Чужие руки

Фил ненавидит эти руки. Слабее, чем у него самого; сильнее, чем у хрупкого кронпринца. Они тянутся день ото дня к Его Высочеству, ложатся по-хозяйски на тонкую талию, очерчивают невзначай силуэт, цепляют застежки, трогают его всего, будто вещь, будто кронпринц этим рукам — собственность. Страшное, кошмарное зрелище, не видно которого если только в могиле. Слишком много в прикосновениях этого упыря небрежности. Слишком резко, слишком грубо он тянет на себя миниатюрное тело Техно; слишком сильно толкает в сторону, чтобы сел, куда велено; слишком, слишком, слишком. Техно, вышколенный, не подает виду, в его прекрасных глазах всегда лишь легкая усталость и смех. Он не достоин Техно. Кем бы этот человек ни был, какое бы ни занимал в Аду положение, с такими прикосновениями — не достоин. Техно надлежит купать в заботе и ласке, надлежит укрывать ими, будто мягким пуховым одеялом, и не выпускать никогда на холод. Техно не может быть счастлив, пока с ним обращаются, как со скотом, и пока ему приходится за каждый свой выбор драться. Наступать воплощению всех его проблем на сапоги, кусаться, царапаться, пролезать у него между ног, как прыткому ребенку, и бежать, куда дорога ляжет, лишь бы подальше. Лишь бы отцепились от него уже с долгом и всем нормальным людям опостылевшим правом сильного, лишь бы дали наконец вздохнуть спокойно. Техно рожден в Нижнем мире, но не рожден жить в нем. Душа Техно свободна, как сам Фил, пока тело тащится, куда поведут, будто овца на веревочке. Техно наверняка больно, ему наверняка здесь не лучше, чем рабу, а тварь эта — наверняка его худший враг, позволяет себе Техно об этом думать или нет. На Фила накатывает ужас, когда в Нижнем мире объявляют время, заменяющее пиглинам ночь. Он сидит на дорогом белье, жжет в украшенных рубинами канделябрах свечи и пишет пером о политике, пока Техно — там, с ним. С уродом, чьи руки Фил ненавидит. Он может брать сейчас Техно силой, может измываться над ним. Может сгребать в одну ладонь тонкие, хрупкие запястья, и валить полуобнаженным на такую же кровать, как у самого Фила. Может делать с ним все, что угодно, может мстить за те эпизоды отчаянного юношеского неподчинения, за те недовольства, озвучивать которые кронпринц не стесняется ничуть. Потому что Техно — свободен. Он говорит об этом всем своим существом, живя в зарешеченном вдоль и поперек замке, встречаясь после каждой своей выходки взглядом с пасущим его хмурым мерзавцем, и Филу до безумия за него страшно. Кто он, этот мерзавец? Какие права он имеет на отрекшегося от престола кронпринца, какие имеет права на того, кто плюнул в лицо своему королю? Будет ли ему хоть что-то, если в его жестокой хватке у Техно хрустнут однажды кости? Фил никогда бы не подумал, что станет понимать разлучников, но он ничего не желает так страстно, как убить этого человека. Отрезать грубые руки, лишь бы отнять их от нежной кожи, увести Техно, приласкать, укрыть крыльями, целовать его тонкие пальцы и говорить вслух, что его борьба — праведна, и что каждый элитр видит в нем теперь своего героя. Что ему незачем терпеть, что Эллигард его примет. Что его примет, не поднимая на него помимо его воли взгляда, сам Фил. Примет, потому что прекрасным цветам не место на неблагодарной почве. Потому что существуют цветы, которые надлежит заносить ранней осенью домой. Потому что некоторые цветы капризны, потому что за красоту некоторых цветов приходится платить заботой и временем. Потому что есть цветы, которым нужно угождать.