Ветер северный

Старый Оттик ей говорил, что мама у нее была глупая. Флиртовать, говорил он, надо со всеми, в этом ничего зазорного, только прибыль таверне, а вот влюбляться — в тех, у кого за душой есть что-то окромя меча и истертого отцовского доспеха. Надо, добавлял он, чтобы дом был побогаче, а стадо — пожирнее, и обязательно чтобы были бараны. В баранах, по мнению Оттика, заключалась главная составляющая счастья. Он это и маме её говорил, да только она не послушала. И вот теперь у Тики рыжие, как у иных чужестранцев, волосы, за душой не то, что баранов — самой захудалой козочки не найдется, а на официантские гроши, несмотря на всю благосклонность Оттика и чаевые, не справишь приданного. Остаётся только смолить брови, затягивать потуже корсет и флиртовать, флиртовать, флиртовать, разнося картошку со специями зимой и окрошку летом, пока не взойдёт Нуитари, пока Оттик не погасит лампу в рыжем стекле у двери таверны — маяк для всех уставших и заблудших, пока не скажет: а вот теперь на боковую. Мама у Тики была глупая, но, говорят, красиво плясала. За это её и полюбил рыжий чужестранец, пораженный северным ветром, что вечно уводит мужчин по осени в дальние края. Тика вряд ли пошла в деда, что был добропорядочным крестьянином или бабушку, умевшую выплетать тончайшее кружево. Они умерли задолго до того, как она родилась. В октябре случается много странников. Гномы ведут караваны с железными топорами и драгоценными украшениями, их преследуют кендеры, норовящие подобрать «потерянное», скачут на высоких злых лошадях стражники, бредут искатели приключений, порой марширует чье-то ополчение, и тогда Оттик отсылает ее на кухню и сам стоит за стойкой. После такого у него болит спина, и надо бегать к знахарям за мазью. — Сколько тебе лет, девочка? — спрашивает её женщина с вплетенными в косы травами и называет бедняжкой, когда она отвечает правду. Бедная, бедная Тика… С тех пор, как ты перестала помещаться под стол, ты бегаешь по таверне не просто так, а с подносом, как же ты будешь жить, когда твои рыжие волосы поседеют, а глаза перестанут сверкать, как у той женщины. Если бы Тика думала так, она, наверное, прыгнула бы с самого высокого валлина. Думать ей некогда, и потому, наверное, Оттик тоже зовет её глупой. Остальные называют иначе, особенно когда она, выпив намного меньше, чем ей предлагают, соглашается станцевать, когда в вырезе юбки показывается затянутая в чулок ножка, называть перестают, свистят, улюлюкают и хлопают… Особенно зарвавшихся можно огреть полотенцем по спине или пониже. Это действенно. Один человек в белой мантии много лет назад сказал ей, мол, заведи себе маленькую шкатулку в душе, и укладывай туда всё приятное, что тебе скажут. Клади туда всё, и положи пожалуйста, восхищение старого пьяного мага. Тогда ей показалось это глупостью, тогда она была неловким и уж точно не вызывающим восхищения подростком. Потом он хорошенько распросил Оттика о близнецах Маджере и навсегда исчез. Теперь маленькой шкатулочки не хватает, приходится держать в душе внушительный сундук из которого начинает кое-что вываливаться. Она похорошела, так говорит Оттик, так говорят и те, кто из года в год останавливается в их таверне, чтобы передохнуть. Те, кто знает Оттика и его знаменитую картошку, теперь знают и рыженькую официантку. Ей машут, уезжая из таверны. Тика иногда это видит. Её ровесники, с которыми она играла в детстве, теперь неотличимы от остальных жителей деревни. Она иногда подаёт вино на их свадьбах и похоронах. Она не различает их по именам, и только иногда, когда какая-нибудь крестьянка или кузнец, говорят ей, мол, а помнишь, Тика, как мы бегали к реке купаться, память что-то воскрешает, но это тут же забывается снова. Она могла бы прожить так всю долгую жизнь. Каким смешным теперь кажется это, когда северный ветер, всю жизнь неслышно звавший её за собой, пронизывает насквозь, и ничто, кроме широкой спины Карамона, неспособно от него защитить. Оттик назвал бы её глупой, если бы клинок драконида не прошил ему живот, если бы не сгорела в драконьем пламени Утеха вместе с таверной и всеми валлинами… Наверное, она не такая уж глупая, если выжила. А может, и глупая, потому что у Карамона за душой нет даже истёртого отцовского доспеха — не то, что баранов.