Любить и быть (любимым)

– Иди обратно ко мне. – Шалафи, Вы снова порвали на мне мантию. – Я отдам тебе свою, иди сюда. – Но это уже была ваша, Шалафи! – Я починю её магией, вернись в постель. – Ша-ла-фи! Даламар смеётся. Наверняка красуется обнажённым и тёплым в жарких, почти что физически ощутимых на лице лучах солнца, – Рейстлин замечает, как световые пятна на внутренней стороне век сменяются тенью, значит, эльф совсем рядом, вот здесь, склонился над ним и пред его волей... Он ещё раздражённее шарит рукой в постели, ища его и не желая открывать глаза. – Ну и где ты, Даламар? – он почти злится. – Неужто Вам холодно? – воображение рисует смешливый изгиб чужих полных губ. Рейстлин перед ним закатывает даже закрытые глаза – видно, как под тонкими веками двигаются зрачки. – Холодно. И греть учительскую постель – твоя прямая обязанность, что ж ты за ученик такой нерадивый... Слышно, как тот с тихим смешком опускается обратно, как под ним прогибаются перины, как он вытягивает дивные длинные ноги, почти касаясь коленей Рейстлина коленкой, а ступней – пальцами ног. – Только лишь постель? Рейст закипает. Ему хочется зарычать. – Это моя Башня – Я могу стереть твою волю, изничтожить, приказать остаться здесь навсегда, заставить лежать в этой постели до конца Времëн, ты... – Ты мой Вместо этого Рейстлин целует его в уголок губ, так и не открыв глаз. Даламар становится сговорчивее даже на ощупь: чутко прогибается под жёсткими сухими и горячими руками так, что можно отследить впадинку на талии, сам закидывает ногу ему на бедра, разрешает себя обнимать, пока пристраивает пушистую голову на костлявом плече. Слишком идеальный, даже для несносного невыносимого эльфа... Рейстлин не открывает глаз. – Шалафи? – а в голосе так и сквозит ехидство. Ехидство, самодовольство, и что-то ещё. – Да? – А что мы сегодня будем делать? – А что мы обычно делаем? – у него в голове блаженная и даже не пугающая тишина и пустота, будто кто-то шепнул на ухо "думак". Рейст находит и следит пальцами горячее длинное эльфийское ухо, машинально заправляет за него шелковистую прядь волос. – Обычно Вы ругаетесь на меня и весь мир, потом требуете повиновения от мира и меня, а заканчивается тем, что я у Вас один в... – Я понял. Уже ругаюсь и требую повиновения. – Повинуюсь. – и этого его Учителю вполне достаточно. Даламар считает и слушает вдохи и сердцебиение под щекой, и всё думает, мол, зачем Маджере везде малюют тщедушным, вовсе никакой он не. Его учитель обычный мужчина, из крови и плоти, а уж ныне, когда болезнь отступила назад... Рейстлин снова заходится сухим кашлем. Даламар вздрагивает, отпуская дремоту прочь. – Тише. Сейчас принесу отвар, а тебе пока нужно поспать. – Не могу, не уходи, побудь со мной, – он поспешно хватается за его плечо, – Меня всё преследует один и тот же кошмар, где ты погибаешь... Даламар замирает. Рейстлин всё ещё не открывает глаза, но слышит, как колохнулись занавески, и чувствует, как остыл воздух в комнате. – ...А этого никогда не было. И не будет. – Обещаешь? – Обещаю. Спи. – Даламар неловко поправляет на нëм тяжелое парчовое покрывало, склоняясь не то в почтительном поклоне, который никому не виден, не то, чтоб попросту забрать с пола остатки мантии. Уходя, он в последнюю очередь забирает Посох: вновь изнемождëнное лицо Маджере тут же становится гладким, как у спящих. Даламар моргает, и оно будто бы подëргивается рябью. Он малодушно отворачивается, не желая знать, что происходит каждый раз, когда он уходит из комнаты. Подумать только, ему даже не нужны розовые лепестки. Даламар захлопывает набухшую от затхлости и сырости дверь: скрипят старые петли, вот с порога видна полоска дневного света из комнаты, а вот она тает, ещё до того как он сам переступает порог. По углам в ужасе и злобе сидят чёрные тени. Даламар прищёлкивает на них посохом, выбивая искры. Те расползаются от своего хозяина поглубже в щели в каменной кладке стен Башни. Он расправляет в воздухе свою мантию чёрной материи, удерживает на весу без касания рук Он шепчет слова заклятья, и никогда не существовавшие дыры на его мантии, мантии чёрного мага, Властелина Посоха, Башни и Рощи, затягиваются, сращиваются серебряными нитками в новые руны, что никогда не меняются. Без его, Даламара, на то воли и прихоти, Рейстлин бы не смог поднять и руки, не то что порвать мантию по шву, ...как передник голосистой бабы в трактире, совсем как платье той светлой жрицы... Этого никогда не было Без его, Даламара, на то воли и прихоти, Рейстлин бы не смог поднять и руки: эльфу претят глаза проклятого, что смотрели без любви, обижают глаза Бога, что смотрели сквозь, а других он не может ему выдумать, даже на краткий миг, и теперь Маджере не смотрит. Даже не может захотеть смотреть. Этого никогда не было. В тоске и муке, Даламар чувствует нечто иное, живую тревогу, какой никогда не было в этой башне. Что-то из прошлой жизни. Будто бы... Осколочек веры Он тихонько зовёт, положив ладонь на холодную дубовую дверь: – Шалори? За дверью никто не отзывается.