После Эдд. Глаз Мимира и стена Асгарда

И память умерла, а мысль — живет…

Я знаю все. Я знаю, почему небо не падает на землю, почему светят звезды; я знаю, кто и как пристроил их на небосвод именно в таком порядке; я знаю, почему я легко держусь в воздухе когда летаю, в то время как куда более легкий камешек тот час же падает вниз; я знаю, сколько колец в стволе Мирового Древа и сколько волос в бороде любого из гномов; я знаю, как вызвать дождь и почему тучи напоминают пыльную вату; я знаю, как устроен весь мир. Я не смог бы его повторить, но я знаю, как он работал и знаю, как он работает нынче. А мой брат помнил все. Его память хранила все воспоминания, от начала и до самого конца. Я не удивлюсь, если даже после смерти он помнит все произошедшее вплоть до самых мелких подробностей так ясно, словно он видит это своими глазами прямо сейчас. Мы были почти одним, неразделимы, словно целое, как сросшиеся во чреве матери близнецы. Хотя моя память не так совершенна как память брата, однако я помню наше рождение. Когда ваны убили Мимира, отрезав его голову, Всеотец не смирился с этим. Ее прислали в Асгард, и он, будучи умелым магом, знающим все секреты волшебства, пустил в ход свое искусство, чтобы извлечь из этого выгоду. Это было еще до моего рождения, но я легко представляю себе, как конунг богов в полутьме, при неверном свете свечей, принялся творить свое колдовство. И я колдун, и могу догадаться, какие он использовал заклинания, зелья, песни и к кому обращался, чтобы вернуть Мимира к жизни, но никому не стоит знать об этом, поэтому подробностей я не расскажу. Ясное дело, никто не может остаться прежним после своей смерти, это даже Локи не удалось, и Мимир тоже изменился. Осталась лишь его голова, только она обрела жизнь, уставившись на Всеотца крупными, похожими на темные озера, глазами. Один унес ее из Асгарда. Для того, чтобы поддерживать возвращенную магически жизнь, нужно было что-то более сильное, чем чертоги Валаскьяльв или палаты Вальхаллы, где мед и пьяные песни лились рекой. Всеотец унес голову Мимира вниз, к самым корням Ясеня Игдрассиль. Там, в темной пещере, которая злобно скалилась зубами сталактитов на любого, кто осмеливался сунуть в нее нос, был источник, куда Один и опустил голову йотуна. Я не знаю, была ли эта жизнь хоть чем-то лучше, чем смерть для Мимира, но дело было сделано. С тех пор гигантская голова жила в подземном озерце. Она торчала там, словно кочка, покрытая водорослями и седыми волосами. Иногда она поворачивалась, медленно, тяжело, пуская круги по темной воде. Я и мой брат родились, потому что Один явился к голове Мимира за мудростью и знаниями. Он всегда искал мудрости. Он желал ее, как вкусную выпивку или женщину с красивой грудью. Хотя, наверное, даже больше, потому что выпивки и женщин у него всегда было в достатке, а вот знаний он жаждал все больше и больше. Мимир прервал свой сон и открыл глаза, уставившись на Одина. Мимир сказал: — Я могу дать тебе, что ты хочешь. О, ты будешь доволен. Это будет сделка безо всякого подвоха. Но ты кое-что должен мне взамен. Свет. Дай мне немного света. И Всеотцу пришлось вырвать у себя глаз и швырнуть его в озеро. С тех пор он сиял там, глубоко под водой, похожий на звезду. Он мало что освещал там, на дне, однако, его было хорошо видно. Первое, что я помню, по своем рождении — это вода. Вода, вода, много воды. И темнота. Я барахтался и бестолково бил крыльями, пытаясь когтями ухватиться за воду, словно бестолковый птенец, когда кто-то взял меня и вытащил на берег. Там было холодно, каменный пол был ледяным, мои перья вымокли. Рядом поблескивали бусины глаз моего брата. Весь мир разом обрушился на нас. Все девять миров придавали нас своей тяжестью в одно мгновение, заставляя осознать себя живыми, в то время как всего минутой назад оба мы еще не существовали. От рождения я уже знал все, а мой брат помнил все. — Я даю тебе Мысль и Знание, — сказал Мимир, пока Один рассматривал нас обоих. — Они будут верно служить тебе. Так мы и появились на свет. С тех пор мы всегда сидели на плечах Одина. Я сидел на левом плече, а мой брат, который помнил все — на правом. Я до сих пор чувствую под своими лапами полотно плаща Всеотца, а краем глаза словно всегда вижу рядом его широкополую шляпу, как будто я все еще сижу на его плече. Каждый день я и мой брат отправлялись в путешествие. Мы облетали все девять миров и, возвращаясь, рассказывали Одину о том, что мы видели там. Это мы делали его всезнающим. Легко ли путешествовать по мирам? И да, и нет. Зависит от того, кто вы и чего вы хотите. И что умеете. В то время было всего несколько существ, которые могли путешествовать по мирам запросто. Я могу привести в пример Локи. Он был способен перемещаться из мира в мир так легко, словно никаких границ и не было. Ему достаточно было просто идти. Ему достаточно было просто пожелать. Еще это мог Слейпнир, который, уж конечно, унаследовал этот дар от своей матери, потому что его матерью был Локи. Это было довольно давно, когда я и мой брат только заняли свое место на плечах Одина. Я помню ветхую стену, которая окружала Асгард в те времена. Она была такой старой, что грозила вот-вот развалиться. К тому же, ваны изрядно потрепали ее, когда пытались взять штурмом Асгард. Они оставили там прорехи, так что эта стена уже мало на что годилась. Он подошел к воротам на закате — огромный великан, который презрительно осмотрел старые камни. — Им нужен ремонт, — сказал он. И, помедлив, прибавил: — Я могу починить стену. Но за это я хочу получить кое-что. — Что же, — Один в задумчивости погладил свою длинную бороду. — Это разумно. Что ты хочешь получить за свой труд? Турс оскалил в улыбке желтые зубы и ответил: — Я сделаю работу за год. Ровно через год у тебя, Один, будет новая стена. И за это я хочу получить в жены Фрейю. И еще я хочу, чтобы ты отдал мне солнце и месяц. Такие слуги мне пригодятся, так что пусть они станут моими. Я лапами почувствовал, как плечо Одина напряглось под моими когтями. Однако, Всеотец только улыбнулся и ответил: — Это вполне разумная плата. Пусть будет так. И йотун взялся за работу. Он привел своего коня. Это был огромный жеребец. Думаю, я никогда не встречал таких больших и мощных коней. Его мускулы бугрились под лоснящейся кожей, он был словно отлитая из металла статуя, обтянутая бархатной шкурой. Он с легкостью подвозил своему хозяину огромные валуны, из которых тот складывал стену. Его звали Свадильфари, и всем это было известно, в то время как у его хозяина не было никакого имени. И, как не велика была его работа, скоро стало ясно, что строитель успеет закончить дело к сроку. Новая стена вставала камень за камнем, быстро, надежно и неумолимо. — Скоро Солнце и Луна будут прислуживать мне и подносить еду и мед, — говорил турс. — А Фрейю я буду иметь каждую ночь, и она будет рожать мне маленьких йотунов. Это Фрейя в слезах кинулась к Одину, просить его, чтобы он спас ее от этой участи. Я же знаю, что, хотя Всеотец всегда относился к ней с теплотой, потеря Солнца и Луны занимала его куда больше, чем то, с кем она станет спать. Если йотун получит в свое владение оба светила, некому будет освещать землю, и это уже очень походило на катастрофу. Один потратил много сил, устанавливая в мире порядок, чтобы все вертелось и двигалось само собой, в раз и навсегда определенном ритме. И Один отправился разыскивать Локи. По счастью, тот как раз в это время оказался совсем под рукой, здесь же, в Асгарде. Он сидел на валуне, оставшимся от старой стены, и грыз яблоко. Он выслушал Одина и ухмыльнулся. Локи сказал: — Зачем бы мне это? До Фрейи мне нет дела, а что касается Солнца и Луны, то только любопытно будет взглянуть за землю, погрузившуюся во мрак. — Если ты не сделаешь то, что я приказываю тебе, я повешу тебя прямо на этой новой стене, — прошипел Один. Всеотец был очень грозным, его побаивались все, и Локи не был исключением. Он слегка съежился, потому что знал, что это не пустая угроза, а потом захихикал, и запустил огрызком яблока в стену. Огрызок с глухим стуком разлетелся, брызнув ошметками мякоти. Локи сказал: — Так и быть. Я сделаю то, что ты хочешь, раз уж ты так любезно и вежливо просишь. И, соскочив со своего камня, он направился куда-то. — Они родня, — прогудел Тор, когда узнал о том, что случилось, — Локи и этот турс. Локи рожден от великанов, как и он, думаю, они найдут общий язык. Но я знал, что он был неправ. Невозможно, будучи рожденным от великанов, быть менее великаном, чем был сын Фарбаути и Лаувейи. Так же, как невозможно, живя среди асов, быть менее асом. Мне известно все, и я имел в уме несколько планов, каким образом можно помешать строителю закончить его работу. Я знал это, но ничего не смог бы сделать. А Локи мог. Йотун поначалу не заподозрил неладное, когда, пока он, как обычно, разгружал тяжеленные валуны, которые привез ему его конь, рядом появилась кобылица. Она была белая, как молоко, и крутобокая. Она переступала тонкими ногами, игриво гарцуя, и встряхивая длинной, осыпанной снежным серебром гривой и наклоняя маленькую изящную голову. — Какая красавица, — сказал Тор, когда асы смотрели на это. — Если бы у нее хватило сил меня вынести, я бы поймал ее для себя… Но, может быть, мне подарить ее Сиф? — Попробуй еще, оседлай, — фыркнул в бороду Один. — Это не кобыла, — сказал я, а Всеотец только раздвинул в усмешке губы. — Неужели конь? — спросил Тор, и рядом рвано засмеялся мой брат. Свадильфари застыл, словно вкопанный, глядя на белую лошадь, а потом ринулся к ней, разбрасывая аккуратно сложенные его хозяином валуны. Она призывно заржала, и конь в мгновение ока вскарабкался на нее, изгибаясь над ее белым крупом. Он покрыл ее, и они выплясывали и топтались перед недостроенной стеной в ритмичном танце, поднимая тучи пыли и брызгая из-под копыт каменной крошкой. Свадильфари был настолько огромен, что было странно, как он не переломил хребет кобылице. Так продолжалось очень долго, и жеребец напрочь забыл о работе и не слушал ругань йотуна, который приказывал ему прекратить тыкаться в кобылу и вернуться. Стена так и осталась недостроенной. Все вышло так, как асы и хотели. Фрейя была избавлена от унизительного и нежеланного брака, а Солнце и Луна остались на том же месте, что и раньше. Порядок был сохранен, и великан-строитель и его конь убрались, не получив ничего, а я знал, что по пути из Асгарда Тор прикончил строителя, опустив на него свой молот, а Свадильфари сбежал. А кобылица осталась. Она долго бродила по Асгарду, пока не было замечено, что ее живот начал округляться. Она явно была в тягости. Ее устроили получше, пока жеребенок, которого она носила, не задумал появиться на свет. Кобылица кричала от боли, рожая его. Она запрокидывала голову, стараясь вытолкнуть его из себя, и в конце концов ей это удалось. Она разрешилась от бремени, и в тот же миг Локи захохотал, все еще держась за свой теперь уже плоский, как и прежде, живот. Он смеялся, но его лицо было все еще перекошенным от боли. Локи приподнялся в луже собственной крови — или крови белой кобылы — и фыркнул, рассматривая дитя, которое произвел на свет. — Так вот ты какой, — сказал он. Жеребенок, еще маленький и неуклюжий, смешной и мокрый, был белым, как его мать, и обещал стать крупным, как его отец. Он копошился, перебирая ногами, которых было не четыре, а восемь, словно нелепый белый паук. — Видно, ты будешь хорошо бегать, — сказал Локи. — Назову-ка я тебя Слейпниром. И он обхватил жеребенка, помогая ему подняться на все восемь ног, а после поцеловал его в бархатный нос. Асы еще долго потешались над Локи, а он, взяв своего сына, отнес его Одину. — Дарю его тебе, — сказал он. — Он тебе пригодится, а я ездить верхом на собственном сыне не собираюсь. Вероятно, Локи не слишком любил это свое дитя. Во всяком случае, он никогда больше особенно не интересовался его судьбой. Однако, от своей матери Слейпнир все же получил бесценный подарок. Своими восемью ногами он мог бегать так быстро, что никто не мог догнать его. И он был способен перемещаться между всеми девятью мирами. Всеотец никогда не больше не садился ни на какого другого коня. А я и мой брат могли летать. Мы были быстры и обладали способностью проникнуть всюду — как быстра мысль, и как безгранична память. Я мог вспоминать все это, стоя на причале, возле которого встал на вечный покой величественный Нагльфар. Он был огромным, таким большим, что неспособен был держаться на плаву, потому теперь опустился на мелкое дно. Я смотрел на него и вспоминал. Не знаю, зачем я столь часто прихожу сюда. Зачем я брожу по местам старой ставы, прежних дел, всего того, что уже сгорело давным-давно в костре, который развел Сурт Черный.