Живи

— Я должен вас ненавидеть, — говорит Джастин, когда Рокэ открывает вторую бутылку. Его глаза блестят, волосы растрепались, мундир давно сброшен на спинку кресла. Он не похож на Придда — впрочем, говорят, в юности и старший Спрут был живее и вспыльчивей. Сам Рокэ не помнит. Но его забавляет мысль, что у застёгнутого на все пуговицы хладнокровного супрема внутри могут кипеть такие же страсти, как у его наследника. — Ненавидеть кого-то слишком хлопотно, — рассеянно отвечает Рокэ. — Зачем вам это? Гитара осталась в обозе, тащится где-то по пыльной дороге, и Рокэ остро её не хватает, до дрожи в пальцах, именно сейчас, когда выдалась краткая передышка. Через пару дней «гуси» опомнятся, беспорядочное бегство превратится в отступление, и они попытаются где-то закрепиться. Этого Рокэ им позволять не намерен, но и своим тоже надо перевести дух. — Потому что вами можно или восхищаться, или ненавидеть, — а его порученец, кажется, уже пьян. Всему учат наследников Васспарда, а пить не учат, надо же, какое неожиданное упущение со стороны Придда. Рокэ фыркает и забирает у Джастина бутылку. — Другие варианты вы не рассматриваете? — интересуется он почти ласково, испытывая приступ непонятного щемящего чувства, слишком похожего на нежность, когда тот поднимает на него глаза и перехватывает руку на горлышке бутылки. Пальцы у Джастина неожиданно сильные. А ресницы длинные и тёмные, и Рокэ тоже слегка пьян или слишком устал — глаза под этими ресницами отливают лиловым, как холмы Гельбе, по которым они вчера гнали дриксенские отряды. Эти лиловые колокольчики, думает Рокэ, как они, к ызаргам, называются? — Кто-то скажет, что я неблагодарный мальчишка, — говорит Джастин, и его пальцы соскальзывают на запястье Рокэ. — Я скажу, что вы слишком много думаете, — Рокэ тянет бутылку к себе, — вместо того чтобы жить, как получается, и плевать на мнение прочих. — Как вы? Подушечка большого пальца накрывает вену, поглаживает — Джастину тоже нужно занять руки. Рокэ мог бы шлёпнуть по этим нахальным пальцам, но ему интересно, как далеко спрутёныш осмелится зайти. — Подражать другим — такая же глупость, — Рокэ перехватывает бутылку второй рукой и наполняет свой кубок. — Вы противоречите себе, — Джастин хмурится, как всегда, когда пытается понять что-то. Глаза его темнеют, и Рокэ вспоминает о закатных тварях. А может, и этот — уже не человек, думает он, и его захлёстывает волна веселья. — Противоречия — основа бытия, — цитирует Рокэ кого-то из древних, имя вылетело у него из головы, но Джастин, воспитанный в библиотеке Приддов, наверняка знает. — …но разум человеческий поставлен, чтобы искать пути к их разрешенью, — ну разумеется, знает. — Ищи, — позволяет Рокэ и делает глоток. Джастин смотрит, как он пьёт, и потом вынимает кубок из его руки. — Я должен вас ненавидеть, — повторяет он и допивает остатки вина вслед за Рокэ. Кубок летит на пол, катится по доскам пола. Джастин поднимается из кресла и делает шаг к Рокэ. — Я должен был умереть, это было бы правильно, — он весь как натянутая струна и звучит так знакомо — отчаянием и болью, у Рокэ пальцы дрожат от желания прикоснуться. — Ты слишком часто говоришь «должен», — он ухмыляется и позволяет вытянуть себя из кресла. — Я не хотел умирать, — признаётся Джастин, и Рокэ прижимает ладонь к его щеке, ловит подушечкой большого пальца край опустившихся ресниц. Он не спросил тогда и не собирался интересоваться сейчас. У придворных интриг всегда гнилой привкус — достаточно было лишь обмолвки с придыханием: «Она», чтобы понять, чьи нежные ручки толкнули спрутёныша под дриксенские пули. Щека Джастина горячая и чуть покалывает проступающей щетиной. Подрагивают изящные крылья носа. Рокэ запускает пальцы в волосы, обхватывает затылок, вынуждая его наклонить голову. — Живи, — приказывает он прямо в покрасневшие, влажные от вина губы и целует. Джастин отвечает на поцелуй пылко и неловко, руки скользят по спине неуверенно, не осмеливаясь прижать. Закатные твари должны целоваться искусней, решает Рокэ, а значит — он всё-таки отбил мальчишку Придда у смерти, и у тоски отобьёт тоже. Он льнёт всем телом к чужому — жёсткое, твёрдое, мышцы и кости, никакой податливой мягкости, обманчивой хрупкости и лживой покорности. Спрутёныш отмирает, решительно берёт Рокэ за плечи и толкает к кровати. Перина прогибается под их весом, жалобно скрипит дерево. Рокэ смеётся, и Джастин целует его сам со всем напором неутолённой страсти. Он вдавливает Рокэ в постель, вклинивается между бёдрами, и весь остальной мир теряет значение перед безоговорочной тяжестью его тела. Рокэ запускает руки под рубашку, трогает и гладит, и дрожь из пальцев уходит, перебирается в пах и чресла, естество наливается жаром. Хоть в поцелуях Джастин неопытен, побывать в постели с девицами он явно успел не один раз, а может, не только с девицами — раздевает он умело и ловко. Рокэ лениво отмечает это противоречие, но размышлять он будет потом. Сейчас думать решительно невозможно, потому что Джастин проходится языком по ключицам, накрывает губами сосок — и к ызаргам всё, Рокэ перестаёт себя сдерживать. Ему плевать, слышит ли его кто-нибудь из дежурных офицеров или хозяева. Здесь и сейчас есть только жгучее нестерпимое желание, влажная от пота кожа, невнятный горячечный шёпот, волнистые волосы, за которые так удобно держать, когда губы накрывают истекающую соками плоть. Флаконы с маслами в седельных сумках, Джастину приходится оторваться от него, чтобы их достать, и Рокэ остро ощущает его отсутствие между раскинутых ног. Он приподнимается на локтях и смотрит на обнажённого Джастина — бледная кожа отливает золотом в отблесках свечей и догорающего камина, волосы спутаны, на ягодице краснеют следы от пальцев Рокэ. «Мой», — довольно ухмыляется Рокэ, удивляясь хищному оттенку мысли. Джастин возвращается, вытаскивает пробку из флакона, льётся масло на длинные пальцы, пачкает простыни и ягодицы. Рокэ хочет перевернуться, но Джастин не позволяет, вскидывает его ногу себе на плечо, целует внутреннюю сторону бедра над кромкой чулка, ведёт губами выше — и Рокэ становится всё равно как, лишь бы перестал дразнить и медлить. — Джастин, — требует он хрипло. Пальцы внутри жёсткие, тянут болезненно, но желание не угасает. Губы Джастина накрывают головку его ствола, скользят вниз, и Рокэ видит лиловые всполохи на обратной стороне век, когда удовольствие и боль сплавляются воедино. Рокэ Алва знает несколько языков, умеет на них и петь, и ругаться, но сейчас слова ему не подвластны, они утрачивают все свои значения, превращаются в пустые бессмысленные звуки. Он и имя своё не помнит, когда Джастин входит в него наконец, наполняет собой — медленно, плавно, выбивая из груди весь воздух. А потом также медленно выходит, заставляя Рокэ прочувствовать всю длину его естества. Джастин спрашивает что-то, и Рокэ открывает глаза, но не может сосредоточиться на его лице. Он вскидывает бёдра и тянет его на себя: — Otra vez!1 На этот раз Джастин задевает что-то внутри, и удовольствие заглушает боль почти полностью. Взгляд туманится, всё в золотисто-лиловом мареве, но при очередном толчке Джастин проступает вдруг явственно — покрасневший, беспомощно-решительный, и Рокэ снова чувствует прилив тоскливой нежности, выкручивающей горло, заставляющей его сжаться вокруг члена. Джастин запрокидывает голову, и Рокэ слышит его стон, и густая влага выплёскивается внутрь. Он смыкает пальцы на собственном стволе и изливается следом. В тишине сбитое дыхание кажется оглушительным, а потом врываются звуки извне — за занавешенным окном шелестят листья, тонко высвистывает какая-то пичуга, ей вторит подружка. — Я должен… — хрипло говорит Джастин и осекается, когда Рокэ щиплет его за бок. Он впервые слышит, как его спрутёныш смеётся.