Нижний

В распахнутое окно влетел порыв ветра, бросил в лицо ледяные капли дождя. Река по ту сторону стекла казалась черной и густой, как нефть. В ней плавали цветные огоньки – желтые, белые, голубые, оранжевые. В этой тьме или перед глазами? Холодный весенний ветер никак не желал остужать пылающий лоб и щеки. Стекло панорамного окна нагрелось от прижавшихся к нему ладоней – вот-вот расплавится и потечет. Ветер трепал волосы, оглаживал шею и ключицы в широком вороте темной футболки. Забирался под легкую ткань, словно ледяной ладонью по груди водил. И совершенно не помогал остыть. Пламя ярилось в груди, скользило раскаленными искрами вдоль позвоночника, клубилось в суставах и мышцах. Злилось, требовало. Ему не нравилось стоять на месте. Ему хотелось двигаться, бежать, лететь. Его было слишком много. Каждый глубокий размеренный вдох только подкидывал в этот костер дров. За окном лежал красивый город. Такой игрушечный и нарядный. А в нем много людей. Интересных людей, с которыми забавно поиграть. Люди – удивительные. Такие податливые, доверчивые. Иные даже слишком чуткие. И все, как один, готовы поделиться с ним собой. Своим восторгом, радостью, надеждой, любовью. Желанием. Губы сами собой растянулись в улыбке. Язык скользнул по нижней, по коротенькому рубцу старого шрама. Он все еще чувствовал на губах этот вкус. Как сладкое шампанское. Чужое желание так обычно и ощущалось. Легкое игристое, сверкающе-золотистое. Очень вкусное. Придумать бы только, куда его деть теперь. Дверь за спиной открылась с таким грохотом, будто по ней врезали ногой. −Так и знал, что ты здесь объявишься. Улыбка стала шире, расцвеченная огоньками темнота города перестала казаться такой уж интересной. Здесь, в комнате без света, становилось куда забавнее. −Опять ты за свое! Дверь с таким же грохотом закрылась. Щелкнул автоматический замок. По деревянному полу прогрохотали тяжелые ботинки. От вошедшего пахло улицей, дождем, мокрой кожей куртки, молодыми, только-только распустившимися листьями и почему-то цветущей черемухой. Ощутимо повеяло блаженной прохладой. Ночной гость вцепился ледяной рукой в плечо, разворачивая к себе. Безуспешно. Прижавшая широко разведенные руки к стеклу невысокая черная фигура осталась неподвижной. Раздался короткий смешок. −Когда ты уже поймешь, что внешность обманчива? −Когда ты уже перестанешь таскаться сюда? Фигура у окна негромко мелодично рассмеялась, опуская руки и выпрямляясь. Слегка запрокинула голову. По спине разметались темные мелко вьющиеся волосы. −Мне нравится здесь. – голос сделался легким-легким, совсем как пузырьки в шампанском. – Твои люди такие яркие. Такие вкусные. −Прекрати. – голос вошедшего, напротив, стал похожим на рык. −Мне всегда было любопытно. – невозмутимо продолжала фигура у окна. – Если твои люди такие, то каков же ты сам? Движение было быстрым, почти неуловимым. На подошедшего слишком близко гостя в упор взглянули внимательно прищуренные золотистые глаза. −Какой ты на вкус, Ми-ша? – чужое имя покатали на языке, выговорили в два присеста, будто огладили. – Сладкий? А может быть… Горький? Высокий звонкий смех рассыпался по комнате россыпью драгоценностей, легкий, но вместе с тем почему-то ощутимый, как касание крыльев бабочек или капель быстрого летнего дождя. −Прекращай свои игры. – Михаил стиснул губы, прищурил светлые глаза. – Я пришел сказать, чтобы ты убирался из города и больше сюда не возвращался. Я и так терпел твои выкрутасы слишком долго. −Терпел ли? Тот, что стоял у окна, был куда ниже ростом, тоньше в кости, но все же… Михаилу на грудь легла широкая длиннопалая ладонь. Толкнула вроде бы и слегка, но пришлось сделать два быстрых шага назад, чтобы не рухнуть на спину. Света было совсем мало, но он и не был нужен. Для их глаз не существовало кромешной темноты. Он был очень красив. У людей нечасто, но встречается такая красота. Его выдавало только золото глаз, которое он, когда надо, прекрасно умел прятать за безмятежной голубизной. Сейчас не прятал. −Я ведь знаю, Ми-иша… − голос сделался мягким-мягким, ласковым, как прикосновение шелка. – Знаю, что ты чувствуешь их всех. Их мысли, чувства, надежды. Желания… Они ведь так любят меня. Они хотят… Не лги мне, Миша. Я все знаю. Как он снова оказался так близко, Михаил не понял. Слишком быстро для человека, слишком стремительно для него самого. Раскаленная ладонь легла на открытое горло. Длинные цепкие пальцы слегка сжались. Вторая рука по-хозяйски скользнула по груди под распахнутой кожанкой, почти невесомо провела по дрогнувшему животу. И сжала предательски твердую плоть прямо сквозь черные джинсы. Широко распахнутые светлые глаза встретились с кипящим золотом. Невольно метнулись ниже, к улыбающимся губам, сверкнувшим кончикам островатых для человека клыков. В по-прежнему распахнутое окно ударил яростный порыв ветра. Взметнул темные кудри и легкие светлые пряди. Комнату залило мертвенным светом ударившей над Окой молнии. С запозданием донесся раскат грома. Улыбка красивых пухлых губ стала еще шире. Рука внизу с нажимом огладила напряженную плоть. −Как твердо ты стоишь на своем. – обыденная фраза прозвучала потрясающей непристойностью, от которой вспыхнули щеки. Надо было что-то сделать. Оттолкнуть его от себя, выбраться из этой холодной темноты обратно к свету улиц. Прочь из этой комнаты, где весь свет сошелся в сияющих золотых глазах. Горячее гибкое тело прижалось ближе. Немыслимо раскаленное для человека. Проклятье, да ведь он и не был человеком. Только выглядел как они. −Нет. – с трудом разомкнул губы Михаил. Подвижное открытое лицо состроило гримаску вежливого удивления. −Что нет? – золотые глаза весело прищурились. – Не стоишь? Надо же… Рука с горла переползла на загривок, заставляя пригнуть голову. Да откуда же в этом хрупком теле столько силы? От раскаленного влажного и почему-то сладкого, как проклятое шампанское, поцелуя подкосились колени. Михаил уперся ладонями в чужие плечи, обтянутые тонкой черной футболкой. Боже, да почему ткань не тлела на этой коже, горячей, как мартеновская печь? Губ коснулся юркий подвижный язык. Почти без усилий разомкнул их, скользнул по зубам, огладил изнутри щеки и небо. Михаил дернулся было протестующе, но рука внизу пришла в движение. Скользнула мягко и плавно, как набегающая волна. А потом сжала так крепко и правильно, что получилось только неразборчиво простонать в чужие улыбающиеся губы. −Познай удовольствие в том, чтобы сдаться. – от чужого низкого шепота по шее и спине пробежали мурашки. – Ты и так держался очень долго. Дольше, чем кто бы то ни было. Ты особенный, Миша… Собственное имя, сказанное на выдохе, неожиданно ударило в грудь, отозвавшись болезненной и сладкой пульсацией в паху. Рука оттуда исчезла, перебравшись выше, вытягивая из-за пояса футболку и мягко поглаживая поясницу. Между ног вписалось чужое крепкое бедро. Михаил на сразу осознал, что пятится. А на него наступают, держа руки на пояснице и на шее, а правую ногу между его ног, словно в диковинном танце. Под колени что-то ударило так неожиданно, что удержать равновесие уже не получилось. Михаил все-таки рухнул на спину, разорвав поцелуй и глухо охнув от неожиданности. За окном все еще сверкала молниями гроза, очерчивая замерший в изножье силуэт. С художественной точностью вырисовывая узкие крепкие бедра, перетекающие в тонкую талию, подчеркнутую обтягивающей футболкой, сильные руки и плечи с разметавшимися по ним непокорными волосами. Золотые глаза щурились от широкой улыбки. Да, человеком он не был. Как и сам Михаил. −Ты очень красивый. – промурлыкал инкуб, одним долгим гибким движением стягивая с себя футболку и играя тугими четко очерченными мышцами совершенного тела. От этого голоса в жар бросило только сильнее. Михаил сел, не отрывая глаз от чужой широкой груди с каким-то тусклым медальоном. Руки сами собой стянули с плеч тяжелую мешающуюся куртку, следом отправилась футболка. Кровать прогнулась под двойным весом, горячая ладонь уже привычно толкнула в грудь, снова опрокидывая на спину. Золотые глаза оказались совсем рядом, губы скользнули по высоко выбритому виску, обжигая горячим дыханием, острые зубы коротко прикусили за ухом, потом шею, добиваясь короткого изумленного стона. Чужие руки с нажимом огладили грудь, звякнули пряжкой ремня. Губы прижались под челюстью, на лицо упали пахнущие чем-то пряным и сладким кудри. Джинсы, неудобно давившие еще с порога, куда-то испарились. Весь мир испарился, утонув в поцелуе. Люди пьянели от шампанского. Не сразу, постепенно, выпивая бокал за бокалом и не чувствуя ничего, кроме веселья и легкости. Михаил пьянел от этой проклятой золотоглазой напасти. Руки сами собой вплелись в чужие кудри, скользнули ниже, оглаживая гибкую спину с перекатывающимися канатами мышц. Под пальцами не было ничего, кроме адски горячей гладкой кожи. Ниже, ниже, еще ниже… Там, где должен был оказаться пояс штанов, тоже не было ничего, кроме самого инкуба. Поцелуй все длился и длился, дурманящий, сладкий. Михаил бедром чувствовал чужое желание. Чувствовал, как скользит вниз проворная горячая ладонь. Кожей к коже. А куда успели подеваться его штаны? И как же много было этого жара. Слишком много. Господи, сколько же чужих эмоций он в себя вобрал? Инкуб отстранился, лизнув напоследок Михаила в губы. Длинные кудрявые волосы пушистым облаком заслоняли остальной мир. Глаза блестели. −Даже не думай теперь отпираться. – прошептал он. – Слышишь, Нижний? Как сквозь туман Михаил видел медленно опускающуюся кудрявую голову. Поцелуй обжег напряженную шею. Губы заскользили вниз по груди. Острые зубы по очереди прихватили соски, добиваясь еще одного негромкого задушенного стона. Язык прочертил влажную линию по животу, аккуратно обходя ноющую истекающую плоть. Уверенные горячие руки легли на колени, рывком разводя их в стороны. Михаил зажмурился и закрыл горящее лицо сгибом локтя. Чужой жар будто впитался в его кожу, заставил колотиться сердце, пылать щеки, отдавался тяжелыми почти болезненными ударами пульса в животе и ниже. От этого жара, от открытости и уязвимости позы хотелось провалиться сквозь пол, сквозь землю. Но чужие руки не пускали. Длинные ловкие пальцы, отчего-то скользкие и влажные, скользили по кругу, гладили, растягивая. Наконец, пробрались внутрь, гладя судорожно сжимающиеся вокруг них нежные стенки. Свободной рукой Михаил зажал себе рот, чтобы не застонать в голос. Пальцы замерли. Чужой вкрадчивый шепот змеей заскользил по коже. −Ну что ты, Миша? Боишься? Брось, тебе не к лицу бояться. Я хочу тебя видеть и слышать. Слышишь, Миша? Голос кружил голову, дурманил мысли. Сильно и тяжело пахло знакомой пряной сладостью. Михаил, сдаваясь, убрал руки, глядя в темный потолок ничего толком не видящими глазами. −Молодец, Мишенька… Молодец. Пальцы вновь задвигались, задевая внутри что-то, отчего сам собой вырвался долгий вибрирующий стон. Михаил прогнулся в спине, запрокидывая голову и невольно подаваясь вперед, к ласкающей руке. −Молодец, хороший мой. – в голосе послышалась улыбка. – А теперь посмотри на меня. Посмотри же. Проморгаться вышло с большим трудом. В ушах шумело. Ветер унес грозу куда-то в сторону, и теперь за окном только шелестел ливень. Сильные руки уперлись в матрас по обе стороны от головы Михаила с разметавшимися по простыне пепельными волосами. Горячее тело опустилось сверху, твердое и напряженное. Прекрасное. −Вот и все, Миша. – прошептали теплые влажные губы куда-то в щеку. – Все, мой сладкий. Инкуб, еще договаривая, плавно подался вперед, входя медленно, но неумолимо. Выждал немного, позволяя привыкнуть. И задвигался, постепенно и уверенно набирая темп. Запрокинутая голова Михаила мотнулась, он заметался было, но тут же притих, ощутив долгий почти болезненный укус в стык плеча и шеи. Судорожно схватил пересохшими губами воздух, захлебываясь стоном, когда крупная горячая, как весь инкуб, плоть вновь задела что-то внутри. Собственный член, зажатый между их телами, ныл и почти разрывался от напряжения. И все-таки было мало. Хотелось сжать себя, провести ладонью так, как привык избавляться от ненужного и неуместного напряжения. Но руки налились свинцом и совершенно не желали подниматься. Михаил сам не понял, как поймал чужие губы. Впился зубами в нижнюю, слизнул выступившую кровь. Услышал сквозь шум в ушах довольный низкий смешок. −А ты все-таки зубастый, Нижний. Этого не отнять. −Меня… Зовут… Миха-аил! – с трудом выдавил он между мучительно задушенными стонами. −Я помню. – инкуб как-то очень удачно сместился, вновь задевая внутри заветную точку. Тело прошило яркой вспышкой, расцвечивая золотом изнанку век. −И ты прекрасно знаешь, как зовут меня. Ну же, назови мое имя. Имя… Имя… У него было имя. Такое же золотое и искрящееся, как и он сам. Имя крутилось на кончике языка, пощипывая, как выпитое залпом шампанское. Движения убыстрялись, но оставались такими же ровными и ритмичными. Перед глазами не было ничего, кроме цветных вспышек, а в ушах шум дождя заглушался звуком тяжелого парного дыхания и совершенно непристойных влажных шлепков. −Имя. – потребовали над ухом. Инкуб приподнялся на руках. Неожиданно прохладный воздух лизнул изнывающую плоть, и Михаил коротко застонал, потянувшись к себе рукой. Запястье крепко сжали и отвели в сторону, прижимая к кровати. Так же ловко поймали и вторую руку. Толчки вновь сместились, уходя от прошивающей удовольствием точки. −Я ведь так до утра могу. – горячий шепот коснулся уха. – Хочешь? По ушной раковине скользнул язык. Коротко и почти не больно сжались зубы. Всего этого стало как будто чересчур. −Же-ня… − на выдохе прошептал Михаил. – Женя! −Вот и умница. Михаил виском почувствовал, как эти губы складываются в улыбку. Чужая твердая плоть выскользнула почти полностью, оставляя ощущение сосущей пустоты. Но разочарованно вскинуться Михаил не успел. Сильное горячее тело опустилось сверху. Женя прижался всем собой, вошел вновь, толкнулся как-то особенно долго и глубоко, потерся поджарым животом о невыносимо пульсирующий член, протолкнул руку между их телами. Михаил не услышал собственного крика. Только почувствовал, как между ними становится горячо и липко. Сжался конвульсивно, ненадолго ослепнув и оглохнув. За окном сверкали далекие молнии. Или, может, ему только казалось? Женя с долгим вздохом прижался щекой к выбритому виску. Повел плечами, почувствовав, как тянет холодным воздухом из открытого окна. Пламя, нашедшее, наконец, выход, успокоилось и больше не терзало. Он осторожно выскользнул, перекатился на бок. С улыбкой провел кончиками пальцев по чужой четко очерченной скуле, покрытому короткой щетиной подбородку. Новгород дышал тяжело и хрипло, глядя в потолок потемневшими глазами. Женя невольно улыбнулся, свободной рукой перекатывая в пальцах свой амулет на коротком кожаном шнурке. Свернувшийся клубочком бронзовый дракон тоже был теплым. Люди так охотно дарили ему свои чувства. Он пел для них, а они его любили. И это был вполне равноценный обмен. Если бы только их эмоции были чуть более… Сытными. Миша не был человеком. Он был прекрасным воплощением этого красивого города, который обнимали две могучих реки. Нижний Новгород, который живет на свете так же долго, как и инкуб с золотыми глазами. Который может дать так много, что хватит еще на целую человеческую жизнь. Женя погладил амулет, едва ли не пульсирующий от чужих эмоций. Передернул плечами и потянул с тумбочки сложенное там покрывало. До рассвета еще далеко. А дыхание Миши только-только сонно выровнялось. Инкуб коснулся поцелуем чужого виска и довольно зажмурился. Его тоже клонило в сон.