Ночь без сна

Стрелка на настенных упорно ползёт к полуночи, но грандмастер пока совсем не планирует прекращать работу. В новом Лин Куэй, не скованном служением Лю Кану и прочей устаревшей ересью, всегда есть новые задачи, неотложно требующие решения или его незамедлительного вмешательства. Усталости в молодом теле пока совсем не возникало. Движения несмотря на поздний час оставались такими же чёткими и выверенными, а разум до сих пор не был затуманен истощением. В осязаемой тишине, наполняющей кабинет грандмастера, был слышен лишь росчерк ручки. Быстрым, но аккуратным почерком Би Хан записывал вопросы, что возникали у него при доскональном изучении проекта Сектора по кибернетизации клана. Стук в дверь. Новый звук заставляет мужчину отложить в сторону блокнот и, испытывающе сверля взглядом дверь, спросить: — Кто? — Это Сектор, грандмастер, — в голосе подчинённого чувствуется восторг. — Есть важная новость. — Проходи. Почтительно раскланиваясь, в кабинет входит ассасин с одухотворённым лицом. Он делает несколько неуверенных шагов вперёд, зная, что ему дозволено даже сесть за стол к грандмастеру, но пользоваться этой привилегией он не торопился. Стараясь оценить взгляд Би Хана, он пытается просчитать, что ему стоит говорить и насколько вольно он может себя вести. Набрав воздуха в лёгкие, он, стараясь изобразить равнодушие, с затаённым придыханием произносит: — Разрешите доложить. — Разрешаю, — без особого интереса проговаривает Би Хан, смотря куда-то в дверь, сквозь подчинённого. — Смоук сегодня вечером был пойман нашими бойцами. На губах Би Хана отражается кривая улыбка, исполненная то ли долгожданного умиротворения, то ли непонятного беспокойства. Правильно расшифровывать эмоции грандмастера у Сектора никогда не получалось, а потому и сейчас он не торопился предпринимать какие-либо действия. Несколько секунд прошли в полной тишине, после чего Саб-Зиро всё же решил поинтересоваться: — Ну же, порадуй меня. Покажи мне его голову. — Он пока жив. На лице Би Хана быстро мелькнуло удивление, сменившееся злостью, которую Сектор ни с чем на свете не смог бы спутать. Гнев грандмастера — холодный и тем наиболее опасный — всегда отражался сначала снежной лавиной в карих глазах, а потом и на руках, покрывающихся крепкими пластинами прозрачно чистого льда. — Я приказывал принести мне головы Врбады и Куай Ляна. Какого чёрта Томаш до сих пор жив? — пробирающим до дрожи тоном спрашивает Саб-Зиро, с характерным хрустом ломая наледь на сжавшихся кулаках. — Он у нас в плену, — поспешил объясниться ассасин, судорожно подбирая нужные слова. — Под стражей. Не сбежит. Просто я... — ...нарушаю приказы Грандмастера? — перебил его Би Хан, сверля фигуру парня озлобленным тяжёлым взглядом. — Нет, я просто думал, что... — Я приказывал тебе думать? — Дайте сказать! — неожиданно для себя вскрикивает Сектор. Понимая, что он сделал, ассасин нервно дёргается, мысленно вынося себе смертный приговор. Увлечённо разглядывая запуганного подчинённого, Би Хан издаёт короткий злобный смешок. Поочерёдно осматривая то чертежи Сектора, то его лицо, перекошенное подлинным ужасом, грандмастер медленно проговаривает задуманную речь, растягивая слова и наслаждаясь взведённым состоянием подчинённого: — Ну... Так уж и быть... Позволяю тебе поделиться своей исключительной мыслью. Чувствуя сарказм, насквозь пропитывающий каждое слово грандмастера, Сектор, понурив голову, начинает рассказывать: — Понимаете ли, многоуважаемый грандмастер... Не мне Вам рассказывать, что в последнее время дезертирство и, что ещё страшнее, переход на сторону Ширай Рю, резко возросло. У нас появился уникальный шанс запугать дезертиров, устроив публичную и жестокую казнь одного из первых отступников клана. Это наверняка остановит текучку. По крайней мере, сделает её менее стремительной, чем сейчас. Внимательно выслушав собеседника, Саб-Зиро снова осмотрел чертежи. В словах Сектора было здравое зерно. Он вообще был умным человеком. Гением. Подперев подбородок рукой, Би Хан продолжил анализировать сложившуюся ситуацию, также склоняясь к тому выводу, что казнь Томаша — действительно верное и очень нужное решение. Он медленно кивнул: — Да... Ты прав. Молодец. Тональность последнего слова Сектор понять не смог, но помилование однозначно обрадовало его. Ожидая дальнейших распоряжений грандмастера, ассасин застыл в одной позе, продолжая изучать молчаливую фигуру Би Хана. Хотя, кажется, хозяина кабинета уже совсем не интересовал гость. В воображении Саб-Зиро до безобразия чётко нарисовалось осунувшееся лицо с остекленевшими серыми глазами, наполненными ненавистью и обидой. Смоук пару раз смотрел на него так: отчаянно и разочарованно. Би Хан не любил этот взгляд, хотя в глубине души понимал, что большего не заслуживает. Конечно, эта мысль всегда оставалась тихо гнить на дне почерневшего сердца, не всплывая наверх, но она отголосками всегда звучала в голове, когда он в фантазии или наяву сталкивался с пепельными глазами, исполненными боли по его вине. Скоро он в последний раз увидит их. Наяву. Эта мысль бьёт неожиданно больно, заставляя встрепенуться всем телом. Сердце забилось быстрее, бешено трепыхаясь в ледяной клетке. Многолетнюю мерзлоту не так просто пробить, но Би Хан отчётливо чувствует как что-то в груди ломается. Физическая боль сдавливает рёбра, что отдается шумным и излишне напряжённым вздохом. — Я могу идти? — спрашивает Сектор, нарушая установившуюся тишину. Его голос заставляет грандмастера вернуться с воображаемого эшафота в свой реальный кабинет. Саб-Зиро поднимает голову, пронзая подчинённого серьёзным взглядом почти чёрных глаз. Он долго молчит, над чем-то основательно раздумывая. После очередного затяжного вздоха он говорит: — Вместе пойдём. Отведи меня к Томашу.

***

Крепость Лин Куэй, ставшая когда-то давно для Смоука новым домом, теперь встречала своего бывшего воспитанника совсем недружелюбно. Распластавшись на деревянных нарах, Томаш прикладывал все усилия, чтобы не застонать от боли в переломанных коленях. В сырых промёрзлых казематах он молчаливо и невозмутимо ожидал смерти, своим мужеством и доблестью отдавая дань уважения Ширай Рю и своему брату — Куай Ляну. Вокруг всхлипывали, стонали и плакали, а Смоук молчал. Вокруг было слишком много страдания, слишком много боли, которыми новый Грандмастер заселил потаённые уголки теперь уже своей крепости. При их отце подобного не было... А вот Би Хан старательно наполнил подземелья отступниками и предателями клана. Ну, или теми, кого он таковыми считал. Пытаясь убежать от сострадания самому себе и всем вокруг, Смоук старался уснуть или, хотя бы, отвлечься на что-нибудь, что позволило бы не мучить себя, но это место... Это место определённо давило на мозги, медленно сводя с ума всякого, кто сюда попадал. Здесь, в четырёх уродливо серых стенах, исщербленных временем и отвратительным микроклиматом, глазу было попросту не за что зацепиться. Монотонный шум, в котором воедино смешивались отчаянные крики, последние молитвы и душераздирающий плач, ни на секунду не давал отстранится от ощущения того, что ты попал в сени Преисподней. Когда в однородном мучительном возгласе пленников Смоук различает повороты ключа в дверях своей камеры, он лишь глубоко вздыхает. "Пришли. Снова," — коротко проносится в голове ниндзя. Фантомная боль резко пронзает измученное тело. Стараясь подготовиться к новой волне пыток, Томаш чувствует знакомый холодок, пробегающий по спине. В голове сразу же появляется мысль о том, что его своим визитом наконец решил удостоить столь неожиданный и вместе с тем ожидаемый гость, как Би Хан. Лёгкая дрожь пробегает по всему телу. Брови дёргаются, дыхание невольно учащается, а руки — сжимаются в кулаки. Томаш многое бы отдал, чтобы почувствовать в ладони приятный холодок от рукояти керамбита, но пока он мог ощутить лишь то, как вся камера заполнялась морозным воздухом. Казематный шум, состоящий из всхлипов, молитв и криков, не утихает, но отступает на второй план. Напряжение растёт. Чувства обостряются. Весь мир сжимается до этой убогой комнатушки, пропахшей сыростью и болью. Тяжёлый взгляд, уткнувшийся ему в спину, чувствуется как что-то очень реальное, как нечто осязаемое, притом слишком грубое и неприятное. Хочется отмыться от этого. Или хотя бы спрятаться. Короткий злобливый смешок разносится в трескучем воздухе, подобно грому. Голос Би Хана, лишённый всяких эмоций, заполняет собой всё пространство, будто бы вымещая воздух из камеры: — Долго ещё будешь притворяться, что меня тут нет? — Для меня ты давно погиб, Би Хан, — коротко отвечает Томаш, стараясь сохранить показное спокойствие и хладнокровность. Новый смешок грандмастера, на этот раз исполненный ядовитого чванства, заставляет ниндзя встрепенуться. — Забавно слышать это от кого-то, находящегося в твоём положении... Или ты полагаешь, что спасёшься от смерти? Сбежишь от неё, скрываясь в дыму? Или твои новые братья прибегут к тебе на помощь? — Умирать за свой клан не страшно, а... — Тогда почему дрожишь, как сучёныш? — резко перебивает его Саб-Зиро. — Или замёрз? В пару шагов Би Хан подходит к нарам, цепляясь в подбородок Томаша мертвой хваткой. Прикосновение холодных пальцев обжигает челюсть жуткой болью. Взгляд суровых глаз пробирает до дрожи, но Томаш лишь шумно вздыхает, не отводя голову в сторону. Смотреть в эту тёмную бездну... Неприятно. Ощущение, будто бы из глубин этих чернеющих омутов что-то прямо сейчас выпрыгнет на тебя и с неудержимой силой потащит на дно. Туда, где уже находился Би Хан. Лицо Томаша омрачается тем самым взглядом. В серых глазах смешивается боль и обида. И что-то новое, ранее Би Ханом невиданное. Ненависть. Кипящая, живая, искренняя. "Заслужил," ― отголоском проносится на задворках сознания, когда что-то снова больно бьёт в грудь. Сердце трепыхается, бьётся быстрее, неумолимо колотясь об ледяную клетку. Треск. Скрип. Вздох. Руки сжимаются крепче. Кажется, Би Хан не далёк от того, чтобы сломать Томашу челюсть. В комнате наступает абсолютная тишина. Все звуки извне отсекаются, становятся такими неслышимыми, незаметными, неважными. Мир сужается до этой треклятой койки, до этих грёбаных холодных рук, до этих остервенелых серых глаз. ― Сказать нечего? ― спрашивает Би Хан, нарушая всепоглощающее безмолвие. ― С тобой мне говорить не о чем, ― гордо и неколебимо отзывается Томаш. В ответ на это слышится лишь ядовитый смешок, в котором смешались восхищение и презрение: ― Вижу в Ширай Рю ты совсем позабыл уроки хороших манер. И потерял свои исключительные навыки скрытности. Хватка на подбородке ослабевает, однако руки от пленника Саб-Зиро не убирает. В характере его прикосновений что-то совсем незаметно меняется. Неожиданно Смоук ловит себя на мысли, что ощущает уже не властный доминирующий хват, призванный показать абсолютную и безоговорочную власть, а, безусловно, грубое, но глубоко личное, почти интимное прикосновение. Би Хан уже не старается удержать внимание Томаша или напугать его. Он хочет ощутить его. Чувствовать руками, кожей, глазами того самого Томаша, что задорно играл с Куай Ляном на заднем дворе. Того Томаша, который был способен своим заливистым искренним смехом сделать жизнь в грандмастерском доме чуть более сносной. Того Томаша, перед которым он был готов преклоняться, но никогда этого не делал из соображений гордыни и жуткого страха быть отвергнутым. Того Томаша, который всегда был тайным и самым запретным желанием. Того Томаша, от которого он бежал и прятался за напускным отвращением, прикосновение к которому было прекрасно и ужасно одновременно. Того Томаша, которого никогда не хотелось называть братом. Он изменился после ухода из Лин Куэй. Стал напористее, смелее, резче. Би Хан знал об этих изменениях: слышал пару раз от воинов, которым повезло уйти от Врбады живыми. На дистанции всегда казалось, что этот новый непокорный Томаш оттолкнёт, но на деле он почувствовал лишь безмерное, противоестественное притяжение к нему. Хотя был ли Смоук хоть когда-нибудь покорен? Нет, он был человеком иного склада... Совсем иного характера. Это был далеко не заурядный воин Лин Куэй, вроде того же Сектора, дрожащего от одного только гневного взгляда грандмастера. Это был человек абсолютно экзотичный. Свободолюбивая славянская натура, оказавшись в новых и очень враждебных условиях клана Лин Куэй, не спряталась в глубинах его души, а раскрыла себя в полной красе, проявив свою подлинную красоту и непередаваемое величие. И сейчас ― перед лицом смерти ― он оставался таким же, кажется, даже ярче проявлял всё то, что грандмастер полюбил в нём ещё в глубокой юности. Это очаровывало. Стараясь скрыть свой почти детский восторг, бушующий в груди бешенным неудержимым пламенем, Би Хан разорвал длительный зрительный контакт, отстраняясь от Томаша. Скрестив руки на груди, он отошёл подальше от него, судорожно старясь восстановить ясность и холодность собственной мысли. Сейчас нельзя предаваться эмоциям и чувствам. Томаш молчал, не сводя с силуэта Саб-Зиро ненавидящего взгляда. Внимательно изучая фигуру грандмастера, Смоук мысленно старался понять, что же именно заставило его отойти. Было в движениях и жестах Би Хана что-то непривычное. Непривычно уязвимое. Конечно, для обычного человека ни странный взгляд, исполненный смеси тёмной грязи и опасливого восторга, ни странные прикосновения, в сущности своей, не являются показателем уязвимости, однако же Би Хан ― не простой человек, а редкостная удивительная мразь, предатель Земного царства. Впрочем, в этом ли весь Би Хан? Томаш, как хороший эмпат, давно понял, что этот... человек куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Его слова редко соответствуют истине даже наполовину, его действия противоречивы и неоднозначны, его мысли туманны и непонятны. Кажется, даже сам Би Хан не до конца понимает что и зачем он делает, чего он хочет. Грандмастера не получается читать, как открытую книгу, что настораживает Врбаду. Что же с тобой не так, искуснейший из криомантов? Би Хан ощущает на своей спине тяжёлый колючий взгляд. Неприятно. И горько. На языке мучительно вертятся тысячи слов, но ни одно из них не слетает с уст Саб-Зиро. Все они ― пропитанные горечью и обидой ― остаются внутри и, дальше отравляя измученную душу. Грандмастер незаметно оборачивается к Томашу, осматривая его беглым аккуратным взглядом. Перед ним лежит всё тот же Смоук ― предмет его бесконечной тайной любви. Всё тот же Смоук, к которому хотелось прижиматься долгими ночами. Всё тот же Смоук, который обязан был стать его Смоуком. Неужели, он действительно убьёт его? Казнит из-за еретика Куай Ляна? Будет держать в руках его голову, всматриваясь в остекленевшие глаза? Неужели, он способен на это? Одно дело: прятаться от него за грубыми отговорками, но совсем другое... Или точно такое же? Томаш чувствует, как взгляд Би Хана снова возвращается к его фигуре. Поднимая глаза, чтобы снова погрузиться в эти темные омуты, ниндзя ожидает увидеть там ненависть, злобу, может даже замешательство... Но никак не живой, искренний страх. Конечно, Грандмастер боится не Врбады, а, кажется, самого себя. Слабое хмыкание Томаша разрезает напряжённую тишину камеры, как звук пистолетного выстрела. Би Хан содрогается, горделиво поднимая подбородок, стараясь отогнать лишние мысли от себя. Он всё также стоит в углу комнаты, выдерживая достаточную дистанцию. ― Ты, как раненный ирбис, ― голос Томаша ― слишком громкий для пленника ― заставляет Би Хана встрепенуться. ― А ты, как подбитый зайчишка, ― порывисто отвечает Саб-Зиро, тут же понимая несправедливость своих слов. ― Ты хоть сам себе веришь? ― в надломленном смешке Смоука читается опыт мастеровитого охотника. В ответ лишь молчание. Конечно, Томаш никакой не заяц. А вот Би Хан ― вполне себе похож на раненного хищника. Он снова опускает глаза к нему. Эта насмешливая улыбка, глаза, искрящие дурманящей смелостью, этот прекрасный образ... Хочется броситься ему в ноги и молить вернуться в Лин Куэй. Хочется спасти его. Би Хан чувствует: он не сможет выдержать смерть Томаша. Сломается. Грандмастер снова подходит к ниндзя. Он всматривается в его черты. Вспоминает... Детство. И содрогается. Томаш всегда выбирал Куай Ляна. Томаш всегда был близок к нему. Томаш никогда не смеялся рядом с Би Ханом, так же, как рядом с этим мерзким еретиком. Томаш никогда не опускал глаза рядом со Скорпионом, так как тупил их в пол при одном только виде Саб-Зиро. И тогда... Тогда Томаш тоже выбрал не Би Хана. И сейчас... Сейчас он тоже выберет не Би Хана. Больно. Но ещё больнее будет убивать его. ― Вернись, ― слетает с уст тихая короткая совсем-не-грандмастерская просьба. ― Что? ― переспрашивает Врбада, поражённый внезапным словом. Отступать некуда. Главное не свалиться на колени, пока будет умолять. ― Вернись, ― повторяет Би Хан, но уже чётче. ― Вернись ко мне. Я всё прощу тебе, только вернись, ― его голос дрожит от напряжения, а в глазах отражается искреннее небывалое беспокойство. ― Все мы иногда оступаемся... И я готов дать тебе второй шанс. ― Зачем? ― спрашивает Томаш, отбрасывая удивление в сторону. Грандмастер был настроен предельно серьёзно, и это... Смущало. Но в то же время разжигало некоторый интерес. ― Что "зачем"? ― Зачем тебе давать второй шанс предателю? Я даже не кровный Лин Куэй, так ведь? Би Хан молчит. Вся ложь звучит чертовски неубедительно, а правда так уничижительно противна... ― Не твоё дело, ― говорит он, стараясь давить авторитетом Грандмастера. Не получается: Томаш всё также невозмутим. Не ломается. ― В противном случает тебя ждёт смерть, ― отчаянно грозится криомант. ― Меня не пугает смерть во имя Ширай Рю. Вот идиот... Разве, Куай Лян действительно стоит того, чтобы ради него умирать? Разве, он действительно откажет? Умрёт? Сердце бьётся всё чаще. Боль в груди практически физическая. Он чувствует, как что-то пронзительно трещит, стремительно рушится, с грохотом разбивается. Грубо хватая Томаша за подбородок, Би Хан заставляет его смотреть в его глаза ― Ты нужен мне, ― уязвлённо признаёт Би Хан. ― Необходим. Как воздух. Слова Саб-Зиро похожи на сон. Смоук недоумённо всматривается в его лицо и, если бы не гудящая осязаемая боль во всём теле, то он бы усомнился в реальности происходящего. ― И почему же ты ощутил во мне такую острую потребность именно сейчас? ― спрашивает Врбада, не доверяя искреннему взгляду глубоко-чёрных глаз. ― Ты всегда был нужен мне, ― грандмастер чувствует, как остатки гордости превращаются в пыль. ― Я... Ты... ― он глубоко выдыхает, старается смирить бешено бьющееся сердце. ― А твои действия всегда говорили об обратном, ― замечает Смоук, стараясь сохранять спокойствие, не поддаваясь эмоциям. ― Мои действия, ― он устало выдыхает, тупя глаза в пол, как провинившийся ребёнок. ― Твоё пренебрежение и ненависть ко мне. ― Я... Я никогда так не относился к тебе на самом деле, ― поспешно говорит Би Хан. ― Я знаю, что звучу, как идиот. Потому что я и есть идиот. Потому что хотел от себя самого сбежать. Потому что боялся правду признать и рассказать. Но теперь, когда ты стоишь перед лицом смерти неминуемой, разве значимо ли это? Всё: мои страхи, сомнения, терзания ― всё так нелепо и глупо теперь. Даже, если ты и не вернёшься, то это я больше не в силах скрывать. Ты сломал меня, Врбада. Длинная пауза. Би Хан молчит, а Смоук не решается прервать это таинство. Ему интересно, что будет дальше. ― Я люблю тебя, Томаш, ― эти слова вырываются из груди с мучительным вздохом. Он должен был не так сказать их, но теперь и это неважно. ― Не как брата. Мы с тобой и никогда не были братьями, чтобы этот лицемерный старик не говорил. Куай Ляну ты брат. Вы с детства были вместе, не разлей вода... А мне... Мне оставались изнурительные тренировки и изучение талмудов. Я никогда не был также близок к тебе, как этот еретик. И это всегда делало мне больно. Пока вы играли в саду, мне оставалось лишь наблюдать за вами из узкого окошка библиотеки. Уже тогда я влюбился в твою очаровательную беззаботность, в твой искренний смех, в то, что ты не такой, как все. Я мог долго смотреть за тобой из окна, чувствуя как щёки розовеют от одного твоего случайного взгляда куда-то в мою сторону. Иногда били по рукам за это, но я всё равно смотрел. Пару раз даже помахал тебе, как идиот, но ты, кажется, совсем не замечал этого. Как же я удивился, когда ты в моём присутствии стал вести себя иначе. Я так хотел тоже видеть твою улыбку. Я хотел, чтобы ты улыбался мне. Смеялся вместе со мной... А ты... Ты лишь прятал глаза, будто я твой палач, а не "брат". Помню, ты однажды посмеялся рядом со мной... Так изломанно и странно. Будто из тебя этот треклятый смешок катком выдавили. А с Куай Ляном ты оставался всё таким же... А со мной... К глазам подступают слёзы. Детская обида душит так, будто ему снова было 13. Он опускает голову, судорожно стараясь привести себя в порядок. ― Я часто смотрел на тебя и не понимал почему... Почему подле него ты смеёшься, а рядом со мной стоишь как живой труп. Бледный сам, как мел, и глаза такие... Так хотелось взять тебя хотя бы за руку в такие моменты, успокоить, приласкать, но ты никогда не давался. А потом умер отец. Вы с Куай Ляном стали не разлей вода, а я... Я стал Грандмастером. То к чему отец готовил меня всю жизнь. Я начал ревновать. И если сначала это было весьма безобидно, то с каждым годом, это приобретало новые, более ужасающие формы. Я чувствовал, как крепко сжимались мои кулаки, когда видел вас вместе... Клянусь, я до сих пор хочу ему хребет вырвать. А потом... Ты пошёл на сближение. А я стал отталкивать. Зачем? Я был уверен в том, что вы с Куай Ляном... ― он вздрогнул не в силах произнести это слово. ― Я начал отталкивать. Старался откреститься от своих чувств. Старался сбежать, чтобы не соблазниться. Не раскрыться перед тобой, получив отказ. Я подбирал самые злые и мерзкие слова. А потом, смотря в твои обиженные глаза, хотел самому себе шею скрутить. И я бы скрутил, если бы не Лин Куэй. Я знал, что не могу оставить свой клан этому божку. И стал жить ради клана и его светлого будущего. Но мне... Мне так мучительно не хватает тебя. Мне так мучительно хочется быть рядом с тобой. Би Хан выдохся. Он всё-таки падает на колени, но теперь это его не волнует. Тяжело вздыхая, он смотрит вниз. На душе легче не стало. Даже наоборот: всё стало только хуже. Томаш молчаливо смотрит на Би Хана, стараясь усвоить всю эту длинную речь. Теперь многое действительно стало яснее. Теперь он мог объяснить практически любой его поступок. Врбада молчит. Би Хана становится жаль. Он уже и не думал, что после ухода из Лин Куэй, хотя бы ещё раз почувствует это, но... Его искреннее раскаяние не могло не тронуть. Он долго держал в себе всё это, а Томаш даже толком не замечал всего этого. Потому что тоже был молодым и глупым. Тоже ничего не понимал. Настала его очередь говорить. И ему точно было, что сказать. Глубоко вздыхая, Томаш лёгким жестом заставил Би Хана смотреть ему в глаза. ― Я... Я любил тебя, ― коротко говорит Томаш. ― Не как брата. Вообщем-то, ты прав: мы с тобой никогда братьями не были, как бы я тебя не называл в глупых попытках сблизиться. Я потому-то от тебя и бегал, что влюблён был в твою гордую стать, острый ум и четкие движения. Стеснялся, знаешь. Ноги ватными становились, стоило мне почувствовать на себе твой взгляд. А твои прикосновения... Обжигали. Но я любил эти ожоги, как ничто в жизни больше не любил. Потом повзрослел, осмелел... Хотел сблизиться. Стал идти навстречу, а ты решил убегать. Томаш нервно усмехается всей глупости той ситуации, в которую они впутались из-за лжи, которой добровольно окружили себя с глубокого детства. Би Хан смотрит на него с надеждой... Такой нежной и аккуратной, что, кажется, сами его глаза светлеют. Даже не хочется продолжать свою речь. Да, и точно ли те чувства утихли? Сейчас он чувствовал... Снова чувствовал эту неистребимую нежность, трепетное внимание. ― Но ты должен понять, что твои действия возымели результат. Я стал постепенно охладевать к тебе. Каждодневно я не мог просто терпеть твои издевательства. Менялось моё отношение к тебе, а твоё предательство поставило жирную точку. В Ширай Рю я ушёл с чётким сознанием того, что не люблю тебя, ― говорит Врбада. Что-то в глазах Би Хана меняется. Надежда в его глазах угасает и на её место приходит... Печаль? Не гнев и грубость, а смиренная печаль? Би Хан опускает голову вниз, смахивая с глаз кристаллы проступивших слёз. Как неожиданно видеть его такую реакцию... Томаш ждал криков, угроз, брызжущей слюны, а получил лишь такого ранимого и беззащитного криоманта. Такого настоящего и неожиданно открытого. Врбада был готов поклясться, что почувствовал, как что-то в груди шевельнулось. ― Впрочем, теперь... Я не могу сказать тоже самое также уверенно, ― добавляет ниндзя. ― Может, я могу исправится? Второй шанс? Спрашивает Би Хан живо. Он кладёт руку на щёку Томаша. Врбада чувствует невольное смущение от такого жеста, но лишь накрывает его ладонь своей, как бы одобряя его порыв. ― Мы оба были идиотами. Я, наверное, больше, но я... Я готов исправиться, клянусь. Я не просто раскаялся, Томаш. Я готов искупить свою вину всеми способами, что посчитаешь нужными, Томаш. Слово Грандмастера. Моё слово. Смоук молчит. Он верит Би Хану. Верит его искренности, верит тому, что он может измениться... Но Врбада не может предать Куай Ляна. Не может предать Ширай Рю, Ханзо и Харуми. Он растерянно гладит руку Саб-Зиро. Неужели, всё, что открылось перед ним сегодня он оставит позади? Проигнорирует? Разве так можно? Разве он может разбить его? К чему это приведёт? И нужен ли ему Ширай Рю, если у него будет Лин Куэй и Би Хан? Долгое молчание Томаша говорит больше, чем он. Саб-Зиро всматривается в его глаза и видит лишь неопределенность, с которой ему остаётся только смирится. Насильно мил не будешь. Если Томаш всё же выберет Куай Ляна, то ему не останется ничего, кроме как публично ликвидировать врага Лин Куэй. Это тяжело признать, но на это уже не повлияешь. Всё, что сделано уже не вернуть и остаётся лишь... Смириться. ― Я понимаю: тебе нужно подумать. Я уйду, чтобы не мешать. Времени у тебя вплоть до самой казни. Где-то часов 6. Надумаешь: попросишь охранника пригласить меня. Я приду. И приму любое твоё решение. Только помни, пожалуйста: следуя за Куай Ляном, ты дойдёшь до виселицы, а следуя за мной, ты покоришь Земное Царство. Би Хан коротко целует в губы и уходит. Томаш ещё долго среди жуткого казематного шума различает его шаги. Ослабевшая рука из последних сил сжимает нагрудный знак Ширай Рю. Брошь в виде скорпиона жжёт руку, пока ледяной поцелуй мучительно долго тает на губах.