Randall's toy.

      Себастьян не знал, когда именно унижения младшего Айвори стали приносить какое-то изощрённое удовольствие. Просто в один момент он осознал, что волнение, которое он испытывает перед встречей с "хозяином", — не страх, а возбуждение. Он чувствовал какое-то извращённое удовольствие, когда цепкие руки Рэндалла впивались в его рыжие кудри и оттягивали голову, заставляя смотреть в глаза. О, эти безумные, сумасшедшие глаза... Всё чаще Себастьян ловил себя на мысли, что в них хочется смотреть; что голос, шепчущий извращённые слова, хочется слушать. И не только слушать — слышать тоже хотелось. Хотелось принимать всё сказанное и сделанное на свой счёт.       Поэтому, когда Айвори в импульсивном, неясном порыве вдруг терзал губы Себастьяна, тот не сопротивлялся. Позволял кусать до крови, скользить языком внутрь влажного рта и вырывать из груди рваные вздохи. Он не сопротивлялся желаниям "хозяина", когда тот кусал его шею, оставляя багряные следы от укусов. О, сколько же больного, нездорового удовольствия они приносили! Он позволял рвать на себе одежду, царапать кожу и тянуть за волосы. Позволял разводить свои ноги до неприличия широко и вдалбливаться в себя грубо, быстро и глубоко. Боль, смешанная с неистовым удовольствием, поглощала разум, стирала все нормы морали и гордость, заставляя кричать, стонать и срывать голос.       Единственным разочарованием оказывалось лишь то, что в конечном итоге "хозяин" уходил, вдоволь наигравшись с любимой игрушкой. И Себастьян оставался наедине с собой, виня себя, чувствуя отвращение к себе из-за собственных эмоций, но при всём этом продолжал ждать следующей встречи, как верная псина.