багрянец

эпоха момидзи — месяц багрянца в небесах. хиджиката смотрит на кровавые листья, подхваченные беззаботным ветром, и что-то есть в его задумчивости хтоническое, отчаянно связанное с основами мироздания. демон внутри смотрит со злобой на капли крови, разбросанные осенью. демон внутри шипит — это не моё. демон внутри возмущён — почему это не моё? хиджиката закуривает. демон внутри довольно мурчит. чужое лезвие скользит в сантиметре от шеи. хиджиката не шевелится. — я мог тебя убить, — нагло говорит сого, пряча меч и садясь рядом. — почему ты не отреагировал? сбивчивый и торопливый. он переживает. он действительно переживает о неубитом демоне. какой милый. хиджиката смотрит на него прямо — обдаёт первыми заморозками. следит за кленовым листом, который ложится оките на плечо. осень — багрянцем на плечи. смерть — багрянцем на лезвии. судьба — багрянцем в глаза. — тебе так идёт осень, — всё-таки говорит хиджиката, прерывая натянутую тишину — ломая первый лёд на лужах. им вообще нельзя молчать, если честно. осень сого и правда идёт, словно с детства поселилась у него в лёгких и эхом проскальзывает в горьких фразах на выдохе. — тебе идёт смерть, — ворчит сого. тоширо не отвечает снова. он мягким движением убирает лист с плеча. он мог бы протянуть руку чуть выше, провести пальцем по губам или нарисовать каллиграфически отвратительный иероглиф на шее. он ничего не делает. сого недовольно цокает. сого сильно не нравится, что хиджиката равнодушен к тому, что окита пытается его убить. сого до трепета обожает, что хиджиката равнодушен к тому, что окита пытается его убить. он бесится с собственных контрастов. осень — солнечное зарево сквозь блёклые ветви, красные листья на чёрном асфальте, горячие поцелуи холодными вечерами — и мальчик — беспечно относящийся к убийствам, всхлипывающий в чужое плечо от приятных слов, забывающий своё имя и превращающийся всем телом и голосом в чужое имя от восторга, — действительно сошлись. осенью лучше всего тому, кто родился летом, заново влюбляться в того, кто родился весной. кажется, что их тройственный союз до зимы не дотянет. а потом осень уходит и возвращается, уходит и возвращается — сого прилежно ждёт, хиджиката покорно позволяет себя любить. по осени сого немножко сходит с ума от тоски, кусается и крепко держит за руку ночью. хиджиката тоску в себе носит круглогодично и с небрежностью прячет синяки и царапины. сого — листопадная круговерть в голове, — резким движением забирается на колени хиджикаты, вцепившись ему в плечи. глаза в глаза — багрянец напротив океана — небеса в кровавых пятнах. осень, наблюдающая за ними, задерживает дыхание от того, какие они вместе красивые. — добрый вечер, — хиджиката еле сдерживает улыбку. — прекрати, — хмурится сого. — я пару часов назад убил человека. пытается шокировать, кинуться пламенем под ноги — хочет, чтобы тоши выходил из огня без ожогов, поднимал его с морского дна, не закашлявшись, смеялся от порезов на шее и крепко держал сого за руку. окита отдаёт себе отчёт: его осенняя меланхолия — заигрывание с самим собой, потакание капризам, вечное удивление, что тоширо из года в год нравится не меньше — и болит от этого не меньше, и, может, и сердце продолжает биться лишь потому, что его мягко колет существование хиджикаты. всё, что он рисует плохого, никогда не выйдет за пределы его головы. он же сам будет первый, кто, почуяв опасность своим звериным нутром, вцепиться в тоши, чтобы тот не шёл к ней на свидание. но всё равно ему нравится немножко шокировать. и ещё больше — знать, что тоши не удивляется, и ещё больше — знать, что ему не нужно удивлять хиджикату, чтобы тот его безумно любил. у него эта меланхолия со сдвигом в башке круглогодичная. сого знает, потому что пытается приручить. пока что приручается сам, но — всё впереди. всё впереди — и завтра, кстати, никогда не наступит. — сколько раз? — мягко спрашивает тоши. он даже не суживает глаза, как бывает, когда он пытается выяснить правду в подтексте. он всё уже знает. — я не считаю. — ну не ври, ты обожаешь вертеть в голове, сколько раз я умер из-за тебя. сого прикусывает губу. — после сотни стало лениво. это теперь снится только по осени — то, как он убивает хиджикату. тоши всегда улыбается и благодарит. иногда у него в руках есть меч, и он к нему даже не тянется, позволяя сого делать что ему вздумается. — ну, надеюсь, я хоть красиво умираю. — научи меня писать стихи, я расскажу в них о твоей смерти. о тысяче твоих смертей, которую я видел, — усмехается сого. — да ты над стихами так сильно смеёшься, там получится одна нелепица, — хиджиката чуть отводит взгляд в сторону, потому что его тяга к поэзии смущает его самого. — и всё же когда-нибудь я напишу, — обещает сого. — прям вот так и назову, понятно? “тысяча смертей хиджикаты тоширо от рук сого окиты”. а потом второй сборник. “две тысячи признаний в любви к хиджикате тоширо от сого окиты”. сого на секунду чувствует себя победителем в этом разговоре: в глазах тоши мелькает удивление. — ого, ты прям это озвучиваешь, прям про любовь говоришь, ты стареешь, сого! — хиджиката добавляет в голос театрального ужаса. — стремлюсь к тебе, — усмехается окита. — почему ты вообще не боишься? хиджиката понимает, что сого хочет спросить иначе. хиджиката перефразирует: — почему я так спокойно держу на коленях человека, которому грезится моё убийство? — они усмехаются одновременно. — потому что ты не то чтобы в восторге. а ещё — потому что ты неизбывней, неизбежней, чем смерть. а я всегда выбираю тебя, быть рядом с тобой, не отпускать тебя вообще никуда — так чего мне вообще в этой жизни бояться? нет ничего опаснее тебя, а я знаю, как ты умеешь мурлыкать от моих прикосновений, понимаешь? — хиджиката самодовольно улыбается. — дурак, — ворчит сого. он тянется к шее тоши — мог бы укусить, но оставляет горячий выдох на коже. — знаешь, чего хочу сейчас? — спрашивает он шёпотом, щекоткой дразня ухо. — м? — вот прям срочно встать и жёстко от души посмотреть то шоу, где четыре комика обсуждают вопросы в наушниках. — боже, ты… — хиджиката чуть крепче сжимает его бёдра. — я хотел тебе предложить то же самое, пока мы не начали разговоры о смерти. сого прыскает ему в плечо. — держись тогда, — в голосе тоши — чуть больше власти и металла. окита покоряется. синяки останутся на плечах точно — сого потом их будет на заре сцеловывать — но сделает хуже, размазав укусами фиолетово-серый космос по коже. хиджиката встаёт, придерживая сого, чтобы тот не упал. он правда крепко держится, и ещё ему хочется по-дурацки хохотать, чтобы вся осень вздрогнула от его смеха, но он прячет себя на плече у тоши и ничего не говорит. багрянец расползается — алым закатом, румянцем на щеках от смеха и поцелуев, опасными сигналами в голове, когда про смерть говорится что-то без улыбки — всего секунду, потом осмеются снова, но и оно вплетается в вечер. а потом приходят цвета хиджикаты — чернота ночи, хитрый блеск месяца, непроглядность тумана — и идут им ещё больше, чем осень сого.