breathe, one, two, three, take all of me

      Когда Хёнджин заканчивал школу, он понятия не имел, чему он посвятит свою жизнь. У него не было никаких целей, увлечений, даже малейших идей на счет того, что же ему может быть по душе. Разумеется, он был не единственным, каждый второй студент поступает в высшее учебное, просто ткнув пальцем в небо или по указке родителей.       Вот вроде только вчера он просто выписал на листок перечень предметов своей школьной программы и один за другим вычеркивал все, что ему не приходились по душе. Когда после первой попытки он остался сидеть с исчерканным листком, на котором не осталось ни одного живого слова, тяжело вздохнув, он решил попробовать быть менее критичным и более абстрактным. Так он остался сидеть с искусствами и языками. Да, он любил музыку, любил рисовать, его даже хвалили, говорили про талант, но… Перед глазами всплыли нахмуренные брови матушки и её категоричное «помрешь нищим» с того единственного момента, когда он вскользь упомянул перед ней возможность поступления в академию искусств. Что ж, языки. Лингвистика, выходит? Хёнджин не испытывал резко негативные чувства на этот счет, если быть с собой честным, ему нравилось изучать английский язык, нравилось общаться со случайными людьми в интернете со всех уголков мира. И больше всего его цепляли почему-то акценты и диалекты. Он пересмотрел, кажется, все видео на ютубе о разнице британского и американского английского.       И только отучившись два семестра в Университете иностранных языков Хангук, он осознал, что всё это время упускал из виду, что есть ещё длинный список вариантов английского языка, помимо этих двух. И во главе этого списка прекрасный, солнечный, чудаковатый, но такой приятный для слуха — австралийский. Хёнджин влюбился в него ещё когда услышал в каком-то учебном материале для аудирования, и совершенно незаметно «изучать австралийский английский» заменило собой прочерк в графе жизненных целей парня.       Уже на втором курсе Хван писал научную работу про особенности австралийского диалекта и историю его формирования. И уже на втором курсе понял, что Австралия прошила красной нитью всю его судьбу, когда услышал в свой адрес такое теплое «хэй, мэйт» от кудрявого старшекурсника с очаровательными ямочками на щеках и не менее очаровательными вечными синяками под глазами. Бан Кристофер Чан — так его звали. Хёнджин звал его про себя «ну пиздец», потому что мало ему было кризиса экзистенциального, в котором он слабо понимает, в каких водах барахтается и куда его эти воды несут в плане учебы, будущей работы, и всей прочей дребедени, так теперь его накрыло и кризисом ориентации. «Мэйт» его тогда просто не знал, как ему переключить раскладку на древненьком компьютере в библиотеке их университета. А Хёнджин завис. Так старший начал шутить, что парня нужно перезагрузить и диски дефрагментировать, да кэш почистить. Так Хёнджин узнал, что этот австралиец учится на факультете компьютерщиков в международном отделении их университета и живет в Сеуле всего лишь третий год. А позже, когда Хван прогрузился и заговорил, причем заговорил по-корейски, из-за растерянной улыбки Бана, он также узнал, что его приняли за австралийца почему-то. В планах Хёнджина в оззи-бу записываться не было, но видимо он так утоп в теме своей научной работы, что пропитался австралийскими флюидами до кончиков волос.       Несмотря на заминки на старте, парни тогда разговорились и даже обменялись контактами. И Хёнджин моргнуть не успел, как обнаружил себя на ночевке у своего нового друга, где помимо их двоих были ещё два братана-идиота: шкаф и белка. Втроем эти программисты выглядели внушительно, источали ауру уверенных в себе (пусть не альфа-, но всё же) самцов. Но когда они оставались наедине, то всё это куда-то исчезало, являя в свет только полнейший балаган. Не то, чтобы Хёнджин был лучше них. Да и не то, чтобы Хёнджин как-то жаловался. Ну разве что только на то, что эти трое, кажется, были неразлучимы до абсурдной степени. А побыть наедине с Чаном Хёнджину хотелось до покалывания в кончиках пальцев. Его жалкое драматичное, романтичное сердце цвело и пахло лепестками сакуры, но душило его невыносимо из-за бесконечных мыслей, что натуральней натуралов, чем эти трое, он в жизни не видел, да и вообще нетрадиционные отношения в их стране не очень-то принимают. Да и осознавать вдруг, после долгих лет мечтаний о трепетных держаниях за миниатюрные нежные девичьи ручки (да и не только за ручки, подросток с гормонами, тут ничего нового), как твои коленки вдруг подкашиваются от взгляда на вполне себе такое мужское, ни в каком месте не хрупкое, и как-то не очень-то и нежное судя по силе дружеских похлопываний по плечу — тело. Сложно укладывается в мироощущении. Зудит, вытекает за рамки, отзывается интернализированной гомофобией.       А этот Бан Кристофер Чан ещё и человеком оказался нереальным. Хёнджин ходил, смотрел на него, и был уверен, что это всё обман, что он не настоящий и вывалился на него из какой-нибудь книги в этой библиотеке в тот день. Чуткий, добрый, всегда понимающий, во всём помогающий. И нежный, всё-таки, как оказалось. Эти сильные руки, выяснилось, умеют быть очень мягкими. И выяснил это Хёнджин запнувшись на ровном месте (он просто разглядел веснушки на скуле Чана в тот день и не мог перестать их разглядывать), и поцарапав себе коленку. Чан утащил его тогда в свою квартиру, под предлогом, что ближе, и сев перед ним на пол, принялся обрабатывать небольшую ссадину. По началу Хёнджин шипел и дулся, включая всю свою драматичность и выкручивая её на максимум. Он ни за что не признается, что делал это чтобы услышать едва различимое «милашка» между воздушных хихиканий старшего. Но в том, что постепенно забыл про эту игру, когда от ощущения мягких ладоней на коленке сердце, кажется, захлебнулось всеми лепестками сакуры и пустило кровь первым рейсом в низ живота, — Хёнджин сознается. Склонит голову покорно и предложит её отсечь, потому что жить стало ещё на чуточку тяжелее с этим осознанием: теперь его тело горит от желания оказаться в этих руках примерно каждую минуту. Во всех возможных смыслах.              И Хван бы, может, не мялся, как девственница, и предпринял бы что-то уже. На крайний случай они иногда все вчетвером ходили на шумные студенческие вписки, где и алкоголь для храбрости, и примеры для подражания перед глазами на каждом шагу. Только вот во всей этой разномастности, вот незадача, Хёнджин ни разу не видел ни одной однополой парочки. Максимум — две девушки в объятьях одного парня, что целовались друг с другом и пьяно хихикали, пока их кавалер пожирал обеих голодным взглядом. Это не то, совершенно не то. И Хёнджин приличный мальчик. А ещё он не хочет ставить под угрозу безупречно-блистательную репутацию Чана. Того, кажется, знал каждый студент, и знал исключительно в положительном ключе. И Хёнджину даже пару раз кидали, что он такой счастливчик, что Чан держит его так близко к себе.       Хёнджин был согласен, что он счастливчик, и терять это не хотелось ну вот совсем. Поэтому никаких рискованных шагов, только тихие слезы в подушку по ночам. Не чувствовать себя влюбленной школьницей было очень сложно, Хёнджин даже истерично думал, может ему форму прикупить себе, с кружевной рубашечкой и мини-юбкой, чтобы не длиннее середины бедра, серенькая такая, с двумя полосками по краю.       А потом случились летние каникулы, и Чан, совершенно беспечно предлагающий Хёнджину погостить у него дома. В Австралии. «Ты же как раз работу пишешь, будет тебе практика языковая» — посмеялся он тогда, а у Хёнджина мозг выдал ошибку 404 на весь экран. Поехать в Австралию с Чаном. На тот момент для Хёнджина это звучало как «я достигну своей жизненной цели и смогу спокойно лечь умирать». И, конечно же, он согласился.       Упаковав в новенький чемодан с десяток легких шорт и свободных светлых футболок (для двухнедельной-то поездки), по совету Чана, Хёнджин покинул Корею впервые за свою жизнь. Парень даже доплатил за место у окошка, и походил на восторженного щеночка, с чего старший постоянно хихикал. Только вот окошко очень скоро было забыто, потому что сперва Хёнджин очень перепугался ощущений при взлете. А потом и вовсе уснул, пригретый теплым плечом Бана, к которому прижался в поисках поддержки.       Впервые Австралия встретила его ослепительно-ярким солнцем и абсолютно безоблачным синим небом. Даже оттенок неба здесь казался Хёнджину особенным, не таким, как в Корее. И пахло тут иначе. И ощущалось. И рука Чана на его талии ощущалась и была чем-то совершенно новым. Правда парень тут же неловко посмеялся и извинился за это, оправдав себя тем, что на родине становится до жути тактильным. Хёнджин же тогда забыл и все свои восторги от неба, воздуха, чего бы то ни было ещё, и вообще все слова забыл. Он лишь мило улыбнулся и пожал плечами, мол, ничего страшного. А внутри у него, кажется, все внутренности перемешались в полный хаос. И сердце, что билось сейчас по ощущениям где-то в районе печени, грозилось продолжить эти перевороты, пока всё не смешает в однородный паштет. Хёнджин не мог не думать о том, что хочет всю тактильность Чана, прямо здесь и сейчас.       Но он, конечно, этого не получил. Когда в жизни Хёнджина было всё просто? Никогда, всё верно.       Зато получил Хёнджин невероятно теплый прием в семейном гнездышке Банов, безграничную любовь от очаровательной собачки Берри и самый вкусный ужин в своей жизни. А ещё допрос от неимоверно любопытных мамы и сестры Чана. И отдельную комнату с большой и мягкой кроватью. Только радоваться он мог этому всему только через силу, потому что в своих фантазиях он мечтал ютиться в старой детской комнате Кристофера вдвоем. Наивно, да, и расстраиваться из-за этого глупо, но Хёнджин не был бы Хёнджином, если бы не страдал от драмы, созданной им собственноручно на пустом месте.       А потом начались активные дни бесконечных прогулок и поездок. Чан, как истинный гид, составил даже план экскурсий, и методично водил своего гостя каждый день по заранее прописанным в блокнотике местам. Кормил чем-то вкусным, знакомил со старыми друзьями. И в один прекрасный день даже почти довел Хёнджина до истерики, когда заявил, что сегодня познакомит со своей единственной любовью. Хёнджин ехал тогда в машине старшего, весь мрачный и напряженный, не знал, как себя вести, что делать, и вообще зачем он это устроил? Почему он никогда не говорил о том, что у него есть кто-то? Что вообще всё это значит?       А потом они остановились на пустом, диком песчаном пляже. Хёнджин стоял, обнимая себя, и вертел головой по сторонам, настороженно ожидая появления третьего человека. Но никто не появлялся, а Чан, пройдя мимо него уже босыми ногами, подошел к самой кромке воды и едва слышно пробормотал «Здравствуй, я скучал».       У Хёнджина тогда, кажется, позвоночник раскрошился от облегчения, ему хотелось рухнуть прям там. Ну или избить этого чертового австралийца. Вот кто дал ему право так издеваться над его хрупкой ранимой душой? Остаток того дня прошёл совершенно не так, как начался. Успокоившийся Хёнджин сумел сделать вид, что не накрутил себя до предела на ровном месте. И под вечер и вовсе обо всём забыл, искренне смеясь и убегая с визгами от пытавшегося кинуть его под волну Криса.       Мокрые, пропитанные солнцем и солью, они тем вечером встречали закат у океана. И Хёнджин думал о том, что готов всю жизнь скрывать свои чувства, ради моментов как этот.       Примерно так две недели пролетели как одна секунда. Всё, что Хёнджин смог понять, это то, что Чанова Австралия — это домашний уют, ежедневный аромат свежей выпечки по утрам, очень сладкие молочные коктейли, смех больших компаний, шорох колес скейтбордов по асфальту, диваны на крыше дома, разноцветные огоньки под потолком, постоянное движение, полное принятие тебя, себя и окружающих, и, конечно же, море. Большое, всегда теплое, обнимающее нежно, держащее ласково. Как сердце Чана.       Вот только самого Чана Хёнджин так и не получил. И близко. Редкие прикосновения, ничем не больше, чем до этого, в Корее. Свою тактильность, кажется, Чан без остатка отдавал всем, кому только можно, но не Хёнджину. Возможно, он считал, что парню это не нужно. Возможно, Хёнджину стоило сказать прямо и словами, что он больше чем «не против», что он тут как бы «за» на любое предложение старшего: просто бери и делай со мной что хочешь. Но нет. Всё закончилось.       Хёнджин возвращался в Корею один, возвращался с янтарным загаром, слегка выцветшими волосами, незаметно появившимся австралийским акцентом, и сердцем, в котором начали медленно гнить лепестки сакуры.       К моменту, когда учебный год начался и они с Чаном встретились снова, Хёнджин совсем незаметно, но очень существенно на самом деле изменился. Загар сошел, блеск в глазах почти потух. Он сам не понял, когда начал Чана сторониться. Там, где раньше его магнитом к старшему притягивало, сейчас же отталкивало и заставляло держаться на расстоянии, как будто кто-то полюса у этого магнита поменял местами. У этого всего не было особо причин, просто сердце Хёнджина решило беречь себя само, раз хозяин не справляется, и воздвигло пару стен, переосмыслив свои ценности. В статус целей на жизнь вернулась учеба. Крис был перемещен в архивы. Кажется, вместе с эмоциями Хёнджина.       Следующий год жизни Хвана прошел как в тумане. Отстранившись от Криса, он потерял и шумную компанию, и уважение, кажется, каждого студента Университета Хангук, потому что, как же, Хёнджин, должно быть, сумасшедший, раз сам покинул близкое окружение самого Бана Кристофера Чана.       Но Хёнджин перестал замечать что-либо вокруг, уходя с головой в учебу.       Под конец четвертого курса, когда Хван уже, кажется, готов был заговорить на языке Киви, и знал историю колонизации и заселения Австралии наизусть, а также с легкостью отличал диалекты каждого района страны и сам уже не понимал, как говорить «No» вместо «Naur», в его жизни случился очередной переворотный момент.       Веснушки со знакомым чувством заставили сердце Хёнджина захлебнуться. Сакура начала в агонии возрождаться из пепла, как чертов феникс, против воли самого парня. А голос, боже, этот голос раскрошил Хвану все кости и внедрился напрямую в нервную систему, беря под полный контроль, как потрепанную жизнью марионетку.       Этот личный апокалипсис Хван Хёнджина №2 звали Ли Феликс. Или Ёнбок, как парень старательно пытался представлять себя каждому встречному, хотя едва выговаривал замысловатые корейские «о». Австралиец, конечно же, как иначе. Первокурсник с направления «Корейский язык, как иностранный», которого добровольно-принудительно повесили на Хёнджина для помощи в адаптации. А это значило, что теперь они чуть ли не 24 на 7 должны ходить почти что буквально за ручку. Часть Хёнджина, та, что романтичная и наивная, цвела и пахла, радостно трепыхалась и захлебывалась в эмоциях. Находиться рядом с этим парнем было приятно. Приятно не то слово. Было ощущение, что этот Феликс впитал в себя всё солнце Австралии и забрал с собой в Корею. Хёнджину даже жалко австралийцев, они, вероятно, сидят там сейчас в вечной ночи.       Хёнджину казалось, что он вернулся в тот момент, когда они с Чаном встречали закат у моря. Как будто сам этот момент переродился в человека и приехал к нему в виде маленького хрупкого блондина с веснушками и губами, такими мягкими и сладкими на вид, что Хван чувствовал себя грешником, читавшим порнушку в церкви, прямо посреди служения. Вслух.       Феликс казался до детского невинным, непорочным, максимально простым и прямолинейным. Он не боялся лезть с объятиями, не вникал в особенности корейской культуры, плевать хотел на всё, жил нутром наружу. И Хёнджин постепенно начал оживать, сам того не замечая.              К концу четвертого курса, когда Хёнджин готовился к защите своего диплома, написанного буквально по Ли Феликсу, потому что парень был настолько австралийцем, что умудрялся даже по-корейски говорить с австралийским акцентом, в отличии от того же Чана, и многих других студентов по обмену родом из солнечной страны, — их двоих половина университета считала парой. Хёнджин один, кажется, знал об этом, потому что Феликс мог спокойно хвастаться их парными кольцами со словами «мы пара», а потом рассказывать, какой краш он словил утром на бариста из новой кофейни, которую посетил с утра. Наученный горьким опытом, Хван старался держать эмоции в узде, не падать в эти чувства, не давать проклятой сакуре цвести. Кажется, у него развилась аллергия на эти цветы.       С Феликсом вообще всё было непонятно. Если с Чаном проблемой выступала его непреклонная (по мнению Хёнджина) натуральность, то Феликс, кажется, мог бы спокойно засосать Хвана в дёсна и назвать своим лучшим другом после. Он ходил в сомнительные клубы, он любил женственную одежду. Он не вписывался в корейские устои. Он не вписывался в мировоззрение Хёнджина. И вновь всё внутри зудит и вытекает за рамки. Только гомофобии нет, осталось лишь смиренное ощущение, что шансов нет, всё тленно, безнадежно и так далее по списку.       И тот факт, что чувства Феликс вызывал диаметрально противоположные, Хёнджина уже не особо волновал. Имеем то, что имеем. Упасть в руки Феликса не хотелось, а вот положить свои ладони на эту тонкую талию и мягко сжать… Хёнджин устал себя одергивать каждый раз, и в один момент осознал, что позволяет себе просто залипать, пожирая блондина взглядом. Самодовольная улыбка Феликса говорила о том, что он всё замечал, но дальше этого почему-то ни один, ни второй не сдвигались.       Окончанию учебы Хёнджина, кажется, Феликс радовался сильнее его самого. Феликс вообще иногда казалось, что проживает и выражает эмоции за них обоих. И вот, получив приглашение в гости в Австралию, Хёнджин улыбался очень натянуто и неестественно, внутри в этот момент переживая самое болезненное дежавю в своей жизни. Но поехал.       Вместо чемодана в этот раз — небольшой рюкзак лишь со сменным бельем, одним комплектом сменной одежды и толстовкой на случай похолодания. Места он бронировал рандомно, и оказавшись у прохода ни разу не расстроился. Страх остался, но был слабее и не таким долгим. Большую часть полета Хёнджин спокойно проспал, пока счастливо напевающий себе что-то под нос Ли сидел рядом и читал какую-то книгу.       Прилетели они ночью. Хёнджина этот факт почему-то застав врасплох. Он запомнил то первое солнце и то, что его встречает абсолютно черное небо казался абсурдным.       Дом Феликса ощущался иначе. И выглядел он иначе: меньше, в районе, что ближе к статусу «пригород», что и Сиднеем его назвать не поворачивается язык. Сестры Феликса встретили его радостными визгами, но на гостя отреагировали довольно сдержанно, как будто Феликс им даже не сообщил, что едет не один. Родителей дома не оказалось, как и семейного ужина. Да и завтрака. Каждый член семьи Ли существовал как-то автономно, И Хёнджин поймал себя на том, что чувствует потерянным щенком, который не знает, за кем следовать. Но, разумеется, следовал он всегда за Феликсом.       Следовал в ночные клубы, следовал на посиделки у костра на какой-то заброшке, следовал на вписки к совершенно чужим людям, следовал в компьютерные клубы и в залы с игровыми автоматами, следовал на спортивные площадки, чтобы погонять мяч. Ночью. Почти всегда ночью. Спали они стабильно до обеда, день проводили за ленивыми сборами, и жить начинали с наступлением сумерек.       Ёнбок перестал ассоциироваться с солнцем. Его веснушки начали казаться Хёнджину созвездиями, далекими и холодными. Сакура в его сердце свернула лепестки и перестала цвести. Под светом луны цветам не раскрыться. Феликс тоже привез Хёнджина на пляж. Это был единственный раз, когда они выехали из дома утром, и провели весь день в теплой воде или валяясь на прогретом песке. И когда они встречали закат, Феликс вдруг наклонился к Хёнджину, и уверенно, совершенно спокойно втянул старшего в поцелуй. Сердце Хёнджиново остановилось, и… И ничего. Дальше продолжило биться совершенно спокойно. Сакура вся засохла и осыпалась куда-то Хвану в горло, щекоча его, заставляя задыхаться и морщиться от дискомфорта.       И Хёнджин отстранился первым. То, что казалось таким желанным, не вызвало в нем ничего. Феликс лишь неловко улыбнулся и предложил ехать домой. Хвана грызла совесть всю дорогу. Вероятно, со стороны он выглядел ублюдком. Столько времени проявлял внимание к младшему, и в такой момент просто оборвал всё на корню.       В ту ночь они переспали.       Это был первый раз для Хёнджина, но Феликс об этом не мог знать, потому что старший не проронил почти ни слова, и младший если и догадался, то промолчал сам.       Зато Феликс казался опытным. И ощущался правильно: держать его в руках было само наслаждение, да и кожа его, казалось, была создана специально, чтобы быть покрытой поцелуями, каждый её миллиметр. И Хёнджин целовал, не скупился. Ему было совершенно не жалко. «Дарить Феликсу удовольствие» оказалось у него уже жило в голове привычкой. Почти что следующим пунктом под жизненной целью. Про себя он забыл. Сам он уже и не знал, чего хотел. Он был благодарен физиологии, за то, что в обход мозга его тело всё-таки было возбуждено. А то обломать паренька второй раз за вечер было бы совсем жестоко.       Засыпая на голой груди Хёнджина, Феликс выглядел довольным жизнью сытым котенком. Покидать Сидней рано утром того же дня, пока всё семейство Ли ещё спало, никому ничего не сказав, казалось жалким поступком. Но как иначе быть, Хёнджин не представлял. Не строились в его голове возможные диалоги. Он всё равно не сможет объясниться, так и к черту всё это.       Хван лишь боялся, что Феликс, проснувшись, забьет тревогу, начнет его искать, звонить, написывать. Но от него не было ни весточки. Ни через день, ни через неделю. Что-то внутри Хёнджина хрустнуло, окончательно доломалось и застыло неправильным, искорёженным, железобетонным каркасом.

~***~

      Хван Хёджину двадцать пять лет, он успешный лингвист-языковед, автор десятка научных статей в уважаемых международных издательствах, мастер своего дела, очень уважаемый молодой специалист, направляемый своим университетом на каждую возможную конференцию выступать. Его коллега и бывший одногруппник, Ким Сынмин, с которым они не перекинулись и парой слов за всю учебу, но сблизились неожиданно после неё, когда оба не стали задумываться о том, куда же им идти работать, а приняли предложение родной альма-матер остаться здесь же и работать, очень любит шутить, что отправляют Хёнджина исключительно чтобы похвастаться тем, какой у них доцент красивый есть. Конечно, эта ирония не с пустого места взялась, потому что Хёнджин действительно не вписывается внешне в научную «тусовку». Выглядит он там, как лебедь в голубятне. Зато его слушают, раскрыв рты, и записывают на свои смартфоны его выступления примерно процентов на 200% чаще, чем кого-либо ещё.       Хван бы обижался, пыхтел бы, что он, вообще-то, заслужил всё, что ему достается, что он трудится, не покладая рук, не зная выходных. Что он действительно знает своё дело и готов изучать его всё глубже, пока не потеряет интерес. А интерес не уходит, к слову, только растет. Сериалы, фильмы, музыка, — всё это оказывается в определенный момент made in Australia так сказать. Даже шампунь Aussie. Ну смешно ведь.       Но Хёнджин не обижается, потому что прекрасно понимает, что Сынмин его видел разным. Что Сынмин прекрасно помнит того влюбленного щеночка со второго курса, и того сдержанного романтика с четвертого. И того сломленного Хёнджина сразу после окончания учебы он тоже знал. Знает по сей день. А ещё Сынмин знает холодного принца Хван Хёнджина, внимание которого пытаются заполучить несчастные девушки, парни, женщины, мужчины, иногда даже откровенно дедули, везде и всюду, и чуть ли не каждый день, но Хёнджин просто проходит мимо, не замечает кокетливых взглядов, словно зашоренный жеребец. Есть только он и его работа. Что такое личная жизнь он понятия не имеет и знать не хочет.       Хотя Ким Сынмин знает ещё кое-что. Что у зарывшегося в бесконечной рутине Хван Хёджина есть Ли Минхо: инструктор йоги, что периодически помогает снять напряжение в теле. Не йогой, очевидно. Но отношения у них исключительно деловые, в их переписке только даты и времена, даже нет банальных «Здравствуй».       Хёнджин вообще не заметил, как окружил себя абсолютно эмоционально недоступными людьми. Цундере в чистом виде. Он иногда шутит, что сведет Сынмина и Минхо, потому что уж слишком похожи характерами. Но не сведет, разумеется. Ему же потом придется искать ещё кого-то. А в жизненных целях Хёнджина нет «найти любовь», и даже «найти интрижку на одну ночь для здоровой кожи» там тоже нет.       Зато есть очередная поездка в Сидней на конференцию. Какая по счету он уже не сосчитает. После первых двух раз он год за годом стал повторять этот маршрут всё чаще и чаще. Кажется, он ездит туда теперь регулярнее, чем навещает родителей. Сынмин подшучивает над ним, делая ставки, сколько сердец он покорит на этот раз, а Хёнджин его просто игнорирует. Кажется, эта черта характера перекочевала к нему от Минхо. Или от самого Сынмина, как знать.       Австралия встречает его… И ладно. Парню кажется, что его уже начинают запоминать местные стюардессы и работники аэропорта. И он уже помнит весь аэропорт и маршрут до транспорта, что отвезет его в город, на уровне мышечной памяти.       По сравнению с впечатлениями от первых посещений этой страны, сейчас Хёнджину кажется, что Австралия никакая. Прозрачная. А может это он такой, кто знает.       Отель привычный, он тут останавливается часто. И номер какой-то до боли знакомый, вероятно, он уже жил в нем. А может он каждый раз в нем живет. Хёнджин не уверен ни в чем. Он помнит малейшие нюансы касательно сферы своей компетенции по работе, он помнит каждое сленговое словечко Австралии, он помнит все отличия австралийских диалектов разных районов и городов, но он не помнит, на каком режиме ему нужно гладить рубашки, чтобы не спалить очередную, или как варить лапшу: сперва кипятить воду или кидать сразу, в холодную.       Конференц-центр тоже знакомый. Дедуля охранник приветливо улыбается, кажется, узнавая Хёнджина. Девушка-организатор тоже знакомая. Зал знакомый. Сцена оформлена ровным счетом, как каждый раз до этого. Хёнджина неожиданно пробирает ощущением бесконечного дня сурка.       Парень ёжится и садится на предложенное администратором место. Что-то из новенького: в этот раз мест в зале намного меньше и вместо рядов стульев перед сценой стоят круглые столики на 3-5 человек. И цветы. Помещение украшают бело-голубые цветы. Хёнджин выпускает длинный вздох. Он не заметил, что задерживал дыхание. Кажется, ему пора записаться к психотерапевту или сходить к Минхо сразу по возвращению в Корею. На йогу, разумеется. Чтобы отвлечься от томительного ожидания, пока все приглашенные коллеги из разных уголков мира соберутся к началу сессии и рассядутся по местам, парень достает телефон и бездумно листает ленту соцсетей. Смутно, он ощущает, что стулья рядом с ним, за столиком на три персоны, двигаются. Кажется, оставшиеся два стула уже заняли, но Хёнджину иррационально не хочется контактировать ни с кем. Как будто пока он устремил взгляд в телефон, он невидим и освобожден от норм морали и этики, диктующим ему проявить уважение, поздороваться, возможно даже начать светскую беседу.       С небольшой сцены слышится звучный голос, освещение немного меняется, и Хёнджин с тяжелым вздохом прячет телефон. Началось, нужно возвращаться в режим профессионала. Побыть безрассудным подростком он особо не успел: не сейчас, не по жизни. Обидно.       Помимо стоящих у трибуны девушек в элегантных черных платьях, взгляд Хёнджина цепляет сидящего рядом с ним по левую руку парня. Молодой, едва ли не вчерашний студент. Подтянутый, смуглый, с внешностью модели, одетый в идеально-белую накрахмаленную рубашку и черный расстегнутый жилет. Галстук-бабочка развязан, свободно лежит на ключицах. Хёнджину эта картина кажется сюрреалистичной, потому что раньше на подобных мероприятиях он не встречал подобных людей. Ким Сынмин шутил не зря, он обычно казался белой вороной, самым красивым юношей в помещении. Сегодня у него явно появилась конкуренция.       Когда вступительная речь закончилась, справа от Хёнджина раздались аплодисменты. Парень невольно повернул голову на звук и слегка замер. Сидевший там мужчина оказался тоже довольно молодым, точно младше тридцати. Загорелая кожа приятного медового оттенка дополнялась копной вьющихся коротких осветленных волос. На незнакомце был небесно-голубой костюм тройка, но под жилетом и пиджаком не было рубашки. Хван поймал себя на том, что слегка нахмурился. Насколько тактично было приходить на научную конференцию в таком виде? К сидевшему слева парню и его развязанному галстуку вопросы отпали тут же.       Хёнджину захотелось иррационально разобидеться на всё и всех: он таким усилием воли впихнул себя в классический, строгий черный костюм, с белой рубашкой и тонким черным галстуком, а ведь душа просила пойти прямо в хлопковой бежевой свободной рубашке с коротким рукавом и таких же свободных брюках, что сидели так комфортно и спасали от жаркого австралийского воздуха.       Его мысли прервал незнакомец в голубом.       — Вы сегодня выступаете, господин Хван?       На губах блондина играла почти флиртующая улыбка. Хёнджин почувствовал себя неожиданно откинутым прямо на второй курс, когда завис и не мог сформулировать ни одной внятной мысли. Откуда он знает его имя?       — Д... да. — Ответил Хван неловко и немножечко проклял себя. Он посмотрел на собеседника, пытаясь взглядом передать, что он здесь в неравных условиях и имени блондина не знает.       — Трой. Меня зовут Трой, — парень обворожительно улыбнулся, заставляя сердце Хёнджина стучать чуточку громче, но руку для рукопожатия не протянул. Почему-то эта маленькая незначительная деталь заставила парня ощутить, как его галстук начинает его душить.       — Очень приятно. Я… Мы точно не виделись раньше, откуда вы знаете моё имя?       — О, я смотрел несколько твоих выступлений в интернете. Мне очень нравится слушать людей из разных стран, рассуждающих о моем родном языке. Это так иронично, сколько всего вы знаете о том, что для меня максимально просто и обыденно.       — А вы… лингвист?       — Не совсем, я больше переводчик, но подобные мероприятия люблю посещать для себя, когда выдастся минутка. Заканчивал кафедру лингвистики всё-таки.       На этом разговор резко оборвался, потому что на сцене объявили выступление кого-то, судя по всему, так же очень интересного для незнакомца. Нет, для Троя. Его зовут Трой. И это имя у Хёнджина теперь ассоциируется с небесно-голубым цветом.       Разговоров за их столиком больше не было, только редкие взгляды и легкие улыбки. А потом пришла очередь Хёнджина выступать. Пока парень шел между столиками к трибуне, ему пришлось приложить все имевшиеся в его теле силы, чтобы вернуть мозги в рабочий режим. Доклад прошёл без заминок, как всегда, срывая овации так, словно он актер, получивший Оскар. Хёнджина иногда очень угнетало это — тот факт, что люди относятся к нему иначе только благодаря его внешности и не оценивают даже его работу. А ведь он прилагает к ней огромные бесконечные усилия.       Шагая назад к своему столику, Хёнджину жутко хотелось раздраженно сдернуть с себя галстук и убрать это официальное выражение со своего лица, заменив его драматичной гримасой бесконечной усталости. И только когда он увидел, что один его сосед по столику, кажется, от телефона не отрывался и на секунду, а второй встречал его широкой улыбкой, его немного попустило.       Когда он сел обратно на свой стул, Хван ожидал чего угодно, но точно не обнаружить тонкие пальцы Троя на своей груди. Блондин как ни в чем не бывало стянул с Хёнджина галстук и позволил своим пальцам задержаться на ключицах младшего на непозволительных несколько минут.       А потом вновь всё исчезло вновь. Остались только доклады, аплодисменты, вежливые улыбки и редкие взгляды.       В конце конференции гостей пригласили в соседний зал на фуршет, и Хёнджин уже с чистой совестью намеревался уйти домой, когда почувствовал, как вокруг его запястья затягивается прохладный атлас его же галстука.       — Не сбежишь, — коротко выдохнул Трой ему в ухо и с улыбкой повел на фуршет. Хвана поражало, как никто из присутствующих, кажется, не то, что не обращал на них внимания, так и вовсе не видел их. Трой подошел к столу с выпивкой и, взяв в руку бокал, протянул второй ему. Блондин прижался бедром к столешнице, вальяжно выставив второе бедро, и сложил руки на груди, держа в одной бокал, изящно изогнув запястье. И изучал Хёнджина с головы до ног.       Хёнджину впервые за долгое время под этим изучающим взглядом стало неловко. Он совершенно не знал, что ему говорить и делать, поэтому просто осушил своё шампанское одним глотком, заработав короткий смешок.       — Могу поспорить, тебе нужно хорошенько расслабиться. Когда ты в последний раз отдыхал?       — Я не устаю.       — Да, как же, твоё тело буквально пропитано напряжением. Не обманывай меня, Хван Хёджин. Я могу тебе помочь. А, хотя, знаешь, это не предложение, а ультиматум.       Трой наклонился вперед, нагло вторгаясь в личное пространство младшего, и достал из кармана его брюк смартфон. Показав устройству лицо владельца, замершее в легком замешательстве, Трой спокойно его разблокировал и принялся что-то искать, листая.       — Что ж, я почему-то не подумал, что тут всё будет на корейском. — Посмеялся он, но, видимо, нужное себе нашел и даже сумел сменить раскладку. Что-то быстро напечатав, он протянул телефон Хёнджину. — Я вбил время и место в календарь. А свой телефон в контакты. И не пытайся проигнорить меня, Хван Хёджин, я приеду за тобой в Корею и расслаблю насильно.       Посмеявшись с собственной шутки один, блондин погладил Хвана по плечу и, взяв ещё один бокал, покинул зал. Хёнджин же стоял и пытался обработать всё произошедшее ещё какое-то время, пока не опомнился резко, когда его попросили немного подвинуться.              Он поспешил тут же в отель и очень долго ещё сидел в своем номере и разглядывал карту Сиднея, пытаясь понять, чем было это место, куда его таким образом «приглашал» Трой уже завтра вечером, как оказалось.       Хёнджин шел по большому парку, в котором так непривычно почти не было зелени. Ни деревьев, ни кустов, только гладкий коротко стриженный газон и замысловатые архитектурные композиции из белого цемента. Где-то впереди смутно слышалась музыка и приглушенные разговоры. Парк обрывался лестницей вниз. Там, внизу, стоял большой особняк, но он был… недостроенным? Он казался совсем необжитым, полуразобранным, но сейчас вокруг него толпилась разношерстная масса людей. Точнее, как толпилась: кто-то танцевал, кто-то лежал в гамаках возле бассейна, который был полон воды, но, вероятно, не был достаточно чистым, чтобы кто-то рискнул в нем купаться. Кто-то занимался на спортивной площадке, имевшейся тут же. По периметру территории росли даже кусты с ароматными цветами, но не было никакого забора. Хёнджин искренне не понимал, что здесь происходит, и вовсе хотел сделать вид, что случайно шел мимо. Но осознал две вещи: мимо тут не пройти, вся эта дорога была тупиковой, и уйти невзначай не получится, только развернувшись на ровном месте на сто восемьдесят градусов. И вторая — за ним следили. Пара пронзительно-голубых глаз уже давно заметила его. Трой наблюдал за застывшим Хёнджином из одного из гамаков, одетый в ярко-красную майку и едва держащиеся на тазовых косточках широкие драные джинсы. В его руке была бутылка пива, а во взгляде вызов и голод. Он был похож на притаившегося в кустах хищника, готового атаковать.       Из непонятного гипноза Хёнджина вырвал резкий шлепок. Повернув голову, он увидел парня, что спустил свои штаны вместе с бельем до середины ягодиц и смачно шлепнул сам себя, после прижимаясь раскрасневшейся кожей к металлическим периллам. В горле у Хёнджина пересохло, а сердце стало качать кровь как-то с оттяжкой, медленно, но мощно. Он заметил легкю улыбку Троя внизу и как он отпил своё пива, а после, медленно облизнувшись, встал, и очень активно покачивая бедрами, с пластикой кого-то из кошачьих, пошёл к лестнице, на верхней ступеньке которой стоял Хёнджин.       Сам он был одет в белую шифоновую рубашку, что казалась слегка кремовой, просвечивая его кожу, и вчерашние черные классические брюки, потому что сменной одежды он с собой почти не возит. Под взглядом нового знакомого, в любом случае, Хёнджин ощутил себя полностью голым.       — Так и будешь там стоять, наблюдать за всеми свысока? — раздался негромкий слегка хриплый голос, — Что, ты выше всего этого?       Трой развел руками и сам огляделся по сторонам, словно бы оценивая. Хёнджин сделал шаг вниз по лестнице. Один, второй. Нет, он не выше. Он просто не принадлежал никогда особо ни к каким компаниям, тусовкам. Никому. Атмосфера вокруг дарила чувство свободы. Хотелось вдохнуть полной грудью, как можно глубже, наполнить легкие до отказа и задохнуться в эйфории. К слову об эйфории, Хёнджин был уверен, что как минимум половина из отдыхавших тут молодых людей и девушек были под чем-то. И как бы настороженно он не относился обычно к подобным людям, особенно дома, в Сеуле, тут ему на удивление было всё равно.       Парень снова почувствовал уже знакомые пальцы на ключицах и вернул взгляд на Троя, что только что шел рядом, но уже успел оказаться перед ним. Их бедра соприкасались, пальцы блондина медленно расстегивали пуговицы на рубашке младшего. Остановился австралиец только у кромки брюк, оставляя рубашку красиво свисать с широких плеч Хёнджина мягкими волнами, почти не прикрывая грудь.       — Так-то лучше. Расслабься, Хёнджин, дыши. Я бы предложил тебе чего, но думаю ты не в восторге от разного рода… веществ.       Хёнджин лишь мотнул головой.       — Боже, сладкий, давай же, выдыхай. Мне хочется собственноручно размять каждую мышцу в твоем теле, даже на лице, чтобы ты перестал быть такой идеальной статуей. Хван Хёджин, ты человек, я уверен в этом. Трой слегка потряс младшего за плечи и заливисто засмеялся, когда пиво, что оставалось в его руках, выплеснулось на его собственную майку. Парень сделал шаг от Хёнджина, вручил бутылку ему в руки, и спокойно совершенно стянул майку и бросил ту в бассейн.       Хван потерялся. Где-то между острых ключиц и тонкой полоски волосков уходящих от пупка под резинку брендовых боксеров, торчащую над поясом сползших уже совсем низко широких джинс. Потерялся и нашел себя с голодом кусающим собственные губы. Трой, кажется, этим зрелищем был так же заворожен, как и Хёнджин его телом.       Они не обменялись больше и словом, потому что буквально в следующее мгновение приглушенные биты, звучавшие где-то в стенах коттеджа стали намного громче, и старший не долго думая потащил Хёнджина за собой внутрь, крепко держа его запястье.       Атмосферка в здании была… своеобразной. Здесь не было сделано никакого ремонта, пол был бетонный, пыльный. Стены без штукатурки, где-то нахватало целых листов гипсокартона. Освещения никакого не было, только льющийся через огромные панорамные окна, снизу до верху покрытые толстым слоем пыли. Всё вокруг казалось золотым, будто бы солнечный свет был осязаем и в нем можно было утонуть. И они тонули, они все были в нем с головой. Девушки в блестящих платьях танцевали с другими девушками, одетыми лишь в бикини. Кажется все парни были топлес и, даже будучи в практически расстегнутой рубашке, Хёнджин ощутил себя слишком одетым, как будто он пришел в пальто на пляж в плюс тридцать.       Музыка пульсировала битами от голых стен. Лиц в толпе разглядеть было сложно, глаз цеплялся только за отдельные детали: улыбки, надломленные в неподдельном удовольствии брови, капли пота, стекающие по скулам. Кто-то лежал прямо на полу, утопая в бетонной пыли, липнущей к мокрому телу, но людям, кажется, было плевать абсолютно. Казалось, каждый здесь под кайфом, но Хёнджин уже не был уверен, что виной всему обязательно были вещества. Кажется сознание меняла сама атмосфера. Безграничной вседозволенности. Безусловного принятия. Принятия себя и окружающих.       Такой Австралии Хёнджин ещё не видел. И он был уверен, что отныне это его любимая Австралия.       Он чувствовал себя так, будто отмотал пленку назад и стер всё лишнее. Сошлифовал, соскреб все рубцы с сердца. Снял все замки с души.       И душа его запела. Хёнджин сам не заметил, как расплылся в самой широкой за последние лет пять улыбке и уже начал двигать своим телом в едином ритме с окружившей его толпой.       Он ощущал жар вокруг, горячие тела прикасались к его коже со всех сторон. Руки, много рук, со всех сторон. Чьи-то острые ногти залезли под рубашку и царапали его кожу на ребрах, другие же уже ту самую рубашку стягивали с его плеч. Хвану было так всё равно, он позволил делать с ним совершенно всё, что людям вздумается. Его собственные руки танцевали на бедрах Троя, что стоял перед ним и улыбался так же ярко, явно довольный результатом своих стараний. Старший протянул Хёнджину своё пиво, и Хван принял его не сомневаюсь не секунды. Он пил жадно, плотно обхватив губами горлышко бутылки, не разрывая зрительного контакта с блондином. Он оторвался от бутылки с легким причмокиванием губ, которое несмотря на весь шум и музыку показалось каким-то оглушительно громким. А может оглушительным было его осознание. Впервые за свою не самую долгую жизнь Хёнджин не боялся себя. Не боялся своих желаний. Не боялся быть непонятым. Он оказался буквально обволочен в комфорт и принятие. И только после этого он осознал ещё кое-что: здесь всё было пропитано желанием. Всё и все, казались, хотели друг друга, всех и каждого, и не стеснялись этого показать.       Трой буквально выдернул Хёнджина из рук какой-то высокой темнокожей девушки с острыми длинными ногтями, что уже украсила все бока и ребра парня длинными красными полосами, и повел в более свободную часть комнаты. Не убирая руки с талии Хёнджина он начал танцевать что-то очень ритмичное, почти хаотичное. В любой другой момент, наверно, тонкая эстетичная натура Хвана бы рассмеялась в голос. Но не сейчас. Сейчас он сам не понял, как начал танцевать вместе, повторяя и дополняя движения.       Хёнджину хотелось смеяться и плакать одновременно, как будто он только что узнал, что все монстры, которых он так боялся, оказались тряпичными чучелами. Это облегчение и жуткая горечь одновременно. Ведь столько лет он уже мог бы быть счастлив, если бы страх не сковывал его по рукам и ногам. Но бояться было нечего. Вся его жизнь до этого момента оказалась глупой и какой-то бессмысленной.       Где-то на мысли, что у него снова прочерк в статусе «цель жизни», Хёнджин обнаружил себя внезапно в каком-то коридоре. Он не был пьян совсем, но соображал очень слабо, почти не вникая в происходящее, позволяя потоку нести его на огромной скорости непойми куда. Не важно куда, сейчас главное — чувство движения.       Хёнджин откинулся лопатками на холодную стену и поднял взгляд. Напротив него, в точности повторяя его позу, стоял Трой. На его губах играла улыбка, искрилась чем-то опасным. Взгляд снова был хищным и пожарил жадно, раздирал кожу, снимал мясо с костей. Он казался бесконечно голодным. И Хёнджину вдруг захотелось сунуть руку в клетку к этому зверю.       Он положил ладонь на своё горло и медленно, очень медленно повел ею вниз по груди, остановился на животе, повернул ладонь пальцами вниз, и позволил им скользнуть под пояс брюк, плотно облегавших его подтянутую талию. Он был так безмерно рад в тот момент, что в его жизни был Минхо и его йога. В те редкие разы, разумеется, когда они занимались именно ею и ничем другим. Ему было не стыдно за своё тело, ему нравилось наконец-то как его разглядывают, как его хотят. Этот взгляд не был таким липким и гадким, как все те взгляды немолодых мужчин и женщин на конференциях.       Вторая ладонь присоединилась к первой, и Хёнджин неспеша расстегнул пуговицу, а следом и ширинку, отгибая молнию в разные стороны, позволяя брюкам немного скатиться с талии, но остаться плотно сидеть на бедрах. Было заметно, как его белье натянуто. Он был в шаге от возбуждения, полутвердый, горящий изнутри и снаружи. Трой сглотнул и подался вперед, он неторопливо столкнул их бедро, потираясь о младшего своим, явно уже намного более твердым членом через одежду, и провел мягкими губами по взмокшей шее Хвана.       Сердце Хёнджина захлебнулось снова. Это чувство было таким знакомым, забытым и новым одновременно. На этот раз не было лепестков, на этот раз его сердце истекало жгучим вишневым вином вместо крови. По коридору постоянно ходили люди, музыка казалась оглушительно громкой даже через стену. Или это шум крови в ушах. Хёнджин уже ничего не понимал. Всё, на чем он сейчас мог сконцентрироваться, это горячее тело на своём. Трой будто продолжал танцевать с ним, извиваясь под глухие биты. Выцеловывал солоноватую кожу, которой никто никогда не касался: Минхо не был любителем нежностей и поцелуев. Младший сжал длинными пальцами невыносимо тонкую талию австралийца, вдруг ловя электрический разряд дежавю, прошивший его вены. Феликс. Черт, Трой был сложен физически как Феликс, у них была очень похожая фигура, только мышц у старшего оказалось меньше. Но при этом ноги подкашивало, как тогда, рядом с сильным, мускулистым Чаном.       Хёнджино почти истерично засмеялся, чувствуя, как по щекам текут бесконтрольные слезы. Он истекал жалостью к себе, он выпускал наружу все те воспоминания, что травили его душу годами через эти слезы. Трой же, оторвавшись, сделал для себя какие-то молчаливые выводы, и потащил Хёнджина дальше по коридору.       Они оказались в какой-то кабинке, однако не туалета. Просто тонкие перегородки, выкрашенные в серый, и фиолетовое освещение по потолку. Стенки казались такими тонкими, что, оказавшись вжатым грудью в одну из них, Хёнджин начал переживать, что та просто проломится. Пока его голова была занята лишними неуместными мыслями, Трой не терял времени зря, цепляясь жилистыми пальцами с силой за бедра младшего. Его собственная эрекция вжималась во всё ещё плотно обтянутую костюмной тканью задницу Хёнджина, пока руки оглаживали эрекцию Хвана через белье. Блондин выдохнул какие-то ругательства в плечо парня, звуча чуть ли не отчаянным на грани слез, когда член Хёнджина приятной тяжестью опустился на его ладонь, освобожденный от тесного белья. Младший снова не успел ничего понять, лишь ощутил что-то холодное коснувшееся головки на секунду, а потом Трой пулей вылетел из кабинки, хлопнув за собой дверью.       Хёнджин в испуге и недоумении огляделся по сторонам, словно выныривая из туманной пьяной дымки в реальность, но не на долго, потому что в следующее мгновение ощутил на своем члене что-то мокрое и очень жаркое. Опустив взгляд, он понял, что в стене кабинки была дыра, заботливо обклеенная серым скотчем. Черт, Хёнджин видел такое только однажды в каком-то сериале с нетфликса. В его голове мелькнула мысль, что, он даже не знает, Трой ли это сейчас жадно вылизывает его член или кто-то совершенно посторонний. И от этой мысли бедра Хвана сами подались вперед. Он запрокинул голову, чувствуя, как возбуждение нахлынуло с двойной силой и затопило его тело. Он испустил долгий надломленный стон, понимая, что никогда в жизни ещё не был так возбужден и удовлетворен. Не подумайте, с Минхо было хорошо, но Минхо был немного скуп на ласки и прелюдии. Между ними не было химии, исключительно физика. И Хван даже не знал, что подобное его может так завести. Ему кажется, что он совершенно ничего о себе не знал.       Губы на его члене сомкнулись плотнее, Трой, кажется, втянул щеки, заставляя Хёнджина материться сквозь зубы. Этот австралиец был умелым и опытным. Удивительно ли, всё в нем об этом кричало. И младший поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы это было не разовой акцией. Ему безумно интересно, что ещё Трой может ему дать. Он готов принять всё, что тот предложит.       Потерянный в своих мыслях, на тонкой грани оргазма, Хёнджин лишь отвлеченно почувствовал, что рот исчез, а после кабинка открылась. И в неё ввалились две целующиеся девушки. Поняв, что они тут не одни, незнакомки лишь улыбнулись. Одна ловко запрыгнула в выступ в стене, притягивая Хёнджина тонкими руками к себе, заставляя расположиться спиной между своих разведенных ног. Обнаженная эрекция парня её кажется совершенно не смущала, она принялась ворошить своими пальцами длинные волосы Хвана, делая что-то отдаленно напоминавшее массаж. Её подружка, смущенно хихикая, погладила обнаженную грудь Хёнджина и опустилась перед ним на колени, но не коснулась него, а начала целовать обнаженные бедра девушки.       Трой стоял в дверях и следил за всей этой картиной с хищной ухмылкой на губах. Он медленно подошел к Хёнджину, полностью игнорируя девушек, и прижался требовательным поцелуем к губам парня. Перед глазами Хвана заискрило. Эти губы доведут его до исступления сегодня, не одним, так другим способом определённо.       Старший поднял руку и нащупал на полке над их головами бутылек со смазкой. Хёнджин не успел сообразить, что он делает, как ощутил холодную жидкость, стекающую по его члену. Он тихо зашипел сквозь зубы и посмотрел на блондина обиженно, почти дуя губы. Трой на это лишь счастливо рассмеялся:       — Ну наконец-то ты не похож на глыбу льда. — Он чмокнул надутые губы и добавил, — Оставайся таким, живым, тебе безумно идёт, сладкий.       Девушки рядом с ними во всю целовались, причмокивали и урчали в губы друг друга, когда Трой смачно шлепнул ту, что стояла рядом с ним, таким образом прося дать ему больше доступа к телу парня. Та лишь похихикала, но отошла на шаг, позволяя Трою прильнуть всем телом к Хёнджину, тем самым они оба придавили девушку позади к стене. Та тихо простонала, видимо, пытаясь сдерживаться. Но когда Трой обернул свои пальцы вокруг члена Хёнджина и начал сразу же активно ему надрачивать, заставляя младшего стонать и извиваться в своих руках, девушка не сдержалась и застонала вместе с рухнувшим на её грудь незнакомцем.       Вторая девушка обошла Троя со спины и прижалась к нему грудью только лишь для того, чтобы положить обе свои ладони на широко разведенные бедра своей подружки. Она начала совершенно неспешно, дразнящими легкими касаниями выводить на коже узоры, что так контрастировало с тем, что происходило между парнями. Но, кажется, сидевшей за Хваном девушке только больший кайф доставляло всё происходящее, включая то, что она не может получить ничего больше легких касаний, пока Хёнджин не кончит и не покинет кабинку.       А Хёнджину, кажется, сорвало все оставшиеся тормоза, и он отчаянно толкался бедрами в кулак старшего, яростно гонясь за собственным удовольствием. Трой на это лишь подавался бедрами вперед, трясь своей эрекцией о напряженное бедро младшего. Сколько это всё продолжалось Хёнджин не знает. Его сознание ушло в закат, в голове было ни единой мысли. Он помнит только взрыв сотни фейерверков под веками, в тот момент, когда испытал самый яркий за свою жизнь оргазм. Трой, кажется, кончил себе в белье, но младший ни в чем не уверен. Он не в силах соображать, помнил только очень смутно, как остервенело девушки бросил друг к другу, как только остались одни.       Блондин протянул ему бумагу и Хёнджин послушно её принял. Он протер свою грудь, затем живот Троя, и сам не понял почему, но прижался к тому с медвежьими, слишком целомудренными после всего случившегося объятиями. Старший лишь солнечно засмеялся и пробормотал что-то о тяжёлом случае, пока поправлял бардак на голове младшего.       Хёнджин улетал из Австралии совершенно другим человеком, и это даже не драматичное преувеличение. В какой-то момент он был уверен, что останется один в своем номере отеля с ощущением, что всё было лишь лихорадочным бредом, вызванным солнечным ударом, переутомлением или каким-то диковинным вирусом. Но нет. В отеле он оказался с блондином на пару, как и в такси до аэропорта следующим утром. Трой вел себя совершенно непринужденно, так, будто они знакомы сотню лет и расстаются на пару часов, разбегаясь каждый по своим делам, но обязательно встретятся снова вечером, под одной крышей. От таких ощущений и от одних только мыслей о подобном у Хвана кружилась голова. Ему снова было страшно. Он боялся, что опять что-то не так понял. Но потом Трой впихнул под чехол его телефона свою фотографию с наглой улыбкой и совершенно спокойно, трепетно поцеловал его в губы посреди аэропорта. А потом подтолкнул к зоне таможенного досмотра и шлепнул по заднице.       У Хёнджина в голове осталась сотня вопросов. Но на душе, почему-то, было так спокойно. И он, впервые за долгое время, позволил себе просто поверить, что всё будет хорошо. А каким именно образом — не так уж и важно.