A negotio perambulante in tenebris

Я схожу с ума с длинными интервалами ужасного здравомыслия.

Эдгар Аллан По. Ставрогин невидящим взглядом смотрел в серый сумрак за окном - пелена дождя скрывала и без того не широкий обзор, барабаня по плитам мостовой, безжалостно сминая ветви деревьев, колючим градом ломая кусты. В его комнате было так же темно. Едва ли не темнее. Яркая белая молния с оглушительным треском расколола мутное от непогоды петербургское небо, но Николай даже не пошевельнулся, лишь сильнее стиснул руки, переплетённые в замок. Холодно. Как же чертовски холодно и промозгло было на его душе. Едва ли не хуже, чем за окном. Мужчина моргнул, тяжело выдыхая спёртый воздух, проталкивая его из оледеневших лёгких. Перевел взгляд на пузырившиеся под окном лужи - вздувающиеся, пенящиеся и такие же мутные, как и небо, видное в окно, всё размытое в дорожках небесной влаги. Он поднял руку, кончиками пальцев ощущая обжигающе - холодную поверхность стекла. Равнодушие. Вот оно, это слово. Достаточное, чтобы описать запустившиеся в нём внутренние процессы разложения и разрушения души и личности. Впрочем, ему было всё равно. Лишь бы скорее. Ещё одна белая вспышка осветила коллекцию бабочек, мёртвыми строгими рядами вытянувшуюся у него на столе. Разве не есть уже болезнь - наслаждаться мёртвой красотой? Любуясь равнодушно, зная, что ничего в сердце не дрогнет при виде словно бы впавшей в долгую спячку бабочки. Ставрогин закрыл глаза, устало массируя переносицу. В уши сразу же полился тихий, обволакивающий шёпот, одобрявший и подталкивавший к конечной цели. Шёпот его чёрной тени, неустанно следующей за ним по пятам. У него не было сил носить в себе и дальше умершую душу. Когда-то яркую и живую, а теперь засохшую и рассыпающуюся. Словно одну из бабочек в своей колекции. Дробный стук в дверь заставил Николая вынырнуть из вязкого омута своих безрадостных мыслей. - Ставрогин! Открывайте же, Ставрогин! Я знаю, вы дома. Стук стих, чтобы через несколько секунд возобновиться снова. - Николай Всеволодович! Это я, Верховенский! Звонкий, с чуть ленивой интонацией голос не нуждался в представлении - Ставрогин, даже находясь в полной темноте, смог бы узнать этот голос из тысячи других. Нехотя поднявшись, он подошёл к двери, распахивая её. На пороге стоял Пётр Верховенский - с его клетчатого костюма, потемневшего от влаги, ручьями стекала вода. Светлые волосы ещё больше завились, мокрыми прядями обрамляя смеющиеся зелёные глаза. - Непогода в дороге застигла. - пожал плечами мужчина, внимательно вглядываясь в тёмно-карие глаза друга. - А тут ваш дом поблизости. - Он немного помялся, ещё шире улыбаясь. - Пустите, Николай Всеволодович? Ставрогин тряхнул головой, отходя в сторону : - Проходите, коли пришли. Верховенский. Железная рука, облачённая в бархатную перчатку, создающую иллюзию мягкости. А на самом деле попробуй не разбиться, столкнувшись с его внутренними демонами... Между тем виновник натекшей на палас у входа приличной лужи уже снял пиджак, цилиндр и даже бежевые перчатки, с которыми, насколько Николай его помнил, никогда не расставался. Расстегнув пару пуговиц влажноватой белой рубашки, Пётр поёжился : - Холодно у вас как, однако! Не топите вы, что ли?... Не дожидаясь ответа или приглашения, Верховенский прошлёпал босыми ногами в гостиную, заваливаясь на диван. - Вы уж извините, что я так, по-свойски... - ухмыльнулся он, обнажая идеально ровные белые зубы. Не похоже было, что он на самом деле испытывал какое-нибудь смущение. - Однако, молчаливы вы... Ставрогин подошёл к окну, наблюдая за беснующейся погодой - ливень усилился, яростно колотя по стёклам, ветер завывал в трубах, а за окном, казалось, ещё больше стемнело. - Чаю? - коротко бросил Николай, не оглядываясь на развалившегося на диване гостя. - Пожалуй. - ответил тот, в каждой интонации которого теперь сквозило довольство. Теперь он был похож на довольного кота - разве что не мурлыкал. Зеленющих глаз своих не сводил с друга, словно изучая. Читая между строк, заглядывая в такие глубины, о которых, казалось, Николай даже и не подозревал. Ставрогин развернулся, в немом раздражении уставившись на Верховенского. Зачем опять пришёл? Зачем, почему, чёрт возьми, он систематически нарушает его душевный покой своими изумрудными омутами?... Ни на секунду не поверил Николай в спонтанность этого визита. Верховенский - он же хитрый, бестия, изворотливый, как чёрт. Всегда себе на уме... - Ставро-о-огин! - только он мог так неподражаемо растягивать гласные в его фамилии. - Ну же! Напряжены - то вы как! Право, жаль смотреть на вас... - Так не смотрите, Верховенский. - почти сквозь зубы процедил Николай, приказывая прислуге подать чаю. - Ай-яй-яй... - покачал головой светловолосый в притворном сокрушении. - Ну да ладно, не в настроении вы сегодня, очевидно. Что ж, посидим молча. Казалось, его ничем не смутишь. Не пробьёшься через вежливую, временами даже слащавую маску довольства... Ставрогин боковым зрением заметил, что Верховенский прикрыл глаза, потирая наверняка озябшие с холоду руки. В сердце опять возникло то чувство, что последнее время всегда возникало в его присутствии - смесь болезненной нежности и сильнейшего, почти магнетического влечения. Каким бы демоном не был Пьер, со Ставрогиным он всегда был... откровенен? Настолько, разумеется, насколько мог. Вот и сейчас просто сидел рядом, давая время ему остынуть от внезапного приступа злобы. Эта чуткость, яркие глаза, почти собачья привязанность и даже какое-то слепое обожание - чего только не было в этом человеке! - накрепко привязали к себе сердце Николя. Путами, гораздо прочнее самых крепких цепей. А самое главное, что в его присутствии тьма словно бы отступала, съёживалась, забивалась в самый маленький уголок его души. И увядшая и засохшая душа Ставрогина трепетала, оживая, тянулась к тёплым лучам и солнечной улыбке Верховенского. Не говоря ни слова, он придвинулся ближе, беря холодные руки Пьера в свои, растирая их. - Полегчало?... - понимающе улыбнулся Пётр, заглядывая в темноту карих глаз напротив. Николай кивнул, улыбнувшись краешком рта. Вернул внимание на аккуратные пальцы, лежавшие в его ладони. Сердце забилось быстрее, когда Пьер сократил между ними расстояние так, что их разделяло всего несколько миллиметров. Ставрогин повернул голову, и носа коснулся деликатный аромат полевых цветов, исходивший от светло-коричневых, почти рыжеватых волнистых волос Верховенского. Дыхание перехватило, когда Пётр, слегка прикрыв глаза, потянулся к его губам... Николай обхватил Пьера за шею, невольно поражаясь шёлковой нежности его кожи. Этот человек был соткан из сотни противоречий - но одно в нём было непоколебимо - привязанность и влюблённость в Ставрогина. Губы Верховенского - тёплые и мягкие, мёдом пахнут. Николя зырывается пальцами в его кудрявые волосы, притягивая ближе к себе. Зелёные глаза насмешливо мерцают в полумраке комнаты, когда он кладёт не защищённые перчатками ладони на плечи Ставрогина. - Я ведь говорил вам, что вы моё солнце... - шепчет Пьер, а у Ставрогина тает та ледяная корка, покрывшая сердце и вросшая в душу. Отступает сгустившаяся вокруг него тьма, прячется надоедливая чёрная тень. Уходят навязчивые и болезненные мысли. Согревается душа от яркой, ослепительно - счастливой улыбки Верховенского... Вот оно - его счастье. Его лекарство для воскресшей вновь, но израненной души.