«Не лезь в будущее — ведь оно непременно изменится...из-за нас.»
Лу Гуан.
───── ◉ ─────
Раз. Два. Три. Неугомонные мысли скачут, как на тарзанках, в полушариях. Бильярдными шариками отскакивают от стенок черепной коробки и болезненным эхом режут извилины. Бессонница как тень — всегда рядом. Раз. Два. Три. Другие считают по ночам барашков, он же — удары сердца. Нанизывает их бусинками. Киноварью рисует на запястьях. Каждый отзывается ответным толчком за ребрами. Он словно часовой — бдит за работой сложного механизма, не смыкая очей. Страшно даже на долю секунды выпустить из поля зрения. ...Сегодня яркая луна, прожектором бьющая сквозь тонкий тюль. Мирно спящий Сяоши в ее свете красив по-неземному — дыхание перехватывает, застилает взор звездной рябью на, словно натертых гуталином, локонах. В ту ночь их оскверняла багровая морось. Лу Гуан морщится, когда ощущает фантом вязкой липкости на ладонях. Тревога мнется на линии старта, готовая мчаться марафоном по не знающему отдыха сознанию. Непременно, к пьедесталу на руках она принесет подругу Вину, что заготовит самую искусную десертную вилку, заточенную акульими клыками, дабы вонзить ее поглубже между третьим и четвертым ребром. Шипастым, как морской ежик, комком в горле застревает горечь, в ней — безмолвные вопли, навечно похороненные в стенках легких, тяжесть взятых на себя прегрешений перед Хроносом, груз смерти, косой начертавшей на спине его провальные попытки. Сей привкус особняком на языке — даже сладость накануне приготовленного Цяо Лин торта в честь выписки и возвращения домой была им отравлена. Зато Сяоши уплетал за обе щеки, сметая голодным ураганом стол. Привычно беззаботный, по-юношески энергичный, по-своему искрящийся и шумный. Наблюдая за ним, Лу Гуан поклялся унести свою тайну в могилу...«Я боюсь вновь потерять твою улыбку...»
Крепко зажмуриться мало — и среди кутящих пятен проступают перекошенные страхом черты. Страхом, что выжег ореол агонии в глазах, некогда смешливых, смотрящих на него нежно, верно, с шипучей кислинкой игривости иль с приторной лаской. Он не посмеет разбудить, но скребет взъерошенной истощенной кошкой желание узреть его взгляд на себе, трепещущий, жгучий, как горячий шоколад, по неаккуратности слишком быстро поднесенный к губам. Но спешка вполне обоснована. Сяоши хочется так же торопливо присваивать своим устам и телу, будто он может дымкой пара раствориться прямо перед ним, прямо в его руках, стальными прутьями удерживающими, как на аттракционах. Но ведь и они не гарант безопасности. — О чем ты думаешь, когда так долго смотришь на меня? — О тебе.«...О тебе, лежащем на моих руках, взором отчаянно цепляющемся, о последнем, едва слышном «Лу», запекшемся кровью на губах... О себе, ищущем пульс запятнанными пальцами в мольбе, в немом крике, рвущем грудную клетку на мириады ошметков...»
Сяоши хмурится во сне и теснее обвивает его конечностями — не выпутаться до утра. Впрочем, Лу Гуан и не двинется, даже если остановится мир. Тепло жжет подбирающуюся к нему совесть. Она ладони отдергивает испуганно, гиеной рыщет вокруг да около и холодом дышит в спину. У Гуана несдержанно, предательски трясутся плечи. — Гуан-Гуан, что с тобой? — Все хорошо.«...Я не могу упокоить мысль, что тебя не должно быть здесь, что ты хрупок, как льдинка, которую я рвусь уберечь от вне...»
Под тонкой футболкой Сяоши находятся едва заметные неровности шрама. Лу прикасается нежно, лелеет боле не страждущую плоть. Прошлой ночью он оставил там десяток поцелуев, пока Чэн с распаленными щеками улыбался и фыркал от щекотливого дыхания на своей коже, от дразнящих бока укусов. Не его вина, а все же гложет мысль, что мог предотвратить. — Не думай о плохом. Ради меня. — Хорошо.«...Ради тебя я подвергну временной континиуум угрозе, нарушу собственные правила и заколочу в гроб прошлое. Только не переставай смеяться...»
Однако ради ли Сяоши? Быть может, вернее сказать ради себя? Ради себя он лихорадочно боролся с судьбой, жаждавшей поглотить Чэн Сяоши из раза в раз. Голыми руками, со сбитыми костяшками, с металлическим смрадом на языке. Отбирал у вестницы гибели дорогого человека, как несмирившийся безумец, как Орфей, бросившийся в Тартар за своей Эвридикой.Лу Гуан лишь эгоистично хотел его.
Хотел слепить глаза о его солнечный свет, проникающий сквозь поры. Хотел сжигать, как Икар, крылья, подлетая к нему беспардонно близко. Хотел питать пустыню души его поцелуями и разгонять мрак гнусных туч над его макушкой. Быть для него всем. Смерть его не заслуживала. А заслуживал ли он?... Лу Гуан жмурится до разводов на обратной стороне век. Сяоши живой, невредимый, лишь чуть отмеченный, как и он, что, по существу, мелочи. Он сопит рядышком с ним и не планирует осыпаться сакурой. Даже мимолетно улыбается в пляске грез.«...Прошу, улыбайся всегда. Пока Солнце не спалит Землю. Пока время не заберет меня на суд...»
Лу опускает голову на его грудь. Ночь — кудесница таинства — спрячет за пазухой его энигму. Он вновь прислушивается к своей колыбели. Раз. Два. Три.