Овечья шкура

Слышать собственные последние вздохи жизни было по-странному приятно, но после встревоженных криков вокруг, после тихих дуновений ветерка и, наконец, после неприятного скрёжета колёс, всё вокруг становилось тише и тише. Тишина разливается, как беспокойная река, она всё топит, всё скрывает. И отчётливо ощущается лишь то, как душа безмятежно плавает в бескрайней, бездонной пустоте и гаснет, подобно огню сгорающей спички во тьме, наконец-таки растворяясь бесследно среди этой пустоты. Кажется, всё на земле исчезло, ненужно и мертво. Рыжий все мысли теряет, как теряет карманные деньги невнимательный ребёнок. Остаётся лишь замаранная душа, если, конечно, эти мерзкие обрывки грязи, которые кое-как сплетались друг с другом в кривой чёрный кругляш, можно было так назвать. Рыжий этому был бы рад, если бы мог ещё хоть что-то почувствовать: он ждал своего конца с самого рождения. Так уж вышло. Люди бывают счастливые и везучие, а бывают такие, как Рыжий, которые в первых от бессилия плюются и которых на частички разрывает чёрная зависть. Это не плохо, просто жизнь такова, что удача кому-то широко лыбится, зажимая своими когтистыми лапами в объятиях, а кому-то впивается в сонную артерию, но так, чтобы без смерти, чтобы боль оставалась. Рыжий это понял давно. И смерти ждал, как давней подруги. Он и рад был бы выйти к ней навстречу сам, но свои ручонки на себя поднять боялся. Потому что тряпка. Но пришедшая смерть будто бы знаменовала счастье, о котором Рыжий уже и не мечтал. Он знал, что после неё не будет ничего и это бесконечно радовало, пусть порой и вздрагивал, слушая родственников, которые были набожными фанатиками. Правда, ошибался Рыжий тоже часто. Жуткая бездна обволакивала Рыжего сплошь, заставляя течь куда-то вдоль, пока внезапно не завертелась, не закружилась, вырыгивая его в свет, который был полон беспокойств и волнений. Мысли появились. Они сплетались во всё более сложные, будто резко перескакивали с мышления пятилетнего ребёнка до устоявшегося в жизни сорокалетнего человека. Появилось и понимание того, что он вновь кто-то существующий, кто-то, у кого есть материальное тело. Глаза раскрылись, но тут же затуманились, голова наполнилась гулом, ноги и руки дрожали, а сердце беспорядочно билось. Он жив. Рыжий хотел проблеваться. Медленно накатывала усталость, а следом и отчаянные вопли о том, какой же удача была сволочью. Рыжий был уверен: будь она человеком, он бы отпиздил её так, чтобы она прочувствовала всё, на что обрекала бедняг, не попавших в её милость. И плевать ему, показалась бы она перед ним в теле симпатичной девчушки или в теле грозного мужика — он отпинал бы эту удачу за её насквозь прогнившую душонку. Проблеваться хотелось всё сильнее и сильнее. Выворачивало наизнанку. И вывернуло ж. Рыжий, так-то, контролировал себя сносно. Когда-то в прошлом, когда ему было лет так пятнадцать, один паренёк со всей дури зарядил Рыжему клюшкой по рёбрам. Тогда он на пару минут пусть и согнулся, жалобно хватая ртом воздух, но дальше старался не показывать, что было больно. А больно было. Всегда же, когда тянуло блевать, он, если был не один, сглатывал собственную рвоту, потому что так было проще. Хоть и мерзко. А Рыжий успел понять, что был сейчас не один, пусть и не совсем осознавал, в какую передрягу влез. И всё равно ж начал блевать. — Ками-сама! — восклицает писклявый женский голос, от которого рвота начала покидать владельца ещё сильнее, — Кайто! Рыжий понятия не имел, что за Кайто и какая к чёрту Ками-сама, но он точно знал, что происходящее ему вообще не нравилось. Где же обещанное посмертное спокойствие? Все эти книжки про конец всего, когда ты умираешь, хотелось резво сжечь на адовом огне. И людишек с их россказнями туда же. Чтобы горело получше. Мысли, что ад существовал, а сейчас его коптят в котелке, сделанным специально под его худшие кошмары, всё набирали оборот. Рыжий уже ненавидел всё происходящее. Особенно яро он это почувствовал, когда его своенравно вздёрнули вверх, будто на тех противных каруселях, где тебя крутило вверх тормашками, а затем начали ещё и похлопывать по спине, приговаривая какой-то бред. И Рыжий определённо ощутил пакостное ликование, когда его рвота попала на этих чёртов, пытающихся довести его до белого каления. А ещё чувствовал себя грязным фонтаном на вокзале, в котором спали всякие бродяжки-бездомные. Когда желудку стало чуть легче, Рыжий вздохнул с облегчением, но сильно лучше не стало: его лихорадило, трясло, а голову забивали мерзкие мысли, напоминающие собой скоп кишащих всюду тараканов. Раздавить бы их всех разом, ей богу. Тёплая хватка рук почему-то успокаивала и причины этому он найти не мог, но будто бы в противовес, одновременно с этим Рыжему хотелось ухватиться зубами за держащие его конечности, а затем бежать подальше от кошмара на последнем дыхании. И ведь всё происходящее сейчас было ещё не самым худшим: тревога резко разорвала все рамки, выпрыгнув куда-то за пределы, когда в воздухе вдруг начали мелькать розоватые сердечки, похожие по своей структуре на выкуренный из сигаретной трубки дым. Откуда это вообще взялось, Рыжий понять не успел, но сразу же возникла новая проблема: не успел он свыкнуться со странными сердцами вокруг, намного больше напрягло его собственное тело, которое будто в перемотке вернулось к своему изначальному состоянию. Было жутко. Рыжий глядел на эти дымовые сердечки, которые пестрили тут и там, чувствовал непривычную ему безмятежность и думал, какая же жизнь несправедливая. Он бы хорошенько обматерил её в голове, поныл на несправедливость этого мира, да пнул бы человека, чья ласковая хватка и расслабляла, и пугала. Ему вся эта тягомотина не сдалась. Всё отведённое ему время он жаждал лишь простого человеческого покоя, где не было вечной беготни, переломанных костей и давящих на уши оров. Рыжий любил, когда всё было тихо да стабильно. Ему перемены не по душе. Сейчас же происходящее больше напоминало сон безумного шизофреника, что Рыжему прям-таки не нравилось. От этого только выворачивало. Рыжий подумал, что, наверное, стоило бы разглядеть, куда его занесла лицемерная удача. Он заморгал, прищурился, слыша охи и вздохи над самым ухом, но упрямо пытался разглядеть это адовое местечко. Удрать бы со всех ног отсюда. Костра, зажжённого всякими чертями, и прочей гадкой всячиной, он не увидел, ровно как и кроваво-красных цветов, которые прочной ассоциацией были прикреплены к аду. И Рыжему, почему-то, от этого не по себе стало лишь сильнее. Он глядел на голубую комнатку, на мелкие игрушки рядом, на настенные плакаты с какими-то героями, и отчётливо осознавал, как далеко едет его крыша. Рыжий думал над происходящим бредом и думал, смотря на белёсые шторы в комнате, а потом любовно всё послал и вырубился. Единственная удача его жизни, когда он наконец-таки умер, была гнусно отравлена. Однако заботы Рыжий предпочёл оставить вместе с временами, когда всё было просто, понятно и вопиюще несправедливо. Теперь пусть другие разгребают заморочки нестабильной жизни, а он заслуженно отдыхает, как и должно было это случиться по всем правилам мира.