разрушил? Правда, дорогой? А я думаю, что это всё из-за того, что тебе надо лечить голову, Джи. Ты неадекватный, твоё поведение выходит за рамки. И это именно ты не можешь ничего удержать, как бы не старался.       Сынхён встаёт с Джиёна, покачиваясь, делает шаг назад, держится рукой за стол, а потом отворачивается к окну, смотря на всполохи цветных огней за ним. — Посмотри на меня! — продолжает кричать уже осипшим голосом Джиён, не в силах ни восстановить дыхание, ни подняться. — Не поворачивайся ко мне спиной!       Но Сынхён не реагирует, поэтому Квон резко бьёт ногами в стол, и тот падает, вновь накрывая всё вокруг и немного самого Джиёна волной стекла. Топ оборачивается, вытирает кровь с уголка губ и подходит, надменно смотря сверху вниз. — Ты жалок… Если хочешь тонуть, делай это один. Это конец. Для нас.       Сынхён выходит из комнаты, а потом где-то неподалёку щёлкает замок, и, скорее всего, он закрывается в спальне. Джиён скрипит зубами и думает, что жаль, потому что он бы сейчас, наверное, со сладким удовольствием задушил его подушкой.       Сердце вновь пронзает болью, Джиён извивается на полу и стонет, ему вновь кажется, что он сейчас действительно умрёт. Но через пару минут отпускает. Он продолжает лежать среди кислого запаха вина на подстилке из мириады острых звёзд, которые вгрызаются ему в ступни, запястья, спину, путаются и застревают в его мягких волосах.

***

      Ночь встречает ласково, смиренно принимает все тяжести выходящих в это время из домов или ещё туда не зашедших. Ночь укоризненно качает головой, но покорно раскрывает свои объятия, дарит такую необходимую прохладу пьяным головам, затуманенным весёлым дымом рассудкам. Она подталкивает и подбадривает тех, кто спешит домой после работы, молчит, позволяя отдохнуть от дневного монотонного жужжания компьютеров и криков начальства. Она принимает покалеченных, покорёженных, сломанных, избитых и плачущих, утешает и страдает вместе с ними. Она восхищается влюблёнными и подсвечивает их дорогу звёздами.       Но ещё ночь опасна и страшна, потому что, когда она приходит, всё вокруг становится уродливее. Те, чей разум затуманен алкоголем, не хотят отсыпаться в стороне или тихо проходить мимо, как делали это днём, те, кого обуревает жажда лёгкой наживы, ночью делают это гораздо более открыто. Ночь дарит свободу и покрывает своей плотной траурной вуалью, поэтому и выползают ночью наружу все, кому хочется, и делают то, что им хочется.       А Джиёну хочется курить. Он сидит на кровати, обняв колени, покачиваясь вперёд-назад, и понимает, что опять отвлёкся от фильма и упустил сюжетную линию, которую с таким трудом восстанавливал в прошлый раз. Тэсон постоянно шутит, что Джиён застрял где-то после изобретения кино со звуком, но до появления цветных фильмов, то есть году в тридцатом-тридцать втором. Тэсон шутит, а Джиёну не очень смешно.       Квон встаёт и проходится по комнате, он смотрит на свой мобильник, валяющийся на смятом покрывале, на мельтешащую всполохами плазму, на полку с книгами, каждую из которых он открыл, но почти никакую не дочитал до конца, а потом на балкон и тоскливо вздыхает. После тяжёлых размышлений желание покурить становится огромным, а как только понимаешь, что возможности это сделать нет, — просто невыносимым. Пачка сигарет закончилась, когда он оказался дома, то есть несколько часов назад, и Джиён был уверен, что не стоит кого-то беспокоить, что он сможет высидеть вечерок без дозы никотина. Но не получилось…       Он действительно не хочет никого беспокоить, а ещё больше не хочет никого видеть, поэтому он берёт из шкафа обычную чёрную толстовку и такие же джинсы, надевает их, натягивает капюшон до самого носа, а медицинскую маску задирает чуть ли не до глаз, обувает кеды и выходит из дома. Он аккуратно проскальзывает мимо охранников и думает, что либо они аккуратно последуют за ним, либо ему стоит менять персонал. Или же наоборот… Хотеть свободы и хотеть безопасности — вещи абсолютно противоположные в его жизни.       Машины мелькают не так уж и редко, но с дневным напряжением это, конечно, не сравнится. Он идёт по тротуару и смотрит только вниз, пальцы в большом кармане кенгурушки теребят солнечные очки в толстой оправе, которые он захватил с собой больше по привычке. Если он их наденет, шанс, что его кто-нибудь узнает, сильно уменьшится, но шанс, что он привлечёт больше внимания, идя ночью с тёмными стёклами, невероятно возрастёт, а шанс, что он навернётся на ровном месте, потому что не увидит, куда идёт, станет больше, чем сто процентов. Поэтому очки остаются служить антистрессом для нервно сжимающих их рук.       Путь не такой уж длинный на самом деле. Джиён не может зайти в супермаркет, находящийся совсем близко, потому что там ярко, шумно и много людей. И… ему страшно от этого. Поэтому он идёт в совсем крошечный магазинчик, существование которого в таком элитном районе вызывает огромное количество вопросов, но Джиён надеется, что вопросы останутся вопросами и этот его райский уголок, спасение ночью в мире, где тебя знают даже трёхлетние дети, останется на месте.       Так что надо лишь спуститься в подземный переход, пройтись по нему немного, подняться на улицу и зайти в дверь с приветливо улыбающейся великому Квон Джиёну табличкой «Открыто». Ничего сложного. Но как только он видит подземный переход, всё внутри отчего-то холодеет. Джиён делает глубокий вдох и пытается усмирить нарастающую панику, сейчас совсем не подходящее время для приступа. — Тебе кажется, — бормочет себе под нос Джиён, — просто кажется.       А потом всё же оглядывается по сторонам, приподнимая кончиками пальцев капюшон. Он чувствует на себе чей-то взгляд. Кто-то совсем рядом. Свинцовая тяжесть течёт от запястий по венам в сердце и дышать становится труднее. Он останавливается и медленно всё осматривает. Он просто даст себе время убедиться, что всё в порядке, а потом пойдёт дальше. Вокруг действительно ничего необычного. Никто из людей не заинтересован ни в нём, ни в подземном переходе, куда он направляется. Пара юношей проходит по той же стороне улицы мимо Джиёна и заходит в какой-то бар, больше никого нет, даже на противоположной стороне. Он выдыхает и начинает спускаться по ступенькам в слабо освещённую каменную коробку под землёй. В голову лезут какие-то глупые мысли, что-то вроде: «Кого бы сейчас было опаснее встретить — грабителя или сасэн-фанатку?», и Джиён трясёт головой, пытаясь их отогнать. А потом он слышит позади себя шаги.       Шаги разносятся по всему подземному коридору, но даже так кажутся вкрадчивыми, осторожными. Шаги и шуршание, похожее на шуршание плаща. Джиён сглатывает и заставляет себя идти дальше, потому что: «А что, люди не могут пройтись по переходу? Ты же идёшь?» Он не хочет оглядываться, но и какое-то непонятное чувство возрастает внутри. Оно такое знакомое, но он не может вспомнить откуда…       Джиён поддаётся порыву и вдруг останавливается, он слышит последний шаг человека сзади, человека, который не предвидел такую паузу в движении, а ещё ему кажется, что он слышит его дыхание, и в голове всё плывёт, потому что дыхание отчего-то тоже кажется таким знакомым. Он действительно думает, что сходит с ума.       Квон стоит пару секунд, но шагов больше нет, и тогда он подрывается вновь вперёд, гораздо быстрее, чем шёл до этого, и снова их слышит, они тоже ускорились. Ткань маски плотно прилегает к носу и мешает и так скованному дыханию, поэтому он сдёргивает её на подбородок, виня себя в безрассудстве, но предпочитая быть узнанным, а не задохнуться. Он видит свой выход на улицу, и тот горит притягательным лёгким светом фонаря. Джиён наступает на первую ступеньку, и чужие шаги в его голове начинают двоиться, словно на один бит накладывают чуть более быстрый и он заполняет все промежутки. Он торопится, почти взбегает вверх, но где-то через два нервных, неровных вдоха на его локте сжимаются пальцы и тянут вниз. Крик почему-то застревает внутри.       Джиён теряет равновесие и падает, но очень недалеко, всего на одну ступеньку назад, а после упирается спиной в чью-то широкую грудь и чужие руки ловко подхватывают его, заставляя стоять на ногах. Рукава серого пальто, которые видно Квону, выглядят аккуратно и дорого. Джиён точно знает, как выглядит дорогая одежда. Кисти, скрещенные перед ним, с мягкой, тонкой кожей, тонкими нитями вен и одним серебряным кольцом на среднем пальце левой руки. Они выглядят чересчур хорошо для маньяка, вора или убийцы. Они тоже выглядят чересчур дорого. — Джиён? — раздаётся спокойный голос, и Квон поворачивает голову, чуть задирая её, чтобы увидеть лицо. — Сухёк? — он абсолютно растерян, потому что его точно увидеть не ожидал. — Что ты здесь делаешь? — Да… Свежим воздухом дышал, а потом увидел тебя и решил догнать. А ты куда идёшь? И почему ты один? Совсем страх потерял? Тебя узнают — съедят с потрохами!       Сухёк ещё что-то говорит ему, он взволнован и, кажется, ругает его, но Джиён не слышит, потому что он всё своё внимание обращает на тихие, удаляющиеся шаги внизу. За ним всё-таки кто-то шёл. Это был не Сухёк. — Эй? Всё в порядке? — Ли заглядывает Квону в глаза, пытаясь найти признаки присутствия, и Джиён встряхивает головой, не смотря, находит своей рукой чужую ладонь, сжимает её и тянет за собой. — Да, всё отлично. Пойдём со мной, пожалуйста. — Хорошо-хорошо, — соглашается Сухёк, но не понимает, что происходит, а Квон его руку так и не отпускает. — А куда мы идём-то? — В магазин, тут недалеко! — Серьёзно? Джиён, что за дела? Ты идёшь в такое время в магазин. Совершенно один. Ты же мог кого-нибудь отправить! Или попросить кого-нибудь сходить с тобой, в конце концов. — Но тогда бы я, возможно, не встретил тебя, — быстро переключается Джиён, отводя внимание от главного вопроса. — А теперь мы вдвоём. Ночью. Гуляем. Считай это свиданием.       Квон улыбается широко, сходя с последней ступеньки на открытую улицу и делая глубокий вдох. Он не смотрит на Сухёка, поэтому не видит, как краснеют его острые скулы и как он качает головой. — Свидание… — зачем-то повторяет Джиён и чувствует это опять.       Чей-то взгляд на себе. Он вертит головой пытаясь понять, а потом сердце начинает ныть, но это не острая боль, поэтому он старается сохранять спокойный вид, так что реагирует Сухёк, скорее, на его бегающие из стороны в сторону глаза. — Что-то не так? — Да нет, — тянет Джиён, — просто показалось, что увидел старого знакомого…

***

— Папа пришёл, — шепчет на ухо маленькому сыну мама и поднимается с мягкого ковра, поправляя юбку платья, чуть смятую в районе коленей, на которых только что сидела. — Пойду разогрею ему ужин. — Нет, никто ещё не пришёл, — капризно тянет Джиён, садится в кровати и дёргает за рукав чужой одежды. Он уверен, в квартире абсолютная тишина, и поэтому не собирается отпускать маму, которая обещала рассказать ему на ночь что-нибудь интересное, а теперь уходит. — Я позову Дами, — обещает женщина и выходит из комнаты, направляясь к старшей дочери.       Буквально через минуту Джиён замирает, стараясь даже дышать тише, чтобы не мешать самому себе слушать, как в коридоре щёлкает замок и открывается дверь. Потом раздаются приглушённые голоса родителей, они здороваются, отец раздевается, и оба проходят на кухню. Дверь в детскую снова открывается, и в дверном проёме появляется Дами, она уже распустила волосы и переоделась в пижаму, но, скорее всего, ещё не ложилась спать. Сестра подходит к кровати, но садится на её краешек, а не на пол рядом, как делает это мама. Она ласково улыбается и гладит брата по голове, приводя немного в порядок взъерошенные волосы. — Что, Джиён-а? Мама попросила что-нибудь тебе рассказать. Может, почитаем книжку? — Дами, — зовёт Джиён, и сестра вопросительно мычит в ответ. — Мама сказала, что папа пришёл, и ушла его встречать, но тогда ещё даже дверь не открылась… Откуда она узнала?       Сестра тихо смеётся и придвигается, наклоняясь ближе, шепчет, словно открывая большой секрет: — Соулмейтам не всегда нужно видеть или слышать, чтобы знать, что они недалеко друг от друга. Они просто чувствуют это. — Что, все? — удивлённо хлопает глазами Джиён.       Девочка несколько секунд задумчиво хмурит брови и поджимает губы. — Наверное, нет. Но я слышала, что, когда предначертанные долго в разлуке, они и связь ощущают сильнее. А вообще, всё зависит от того, какой это человек, думаю. Мы же все разные, чувства и эмоции у всех тоже отличаются. Но я уверена, — Дами заговорщически подмигивает, — когда ты встретишь своего соулмейта, ты будешь ещё более чутким, чем мама. — Почему? — Джиён проникается атмосферой и тоже нетерпеливо шепчет, желая поскорее услышать откровения сестры. — Потому что ты очень впечатлительный, очень отзывчивый, понимающий, и любить своего соулмейта, думаю, будешь горячо и преданно, прямо как в фильмах и книгах, — Дами к концу притихает, размышляя не сказала ли она чего-нибудь лишнего, ведь Джиён ещё ребёнок, а она уже так распалилась в своих фантазиях. — А как думаешь… Каким будет мой соулмейт? — вопреки опасениям глаза мальчика только сильнее горят интересом, ему отчего-то действительно хочется услышать, что по этому поводу думает сестра. — Ну… — Дами неловко смеётся, но не может устоять под напором упрашивающего взгляда брата. — Она будет самой красивой, это точно. Весёлой, потому что с совсем серьёзной ты долго точно не сможешь. А ещё наверняка очень уверенной в себе и сильной. Это будет кто-то, кто сможет о тебе позаботиться, позволить не тащить всё в одиночку.       Джиён восхищённо выдыхает и мечтательно прикрывает глаза. То, каким описала сестра его соулмейта, ему действительно нравится. А ещё он слишком мал, чтобы задумываться о том, что же надо сделать ему, чтобы заполучить такую чудесную родственную душу, поэтому никаких тревог и никакого волнения пока нет, лишь сладкое предвкушение и уже намечающиеся цветные сны. Он точно должен скоро их увидеть. Увидеть все цвета, которые есть в этом мире. И показать их своему самому близкому человеку, которого ещё пока не встретил.

***

      Сухёк не может перестать смеяться, по его ощущениям, уже около часа. Он давно так не веселился. Джиён каждый раз забавно цыкает на него, поднося к губам указательный палец, когда он начинает от смеха стучать ладонью по полу, и Сухёк действительно не понимает из-за чего, потому что музыка у них играет так, что если бы они могли кому-то помешать, то случилось бы это уже несколько часов назад. Но Квону тоже весело, поэтому делает он это, скорее, чтобы в шутку поругать за что-нибудь старшего, ведь такая возможность выпадает достаточно редко.       Основной свет выключен, комната раскрашена яркими пятнами от цветных ламп, отражающихся в наполненных рюмках и лужице разлитого соджу на столике. Джиён уже пару раз макал туда случайно руку, но никого это не сподвигло принести с кухни полотенце, чтобы вытереть, видимо, они оба будут ждать, пока кто-нибудь из них не положит туда телефон. Сухёк сидит на полу, теребя пальцами левой ноги загнувшийся угол ковра, а Джиён скачет в центре комнаты, иногда задевая ногой стол, когда подходит ближе. Именно от таких случаев лужа соджу стала раза в три больше, чем была изначально, то есть минут пятнадцать назад. Сзади Квона огромная плазма, на которой в произвольном порядке включаются разные клипы и танцевальные практики почему-то только женских айдол-групп. Но экран с красивыми девушками даже на десять процентов не интересует Сухёка так, как подпевающий и подтанцовывающий перед ним Джиён.       Относительно недавно вышедшая песня Блэкпинк доходит до припева, и организатор домашнего концерта занимает позицию, чтобы начать танцевать. Сухёк снова смеётся, потому что хореография выглядит не особо сложной, но даже так Джиён не особо стремится вникнуть в её суть, просто повторяет те движения, которые помнит, не ища помощи в экране позади. Когда он приседает и выгибается в спине хлеще, чем Дженни, стоящая в этот момент на видео в первой линии, Ли свистит так, что у самого закладывает уши, а Квон, окончательно вжившись в роль, в ответ на это подмигивает и облизывает губы кончиком языка.       Сухёк думает, что даже представить не может, что были бы готовы отдать фанаты за такое зрелище, доступное сейчас только ему. Он откидывается на спинку, стоящего позади дивана, смотрит на Джиёна, который явно переусердствует с покачиванием бёдер и слушает его томный голос, поющий: — Taste that pink venom, taste that pink venom.       И Сухёк действительно добровольно принимает и пьёт большими глотками этот сладкий розовый яд, потому что он глаз не может отвести от Джиёна, потому что он срывается по первой же его просьбе, откладывая любые дела, как сегодня, когда он позвонил и попросил приехать отдохнуть с ним. И Сухёк не прочь этим ядом отравиться насмерть или даже захлебнуться.       Джиён начинает читать рэп-партию, совершенно не пытаясь подстраиваться под женский голос, и так громко, что не слышно даже Лису и вступающую после Дженни, хотя колонки, наверное, включены на максимум. Это добивает Сухёка он роняет голову на диван, утыкаясь лицом в прохладную кожаную обивку, и остаются на обозрение только его подрагивающие в истерическом смехе плечи. — Эй! — возмущается Джиён, сразу после сделанного глубокого вдоха, чтобы восстановить дыхание после читки. — Чего ты угораешь? Подними голову и смотри на меня. — Нет, — страдальчески стонет Сухёк не в силах перестать смеяться, а тем более снова поднять голову.       На финальной части с «ра-та-та-та», которую Джиён рычит не пойми откуда взявшимся басом, Ли окончательно сдаётся и решает, что готов принять смерть, пусть и не совсем достойно. Конец песни даёт прекрасную возможность попробовать успокоиться и отдышаться, потому что идут благостные три секунды автоматического переключения песни, а потом комната взрывается знакомым всем битом, радостным криком Джиёна «О да!» и убитым криком Сухёка «Только не это!».       Квон подлетает к страдающему парню и хватает его за руки, начиная тянуть наверх. — Сухёк-а, пойдём! Пойдём! Я знаю, что ты знаешь этот танец! — Нет, Джиён, я тебя умоляю, — Ли пытается цепляться какими-нибудь свободными конечностями за диван, потому что больше спасения нет — за стол хвататься слишком опасно. — Я не хочу… — Ну пожалуйста, — жалобно тянет Джиён и стискивает сильнее и так державшие слишком крепко пальцы. — Умоляю тебя.       Сухёк тяжело вздыхает, но встаёт, умилительно смотря на прыгающего вокруг него от радости друга. Он никогда не мог ему отказать, так чего ломаться. Он и не помнит, как вообще Джиён понял, что он знает эту проклятую «Boombayah», но теперь совместный вечер не вечер, если они под неё не станцуют. Эта песня оказалась просто проклятием Сухёка… — I don’t want a boy, I need a man, — поёт Джиён, приседает, раскрывая колени, и передёргивает плечами, смотря прямо на Сухёка, тот лишь сглатывает, стараясь сделать это как можно незаметнее.       Или не проклятием. Вообще, это забавно, у них за всё это время образовалась такая синхронность в движениях, что они могут встать выступать с девчонками и это будет идеальным попаданием. Сухёку разве что очень не нравится долго крутить головой, зато Джиён этот элемент выполняет с безумным восторгом. Сразу после окончания они валятся на пол, прямо где стояли, под какую-то начавшуюся наконец-то песню бойзбенда. — Я так устал, — стонет Джиён, выгибаясь, чтобы прохрустеть позвоночником. — Сейчас умру. — А секунд десять назад скакал так, будто у тебя внутри вечный двигатель, — хихикает Сухёк.       Джиён вдруг садится и совершенно серьёзно смотрит на друга сверху вниз, по его выражению лица уже нельзя сказать, что он сейчас пил, а тем более танцевал и пел. Такая смена настроения пугает Сухёка, и его улыбка тоже начинает потихоньку сползать, но он не успевает ничего спросить, потому что Квон первым открывает рот. — Прости меня, — коротко бросает он, потупив взгляд. — Что? — Сухёк поднимается на локтях, абсолютно не понимая, за что у него просят прощения. — Когда я пью… Да и когда не пью, в общем-то… Короче, я постоянно веду себя как ребёнок, — выпаливает Джиён на одном дыхании. — Зачастую ещё как капризный и избалованный ребёнок. Я, сам того не замечая, пытаюсь обратить на себя всё возможное внимание и… и заставляю всех плясать под мою дудку. Это просто ужасно, я знаю. Я взрослый, мне нельзя так себя вести, потому что это никому не нравится и это всех раздражает. А ты всегда со мной в такие моменты, поэтому я и подумал, что ты, наверное, первый, у кого я должен попросить прощения. — Джиён, — осторожно начинает Сухёк, садясь и придвигаясь ближе. — Ты… Да, порой ты ведёшь себя как ребёнок, но это не раздражает. Я нахожу это, знаешь… милым? В этом твоё очарование. Думаю, в этом твоя особенность, что в стиле, что в музыке, что в характере. Это здорово, что ты сохранил в себе эти частички детства. Мне нравится это.       Джиён смотрит на него так, словно увидел в первый раз. Он действительно поверить не может, что то, что всегда служило причиной скандалов и ссор, кто-то называет очаровательным, кто-то любит в нём это. Сухёк, правда, всегда был удивительным человеком. — Я так рад, что ты дружишь со мной. Спасибо, — вырывается у Джиёна, и Ли сначала удивлённо замирает, а потом разводит руки в стороны, раскрывает объятия, тем самым моментально угадывая желание уже прижавшегося к нему друга. — Дурачок, за такое не благодарят.

***

— Дами, Дами… — шепчет Джиён, перекатывая шампанское в фужере по стенкам. — Чем же ты руководствовалась, когда так описывала? Словно в воду глядела, в самом деле…       Его взгляд прикован к другому концу огромного зала, где в дверях только что показался Сынхён и сразу же был перехвачен кем-то из знакомых, так что у Джиёна было пару минут посмотреть, а потом минута, чтобы скрыться от греха подальше. Чхве стоит, как всегда, ослепительный, Квон откусил бы себе язык, если бы попытался сказать что-нибудь другое, потому что, что бы ни произошло, с этим фактом спорить никто не мог. Классический чёрный костюм, галстук, белоснежная рубашка — всё либо пошито идеально для него, сантиметр в сантиметр, либо сидит так, словно было сделано под заказ. Уложенные назад волосы открывают элегантные черты лица, и тонкие губы сейчас не спеша двигаются, выговаривая какие-то слова и периодически растягиваясь в очаровательной улыбке. Люди, стоящие вокруг него, начинают над чем-то смеяться, один из мужчин одобрительно похлопывает Сынхёна по плечу, но Джиён даже не успевает на это раздражённо цыкнуть, как ему самому на плечо опускается чья-то рука. — Что ты тут шепчешь? — Ёнбэ разворачивает друга к себе, отвлекая от наблюдений.       Он улыбается так, что глаза превращаются в тонкие щёлочки, и от этого становится так спокойно, что Джиён выдыхает и немного расслабляется. — Да вот, думаю, что сестра меня сглазила в детстве. — А? Ты о чём? — Она мне говорила, что предначертанный у меня будет самый красивый, самый весёлый, сильный и уверенный в себе, способный разделить мои тяготы… И где? — Джиён тихо посмеивается, стараясь обратить всё в шутку. — Я вырос и понял, что таких людей не бывает, поэтому до сих пор хожу без соулмейта. — Эй! А ну прекрати! Что опять за депрессивный настрой? — сразу же вскидывается Тэян. — Да с чего ты взял? У меня всё отлично! Я даже улыбаюсь, а тебе всё не так! — Вот и улыбайся дальше, — поддакивает Ёнбэ, важно кивая головой. — Так очаровательно выглядишь сегодня и так плохо себя ведёшь. — Да я…       Джиён останавливается на полуслове, потому что где-то сбоку слышится осторожный хрипловатый смех, он поворачивает голову налево и вверх и думает о том, что это становится привычкой. — Ну с первым я абсолютно согласен, а второе пока не могу подтвердить, потому что не знаю тему ваших разногласий, — разносится мелодичный голос подошедшего мужчины. — Сухёк-а, — тянет Джиён, а Тэян только как-то хитро улыбается и кивает в знак приветствия. — Джиён, — отвечает Ли. — Ты действительно замечательно сегодня выглядишь. — Спасибо, — Квон вдруг задумывается о том, что ему надо выровнять дыхание и как-то остановить нарастающее внутри чувство, а то щёки уже начинает печь от смущения. — Ага, хоть кто-то разрядил здесь обстановку, — подтверждает Ёнбэ. — А то создаётся впечатление, что мы не на банкет пришли, а на похороны, все такие серьёзные и мрачные. А, нет, я ещё где-то видел Дару в голубых джинсах! — Как у тебя дела? — поворачивается к Джиёну Сухёк. — Мы не виделись с того дня, но я знал, что ты обязательно придёшь сегодня. — Да что у меня-то, — Квон немного мрачнеет и опускает глаза в пол. У него действительно в последнее время полное ничего, только какие-то наработки текстов в блокнотах, которые так и напрашиваются быть выброшенными в ближайшее мусорное ведро. — А как ты? Я слышал ты согласился принять участие в новом проекте. Скоро начинаются съёмки? — Моё согласие пока всё ещё на уровне слухов, вообще-то, я не решил, буду ли принимать участие, но судя по тому, как эта новость разнеслась по всему свету, мне не оставили выбора, — Сухёк улыбается, а потом сталкивается взглядами с Тэяном, который как раз в это время начинает делать небольшие шаги назад. — Я пойду поищу Тэсона, он уже должен был подъехать, — поясняет Ёнбэ и разворачивается, окончательно оставляя их.       На таких мероприятиях обычно не особо шумно, а в первые часы и не особо весело, потому что всё официально и торжественно — красивый банкетный зал, белые скатерти и светло-голубые салфетки на столиках, кристально чистые фужеры и дорогие бутылки с винами и шампанским. Все просто ходят, стараясь примкнуть к какому-нибудь кругу людей и разбавить скуку, а там, глядишь, и обзавестись полезными знакомствами, хотя, учитывая локальность данного собрания, все и так уже друг друга знают. Зато это не отменяет возможности узнать какие-нибудь новости про друзей или друзей друзей. Что-то весёлое может начаться лишь тогда, когда градус алкоголя в крови какого-нибудь гостя значительно повысится. А может и не начаться, если этого гостя заботливые знакомые сразу упакуют в автомобиль и отправят домой.       Поэтому время тянется тихо и медленно. Джиён, уже нашедший себе приятную компанию на вечер, продолжает беседовать с Сухёком, их темы сменяются, Квон рассказывает одну историю за другой, чем явно веселит своего друга. В какой-то момент он понимает, что выпил за это время уже достаточно и вдруг начинает сомневаться, а не рассказывает ли он какие-то случаи по десятому разу… — Погоди, я точно не рассказывал эту историю раньше? — отвлекается вдруг от повествования Джиён, пристально смотря на улыбающегося ему Сухёка. — Джи, истории от тебя я готов слушать по сто раз, — смеётся Ли. — Но клянусь, эту я слышу в первый раз, если ты так переживаешь. — Ну тогда хорошо, — спокойно выдыхает Квон. От ласковой формы имени становится тепло и легко, он прикрывает на секунду глаза и уже готовится продолжать рассказ, но вдруг осекается, встречая преграду из чужих слов и чужого присутствия рядом. — Не будь слишком близок с актёрами и не привязывайся к ним, Джиён, — похлопывает по плечу Джиёна появившийся из ниоткуда Тедди. — Играть роли и менять маски — их профессия, из-за этого они и сами забывают, как выглядит их лицо. Заполняют пустую оболочку только тогда, когда притворяются кем-то другим. — Мне кажется, ты перебрал Тэд… — Джиён опасливо оглядывается на Сухёка, но тот лишь спокойно улыбается и качает головой. — Что за глупые стереотипы? — приходит на помощь тоже неизвестно откуда взявшийся Табло, и Джиён уже даже не знает, кого ждать следующим — Сиэль или самого Ян Хёнсока. — Или ты хочешь сказать, что мне тоже не стоило связываться с Хёджон? Или, может, Ёнбэ с Хёрин? — Воу-воу, тише, — сразу вскидывает руки в сдающемся жесте Тедди. — Я просто пришёл пошутить. А ваши жёны — это просто сокровище. Я не верю, что у простого человека может быть столько терпения. — Это что сейчас, камень в мой огород? — шутливо сердится Дэниел и обхватывает шею друга локтевым сгибом, чуть сжимая. — О нет! — умело изображает испуг Тедди. — Сейчас здесь случится убийство, и мир останется без гениального продюсера! — На это у нас есть Джиён, он и моложе, и талантливее будет, так ведь? — улыбается Табло и всё-таки опускает руку. — Эй! А вот последнее совсем не объективно! Ты по каким критериям это мерил? — Перестань, давно пора признаться самому себе, что уже время выходить на пенсию. — Что… Да как ты…       Сухёк наконец сдаётся и начинает смеяться, а потом аккуратно перехватывает ладонь Джиёна, наблюдающего за этой перепалкой с нечитаемым выражением лица, и тянет его в сторону. — Я чувствую, что если ты сейчас от души закатишь глаза, то они у тебя сделают полный круг, — шепчет на ухо Ли, и Квон медленно кивает, соглашаясь. — Это точно… — Я тут вспомнил наш разговор про актёров, — вдруг прыскает Сухёк, Джиён тоже начинает смеяться, понимая, о чём он говорит.       В то время они были уже достаточно знакомы, но ещё не так много общались, так что, возможно, именно этот разговор дал понять, что они могут стать самыми близкими друзьями. Был очередной банкет, дорвавшийся Джиён осушал один бокал за другим, таская от столика к столику за собой Сухёка, совершенно позабыв при этом, что пришёл на мероприятие с членами своей группы.       Внезапно он остановился, и Ли даже изогнул бровь, не понимая, что послужило причиной. — Почти все актёры — лицемерные, надменные, напыщенные индюки! — важно заявил, повернувшись к нему, Джиён, но не потому, что знал, что в общении с Сухёком ему всё сойдёт с рук, а потому, что порой тормоза срывало окончательно.       Друг на это лишь тихо рассмеялся в сжатый кулак, приобнял за плечо и развернул в сторону соседнего столика, кивая, чтобы указать на одного из стоящих там людей. — А как же Сынхён? — не сдерживая улыбку, произнёс Сухёк. — А что Сынхён? Я про него и говорю, вообще-то! — воскликнул Джиён, легонько толкая Ли. — Ты думал, про тебя что ли?       Дальше смеялись они уже вместе. Джиён в порыве повышенных тактильности и веселья чуть прижался к другу, утыкаясь лбом в его плечо, а тыльной стороной ладони прикрыл глаза. Сухёк пару раз погладил его по спине, а потом вдруг поднял взгляд и столкнулся с другим, непроницаемым взглядом человека, стоящего у столика, на который они только что вместе смотрели. Глаза Сынхёна никогда раньше не горели таким ледяным, ярым пламенем.       Сухёк выныривает из воспоминаний и смотрит на Джиёна, думая, вспоминал ли тот сейчас то же самое, но по нему сложно что-то сказать, он лишь смотрит на место, откуда они только что ушли. Их пропажу, кажется, даже никто не заметил, хотя они не так уж и далеко переместились, но Табло с Тедди всё равно продолжают что-то горячо обсуждать, не обращая внимания на происходящее вокруг.       Какое-то время Джиён и Сухёк молчат, потому что уже не помнят, на какой теме их перебили. Но как только Джиён хочет что-то сказать, Сухёк вдруг поднимает руку и проводит большим пальцем по чужой скуле. Квон так и замирает с чуть приоткрытыми губами, а Ли легко проводит уже кончиками всех пальцев по щеке, ласково поглаживая. — Что ты делаешь? — решается задать, возможно, самый глупый вопрос Джиён — У тебя тоналка немного смазалась, я поправил, — Сухёк говорит так уверенно и спокойно, что Джиён и сам начинает в это верить.       Сухёк резко вздрагивает и достаёт из кармана пиджака свой телефон, у которого горит от входящего вызова экран. Ли поджимает губы и поднимает глаза на Джиёна. — Что-то срочное, да? — тот не нуждается в объяснениях, понимая всё по взгляду. — Да, мне надо отойти… Правда, не знаю, надолго ли… — Всё в порядке, — улыбается Квон и успокаивающе сжимает его руку. — Иди, не переживай. А я пока найду Ёнбэ с Тэсоном. — Хорошо, — соглашается Сухёк и уже хочет взять трубку и начать продвигаться к выходу, как всё равно возвращается глазами к Джиёну. — Я постараюсь вернуться скорее. — Да иди уже, — легко отмахивается рукой Квон и отворачивается первым.       Он направляется в центр зала, по пути допивая вино в своём фужере и ставя его на первый попавшийся столик. Ему кажется, что он видит макушку Тэяна в толпе, и уже собирается пойти в ту сторону, как вдруг ударяет сразу всё: и количество выпитой жидкости, и её градус. — Надо в туалет, — зачем-то вслух произносит Джиён, потом кивает в ответ самому себе и разворачивается, меняя своё направление.       В голове почему-то немного шумит, но, вообще, сильного опьянения вроде нет, просто легко и приятно. Когда они стояли и разговаривали, алкоголь в организме не так ощущался. То ли Сухёк был его стабилизатором, то ли из-за того, что они особо не передвигались всё это время. Джиён заходит в туалет и одобряюще качает головой, потому что он тут отдельный. Вообще, хорошо… плохо, если он в этом зале один. Но судя по отсутствующей очереди — вряд ли. Хотя, вообще-то, Джиён не интересовался до этого… — Что-то в голове каша, — закрывает дверь изнутри Джиён, оценивая весь свой предыдущий мыслительный процесс и приходя к выводу, что либо Шерлоком ему всё-таки не стать, либо он действительно хорошо так выпил…       В конце он моет руки и тщательно вытирает их полотенцем. Ему почему-то сейчас принципиально важно, чтобы они не остались влажными. Да и в дверь пока не стучат, значит, он может оставаться здесь столько, сколько ему понадобится. Да и если постучат, то тоже, в общем-то…       Он уже сжимает в руке замок, готовясь его повернуть, но что-то не так. Либо алкоголь повысил его тревожность, как случается слишком часто, либо действительно что-то не так… Склоняясь всё же к первому варианту, Джиён выдыхает и открывает дверь, сразу встречаясь с пронзительным взглядом напротив.       Коридор находится в стороне от банкетного зала, оттуда доносится лёгкий шум, чужая болтовня и уже пьяный смех. В коридоре перед туалетом почему-то нет света, хотя Джиён нажимал на выключатель на стене, когда шёл сюда, чтобы лампы загорелись. Человека перед собой он узнает даже в кромешной темноте. Силуэт Сынхёна статный, стройный, с губ Джиёна слетает тихий вздох, и он сразу одёргивает своё непослушное сердце с помощью куда более хладнокровного разума.       Сынхён делает шаг навстречу. Квон пожимает плечами и направляется вперёд по коридору, бросая мимолётное: — Да, не смею тебя задерживать.       Но когда они оказываются плечом к плечу, на запястье Джиёна сжимаются холодные сильные пальцы. Квон сразу же поднимает голову, смотря на схватившего его, и чуть приоткрывает рот, но тут же понимает, что не знает, что хочет сказать, в голове лишь звенящая тишина, а перед глазами бездонные чёрные глаза, в которые он смотрел много лет. Сынхён же не медлит, он идёт обратно к туалету и волоком тащит за собой уже начавшего упираться Джиёна, у которого мозг стал отчаянно бить тревогу. — Отпусти меня, — шипит Квон и хватается пальцами за дверной проём, чтобы только не позволить себе оказаться внутри комнаты, которая может оказаться закрытой на замок. Тогда ему точно никто не поможет.       Сынхён ничего не говорит, он просто резко толкает Джиёна внутрь, а потом хватается за ручку двери и размахивается, чтобы её захлопнуть, совершенно не заботясь о чужих ладонях на косяке. Комната закрывается с оглушительным ударом. Пальцы Джиёна спасают хорошие рефлексы, инстинкт самосохранения не позволяет оставить их на прежнем месте, и он отдёргивает руку до того, как она рискует оказаться с переломами. Сынхён напирает, прижимает к раковине, нависая и прожигая сверху взглядом, в котором разливается адское пламя. — Пришёл так на официальное мероприятие… Что, посчитал ненужным даже сменить пижаму на более приличный костюм? У Джи-Дрэгона нет необходимости наряжаться по случаю чего-то? Честь — один только тот факт, что он просто придёт?       Сынхён подцепляет гладкую, лёгкую ткань рубашки, расстёгнутой на верхние пуговицы, а потом хватается за свободную штанину из такой же ткани, та жалобно скрипит, и Джиён надеется только на то, что не услышит её треск. Чужие пальцы скользят по тёмному материалу и бежевым птицам с белыми грудками, прижимают шёлк к разгорячённой алкоголем коже, терзают его, но не дают порваться. — Это пижамный костюм и шёлк, не слышал о таком? — ощетинивается Джиён, а блуждающие пальцы всё-таки дёргаются и отрывают последнюю застёгнутую сверху пуговицу. — Это вульгарность, — хрипит Сынхён и делает глубокий вдох. Перед его глазами из-за оторванной пуговицы ещё больше обнажаются тонкие мраморные ключицы и светлая натянутая кожа, которая, кажется, уже вот-вот начнёт просвечивать. Сынхён не может не заметить, как сильно тот похудел, но Сынхён не может признать, что это может быть по его вине. — Тогда что же ты так тяжело дышишь? От негодования, что ли?       На шее висит тонкая серебряная цепочка, она идеально вписывается в образ. На среднем пальце левой руки маленький золотой ободок, Сынхён знает, откуда они, и он удивлён, правда, пока не понимает, приятно ли. Джиён всегда бросается в глаза, его невозможно не замечать, но сегодня — особенно. Волей-неволей глаза каждого из гостей задерживались на нём, когда он проходил мимо, потому что слишком уж он выделялся в этой своей пижамке, которая сидела на нём более элегантно, чем дорогущие костюмы остальных гостей. Ещё и на ногах римские сандалии из чёрной кожи с ремешками, плотно обхватывающими тонкие щиколотки. Сынхён чувствует себя одержимым, хотя недавно был уверен, что ничего больше в этом человеке притягивать его не может. Он расслабляет правой рукой галстук, который чересчур сильно сдавливает горло, и делает шаг вперёд, заставляя свободное пространство между ними исчезнуть. — Чего ты хочешь? — упирается в чужую грудь руками Джиён и нагло заглядывает глаза.       Сынхён этого не выдерживает и резко наклоняется к нему, прижимаясь губами к губам. Джиён сначала замирает, широко распахнув глаза, и стискивает чужой пиджак пальцами, думая, что сейчас, вот прямо сейчас, вот уже совсем скоро, он оттолкнёт и убежит оттуда, а, может, даже ударит в нос на прощание. Но проклятые тело и сердце сопротивляются, внутри что-то сладко тянет, и внезапно хочется расплакаться от того, как он скучал, и как долго они не виделись. И Джиён, действительно, ненавидит себя, когда его руки отпускают пиджак и хватаются за плечи, а губы начинают двигаться в ответ. Он понимает, что так нельзя и что его гордость должна быть намного дороже, он знает, чем это, в любом случае, закончится, но всё равно не может ничего с собой поделать. Он упрекает себя, но продолжает отвечать на поцелуй, прижимаясь сильнее, стараясь каждой клеточкой впитать ощущение чужого тепла и чужого тела. Сынхён отстраняется первым, расстояние между губами совсем ничтожное, и их горячие дыхания смешиваются. Он отстраняется, но совсем ненадолго, через секунду он оставляет лёгкий поцелуй на подбородке, затем на шее, а после сильно смыкает там свои острые зубы, чем заставляет Джиёна зашипеть. Сынхён не целует след от укуса, как бы извиняясь, как делал это раньше. Нет. Он спускается до правой ключицы, и сжимает за ней зубы ещё сильнее. Джиён болезненно стонет и наконец хватается за чужие волосы в попытке оттащить от себя мучителя. Но Сынхён уже и сам поднимается обратно, наклоняется к уху и шепчет: — Таскаешься теперь с Сухёком? Точнее, таскаешь его за собой. — Что? — Джиён слышит всё, словно через плотную толщу воды. У него внутри борьба разума и сердца, целый фейерверк противоречивых чувств и эмоций, поэтому из фразы Сынхёна ему удаётся выцепить только имя друга. — Ну как ему? Нравится быть твоей игрушкой? Ах да, он же всегда ей и был, поэтому, конечно, нравится.       Сынхён с этими словами осторожно скользит кончиками пальцев по тёплой тонкой коже под рубашкой, и в перерывах между словами оставляет лёгкие поцелуи за ухом, но даже это не мешает Джиёну моментально очнуться, когда он слышит, что именно говорит Чхве. Всё тело Квона становится натянутым, словно струна, блаженная истома развеивается. — Что ты несёшь… — А что? Разве я не прав? Ты всегда приходил к нему только тогда, когда тебе нужен был собеседник или утешение, в другие моменты ты о нём и не вспоминал никогда. Думаю, он тоже это прекрасно понимает. — Это неправда! — в голове Джиёна начинают мелькать картины их встреч с Сухёком, он уже не думает о Сынхёне, стоящем перед ним, потому что пытается найти подтверждение своим собственным словам, убедиться, что не стоит слушать эти обвинения. -Конечно, Джи, если ты очень хочешь в это верить. Ты всё равно никогда не думаешь о других, только о себе. Ты ищешь оправдания только себе, смотришь только на то, что интересно тебе, живёшь так, как комфортнее тебе. Если тебе удобно, что Сухёк твой друг, так оно и останется навсегда, тебе же совсем не нужно знать, что чувствует он. Что он думает о тебе. — Да какое тебе дело, вообще?        Джиён наконец-то находит силы отстранить Сынхёна от себя одним резким толчком ладоней в грудь, и тот действительно от неожиданности поддаётся и делает пару небольших шагов назад. Но у Квона нет возможности и времени даже попытаться выйти из комнаты, потому что Чхве напирает с новой силой, крепко стискивая пальцами чужие бёдра. Джиён сжимает зубы, чтобы не издавать никаких звуков, свидетельствующих о болезненных ощущениях, но он уже представляет, какие синяки останутся на его тонких, выпирающих косточках таза. — Наши взаимоотношения с Сухёком тебя явно не касаются. — Да? А мне кажется иначе, потому что, даже если ты этого не хочешь, то ничего поделать с этим всё равно не сможешь. Но ты ведь и не особо против. — Хочу напомнить, что ты всё это начал. Точнее, закончил. Так что теперь не трогай ни Сухёка, ни меня и прекрати лезть в чужие дела! — Мне очень интересно, что же он тебе сказал… — возводя глаза к потолку произносит Сынхён, чем вводит Джиёна в замешательство. — Когда? — Когда подошёл вот так, — между ними и так нет пространства, но у Чхве всё равно каким-то образом получается сделать аккуратный шаг вперёд, — наклонился к тебе, коснулся твоего лица, — он делает то, о чём говорит, с идеальной точностью воссоздавая недавнюю сцену с Сухёком. — И, наверное, прошептал своим осторожным голосом какую-нибудь нелепую отмазку вроде той, что у тебя смазалась тоналка.       Внутри Джиёна отчего-то всё холодеет. Глаза напротив сверкают нездоровым блеском, он старается себя одёрнуть, но ничего не выходит, страх плотной ртутью растекается по его телу, отравляя каждую клеточку. Он сжимает край раковины позади себя тонкими пальцами, и ему кажется, что она вот-вот раскрошится под ними и осыпется керамическим пеплом на пол. Он делает глубокий вдох, и в секунду нос и всю полость носоглотки забивает таким родным, таким любимым запахом дорогого одеколона. После первого вдоха уже кажется, что втягиваешь не аромат человека, а что-то потяжелее, посерьёзнее, потому что голова кружится, потому что грудная клетка начинает беспорядочно вздыматься в попытке предоставить лёгким как можно больше этого воздуха. В английском есть идеальное слово. Bittersweet. Вдыхаешь такой сладкий воздух, а всё внутри сводит от горечи этого ощущения. — Отпусти меня, — шепчет Джиён и чувствует себя маленьким ребёнком, загнанным в угол. Он готов канючить и стучать ногами по полу, лишь бы хоть как-то добиться своего. — Я уже давно, Джи… И как только Сынхён вновь наклоняется к его лицу и прикасается губами к чужим губам еле-еле, прямо за дверью раздаются два тяжёлых шага с ударами каблуков и оклик: — Джиён, ты здесь?       Напрягаются они вместе. В глазах Сынхёна вспыхивает яростное пламя, и Джиён слышит и видит, как скрипят его зубы, стираясь друг о друга. Он сам сейчас может замереть, затаиться, спрятаться, ждать, пока не услышит удаляющиеся шаги, и остаться вдвоём с Сынхёном, возможно, решить что-то, изменить, исправить. А ещё он может позвать Сухёка и в ту же секунду освободиться, потому что самоуверенный Чхве дверь за ними не закрыл. И он совершает, вполне вероятно, свой первый правильный выбор в жизни… — Сухёк! — кричит Джиён, успевая ровно до того момента, как чужая большая ладонь закрывает ему рот.       Но больше Сынхён ничего сделать не успевает, только раздражённо шипит что-то вроде «сволочь», потому что металлическая ручка с гравировкой тут же опускается и дверь распахивается. За ней беспощадной фигурой возвышается Сухёк. Джиён видел его таким раньше, пожалуй, только в дорамах с его участием, режиссёры постоянно подбирали роли с персонажами, которые смотрели безразлично, холодно, порой сурово, образы были пропитаны высокомерием и надменностью, но в жизни Ли таким не был, с Квоном уж точно. Поэтому в этот момент даже внутри Джиёна всё замерло и заледенело. — Что ты делаешь? — глубокий низкий голос раскатывается по маленькому пространству, в котором они находятся, отталкивается от стен и накрывает с головой. В голосе звучит хорошо уловимое раздражение. — Ничего, мы просто разговариваем, с каких пор тебя это волнует? — Отвечает Сынхён и разворачивается к Сухёку лицом, утягивая за собой Джиёна. Он прислоняет того спиной к своей груди, и эта поза была бы похожа на захват заложника, но у Чхве нет ни ножа, который он бы мог приложить лезвием к чужому горлу, ни пистолета, который можно было бы приставить к виску, в его позе отчего-то нет никакой угрозы. Рука, обхватывающая поперёк груди, лежит спокойно и даже не создаёт давления, а вторая, Джиён, правда, не знает, осознанно или нет, поглаживает его плечо. — Всегда волновало, — медленно произносит Сухёк, продолжая сверлить Сынхёна взглядом и намеренно избегая опускать глаза на Джиёна. — Отпусти его. — А он разве вырывается? Не вижу у него особого желания уйти. — Эти слова ударяют именно туда, куда и должны были, — в самую болезненную точку.       Кадык Сухёка слегка дёргается, а пальцы на дверной ручке, которую он так и не отпустил, сжимаются чуть сильнее. Он медлит всего мгновение, наблюдая за лицом Сынхёна, на котором почему-то нет ни усмешки, ни уверенности, на нём только непроницаемая маска, за которой не видно ни одной эмоции. Сухёк опускает глаза и встречается взглядом с Джиёном, он в этот момент действительно боится того, что может увидеть. А Джиён в этот момент решает, что же он готов показать. Но как только его глаза находят глаза напротив, он погружается в такое сильное чужое отчаяние, что первым решением оказывается судорожно глотнуть побольше воздуха, а вторым — рвануть навстречу, наконец освобождаясь из держащих его рук.       Между ними всего пара шагов, но Джиёну они кажутся бесконечным расстоянием, каждое соприкосновение ноги с полом, каждый удар сердца, каждый вздох отдаются невыносимой болью во всём теле, но он пересекает комнату и хватается за рукав пиджака Сухёка, стискивая его как можно крепче. — Вот как… — Сынхён делает шаг назад и облокачивается спиной на раковину, скрещивая руки на груди.       Сковывающие Сухёка металлические обручи лопаются, когда он чувствует, что ткань пиджака натягивается под чужими пальцами. Внутри Сынхёна же всë наоборот сжимается с невероятной силой. — Не трогай его больше, — взгляд Ли из-под полуприкрытых век должен демонстрировать настойчивость и превосходство. Сухёк действительно прекрасный актёр, но вот только Сынхён тоже актёр, поэтому он прекрасно знает и то, что сам сейчас стоит с таким же выражением лица, и то, что у Сухёка также всё внутри напряжено и готово взорваться в любую секунду. — Никогда. — Сухёк-а, — с наигранным дружелюбием тянет Чхве, чувствуя, что их разговор близится к завершению. — Я не понимаю только одного. Ты дружишь с Джи столько лет… ты один из самых близких людей для него. И ты точно знаешь, что он лжёт. Всегда лжёт. Liar.       Последнее слово Сынхён шепчет с придыханием, и это становится последней каплей. В голове Джиёна эхом раздаётся это слово. Лжец. Он сжимает зубы, чувствуя боль, отдающуюся в дёснах, его зрачки сужаются, губы плотно смыкаются, а крылья носа приподнимаются. Гнев бурлит в нём, желая вырваться наружу, и, кажется, ещё мгновение и это случится. Но вклинивается всё такой же холодный и бесстрастный голос Сухёка. — А чем ты лучше?       Сухёк аккуратно отцепляет окаменевшие руки Джиёна от своего пиджака, поглаживает большим пальцем тыльную сторону его ладони, легко сжимает её и тянет за собой к выходу. Джиён переставляет ноги, послушно следуя за другом, но когда уже оказывается в коридоре всё равно оборачивается. Сынхён смотрит прямо на него, и в его глазах нет ни ярости, ни насмешки. Джиёну в его глазах кажется только какая-то беспросветная тоска, от которой пахнет прошлым. — Смотри, Дракон, чтобы тебя не обожгло собственное пламя. — С недавних пор это перестало быть твоей заботой. — Ты сам заколотишь себя в гроб, сделанный из собственной лжи. — Да, но, возможно, это случится потому, что единственный человек, с которым я мог быть честен, отказался от меня.       Джиён гордится этими словами, он возвращается к ждущему его Сухёку и тихо выдыхает. Он знает, что это не может быть их последней встречей. Последняя встреча может быть гарантирована только смертью одного из них, до этого момента их жизни связаны, а значит судьба будет продолжать их сталкивать. Значит, придётся жить всегда то ли в ожидании встречи, то ли в страхе перед ней. Но они сами это выбрали. — Пойдём отсюда, — просит Джиён, засовывая руки в карманы своих брюк, чувствуя, как заледенели его пальцы. — Обратно в банкетный зал? — уточняет Сухёк, хотя предвидит, что ответ будет отрицательным. — Нет, совсем отсюда…       Они проходят через зал, и Джиён думает, с кем стоит попрощаться, потому что попробовать незаметно ускользнуть совсем невежливо, а любезничать со всеми нет сил. Первыми сами подходят к ним Ёнбэ и Тэсон. Тэян кладёт Квону на плечо руку и обеспокоенно заглядывает в глаза. — Джиён? Плохо себя чувствуешь? — Нет, всё в порядке. Устал немного, мы с Сухёком хотим поехать домой. — Джиён считывает во взгляде Ёнбэ, что он что-то знает, но не подаёт вида, поэтому решает ему подыграть. Тэсон только спокойно улыбается и обнимает Квона на прощание, похлопывая по спине.       Пока Джиён с Сухёком идут через зал, их периодически останавливают разные люди и спрашивают, почему они уходят так рано, хотя, если бы кто-нибудь посмотрел на часы, то их уход таким уж ранним, может, и не показался бы. На улице уже достаточно темно и холодно. Джиён достаёт из своей сумки шапку и чёрную маску, надевая их, Сухёк следует его примеру, доставая свою маску и очки. — Это единственный минус совместного времяпровождения с тобой, — шутит Ли. — Слишком много внимания. Я бы мог пойти и без этого всего, но тогда точно с первой секунды поймут, кто со мной идёт. — На самом деле, вся эта маскировка и не слишком-то помогает… Иногда меня это действительно пугает, потому что кажется, что, даже если я выйду в скафандре, все всё равно будут знать, кто там. — Однако тебе это не мешает иногда по ночам прогуливаться в одиночку, да? — напоминает Сухёк. — Забудь об этом… Мне самому было жутко страшно, но порой именно это чувство и гонит вперёд.       Они выходят из здания и их обдувает прохладным воздухом. Он забирается Джиёну под шёлковую рубашку и в одно мгновение остужает нагретую теплом его тела цепочку на груди. По коже бегут мурашки, и он абсолютно точно жалеет в этот момент, что не выбрал какой-нибудь наряд потеплее. — Надо скорее сесть в машину, — говорит Сухёк, то ли улавливая едва заметную дрожь Джиёна, то ли волнуясь о фанатах, которые могут нахлынуть неуправляемой волной в любую секунду.       Квон кивает и, нервно одёргивая маску, направляется к машине, слыша и чувствуя, что Сухёк следует за ним шаг в шаг. Когда они оказываются в салоне автомобиля, Джиён может выдохнуть уже чуть более расслабленно, потому что мероприятие и все люди уже точно остались позади, а ещё в машине тепло, так что скоро он отогреется. А потом вообще окажется дома в своей кровати, и, возможно, никто не заставит вылезти его из надёжного плена одеяла ближайшую пару дней.       На его колени опускается красная кожаная куртка, и Джиён, растерянно хлопая глазами, смотрит на Сухёка, сидящего рядом. Он и не заметил ни то, что друг пришёл в верхней одежде или с верхней одеждой, ни то, когда он успел её забрать из гардероба. — Я хотел бы отдать её тебе раньше, на улице очень холодно, но я пришёл в ней, и если бы ты в ней ушёл, это бы вызвало огромные вопросы Диспетча, — он тихо смеётся своим пробирающим до костей низким голосом и приподнимает куртку с колен, расправляя и держа так, чтобы помочь одеться. — Надень её, пожалуйста.       Джиён благодарно кивает и поворачивается спиной, подставляя руки, оглядываясь через плечо, чтобы попасть в рукава. Сухёк заботливо поправляет и разглаживает одежду на Квоне, потому что куртка намного больше него. Верхняя одежда ощущается на Джиёне приятной тёплой тяжестью, то, что она свободная, — легко сказано, плечевые швы висят чуть ли не в районе локтей, спереди ткань собирается складками, так что, если встать, то вещь окажется не только широкой и объёмной, но и достаточно длинной. Однако, несмотря на то, что Джиён пытается укутаться чужой одеждой, как одеялом, с ног до головы, у Сухёка всё равно получается аккуратно положить руку ему на бедро, покрытое только тканью лёгких шёлковых штанов. Квон не вздрагивает и не отодвигается, хоть и удивлён, лишь наклоняет голову, смотря на большую ладонь, почти полностью обхватывающую худое бедро. Сухёк, кажется, чувствует это немое позволение, и его пальцы легко пробегаются по чужой ноге, распрямляя небольшие волны ткани и заставляя кожу под ней покрыться мурашками.       Джиён придвигается чуть ближе и задумывается о том, чтобы уложить свою голову на крепкое плечо, находящееся совсем близко, но почему-то не решается. Отводит глаза к окну. Сухёк всё понимает и не предпринимает больше никаких попыток, довольствуясь тем, что ему доступно. Дальше они едут в тишине. Джиён думает, что, возможно, так будет продолжаться до самого дома, но тут он снова бросает взгляд на ночную улицу за окном и наклоняется вперёд к водителю, говоря: — Извините, не могли бы вы остановить здесь?        Водитель сначала непонимающе оглядывается, хмурит брови, а потом ищет в зеркале заднего вида глаза Ли. — Господин?       Сухёк удивлён, но Джиён смотрит на него просящим взглядом, и он не может ему отказать. Поэтому он одёргивает свою одежду, готовясь к выходу и отвечает: — Всё в порядке, останови.       Машина съезжает на обочину и останавливается, но двигатель не глушит. Они тормозят прямо перед мостом, горящим множеством фонарей, уходящим широкой яркой дорогой вдаль. — Большое спасибо. Поезжайте вперёд и подождите нас на той стороне моста.       Сухёк только кивает, подтверждая слова Джиёна, а затем открывает дверь автомобиля и выходит. То ли Квон нарочно медлит, то ли ещё что-то уточняет для водителя, но Ли (очень торопясь, конечно) успевает обойти машину и взяться за ручку другой пассажирской двери, открывая и протягивая свою длинную узкую ладонь. Джиён счастливо улыбается, щуря глаза, неловко теребит пальцами волосы на затылке и протягивает свою руку в ответ.       Автомобиль отъезжает немного погодя, как бы пытаясь удостовериться, что всё в порядке, поэтому им приходиться первыми начать своё движение. Они неспешным шагом направляются к другому концу моста. Джиён вновь надевает снятую в машине маску, посильнее натягивает шапку и кутается в красную кожаную куртку, наконец решаясь застегнуть её. Сухёк лишь закрывает лицо маской и отказывается от варианта вновь опустить на глаза солнечные очки, которые сейчас покоятся на голове, не забирая волосы, а просто сверху, потому что те и так достаточно залачены. Не отходя далеко от начала моста они видят бабушку в старой пуховой куртке и красной шали поверх. Она сидит и смотрит своими плохо видящими глазами, вокруг которых собрались полосы морщинок, на разложенные перед ней книги, тоже явно много пережившие, как и их хозяйка. Джиён почти проходит мимо, когда что-то привлекает его внимание и он замирает. Сухёк пытается проследить за его взглядом, но всё равно не остаётся уверенным, что правильно понимает, куда тот смотрит. — Тебе что-то понравилось? — осторожно интересуется он.       Джиён молча вытягивает руку, тыкая пальцем в книгу, на которой написано «Убить пересмешника». Сухёк удивлённо выгибает бровь и тихо мычит. — Хочешь её купить? — Нет, — отрезает Квон, осторожно кивает сидящей бабушке и продолжает идти, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним друг. — О чём ты задумался, когда увидел её? — этот вопрос кажется Сухёку более точным, чем «почему она тебя заинтересовала?», и он оказывается прав, потому что Джиён под маской прикусывает нижнюю губу. — Пересмешник, — тихо, но твёрдо произносит Квон. — Ты знаешь, что это за птица? — Не то чтобы… Думаю, из меня не слишком хороший орнитолог. — Эти крошки невероятно умные… У них очень хорошая, долгая память. А ещё они очень любопытные и мужественные, казалось бы, невероятный набор. Только вот известны они одним — люди говорят, что они смеются над всеми. Они имитирует целую кучу различных звуков: пение других птиц, мяуканье кошек, лай собак, свист человека… Это невероятно и отличить от настоящих звуков кажется невозможным. Они подстраиваются под окружающий их мир, хотя свой голос у них тоже есть. И свои песни они тоже хотят петь. Только вот как много людей знают, где настоящая песня пересмешника, а где подражание другим?       Сухёк читает между строк, может, и не весь смысл, который пытается донести до него Джиён, но его настроение и чувства. Тоска, одиночество и отчаяние скользят в голосе, и Ли очень хочется дотронуться хотя бы до чужой руки, дать знать, что он рядом, что готов помочь, но он отчего-то не может заставить себя сделать это. Джиён же останавливается, доходя где-то до середины моста и замирает глазами на чёрной глади воды, которая не лежит ровным полотном, а перекатывается, поднимается и опускается, мельтешит и шебуршит. — Это ведь заложено в них природой. Подражать. У них ведь просто нет другого выбора… А убить пересмешника — это грех, потому что он никому не причиняет вреда. Но вот из-за своего любопытства постоянно ходит по краю, прямо под угрозой стать лёгкой добычей того, кто не побоится взять этот грех на душу. — Все мы подражаем кому-то в той или иной степени, — решается подать голос Сухёк, а после и накрыть внизу, подойдя ближе, чужие ладони, которые нервно выкручивают собственные пальцы, своими тёплыми руками. — Подражаем родителям, пока растём, подражаем друзьям, чтобы влиться в общество, подражаем кумирам, чтобы попытаться стать такими же великими. Это нормально. В человеке это тоже заложено природой. Ни один… слышишь? Ни один не имеет права обвинять в этом другого.       Джиён поворачивается и смотрит на него стеклянными глазами, но они не пустые, в них, кажется, отражается весь этот мир: все люди, события, звуки. Он о чём-то думает, возможно, даже отвечает что-то на то, что сказал Сухёк, только вот сам Сухёк ничего не слышит, потому что губы не шевелятся, а в глазах только бесконечный калейдоскоп, что крутится без остановки. — Истина молчит, пока поёт пересмешник, — шепчет Джиён. — Никто не узнает правду, пока он будет продолжать подражать. И кто знает, может, он будет это делать до самой своей смерти.       Это последняя реплика. Она не требует ответа. Джиён разворачивается обратно и подходит ближе к перилам моста. Сухёк в этот момент знает про Квона только одну вещь — сейчас он точно не думает о том, чтобы спрыгнуть вниз. Поэтому он подходит, вставая рядом. Даже если молча. Он чувствует, что Джиёну просто нужен кто-то рядом, и он всю жизнь этим кем-то был и готов продолжать им быть.       Квон пробегается кончиками пальцев по серебряной цепочке, лежащей у него на ключицах, слегка сжимает её, и Сухёку кажется, что он сейчас дёрнет её, чтобы порвать, но рука опускается вниз. Вместо неё поднимается левая и останавливается на уровне глаз. На среднем пальце в свете фонарей переливается тонкий золотой ободок. — Красивое? — неожиданно спрашивает Джиён. — Да, — растерянно отвечает Сухёк. — А если бы оно было железное? — Думаю, на твоих пальцах безупречно смотрелось бы даже пластмассовое.       Джиён стягивает кольцо с пальца другой рукой и вертит его, разглядывая так, словно видит в первый раз. На внутренней части ободка на секунду появляются крошечные буквы, но Сухёк не может разглядеть, что именно там написано. — Знаешь, мне всегда было интересно, почему золото такое дорогое?.. Почему люди помешаны на нём? Почему они сами возвели его в ряд ценностей? Раз уж мы заговорили на такие философские темы… то в чём ценность металла, окроплённого человеческим потом и кровью? Люди уезжали на другой конец света, чтобы найти его, они промывали песок, чтобы заполучить жалкие крохи, они убивали и грабили друг друга, чтобы забрать себе большую часть добычи. Они делают так до сих пор. Но почему? Кто придумал эти стандарты? Ведь сейчас покрась металл качественной краской в золотой — и с виду, может, будет не отличить… Почему один металл хуже другого? С человеческими взаимоотношениями точно также.       Джиён ставит точку в своих размышлениях, скользит по кольцу последний раз взглядом, размахивается и выбрасывает его в реку. Разумеется, не слышно и не видно, в какой момент оно соприкасается с водой и начинает своё погружение на дно, но Квону кажется, что он чувствует этот момент. Сухёк непроизвольно дёргается вперёд при броске, но поймать украшение, в любом случае, никак не может, поэтому он переводит глаза, полные удивления, на Джиёна. Тот только слабо качает головой, а после делает рывок и тычется, как котёнок, в грудь носом, пряча его под тканью пиджака, обвивая талию тонкими руками. Сухёк не медлит и обнимает в ответ, поглаживая большими ладонями скользкую кожу собственной куртки на чужой спине и укладывая острый подбородок на макушку.       Они стоят так слишком долго, по мнению Джиёна, которого через какое-то время накрывает привычный страх быть узнанным. Они стоят так слишком мало, по мнению Сухёка, который ещё не успел насладиться ощущением чужого тела в своих руках. В небе мерцают звёзды, и они не острые, они больше не вгрызаются Джиёну в кожу и сердце. Они очень далеко. Они только смотрят, и, к счастью, Джиёну плевать как — укоризненно или ласково. Под мостом плещется вода, готовая принять все страдания, которые ей доверят, в любой форме, в какой ей их отдадут. Поэтому сегодня ночью и Джиён, и Сухёк их отпускают, не желая нести домой. Оставляют на мосту.

***

      Проходит несколько дней, прежде чем Джиён наконец задумывается о том, что произошло на мероприятии до того, как они покинули банкетный зал. Он спокойно проводит первое время: работает, переписывается с Сухёком (причём гораздо больше, чем они делали это раньше), снова работает, болтает по телефону с Тэсоном о всяких пустяках, ещё работает… А потом вспоминает, словно у него по щелчку восстановилась память после амнезии. События не просачиваются по капелькам сквозь трещины в плотине подсознания, они смывают её к чертям за секунду. И Джиён уже собирает вещи, чтобы поехать к Тэяну поговорить, но потом тщательно всё обдумывает и сначала звонит ему, потому что, как бы он не ценил и не уважал Хёрин, чувствовать её волнение и заботу, если она сейчас дома, он не хочет. И оказывается совершенно прав. Тэян говорит, что приедет через полтора часа.       Тэян заходит в дом, уже предчувствуя на какую тему будет разговор, но безумно волнуясь по поводу того, в каком состоянии он увидит Джиёна. Однако, вопреки его опасениям, тот совершенно спокоен — сидит в наушниках на кухне, сосредоточенно двигает какие-то ползунки на экране и кивает в такт головой. Рядом валяется блокнот, испещрённый скачущими буквами разного размера, и погрызенный карандаш. Замечая гостя, Джиён улыбается ему и встаёт со своего места, чтобы обняться. — Хочешь я покажу тебе новый набросок? — беззаботно лопочет он, словно только ради этого Тэяна и позвал. — И насколько он новый? — Вчера ночью… нет, скорее, уже сегодня утром набросал.       Время близится к половине пятого, а Джиён почему-то сидит в пижамной майке и джинсах, на столе две грязные кружки из-под кофе, а в воздухе ещё не успевший выветриться запах сигарет. Волосы Квона растрёпаны, переплетены между собой, хватаются друг за друга тонкими волокнами, глаза красные, а под ними уже прорисовываются тёмные круги. — Думаю, можно будет включить её в новый альбом. Но доделывать ещё много, конечно.       Ёнбэ кивает и бросает взгляд на гостиную, прикидывая, что там и слушать, и разговаривать после будет удобнее. — Пойдём в гостиную только? Хочу уже поскорее упасть на твой дорогущий диван. Устал за сегодня…       Джиён смеётся, согласно мотает головой и подхватывает со стола ноутбук с мышкой и наушниками. Они усаживаются на тот самый диван, о котором мечтал Тэян, и он сладко скрипит своей натуральной кожей, которая ещё даже пахнет как новая, несмотря на то, что Квон очень часто курит, где попало. Набросок нового трека звучит сыро, но привкус гениальности ни с чем не перепутаешь, это точно будет неповторимой работой, как, собственно, и все произведения Джиёна. Но мотив звучит грустно, в нём чётко угадывается романтическое настроение, и Ёнбэ уже примерно прикидывает, какие слова может увидеть в первой пробе написания лирики. — Очень сильно, — честно комментирует он после окончания прослушивания по третьему кругу. — Уверен, эта песня всем понравится. — Главное — чтобы она понравилась мне, иначе никто её и не услышит, — шутит Джиён и отставляет ноутбук на кофейный столик перед ними. — Чем ты вдохновлялся, когда писал её?       Квон задумчиво хмурится и прикусывает нижнюю губу, потом трёт затылок, словно вспоминая, закидывает ноги на диван, усаживаясь по-турецки и наконец отвечает: — Не знаю, просто в голову пришло. Тэян вздыхает, потому что другого ответа, он, впрочем, и не ожидал. В этом весь Квон Джиён. Который сейчас очень довольный собой хихикает, щуря глаза. — О чём ты хотел поговорить? — решает перейти к насущным вопросам Ёнбэ. — А ты разве ни о чём не хотел? — как всегда, чертовски проницателен, потому что Тэян с момента ухода друга с мероприятия всё не переставал думать, как же расспросить его о том, что произошло. — Но позвал же меня ты, — всё-таки продолжает гнуть свою линию Ёнбэ, желая, чтобы Джиён первый поднял эту тему. — Ладно, — уступает другу Квон. — Это ты сказал Сухёку? — Сказал Сухёку что? — уточняет Тэян, хотя, скорее всего, и так знает ответ. — Куда я пошёл и что за мной туда пошёл Сынхён. — Это тебе Сухёк рассказал? — Так всё-таки это был ты, — задумчиво качает головой Джиён, убеждаясь в своих догадках. — Нет, он мне ничего не говорил, просто других вариантов особо нет. — Да, это был я, потому что, честно признаюсь, испугался за тебя. — Ёнбэ поднимает одну ногу и кладёт её на диван, тем самым полностью поворачиваясь к Квону. Закидывает руку на спинку дивана и думает, что вообще-то не отказался бы сейчас от чашки чая, но раз разговор уже начался, значит всё-таки придётся потерпеть до его окончания. — Сначала вы просто стояли с Сухёком любезничали, мы с Тэсоном были неподалёку. Но Сынхён решил подойти к нам именно тогда, когда Сухёк решил, что на твоём лице есть что-то безумно интересное, и знаешь что? С нашего ракурса вообще было видно только то, как он наклоняется к тебе и полностью тебя собой закрывает. У Сынхёна даже пальцы на фужере побелели, я прямо стоял и ждал, когда бедное стекло треснет в его руках. А потом Сухёк куда-то ушёл. И ты куда-то пошёл. И проклятый Сынхён, у которого от злости чуть ли не пар из ушей валил, пошёл за тобой! Я сначала, конечно, хотел составить вам компанию и самостоятельно стать свидетелем ваших разборок, но до того, как успел дойти, вернулся Сухёк, и я решил, что его кандидатура больше подходит.       Тэян, на самом деле, тоже всегда был чертовски проницательным, и Джиён после рассказа в который раз в этом убедился. Поэтому он лишь молча трёт точку между бровей, обдумывая сказанное. — Тебе не кажется, что твоя очередь рассказывать? — А что ты хочешь услышать? — Неправильная формулировка вопроса. Не имеет значения, что я хочу услышать, главное — что ты хочешь мне рассказать. А ещё, желательно, чтобы это было правдой и без опущенных в ходе повествования деталей. — Мне кажется, у тебя слишком высокие требования, я тебе таких условий при твоём рассказе не выставлял. — А мне и нечего скрывать. — А с чего ты взял, что мне есть? — будь это несколько лет назад, Джиён бы, может, судорожно сглотнул, и глаза непроизвольно скосились бы куда-нибудь в сторону, но сейчас он достаточно напрактиковался, чтобы сохранять лицо при любых обвинениях. Ну почти при любых. — Тебе всегда есть, что скрывать, Джи, — тяжело вздыхает Тэян и придвигается к другу ближе. — Что произошло у вас с Сынхёном? Мы ждали очень долго момента, когда ты сам всё расскажешь, хотя я думал, что мы с тобой достаточно близки, чтобы ты прибежал ко мне первому плакаться в плечо или, по крайней мере, крыть его всеми возможными словами. Это всё не похоже на вашу обычную ссору. Стоит ли мне упомянуть хотя бы синяки, которые не сходили с вас больше месяца? Все нервы визажистам истрепали. Почему из вас слова вытянуть нельзя? — Мы разошлись, — отрезает Джиён, и Ёнбэ замирает, а потом хочет уже что-то прокомментировать, как Квон уточняет: — В этот раз навсегда. Мы больше никогда не сойдёмся. — Джи, — Тэян аккуратно берёт в свою руку ладонь друга, поглаживая её большим пальцем. — Что случилось? Вы ведь много раз ругались… неужели он… Может, он. Он решил остаться со своим соулмейтом?.. — Нет, — Джиён стискивает зубы до шума в ушах, цепляясь сознанием за последнее слово. — Дело не в этом. Он сказал, что устал от меня. Что я веду себя как ребёнок, что я неадекватный и мне надо лечить голову… Он сказал, что не собирается больше быть со мной, пока я тону. — Вот он… — Вскидывается Тэян, подрываясь на диване, словно вылетевшая из бутылки шампанского пробка, и мысленно радуется, что у него всё-таки нет чая, иначе всё вокруг уже было бы залито кипятком. — Вот он…! — И он не только не будет продлевать контракт, но и из группы уходит. Или уже ушёл… Не знаю, официально же нам ещё не объявляли. — Вот ублюдок! Сволочь! — Ёнбэ на взводе и не стесняется в выражениях, в его глазах горит праведный огонь, пока Джиён, сидящий напротив, с каждым словом всё тухнет. — А в лицо нам сказать слабо было? Посчитал, что выделяется? Что мы ему больше не нужны? И что, неужели наши многолетние, уже даже семейные связи больше ничего для него не значат, раз он не соизволил даже прийти рассказать о своём решении? Джи? — Тэян наконец обращает внимание на Квона, замершего с испуганными стеклянными глазами. — Джи!       Он сначала трясёт его, а потом бросается на шею, прижимая к себе крепче, чувствуя почти трупное окоченение у тела в его руках. — Джи, я понимаю, что, наверное, бесполезно так говорить, учитывая, сколько лет вы были вместе, но забей на него! Хочешь я ему сам голову оторву? Я сделаю ради тебя, что хочешь! Ну же! Скажи мне что-нибудь! — Я думаю, — начинает бормотать Джиён, утыкаясь носом в плечо друга, — думаю, ему тоже очень тяжело… Поэтому он до сих пор не сказал. Боится подобной реакции от вас… Но я… Всё дело в том, что я не могу его отпустить. Пусть он и сказал, что хочет всё закончить, но я не могу просто послушать его. И если он тысячу раз скажет, что ненавидит меня, то я вмажу ему по лицу, но всё равно не смогу отказаться от него.       Ёнбэ отстраняет Квона от себя, заглядывая в его абсолютно сухие и всё такие же безжизненные глаза, ловит каждое мельчайшее движение лица: дёргающийся уголок губ, небольшое движение брови, наконец, перемещение фокуса зрачков на лицо напротив. — Джиён… Такова жизнь… Всякое случается, я понимаю, что прошло очень много времени, но иногда привычные вещи вынуждают искать им замену или учиться жить без них. Жизнь — это вечное течение, и оно очень стремительное. Ничего, Джиён. Всё будет хорошо. Знаешь, одни люди рядом с тобой всегда, я вот, например, никуда не собираюсь, а другие уходят, но на их место приходят новые, просто жизни нужно дать ещё немного времени, чтобы они успели появиться. Почему ты так категоричен? Может, это вынужденный первый шаг к судьбоносной встрече? — Не надо, — тихо отвечает Джиён, всё ещё блуждая где-то в своих мыслях, но какой-то частью сознания, видимо, всё же улавливая, что говорит друг. — Что? — непонимающий взгляд застревает где-то над плечами, торчащими острыми углами. — Не надо давать жизни времени… Я думаю, нужный человек уже здесь. Всё это время был здесь.       Джиён не знает, догадался ли Ёнбэ, о ком идёт речь, но тот смотрит очень ласково и осторожно утвердительно кивает головой. Даже если не понял, то он доверяет Квону, и если тот уверен, что это тот самый человек, значит так оно и есть. — К тому же, — решает добавить Тэян, — вы же с Сынхёном даже предначертанными не были, — и это бьёт под дых.       Зрачки Джиёна испуганно расширяются, дыхание прерывается, он в момент бледнеет, и даже губы белеют, словно их намазали мелом. — Погоди, — замирает Ёнбэ, — чёрт возьми, Джиён…

***

— Я не могу в это поверить… — Тэян сидит за столом всё с таким же ошалевшим видом и потягивает нежный молочный улун, привезённый из-за границы, абсолютно не чувствуя его вкуса. — Какого цвета? — снова спрашивает Ёнбэ, уже в третий раз показывая на свою толстовку. — Чёрного, — спокойно отвечает Джиён и понимает, что готов ответить ещё миллион раз на миллион глупых вопросов, лишь бы удивление друга не сменилось гневом. — А эта банка? — Коричневого. — А шторы на окне? — Бежевые. — Погоди… Это же твой дом… — Тэян достаёт телефон и быстро что-то там ищет. — Вот, какого цвета платье на Хёрин? — Светло-голубое.       Тэян роняет голову на руки, чуть ли не сбивая со стола бокал с чаем. — Я просто не понимаю… Во-первых, мы же лучшие друзья, как ты мог мне не сказать? Во-вторых, как я сам мог за столько лет не догадаться, что ты различаешь цвета? Мы же постоянно были вместе! Как? Как давно ты понял, что твой соулмейт — Сынхён? Погоди… — Да… — медленно кивает головой Джиён, догадываясь, о чём вспомнил Ёнбэ. — Получается, тот день, когда выяснилось что Сынхён встретил своего соулмейта… Это уже тогда! Это же было много лет назад! — Это случилось ещё задолго до этого… — Что?! — В тот день Сынхён просто прокололся, поэтому ему пришлось признаться, что он встретил предначертанного, но… — Но он ведь наплёл нам какую-то фигню… — Тэян сидит, открывая и закрывая рот, как рыба, прогоняя в памяти тот день, стараясь вспомнить больше подробностей.       И он помнит растерянное лицо Джиёна, и то, как тот вышел, хлопнув дверью, на что они подумали, что он просто разозлился из-за того, что Сынхён ему не рассказал про встречу с соулмейтом, ведь они были не разлей вода. Но теперь всё произошедшее имеет возможность получить иное трактование. — Он просто не оставил тебе возможности когда-либо рассказать правду… — Мы не должны были рассказывать её с самого начала по нашей обоюдной договорённости, так что тут моя вина тоже. В любом случае, если бы я хотел, я бы мог рассказать про то, что он солгал вам в тот день, в любой момент. — Нет, не мог! В том-то и дело, Джиён, ты не мог! Потому что ты такой человек, и он тоже это прекрасно понимал. Сначала я хотел спросить, почему ты тогда так яро реагировал на все слова о соулмейтах и о способности различать цвета, но теперь понимаю… Ведь ты столько лет не мог открыть правду даже близким людям… Об этом вообще хоть кто-нибудь ещё знает? — Нет, только я, он и теперь ты. — Просто жесть… — Тэян вцепляется пальцами в волосы и тянет их вверх. — Что ты собираешься с этим теперь делать? — Как ты думаешь, за то время, что мы не общаемся, много ли раз он говорил кому-нибудь, как по мне скучает, как он провинился и как же хорошо нам было вместе? — молчание Ёнбэ является для Джиёна достаточно ясным ответом, поэтому он продолжает: — Вот именно. Когда люди расходятся и ругают друг друга последними словами, давят на больные места, прекрасная осознавая последствия своих действий, — сходиться смысла нет.       Джиён некоторое время молчит, обдумывая то, что он хочет сказать, так тщательно, будто собирается говорить это перед самой Вселенной. — Предначертанные — это люди, чей брак заключён на небесах, уже совершённая судьба. Но, думаю, я готов это оспорить и расторгнуть этот союз.

***

      Они стоят на том же мосту, примерно в то же время, но всё ощущается по-другому. Вода светлее, и шуршит волнами она сегодня не так зловеще, не зазывая, а будто шепча обещания. Звёзды сегодня светят ярче, складываются в причудливые картинки, что невозможно оторвать глаз, невозможно прекратить представлять там разные силуэты и мечтать о том, чтобы нарисовать их первым же делом, как в руке окажется кисть, маркер или хотя бы карандаш. Джиёну кажется, что даже ветер сегодня дует не так, как в тот день, когда он был то ли окончательно разбит, то ли уже частично собран. В тот день, когда он решил, что, пожалуй, пора что-то менять самостоятельно, а не плыть по течению, отдавая нити своей жизни кукловоду с беззвучным, но горьким именем «Судьба».       Сегодня даже человек, стоящий рядом, кажется ему во много раз красивее, чем раньше, хотя очаровательность его внешности он и так всегда признавал. — Да, кстати, я тебе кое-что принёс, — вдруг слегка дёргается Сухёк и засовывает руку в карман, начиная что-то там искать.       Джиён вдруг осознаёт, что ему с самого начала их встречи казалось, что Ли что-то нервно сжимает в руке, спрятанной в пальто, и только недавно он, забывшись, перестал это делать. А потом Джиён также осознаёт, что с момента встречи болтал без умолку, и, если Сухёк хотел что-то сказать или что-то ему отдать, то раньше у него просто не было возможности. Щёки Квона пунцовеют, ему становится неловко, потому что у него опять сорвало тормоза. Но это ощущение резко перебивается внезапно накатившим страхом, что именно хочет отдать ему Сухёк… Страшно становится от того, что в голове ни одного варианта. Но Ли и не даёт много времени на размышления, а вынимает руку из кармана разжимая свою большую ладонь. — О… — удивлённо выдыхает Джиён. — Это же…омамори, да? Но такой я вижу первый раз, раньше только слышал о нём.       Это действительно не похоже на простые омамори, потому что обычно они представляют из себя что-то вроде маленького мешочка с молитвой внутри. Они действительно пестрят разнообразием — в Японии в каждом храме есть омамори любого цвета для решения почти любой проблемы. Но то, что лежит на руке Сухёка совсем не мешочек. Это небольшая деревянная фигурка, чья верхняя часть напоминает снегиря из-за нарисованной красно-чёрной мордочки, а на нижней части сзади вырезаны иероглифы. — Это усодори. Лгущая птица, — объясняет Сухёк, свободной рукой обхватывая кисть Джиёна, поднимая её и разжимая его пальцы, чтобы положить туда омамори, а потом бережно сжать их обратно. — Я не уверен, что именно ты знаешь про этот амулет, поэтому хочу сам объяснить, чтобы избежать недопониманий. Его название может ввести в заблуждение, согласен. У этого омамори есть два значения. Первое — он помогает обличить ложь, второе — он превращает все несчастья и печали в ложь, дарит счастье… С каким бы посылом ты его не принял, я просто хочу, чтобы ты знал, что это выражение моего желания видеть тебя по-настоящему счастливым.       Джиён чувствует тепло дерева внутри своей сжатой ладони и тепло чужой ладони, накрывающей его руку. Он чувствует, как сердце бьётся где-то в горле, как сладко, но болезненно сжимается что-то внутри. Он поднимает голову и смотрит в чужие глаза, в которых сейчас отчего-то отражаются звёзды. А может быть, они были там всегда. Джиёну кажется, что Сухёк его вот-вот поцелует, но тот не двигается. Сначала это отзывается внутри тоскливым разочарованием, но потом оно сменяется удивлением. Ну конечно… Он первым никогда это и не сделает… Он будет ждать до последнего. Но Джиён больше не хочет ничего ждать. Сегодня он действительно верит в то, что делает правильные вещи, хоть и идёт против жестокого человека с беззвучным именем «Судьба», который обычно карает за неповиновение.       Джиён привстаёт на носочки, закидывает руки на чужие плечи и придвигается ближе, быстро прижимаясь губами к губам, чтобы не дать возможности появиться моменту, когда кто-то из них решит, что это делать не стоит. Сухёк рядом неверяще леденеет, и даже его дыхание исчезает на несколько секунд, но Квон не из тех, кто отступает после того, как сделал столько шагов вперёд, поэтому он просто ждёт. Его столько времени ждали, так что и он может подождать. В какой-то момент на тонкую талию ложатся большие ладони, которые недавно сжимали его руки, и почти сразу неловко съезжают на поясницу. Джиён немного наклоняет голову в сторону, чтобы было удобнее, и пару раз прихватывает чужую нижнюю губу, но когда ему начинают отвечать, он не может долго сдерживаться и начинает улыбаться прямо в поцелуй, еле сдерживая смешки. Отстраняется Сухёк первым, но не отходит, а прислоняется лбом ко лбу, и с первым же их синхронным выдохом между ними повисает небольшой облачко пара. Джиён бегает глазами по стоящему так близко человеку и пытается собраться хоть с какими-нибудь мыслями.       И поэтому дальше совершает то, чего совсем от себя не ожидает… — Тебе очень идёт белый цвет, — на эмоциях трогает он чужую толстовку, виднеющуюся из-под расстёгнутого чёрного пальто. — Он так подчёркивает контраст твоей внешности… И кожа становится бледнее, и волосы с глазами темнее…       На Джиёна накатывает эмоциональное возбуждение, и в этом состоянии он начинает болтать всё, что приходит на ум. Только долго делать у него это не получается… до него сразу же доходит, что сейчас произошло и что он сейчас сказал. — Тебе тоже очень идёт твоя одежда, — беззаботно улыбается Сухёк, делает глубокий вдох, прикрывает глаза и притягивает Джиёна к себе, стискивая его в объятиях и оставляя на виске нежный поцелуй.       Кровь стынет у Джиёна в жилах. Он вспоминает свою ярко-красную шапку и такого же цвета свитер крупной вязки, который находится под расстёгнутой кожаной курткой. Он нервно сглатывает и утыкается носом под чужое пальто, не желая ни отстраняться, ни думать о чём-то ещё. Например о том, что Сухёк не назвал цвет.

***

      Из комнаты доносятся очередной стук и звук каких-то рассыпавшихся небольших предметов, а сразу следом обречённый стон. — Кто-нибудь видел мои маркеры? — Джиён не считает нужным разыскивать парней по не такой уж и большой общаге, поэтому просто кричит, будучи уверенным, что ему ответят. — Я нигде не могу их найти! Кто их куда-то убрал?! — А нечего кидать вещи, куда попало, — бормочет себе под нос на кухне Тэян и зажимает телефон между плечом и ухом, чтобы освободить руки, выключить плиту и накрыть сковороду крышкой. — Нет-нет, я не тебе, это там Джиён опять найти что-то не может.       Аппетитный запах выскальзывает с кухни и ползёт по всем возможным комнатам. У Джиёна начинает урчать живот, и он прикладывает к нему руку, следуя за ароматом. Сынхён только незаинтересованно чуть меняет своё положение на диване, продолжая смотреть на экран телевизора. — А что ты готовишь? — Интересуется Джиён, пытаясь приподнять крышку, чтобы заглянуть внутрь сковородки, но тут же получает по рукам, из-за чего выдаёт обиженное «эй!» и дует губы. — Ужинать будете, когда Сынри с Тэсоном вернутся, — непреклонно отвечает Тэян и идёт из кухни в прихожую. — А ты куда? — Тащится за ним хвостиком Джиён, чуть ли не повиснув на спине друга. — Ты гулять? Можно я с тобой? — Я по делам, меня не ждите, — Квон дует губы ещё сильнее, но Ёнбэ даже не поднимает на него глаз, увлечённо завязывая шнурки на ботинках. — Я ушёл! — кричит он, чтобы Сынхён, сидящий в другой комнате услышал. — Удачи, — не слишком активно, но слышимо отзывается тот. — Эй, так где мои мар… — Джиён не успевает даже договорить, как дверь захлопывается прямо перед его носом. — Ну и подумаешь…       Квон выключает в прихожей свет, потом делает тоже самое на кухне, где больше нет никого, кроме явно очень вкусной еды, а затем идёт в гостинную. Когда он подходит к дивану, Сынхён на него даже не смотрит, но аккуратно пододвигает свои ноги, чтобы освободить чуть больше места. Они сидят в тишине пару минут, и всё это время воздух между ними накаляется, напряжение увеличивается и, кажется, вот-вот накроет их ударной волной. Так и случается. В той единственной форме, которая им доступна… — Ты ведёшь себя как ребёнок. — А ты — как пенсионер! — Что? С чего бы это? Я не так сильно тебя старше. — Посмотри на себя, ты ведь постоянно сидишь на диване и залипаешь на какие-то дурацкие шоу! — Во-первых, ты вчера вместе со мной его смотрел, во-вторых, где ты растерял все «хён», раз уж чтишь мой возраст? А в… — А где ты растерял своё уважение к лидеру? — Слова вылетают изо ртов, словно пулемётные очереди, но даже так Джиён умудряется вклиниваться и перебивать. — Да я понятия не имею, как тебя, вообще, могли лидером назначить! Ты даже свои фломастеры найти не можешь, а они действительно считают, что ты сможешь позаботиться о группе? — Да как ты… Да ты, вообще, по чистой случайности дебютировал! Таких в айдолы-то не берут! — Что ты? А мне казалось, что ещё не так давно ты восхищался моими способностями и стремлением стать трейни. Говорил, что это просто поразительно, как я смог добиться такого результата за такое короткое время. — Никогда так сильно не ошибался! Ясно тебе? — Хён! — Ясно тебе, хён?! — Говорю, ведёшь себя как ребёнок! — А в чём тогда проявляется твоё взрослое поведение? Вообще можешь хоть что-нибудь достаточно взрослое сделать?       Натянутая нитка лопается. Кто-то в их головах настойчиво стучит по клавише ксилофона, издающей самый высокий звук.       Сынхён агрессивно хватает Джиёна за шиворот футболки, и тот рефлекторно жмурится, ожидая удара, но и сам сразу же заносит кулак, только вот не бьёт… Потому что удара не получает. Глаза так и остаются закрытыми, а на своих губах он чувствует чужие губы, и сердце в груди громыхает так, что кажется, будто оно сейчас просто пробьёт грудную клетку и вырвется наружу. Сынхён глаза не закрывает, поэтому видит всё сразу… От переживаемых эмоций о не может ни продолжить целовать, ни углубить поцелуй, ничего. Он, вообще, забывает о том, что происходит сейчас, он всё видит, но не бегает глазами по сторонам, пытаясь разглядеть, он смотрит только на лицо и крепко зажмуренные глаза напротив. Отстраниться он тоже не может, боясь, что всё может развеяться в ту же секунду, словно мираж. Поэтому это остаётся простым неловким соприкосновением губ, пока чёрные глаза напротив вдруг не распахиваются, и Джиён не отстраняется первым. Квон только моргает пару раз, пытаясь закрыть рот, непроизвольно открывшийся сразу, как только он оторвался от Сынхёна, а потом сразу выдаёт: — Да почему у тебя такие дурацкие носки?! — Чего? — Сынхён, который всё это время продолжал смотреть только на Джиёна, ошарашенно хлопает глазами, а потом переводит взгляд вниз на свои оранжевые носки в крупный зелёный горошек и думает, это где же надо умудриться ещё купить такие… — Мама… Ну за что… — хнычет Квон, уткнувшись носом в свои колени. — Да ты вообще свою одежду видел?! Ослепнуть можно, — решает не оставаться в долгу Сынхён и прокомментировать одежду Джиёну, являющуюся просто взрывом всевозможных красок.       Они несколько минут рассматривают себя и друг друга, пока наконец не решаются прервать эту паузу. — Видимо, никто из ребят действительно ещё не встретил своего соулмейта, иначе они не смогли бы нас вынести… — озвучивает то, что крутится у него в голове Сынхён. — Да… — Но, думаю, теперь нам надо обсудить пару важных вещей, — собирается и вмиг становиться серьёзным Чхве. — Каких? — Я тебе нравлюсь? — он решает не тянуть и задаёт главный вопрос прямо в лоб. Джиён ошеломлённо хватает ртом воздух, пока его скулы и уши пунцовеют. Сынхён смотрит на это и жалеет, что раньше такого никогда не видел. Он сначала робко улыбается, а потом легко посмеивается. — Ну и что с того?! — решает перейти в нападение Джиён, понимая, что отрицать сейчас что-то бесполезно. — Ты мне тоже, — ровным голосом отвечает Сынхён, продолжая ласково улыбаться. — Милашка, — отзывается он о всё ещё алых щеках.       Джиён недовольно сводит брови к переносице и начинает тереть полыхающие щёки, делая тем самым только хуже. — И что теперь? Мы, типа, должны стать парой, а потом «жили долго и счастливо и умерли в один день»? — А ты имеешь что-то против? — заинтересованно чуть наклоняет вбок голову Сынхён. — Даже не знаю. Ты же старше, значит, состаришься раньше, вдруг ты будешь не таким красивым, и мне не захочется дальше с тобой быть, — прищуривает глаза Джиён и с наигранным высокомерием задирает подбородок. — Значит, — шепчет Чхве, приближая своё лицо к чужому, тем самым заставляя Квона податься назад из-за нахлынувшего смущения, — нам придётся умереть до того, как мы состаримся. — Дурак, — бросает Джиён и легко бьёт кулаком в чужое плечо. — Я не собираюсь умирать рано. Хочу быть счастливым, успешным и знаменитым всю свою долгую жизнь. — Тогда так и будет, — спокойно, показывая уверенность в своих словах, пожимает плечами Сынхён. — Мы и так готовы были сделать всё для этого, но, думаю, с этого момента мы будем прикладывать ещё больше усилий, потому что теперь это надо делать не только для себя, но и друг для друга, так ведь? — Ты настолько веришь в то, что судьба не способна совершить ошибку? — Я настолько верю в нас с тобой.       Сынхён осторожно касается пальцами маленькой ладони Джиёна, поддевает её и полностью прячет с своей большой и тёплой руке. Квон опускает взгляд, смотрит на виднеющиеся сквозь светлую кожу выступающие вены, и его окутывает таким сильным чувством безопасности, что он чувствует себя настолько легко, как, казалось бы, никогда себя не чувствовал. Он двигается чуть ближе, чтобы касаться своим плечом чужого и шумно выдыхает. — Что нам делать с парнями? Мы скажем им? — после того, как вопрос повисает в воздухе, они одновременно замирают, переставая даже дышать. — Я не знаю, — растерянно бросает Сынхён. — За что ты боишься? За их реакцию по поводу наших отношений? — Не совсем… Не думаю, что кто-то из них может нас осудить. Просто то, что мы соулмейты, может принести огромных проблем нашей карьере, а мы положили наши жизни ради неё. Чем больше людей знает — тем больше может проболтаться, даже не специально, а случайно сказать что-то не то или где-то не там… Мне страшно. — Собираешься всю жизнь притворяться, что не видишь цвета, ради успеха группы? — Если буду уверен в том, что не принесу таким образом никому проблем, — да. — Ты слишком много на себя берёшь, — выказывает своё недовольство по поводу этих слов Сынхён, крепче стискивая чужую руку. — А что ты предлагаешь? Рассказать всем и сразу? Чтобы уж сегодня или завтра заголовки пестрели свежими новостями, а наша группа была распущена из-за корейской цензуры? Большинство фанатов, которые у нас сейчас есть и которые у нас ещё будут, спят и видят, что они по счастливой случайности окажутся нашими соулмейтами, никто никогда не позволит разрушить образ айдольской невинности, даже если твой соулмейт — девушка, не говоря уже о таком случае, как у нас. — Я так понимаю, ты уже принял решение, — медленно кивает Сынхён, поджимая губы. — Это пока единственное верное, которое мы можем принять, — в голосе Джиёна скользит та стальная уверенность, которая и делает его одним из лучших лидеров. — Что ты скажешь парням, если они вдруг узнают? Узнают, что ты много лет их обманывал? Что мы много лет их обманывали? — Они не узнают.

***

— Сегодня особенный день, я смотрю… — ехидно замечает Сынри, растянувшийся на чужой кровати. — Что? С чего ты взял? — хмурится Джиён, уже раз сотый проводя ватной палочкой по веку. — Ты красишься так, как будто нам сегодня Грэмми вручать собираются, а у нас ни интервью, ни выступлений, ничего. И ещё вот это, — Сынри кивает на огромную кучу украшений и вещей, разложенных рядом с ним на кровати примерными образами. — А ну иди отсюда, — стреляет молниями из глаз Квон и указывает на дверь, чем вызывает взрыв смеха у Сынри. — Кто помогал тебе их подбирать? — интересуется тот, подцепляя пальцами ближайшую рубашку. — А? В смысле? — растерянно смотрит через отражение в зеркале на друга Джиён. — Ну тебе же кто-то помогал составить эти образы, или ты их наугад покидал и пойдёшь чёрт знает в чём? — А, да стилист вчера приходил, показал, что с чем надеть можно и как накрасится, надеюсь теперь, что всё правильно запомнил, — посмеивается Джиён, а потом возвращается к макияжу, сглатывая и в одно мгновение убирая нервную дрожь в руках.       Дальше Сынри просто молча смотрит, как Квон закачивает подводить глаза, лёгкими мазками наносит красные тени и рассыпает на скулах мелкие блёстки. Потом он останавливается у кровати, окидывает её оценивающим взглядом, стягивает футболку, берёт лежащую рядом алую шёлковую рубашку, накидывает её и начинает застёгивать пуговицы. Но те гладкие и скользкие, а времени остаётся совсем немного, что заставляет ладони потеть, поэтому Сынри устаёт смотреть на тщетные попытки друга, садится и подзывает: — Хён, иди сюда.       Тот слушается и встаёт рядом, позволяя Сынри застёгивать оставшиеся пуговицы. — Годовщина, да? — с какой-то печальной улыбкой замечает Ли.       Джиён уже держит в руках чёрные брюки из лёгкой ткани, звенящие серебряной цепочкой сбоку, внимательно смотрит на макнэ и всё-таки утвердительно кивает, подтверждая предположение. — Я действительно вам поражаюсь… — тянет Сынри, падая на кровать и замирая взглядом в какой-то точке на потолке. — Вы столько вместе, хотя даже не соулмейты. Это просто невероятно. — Может, придавать значение надо не установленной кем-то связи, а чувствам, которые испытываешь? — тихо произносит Джиён, вынимая из-под кровати случайно задвинутые туда лаковые туфли. — А что ты тогда будешь делать, если он встретит своего соулмейта? Вдруг он решит, что важнее не чувства, а судьба. — Мои чувства основаны на том, что я всё сделаю для его счастья, но и отпускать его просто так не собираюсь, так что оставим все «если» в стороне. — Нисколько не сомневался в тебе, хён, — безмятежно посмеивается Сынри. — Кому-то придётся очень постараться, если он захочет забрать то, что принадлежит тебе. Но даже если постарается, вероятность, что получится, совсем мала. Джиён довольно улыбается, заканчивает обуваться, подходит к макнэ, ласково треплет его по волосам, целует в макушку и машет рукой. — Спасибо, Сынни. Я пойду. — Удачи вам сегодня, хён, — счастливо машет в ответ Сынри, провожая взглядом скрывшегося за дверями Джиёна.       Квон выходит из общежития и сразу же садится в машину с затонированными стёклами, уже стоящую у входа. Они договорились о встрече ещё вчера, и всю ночь Джиён ворочался и ёрзал на кровати в нетерпении и предвкушении, но сейчас, когда он находится уже в пути, его вдруг накрывает каким-то непонятным волнением, беспричинной паникой. Он сжимает в руках небольшой чёрный матовый пакет, в котором везёт подарок, и начинает вертеть его, осматривая. Он, конечно, уверен, что Сынхёну понравится, хочется даже быть уверенным, что тому понравится, даже если он привезёт камень в коробке, но что-то всё равно заставляет его ладони потеть, а сердце учащённо биться. Джиён касается своих пальцев в попытке начать перебирать кольца, но вдруг обнаруживает, что их нет. Он растерянно осматривает свои руки, понимая, что в спешке забыл про украшения напрочь: на нём нет ни колец, ни браслетов, ни серёжек. Квон устало качает головой и вздыхает, без тысячи побрякушек он чувствует себя даже как-то болезненно некомфортно, обычно они его успокаивают, отвлекают, а сейчас…       Джиён проверяет телефон, но там ни одного сообщения от того, от кого хочется их получить. Ни одного за вообще весь сегодняшний день. Зато взгляд цепляется за сообщение от Сухёка, интересующегося, как дела у него дела. Сначала Квон выключает телефон, думая, что ответит позже, а учитывая, что сегодня весь вечер он собирается провести с любимым человеком, то, скорее всего, даже завтра. Однако через минуту он снова включает телефон и начинает строчить сообщения. Поездка проходит быстрее за диалогом, потому что Сухёк никогда не заставляет ждать ответа от себя.       Водитель мягко тормозит у нужного дома, но Джиён не замечает, продолжая читать чужие сообщения и улыбаться. — Квон-щи, — осторожно прокашливается мужчина за рулём, привлекая к себе внимание. — Ой, — вскидывается Джиён, оглядываясь, — сейчас.       Он быстро строчит прощания и уже берётся за ручку, чтобы открыть дверь, как та открывается сама. Сынхён стоит в элегантном чёрном костюме и белоснежной рубашке, статно выпрямив спину и всем своим видом демонстрируя какое-то внутреннее благородство, что у Джиёна аж дух захватывает. Он хлопает глазами, а потом смущённо улыбается и кладёт свою ладонь в протянутую чужую, чтобы ему помогли выйти. Когда водитель отъезжает, а массивные ворот особняка закрываются, скрывая всё лишнее от посторонних глаз, Сынхён наклоняется и оставляет лёгкий поцелуй на губах Джиёна. — Ты сегодня чудесно выглядишь, — низкий голос с хрипотцой пробирает до мурашек, сколько бы времени не прошло, Джиён продолжает чувствовать себя так, словно они в начале отношений и всё в новинку. — Ты тоже, дорогой. Но ты как всегда, — посмеивается Квон, опуская взгляд, чтобы указать на белые тапочки на чужих ногах, ярко выделяющиеся на фоне строгого костюма. — Я просто почувствовал, что ты приехал, поэтому обул первое, что попалось под руку, — слегка тушуется Сынхён, начиная идти в сторону дома. — Правда? — удивляется Джиён, хватаясь за чужой рукав. — Почувствовал? — Да, видимо, когда вы ещё только подъезжали к дому, меня накрыло и потянуло на улицу, — он сгибает локоть, чтобы Квону было удобнее держать его под руку. — Это… вау, у меня просто слов нет, — восторженно выдыхает Джиён, вспоминая жизнь своих родителей. Они с Сынхёном проводили почти всё время вместе, поэтому он до этого не испытывал такого чувства, хотя, зная свою эмоциональность и привязанность, думал, что всё-таки будет первым.       Они заходят в дом, и Чхве приседает, чтобы помочь Джиёну аккуратно снять туфли. Того это окончательно смущает, он держится рукой за стену, надеясь, хотя бы не свалиться в такой одновременно романтичный и странный момент. Затем они проходят в комнату, и рот Джиёна приоткрывается в удивлении. Стол, застеленный белоснежной скатертью, зажжённые свечи, розы в вазе в центре и их алые лепестки, в беспорядке лежащие на тарелках, столе и даже полу. — Скажи, что ты сам всё это приготовил, — шепчет Джиён, делая шаг назад и прижимаясь спиной к чужой крепкой груди. — Разве что чуть-чуть посоветовался по поводу цветов, — руки Сынхёна обхватывают чужую талию и начинают медленно поглаживать бока сквозь лёгкую ткань рубашки, Джиёна от этих действий пробирает мелкой дрожью. — Выглядит как в фильме… — Я очень старался, — шепчет на ухо Сынхён и хочет аккуратно прикусить мочку, в которой, как он замечает, сегодня, на удивление, нет серёжки, но момент разрушает вибрирующий телефон в кармане.       Джиён вздрагивает, понимая, что забыл выключить звук, как хотел. Он достаёт телефон и, даже не смотря на пришедшее сообщение, начинает быстро тыкать по экрану, убирая даже режим вибрации. Сегодня ему абсолютно всё равно на всех, кто бы ему не написал. Но Сынхён всё равно видит сообщение через чужое плечо и чуть кривит уголки губ. — Сухёк? — он задаёт вопрос, на который уже знает ответ. — А? Да… Извини, пожалуйста, я забыл выключить звук, — Джиён чувствует себя виноватым и опять льнёт ближе. — Почему ты не сказал ему, что будешь занят? — Я сказал, вот он и решил пожелать удачи. Не злись, это только моя вина, — Джиён закидывает руки на чужую шею, приподнимается на носочки, хитро улыбается и прижимается губами к чужим губам.       Сынхён сначала стоит ровно, но долго продолжать так не может, поэтому сдаётся под чужим напором и вновь смыкает пальцы на тонкой талии, притягивая ближе к себе. Они целуются долго, Чхве напирает всё больше, и Джиён понимает, что если они сейчас не остановятся, то их ужин останется стыть на столе до завтрашнего утра, но и утром есть его никто не станет. Сынхён словно улавливает его мысли в то же мгновение, в которое они появляются, и отстраняется первым, напоследок оставляя поцелуй на щеке. — Думаю, нам стоит продолжить это позже, а пока поужинать. Ты ведь не ел?       Джиён отрицательно мотает головой, надеясь, что у него прямо сейчас не заурчит в животе от голода. Он подходит к столу вместе с Сынхёном, и тот любезно отодвигает стул, помогая удобно сесть, проводит по плечам кончиками пальцев, а после занимает место напротив.       Ужинают они, спокойно переговариваясь, обсуждая какие-то рабочие вопросы и всякую ерунду. Еда и дорогое красное вино согревают желудок Джиёна и заставляют расслабиться, полностью прогоняя то непонятное волнение. Когда тарелки остаются пустыми, а в руках они держат только наполненные фужеры, Сынхён вдруг отставляет свой и поднимается. Джиён провожает его удивлённым взглядом, тот заходит ему за спину и пресекает попытку повернуть голову вслед за ним, наклоняясь над плечом и удерживая пальцами подбородок прямо. — Подожди немного, — тихо произносит прямо на ухо Сынхён. — У меня кое-что для тебя есть.       Слышатся только какие-то тихие звуки, а потом что-то тонкое и прохладное опускается между ключиц. Как только пальцы Сынхёна застёгивают замочек и ложатся на плечи Джиёна, тот подцепляет украшение и рассматривает его. Это обычная серебряная цепочка, но она не массивная, а лёгкая и аккуратная, с красивым плетением. Квон поднимает глаза и робко улыбается, Сынхён улыбается ему в ответ. — Носи её всегда. Если хочешь поверх одежды, если не хочешь или нельзя, то под одеждой. Главное — не снимай. Это подарок в честь нашей годовщины. В честь того, сколько лет мы были вместе и что ни один из этих дней не был в тягость. Ты лучшее, что случалось со мной, Джи.       Джиён тяжело сглатывает, стараясь восстановить дыхание и сдержать слёзы, даже пытается подняться, чтобы вручить свой подарок, потому что сверкающие часы уже заждались, скрытые коробочкой и пакетом, но Сынхён надавливает на плечи, заставляя сидеть на месте. — Это ещё не всё.       Сильные руки отодвигают стул вместе с Джиёном от стола, чуть разворачивая, а потом сам Сынхён обходит его, достаёт что-то из кармана и опускается на колени прямо перед Квоном. У того в глазах плещется адский коктейль из страха, волнения и восторга, он смотрит на красную бархатную коробочку в чужой ладони и забывает, как дышать. — У нас с тобой слишком сложная жизнь, и я уверен, что даже с прошествием времени легче она не станет. Мы с тобой лишены многого, что является обыденностью для других людей, и даже в плане чувств мы ограничены, как никто другой. Но я не думаю, что это как-то когда-то сможет нам помешать, потому что благословлённым был не тот день, когда мы поняли, что соулмейты, а тот день, когда я встретил тебя. Предначертанные — это люди, чей брак заключён на небесах, уже совершённая судьба, поэтому, если ты позволишь, я просто подарю тебе доказательство этого, — Сынхён открывает коробочку, демонстрируя тонкий золотой ободок.       Джиён не может произнести ни слова, его бьёт мелкой дрожью, и он только спустя пару минут начинает судорожно мотать головой соглашаясь. Сынхён поднимает его узкую ладонь, поглаживает её тыльную сторону большим пальцем, а потом надевает кольцо на средний палец левой руки. — Чтобы оно было ближе к сердцу, чем на правой, но не вызывало лишних вопросов, — объясняет свой выбор Чхве и оставляет поцелуй на кольце.       Больше Джиён сдерживаться уже не может, он бросается на шею всё ещё сидящему на коленях Сынхёну, чем заставляет потерять равновесие и упасть на спину, благо, что хотя бы на пушистый ковёр. По щеке катится слеза, но он тут же вытирает её прямо о ткань чужого пиджака. — Я тебя так сильно люблю, — судорожно шепчет Джиён, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться прямо на месте. Он и сам подумать не мог, что что-то может настолько пошатнуть его состояние. — Ты просто не представляешь. Я буду любить тебя всю жизнь.       Сынхён издаёт тихий смешок и вплетает пальцы в чужие волосы, прижимаясь губами к макушке. — И я тебя…

***

— Сколько мы будем это продолжать? — слова ударяются о стены пустого общежития, когда Джиён с Сынхёном заходят внутрь. — Продолжать что? — спрашивает Джиён, не успевая даже поставить принесённый пакет на пол. — Весь этот цирк. Я так больше не могу, почему на протяжении стольких лет мы продолжаем их обманывать? — на памяти Квона, Сынхён первый раз высказывает своё негативное отношение к решению, принятому ими ещё в самом начале, поэтому он стоит и удивлённо хлопает глазами, не понимая, что же произошло. — Я думал, мы с тобой давным-давно разобрались в этой ситуации… — Ты им настолько не доверяешь? — Что за чертовщину ты несёшь? Как я могу им не доверять? Они моя семья! — Джиён совершенно растерян, но в то же время он чувствует волну гнева, поднимающуюся в нём из-за таких несправедливых обвинений. — Вот именно, они наша семья, как ты можешь обманывать людей, которые тебе ближе всех? — Почему ты сводишь всё ко мне?! — Джиён отчаянно старается не уронить заказанный ко дню рождения Тэяна торт, который держит в дрожащих руках. — Мы всё время делали это вместе, ты сам согласился на это! Так почему сейчас говоришь так, словно я один им вру? — Потому что я больше не хочу так жить. Они и так знают, что мы в отношениях, так какой в этом смысл? — Они узнали, что мы в отношениях по чистой случайности! — И ты хочешь, чтобы то, что мы соулмейты, они тоже узнали по чистой случайности? — Они не узнают! — Всё когда-нибудь станет известно, но я не хочу, чтобы это было по неосторожности, глупо и внезапно. — И как же ты собираешься это им рассказать? Как ты собираешься сказать, что половину жизни врал своей «семье»… — Джиён резко хватает ртом воздух и обрывается.       Сынхён сгибается словно от удара в солнечное сплетение и не понимает, что произошло, потому что Квон даже не поднимал руку, чтобы его ударить. А Джиён тем временем хватается за грудь слева и падает на пол, сипя и задыхаясь от мучительной боли, стальными тисками сжимающей его сердце и заставляющей всю кровь в теле застыть. Перед глазами всё полыхает алым, в голове будто сработала сигнализация, разглядеть что-либо перед собой удаётся с трудом. Джиён действительно думает, что близок к смерти, предчувствует, как ещё через пару болезненных ударов его сердце окончательно остановится. Он даже не может раскрыть рта, чтобы что-то сказать, но это оказывается и ненужным. Сынхён падает на колени рядом и стискивает в объятиях, прижимая как можно крепче к своей трепещущей груди. Кнопка тревоги в голове отключается. Красный свет перед глазами пропадает. В ушах только тихо раздаются два сердцебиения, немного разнящиеся, но потихоньку подстраивающиеся друг под друга. — Прости, прости, пожалуйста, — шепчет Сынхён, тычась пересохшими губами в чужой висок. — Мне так жаль, о боже… — Я думал, что умру, — сипит Джиён, а потом начинает кашлять, содрогаясь в руках Чхве. — Я не хочу умирать, — он поднимает пустые, стеклянные глаза на Сынхёна, — не хочу. — Всё, всё прошло. Всё уже в порядке, — Чхве осторожно покачивает парня, в попытке успокоить. — Такого больше не повторится, всё хорошо. Давай, поднимайся, дойдём до спальни.       Сынхён берёт Джиёна за талию и поднимает его практически самостоятельно, потому что у того не слушаются ноги, кровь только начинает приливать к ним, покалывая мелкими иголками. Они доходят до спальни и обессиленно падают на кровать, прижимаясь друг к другу. Где-то в коридоре остаются стоять пакеты с украшениями, едой и сделанным на заказ тортом, но у них ещё есть время с этим разобраться…

***

      Время уже перевалило за полночь, и они все, абсолютно выдохшиеся, но счастливые валяются на большом раскладном диване в гостиной и рядом с ним. Свет во всех остальных комнатах уже выключен, на кухне остались немытые чашки и тарелки, в некоторых ещё даже лежит недоеденный торт. В гостиной повсюду валяются пакеты с различными снеками и сладостями, пустые и полные банки из-под лимонадов и пива. Джиён занимает большую часть дивана, положив голову на колени к сидящему на одном конце дивана Сынхёну, а ноги — на колени к сидящему практически на другом конце Сынри. Тэсон, завернувшись в плед Тэяна, полулежит на полу, прислонив голову к упавшей диванной подушке. А Ёнбэ, вновь проголодавшийся, отвлекается от фильма и начинает рассматривать еду, лежащую вокруг. — Джиёна, рядом с тобой те штуки, которые мы привезли из Японии? — он вытягивает шею, стараясь рассмотреть, но свет падает только от включенного телевизора, поэтому видно только какие-то пёстрые упаковки. — Мм, — согласно мычит Джиён, даже не размыкая прикрытых век. — Сынхён, — чуть поворачивает голову Тэян, понимая, что от Квона он ничего вразумительного не дождётся. — Брось мне ту красную пачку, пожалуйста. Ой…       Ёнбэ уже готовится приносить извинения, но Чхве, лишь мельком взглянув на снэки вокруг, хватает нужную пачку и бросает её, возвращаясь к рассматриванию полного умиротворения лица Джиёна и поглаживанию его мягких волос. Тэян лишь закрывает и открывает рот, пытаясь понять, что только что произошло. — Какого чёрта… — растерянно выдыхает он.       Сынхён обращает своё внимание к нему, медленно переводит взгляд с пачки чипсов на лицо друга и пытается передать какой-то немой сигнал одними только глазами, в то время как сам остаётся пугающе спокойным и холодным. Ёнбэ сидит, стараясь решить, что он должен сейчас сделать, но он не успевает просчитать все варианты, потому что Сынри, всё время наблюдавший за этой ситуацией, присвистывает. — Офигеть… Ты что, различаешь цвета?       На эти слова поворачивается уже и Тэсон, а Джиён открывает глаза, но не шевелится, уставившись в одну точку в потолке. — Что за ерунда? — предпринимает абсолютно бесполезную попытку оправдаться Сынхён, мысленно проклиная Сынри и его длинный язык, потому что с Ёнбэ ещё можно было бы поговорить, но тут уже поздно. — Ты же только что кинул Тэяну именно красную пачку.       Джиён медленно садится, спуская свои ноги на пол, оглядывает кучу упаковок всех цветов радуги вокруг, и на его лице отражается такая растерянность. Он переводит взгляд полный отчаяния на Сынхёна, а затем отчаяние сменяется гневом, губы искривляются в какой-то усмешке. Джиён поднимается с дивана, чуть покачиваясь идёт к выходу из комнаты. — Джи… — хрипло выдыхает Сынхён, но тот не останавливается.       Мёртвую тишину разбивает оглушительный хлопок двери в комнату лидера, а через минуту три пары глаз замирают на заледеневшем лице Сынхёна, который чувствует себя не в своём теле и даже не может подняться, чтобы пойти следом.

***

      Хоши накрывает полное отчаяние. Люди вокруг совершенно не замечают, что он пытается подавать сигналы «SOS» всеми возможными способами.       Одногруппники разбрелись в какой-то момент, Вернон, исчезнувший последним, неразборчиво пробормотал что-то про то, что скоро вернётся, неловко улыбнулся и растворился в толпе. Сунёна вынесло волной людей куда-то в сторону, к его счастью, подальше от эпицентра, и хотя ладонь в какой-то момент начал приятно холодить бокал с безалкогольным коктейлем, глаза продолжали растерянно блуждать среди малознакомых и совсем не знакомых лиц. Таким его и нашёл этот мужчина, уверенный в том, что его компания стала бы невероятно увлекательной для Хоши. — Извините, думаю, мне стоит пойти поискать свою группу, — предпринимает очередную попытку избавиться от неприятного и очень навязчивого собеседника Сунён.       Каждая его последующая попытка становится более открытой и скоро, наверное, совсем перерастёт в крик о помощи. Пусть сбегаются, пишут в новостях, Хоши уже просто не выдерживает. Этот мужчина придвигается всё ближе и ближе, наклоняется к его уху, чтобы шептать, хотя если он немного повысит голос, то и так всё будет слышно, потому что вокруг них не так уж много народа. От него веет несильным, но ощутимым запахом алкоголя, рубашка расстёгнута на верхние пуговиц, и под ней виднеются капельки пота, скатывающиеся вниз. Сунён думает, что если бы он сам пил что-то алкогольное до этого, сейчас его бы начало мутить. Сразу после возникает мысль, что, может, действительно стоит выпить? Он напьётся, и либо станет проще ко всему относиться, наконец наберётся смелости и даже сможет послать этого назойливого мужчину куда подальше, ну или в крайнем случае его действительно вырвет и, может, этот тип уйдёт сам.       Хоши даже не помнит его имени, хотя они представлялись друг другу, и очень надеется что его собственное имя тоже не помнят. Но надежда умирает в то же мгновение. — Зачем, Сунён-а? — тянет тот, и даже от его голоса внутри возникает неприятное чувство, разрастающееся липким пятном. — Думаю, они волнуются за меня. — Но разве найти тебя заняло бы столько времени, если бы они волновались? — мужчина попадает в самую точку, и Сунён даже начинает злиться на одногруппников, отчего-то бросивших его тут и совсем не беспокоящихся, где он пропадает. — Мы же не прячемся… пока что.       На лице начинает играть противная ухмылка, и Хоши, который уже должен быть привыкшим к ситуациям такого рода, к такому нежелательному влиянию, больше не может растягивать губы в вежливой улыбке. Терпение закончилось, он устал оставаться беспомощным, поэтому готовится в самой желанной им форме высказать всё, что думает, но тут кто-то нагло, к счастью Сунёна, врывается в пространство между ними, насильно отодвигая мужчину в сторону, а самого Хоши тем временем лишь мягко держа за плечо. Квон даже не успевает взглянуть на подошедшего, потому что он слышит его низкий голос и всё внутри сводит от невероятно сладкого ощущения: — Сунён, вот ты где. Я тебя обыскался. — Хён, — сразу с облегчением выдыхает Хоши. — Сухёк-ши, — слегка склоняет голову в приветствии мужчина, но даже не пытается скрыть своего недовольства от исхода данной ситуации. — Мне нужно обсудить с Сунёном пару вопросов, не могли бы вы нас оставить? — в голосе Сухёка слышится сила и настойчивость, но мужчине слишком приглянулась его потенциальная добыча, чтобы он так просто её отпустил. — Эти вопросы не терпят отлагательств? Разве сегодня вечер не для того, чтобы расслабляться, а не заниматься делами? — И всё же я настаиваю, — продолжает гнуть свою линию Ли. — Иначе нам самим придётся покинуть вас.       Сунён переводит взгляд с одного мужчины на другого и неосознанно придвигается к Сухёку, видя в нём самую надёжную защиту и единственную возможность избавиться от нежелательной компании. — Делайте, что хотите, — раздражённый ответ не сопровождается какими-либо действиями, поэтому Ли просто берёт оцепеневшего Хоши под руку и начинает уводить его с того места, бросая только «хорошего вечера» с приторной улыбкой для большей вежливости.       Как только они отходят в другой зал, откуда уже не видно того мужчину, Сунён сам вцепляется в руку тянущую его на буксире, вынуждая прекратить движение, и начинает сбивчиво бормотать, опасливо озираясь по сторонам: — Спасибо! Ты меня просто спас! Я уже не знал, что мне делать… Я… Я… — Хэй, выдыхай. Всё в порядке, — Сухёк успокаивающе кладёт свободную руку ему на плечо. — Я просто в нужный момент оказался в нужном месте, ничего больше. Это чистая случайность. Тебе не нужно меня благодарить или что-то в этом роде. — Но если бы ты там не оказался или просто прошёл бы мимо… — Как я мог? Весь твой вид просто кричал о том, что ты хочешь уйти оттуда.       В груди Сунёна разливается тепло, а когда он обводит взглядом Сухёка, статного, элегантного Сухёка, оно повышается ещё на десяток градусов, согревает изнутри, словно недавно выпитое вино. Вокруг него было столько людей, но никто не заметил, что что-то не так, а от того, что это заметил именно Сухёк, скулы начинают полыхать. — Но в следующий раз тебе не стоит оставаться одному на таких мероприятиях, чтобы подобное не повторилось. Лучше ходи везде со своими одногруппниками или менеджерами. — Да, хён, извини за причинённые неудобства… — Сунён немного тушуется, замечая, что во время разговора Ли будто выискивает глазами кого-то в толпе. — Ты с кем-то пришёл? Или кого-то ждёшь?       Сухёк слегка вздрагивает, переводит взгляд обратно на собеседника, обращая к нему всё своё внимание, а потом улыбается, щуря глаза. — Нет, никого. Сегодня я здесь один, думаю. Хочешь составить мне компанию? — С большим удовольствием, — улыбается в ответ Хоши, наконец расслабляясь, и заканчивает предложение заговорщическим шёпотом, наклоняясь ближе, — но я хочу, чтобы нам компанию составил ещё кое-кто… — Кто же? — непонимающе хмурится Сухёк. — Алкоголь, — смеётся Сунён. — Я сдаюсь, хочу напиться. — Ну раз со мной ты в безопасности, то давай выпьем, — усмехается Ли.       Пока они идут к напиткам, Сухёк цепляется за чей-то рукав, и Хоши узнаёт в развернувшемся человеке Тэяна. Ли что-то спрашивает у него, наклонившись к самому уху, на что Ёнбэ только отрицательно мотает головой и также тихо что-то объясняет. В конце концов Сухёк будто слегка разочарованно качает головой, благодарит и, отходя, желает хорошего вечера. Сунён не задаёт лишних вопросов, и уже через несколько минут к его хёну возвращается прежняя беззаботность.       Они пьют и разговаривают обо всём, о чём только могут, а могут, в основном, только о работе, потому что времени на что-то другое у них обоих толком и нет. Мероприятие близится к завершению, и Сунён понимает, что он давно не пил, поэтому алкоголь сегодня оказывает на него достаточно сильное воздействие. Кажется, что Сухёк тоже это замечает, может, из-за слегка пьяного смеха, может, из-за бегающих глаз, покрасневших щёк и кончиков ушей, а может, из-за чего-то ещё. Но он придерживает Хоши за талию, чтобы тот не врезался в ещё более пьяного гостя и заботливо спрашивает: — Может, пора домой? — Не хочу прощаться с тобой, — наигранно хнычет Сунён, цепляясь за чужой пиджак. Алкоголь дарит какую-то необычайную уверенность в себе и невероятное желание говорить правду. — А если я поеду с тобой? — ищет компромисс Сухёк, чувствуя, что сейчас просто обязан позаботиться о друге. — Правда? — оживляется Хоши. — Да. Мне всё равно нечего делать тут одному, я провожу тебя.       Глаза Сунёна загораются, и он сам начинает тянуть Ли к выходу. — Тогда пойдём! Зачем нам ещё здесь оставаться?       Они доезжают до общежития Севентин на одной машине с водителем Сухёка за рулём. Останавливаются со стороны чёрного входа, но вылезать из машины Хоши не торопится, смотрит на друга с какой-то тоской и немой просьбой. — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Сухёк. — Зайдёшь со мной? Я уверен, никто ещё не вернулся. Не хочу оставаться один, хочу провести время с тобой.       Не то чтобы Ли и до этого был против, но что-то в этих словах особенно подкупает его. Слегка детское поведение, блестящие, умоляющие глаза, но какая-то внутренняя уверенность том, что он добьётся того, чего желает, кажутся знакомыми, похожими на кое-кого, и даже голову долго ломать не приходится, чтобы понять на кого именно. Сухёк ласково улыбается и открывает дверь со своей стороны: — Ну пойдём.       Пока они идут ко входу, пересекают порог и разуваются, у Сунёна все внутренности сводит от сладкого предвкушения. Ему кажется, что что-то невероятно важное должно случиться с минуты на минуту. Он мысленно прикидывает возможные варианты, и один из них настолько приходится ему по душе, что он решает не тянуть и самостоятельно приложить руку к его осуществлению в реальности. — Куда прохо… — начинает вопрос Сухёк, оборачиваясь к другу, но обрывается на полуслове, потому что Хоши стоит совсем близко и, стоит им встретиться глазами, обвивает руками шею Ли. — Сунён-а?       Квон честно выжидает пару минут, даёт возможность остановить его, но Сухёк не предпринимает никаких попыток даже отодвинуться, поэтому Сунён сокращает оставшееся между ними расстояние до абсолютного нуля и прижимается к чужим губам.       Он представлял этот момент чуть ли не с самого их знакомства. Сухёк очаровывал не только своей уверенностью и рассудительностью, стороной, которой хотелось подчиняться, но и лёгкостью, с которой можно было с ним общаться, стороной, от которой хотелось принимать заботу. В нём, казалось, были все качества, которыми только мог обладать идеальный партнёр, лучше пары для себя Хоши вообразить не мог. Столько раз ему снился этот день, когда он наконец решится на поцелуй и мир всполыхнёт красками. А в этом Сунён был уверен почти на сто процентов, потому что не могло пробирать до дрожи от каждой встречи с обычным человеком, не могла кожа так гореть от каждого прикосновения простого друга.       Хоши открывает глаза, не отрываясь от чужих губ, и пропускает смольные пряди на затылке сквозь пальцы, смотря на гладкую кожу, которая окрашивается в светло-бежевый. Всё вокруг приобретает цвета, но очень медленно, и Сунёна вдруг начинает пожирать изнутри страх, что этот процесс вот-вот остановится. Когда они отстраняются друг от друга, Хоши ни секунды не думает о том, что Сухёк всё это время стоял неподвижно. Сунён просто обхватывает его лицо ладонями и счастливо улыбается: — Ты такой красивый, хён… Умереть можно, — восторгам Хоши нет предела. — Ты тоже, — выдавливает из себя Сухёк, стараясь игнорировать ком в горле. — Я просто поверить не могу… Это… Я думал об этом, но… — Сунён-а, — тихо пытается перебить его Ли. — Думаю, ты тоже должен был чувствовать это, но мне всё равно было так страшно… — Сунён-а… — Но теперь всё позади, и мы… мы же теперь сможем быть вместе. — Сунён, — последний раз Сухёк зовёт его громче, твёрже, и лёгкая дымка в глазах Хоши испаряется. — Нет… — Что? — Сунён растерян и не понимает, в чём дело. — Мы не сможем быть вместе… Извини. Мне очень жаль.       Руки Квона соскальзывают по чужим острым скулам и линии челюсти, повисают безвольными плетьми, и Хоши чувствует такое жжение, словно сейчас с рассечённых ладоней начнёт капать на пол горячая кровь. Сердце бьётся сильно и болезненно, грозясь сделать последние удары и остановиться, а язык предпринимает попытку его реанимировать, выбив, вымолив хоть какие-то приемлемые объяснения. — Но почему?.. Если дело в карьере, то я всё понимаю! Я же сам айдол и… Я не сделаю ничего, что будет ставить под угрозу всё, к чему мы так стремились. — Нет, Сунён-а. Дело не в этом. — А в чём тогда?       Сухёк выдерживает паузу, думая, как объяснить настолько абсурдную, но неоспоримую вещь. Объяснить её человеку, с которым ваши жизни должны быть связаны самой прочной на свете нитью. Объяснить тому, кто смотрит сейчас прямо в глаза с безграничной любовью. — Я люблю другого человека. — Но как… — внутри Сунёна всё обрывается, его мир рушится, осыпается, как старая штукатурка со стен заброшенной детской. — Мы же соулмейты и… — Я знаю. Возможно, он уже тоже нашёл своего предначертанного… Но я люблю его слишком сильно и не собираюсь отступаться. Он — вся моя жизнь, и я готов ждать его хоть целую вечность.       Самые прочные цепи, которыми были скованы между собой люди в их мире, тоже иногда ржавели и крошились, потому что любовь не может чему-то подчиняться. А за окнами всегда будут петь реквием этим цепям не своими голосами пересмешники.