(Не)просто друг

       Когда Алья Сезар впервые услышала это от неё, то поперхнулась воздухом от неожиданности. Она целый год смотрела, как её девочка безуспешно переминалась с ноги на ногу перед своим объектом обожания. За этот год она успела отмутузить себе ладошкой свой несчастный лоб от испанского стыда. Да чёрт бы брал её лоб! Алья умудрилась откопать ей лучших логопедов Франции, потому как была уверена, что они — единственное спасение для не начавшихся отношений её друзей-балбесов. После всего этого она никак не могла поверить в фразу «Адриан просто друг». Алья даже подумала, что случайно попала под влияние акумы и попала в параллельный мир, потому что ну не могло у Маринетт так внезапно срывающееся на плач «Я для Адриана просто друг» деформироваться в спокойное «Адриан просто друг».        — Деточка, а знаешь, я тебе не верю, — как можно более прямолинейно отрезала вздёрнувшая брови Алья, сдерживая себя от едкого и укоряющего «да никто в это не верит». Ни одна из их подруг. Ни разу. — Ты уверена? На все сто процентов?        — Двести. На все двести процентов, — горячо выпалила Маринетт, неощутимо задетая подобным недоверием со стороны лучшей подруги, которой её реплика всё равно не добавила никакой веры.        Алья знала её отнюдь не всю жизнь, но и этого, как она думала, было вполне достаточно, чтобы понять, что через пару дней она снова будет часами пялиться на новый рекламный таблоид с Адрианом. И снова будет краснеть, уверяя, что ей это надо для работы.        Да, конечно. Половине Парижа для работы прям очень нужны были снимки с рекламы новых духов и нет, главное в этих рекламах был не продукт вовсе, а улыбающийся оттуда всем вокруг зеленоглазый блондин, в которого Маринетт, как и большей части француженок, не повезло беспамятно влюбиться.        Ну не верила ей Алья! Не верила, что можно было продолжать так глупо заикаться и краснеть перед этаким «просто другом». Ко всему прочему, смотрела Маринетт на него совсем не по-дружески. Так же, как и раньше, со старым немым обожанием, подолгу, и так, что в глубокой синеве радужек было выгравировано только одно слово: мой. Мой. Мой.        Конечно же, Маринетт знала прекрасно: Адриан не её и никогда не будет ей принадлежать.        — Это Адриан. Мой друг.        — О, знакомьтесь, это Адриан. Он просто друг.        — Да-да, мы просто друзья.        — Это мой очень хороший друг.        Алья не выдерживала. Алью начинало постепенно воротить от слова «друг», потому каждая новая фраза относительно их с Адрианом «дружбы» заставляла её пальцы судорожно дёрнуться, а её саму — мысленно радоваться, что поблизости не оказалось ничего тяжелого, иначе Маринетт было бы ох как не сладко!        Алья не помнила, когда её подруга — уже и от этого слова веко начинало дёргаться! — начала эту не смешную игру, но нутром ощущала, что она непростительно сильно затягивалась, не успев дойти и до одного месяца. С неё было достаточно. Алья Сезар была по горло сыта этим приевшимся уже к устам Маринетт «просто друг» и готова была свой Ледиблог даром отдать, лишь бы это всё прекратилось. Лишь бы эти двое перестали играть в друзей.        Маринетт готова была её уверять, что с Адрианом покончено, что они друзья, не более того, и она сможет подолгу смотреть ему в глаза, — поправочка: в эти прекрасные и бездонные зелёные глаза, как она всегда дополняла — при этом ни разу не подав виду, что вот-вот потеряет сознание при виде него. Парадокс, но они были вынуждены останавливаться чуть ли не на каждой остановке, потому что Маринетт приспичило под мечтательные вдохи и выдохи полюбоваться на вывеску с её люб просто другом. Снова. Да, подолгу пялиться на фотографии своего просто друга до такой степени, что за считанные секунды и дыру можно было бы проделать — обычное дело, всё абсолютно нормально и естественно!        А главное, — Сезар в уме сморщилась — так по-дружески!        Алья безбожно шутила при остальных, что Адриан просто ну очень хороший друг, и нет, не подумайте, её девочка вовсе не влюблена в этого супер-горячего-и-ну-очень-милого-мальчика. Маринетт уничижительно смотрела на подругу, одним лишь красноречивым взглядом обещая припомнить ей эти слова.        Слово «друг» крутилось спиралью на языке, отдавалось горечью в сдавленной переполняющими её эмоциями гортани и сводило естество в кровавое месиво. Оно выворачивало наизнанку построенные ею грёзы в лубянистые реалии, оставляя лишь мысль, что она всё же ужасный друг для Адриана.        Усмехнувшись, Маринетт подумала, что если бы он прознал, о чём она думала, то всеми силами попытался бы убедить её в обратном. В конце концов, это же Адриан. Милый, добрый, искренний, готовый ради других улыбнуться через собственную боль и которого хотелось защитить от невзгод, лютым вихрем витавших окрест него каждую секунду. Тот, которого Маринетт внезапно для самой себя полюбила в один дождливый вечер, несмотря на то, что ещё минуту назад он ей так неправильно казался взбалмошным и грубым. Её влюблённость была застлана высокопарными фантазиями, она была красивой и моментами нелепой. Она была такой же, как у многих девушек её возраста: яркой, громкой, прекрасной и отдающей нечто тёплым внутри, будто нагретыми лучистым солнцем волнами.        Только вот её влюблённость казалась чересчур прекрасной, чтобы оказаться правдой.        Её влюблённость — несбыточная мечта и утопия, созданная не для неё.        Днём Маринетт под косые взгляды яро уверяла всех вокруг, что Адриан для неё отныне не больше, чем хороший друг. Ночью она тоскливо взирала на голые стены, ещё месяц назад окаймлённые плакатом её — как мерзко звучало — просто друга, которому она каждый раз перед сном желала спокойной ночи.        Маринетт искала в полумраке комнаты знакомое лицо, ставшие родными изумрудные глаза. Раньше ей было спокойно, — и немного всё же это смущало — когда она представляла, что то Адриан смотрел на неё с этих пестрящих красками плакатов.        Её любовь можно было называть одержимостью, словно в неё бес вселился. Маринетт бы не стала отнекиваться: была у неё раньше зависимость им, был он её обморочной панацеей.        И ей это нравилось.        — «Просто друг», говоришь? — Алье казалось, будто над ней кто-то намеренно издевался, раз уж она была вынуждена смотреть на всё это. Её подруга, так уж получилось, даже сейчас не могла стоять близко к Адриану. — Тогда что это сейчас было?        — Я не надела свои счастливые колготы! — бездумно выпалила Маринетт. — А если я свалюсь на него, он упадет, ударится, и я разрушу его модельную карьеру? Адриан меня возненавидит, Алья! Завтра обязательно надену счастливые колготы.        Алья демонстративно закатила глаза.        Вчера отговоркой было то, что астрологи предсказали для Козерогов не лучший день для общения с этими диковинными «просто друзьями». Позавчера Марс стоял для неё слишком неровно, наверняка же не к добру! На прошлой неделе она и вовсе убеждала её, что утром ей нагло и бессовестно перешла дорогу одна чёрная котяра.        Фактически, Маринетт о последнем не совсем уж и соврала. Утром её знатно взбесил Нуар, под конец перешедший ей дорогу.        А ведь ещё месяц назад она строго настрого держалась клятвы свести этих двух во что бы то ни стало! Да Алья горы готова была свернуть, чтобы оказаться на их свадьбе!        Но Маринетт — а сама Сезар знала это точно — оказалась на редкость по-бараньи упрямой, пока Адриан продолжал ничего не замечать. Алья, впрочем, не удивлялась. Возможно, не окажись она втянутой в эту историю, то и сама бы приняла свою девочку за безумного фаната.        И только Нино, важно поправляя сползшую набок кепку, заумно говорил, что тут нужно было время, потому что «его бро подобен птенчику, который не мог вылупиться из яйца часами, и вообще, лучше бы о нашем свидании побеспокоилась».        Алья не верила. Не верила, что назойливая тамга «друзей» приелась не по нестерпимо опротивевшему «так надо», потому как так с друзьями не общались. Звучавшее в её голове триллионным гулом «просто друг» звучало чересчур часто, пока однажды она перестала понимать, кого Маринетт пыталась убедить в этом больше: её? Или себя?        Однако, так уж вышло, что когда им объявили о совместной поездке в Нью-Йорк, когда её подруге хватило смелости таки в лицо высказаться месье Агресту и заставить его отпустить сына с ними, Алья догадывалась, что это вскоре прервётся, что въевшееся банным листом «друг» снова превратится в надоедливо-безумное «обожемойятаклюблюегодержитеменя».        Ещё за день перед отъездом Маринетт уверяла, что наконец-то отпустила Адриана.        Алья медленно кивала ей с недоверчиво-затянутым «ага».        Уже в самолёте она сдерживала смех, когда та издала некий визг, походивший на вопль раненного птеродактиля: её место оказалось рядом с Адрианом, какая приятная неожиданность!        — Круто, Маринетт. Иди, садись рядом со своим другом и наслаждайся хорошим полётом! — Алье потребовались все силы, чтобы не разразиться в злоречивом хохоте при виде потерянного лица подруги, но всё же, не сдержав в себе вырывающегося из отдушины дьявола, добавила шепотом: — Очень длинным полётом.        Маринетт судорожно схватилась за ручку чемодана, неспешно следуя за Адрианом.        День обещал выдаться полным сюрпризов.        Она ненавидела сюрпризы уже с семи лет.        — Ах, конечно! Рядом с моим муже… моим другом. Нет проблем!        Напоследок Алья снова услышала переходящее в шёпот и такое наивно-фальшивое «он просто друг».       Три раза.        Все три раза она не верила.        И была уверена, что та Маринетт, которую она знала, стеснительная и — так, по очень-очень страшному секрету — всё ещё влюблённая в Адриана, не сможет просидеть с ним и минуты. Алья Сезар была в этом полностью уверена, но всё же не смогла отказаться от идеи проверить это, включив для полной наглядности секундомер.       Десять секунд.        Маринетт начала заикаться. Опять. Очередной поток несвязных слов, в которых Адриан чудом умудрялся разобрать хоть какой-то смысл.       Тридцать секунд.        Алья готова была поклясться, что её подруга снова довела дело до самого нелепого казуса. По её неуклюжести могли происходить самые нескладные вещи, по вине её влюблённости — тоже, и теперь всё происходило по обеим причинам.       Наверняка там проблемы мирового масштаба!       Пятьдесят секунд.        Там что, закипел чайник? Алья точно слышала, как закипел чайник.       Поздравляем! Ваша подруга снова превратилась в мямлезавра!        — Алья! Я не могу с ним сидеть!        Минута и пятнадцать секунд, подумала Сезар. Похоже, что она таки повременила с выводами: Маринетт всё же побила рекорд за этот год и сумела просидеть с Адрианом целую — самой не верится — минуту.        Алья обещала себе, что не будет вмешиваться в их отношения.        Алья злорадно переглядывалась с ухмыльнувшимся Нино, стоило им увидеть, как их приятели разглядывали золотистым бархатом взошедший рассвет.        Кто бы увидел их со стороны — не поверил, что они друзья.        — Происходящее между ними должно оставаться секретом? — Нино обреченно опустил глаза. Надо бы придать голосу больше снисхождения, да вот он сам предательски срывался на хрипотцу.        — Я тебя умоляю! Единственные, кто не знает, что происходит между Адрианом и Маринетт, это сами Адриан и Маринетт. Нет, серьёзно, глянь на них!        Не согласиться с ней было тяжело.        Больше тяжести добавляли все последующие оказии. Взять хотя бы их совместный танец под луной, трогательный и такой лёгкий, вызывающий трепет и вздох умиления… И разочарования, когда приходилось напомнить себе, что они просто друзья.        И это казалось непростительно-несправедливым по отношению к её девочке!        Маринетт нравился парень. По-особенному, нравился неприемлемо по мнению окружающих.        Нравился не так, как остальные парни. Совершенно не так. Однажды она оступилась, влюбилась так неправильно и мучительно, до горячих слёз, протяжного воя и долгих рыданий в жилетку лучшей подруги.        После всего пережитого вновь сорвать с себя доселе не существующий ярлык «просто друзей» и шагнуть через чёрную черту влюблённой было для неё одновременно искушающим и неправильным. Маринетт знала: она будет страдать. Оглядываться назад, чтобы снова запечатлеть Адриана с другой, и тихо-тихо разжигать ревность. Иногда она понимала своего напарника, удивляясь тому, что в обычной жизни она оказывалась на его месте.        От этой мысли Маринетт прикрывала лицо, отгоняя прочь малейшие мысли о том, что она могла снова влюбиться в него. Понятие «друг» отзывалось чем-то пьяняще-мерзким, скручивающим нутро в узел и выбивающим из глаз искры.        Понятие «друг» — её фальшивая зона комфорта. Маринетт не хотелось оттуда выходить.        Но она — как и Алья — понимала, что так же долго там пробыть не сможет.

***

       — Да что с тобой, Маринетт? Разве ты не заметила? Он ждал, что ты попросишь его остаться!        — Что? Но я… Он… Он сделал свой выбор. Чего ты ждала от меня?        — Неважно, чего я ждала! Кто для тебя Адриан? Друг? Или нечто большее? Такого шанса объясниться уже не представится. Ты хочешь, чтобы он уехал, или ты хочешь, чтобы он остался?        И небо озарилось стержнем белоснежной молнии вместе с разочарованным вздохом позади.        Маринетт, словно героиня, так случайно и не по своей воле попавшая в эту трагическую эпопею, сквозь бег будто совсем не дышала.        Алья тоже не могла дышать, будто не чувствуя, что была вообще способна на это. Её сердце вдребезги разлетелось, — как и у её подруги — до боли выбивая ей диафрагму и твёрдую почву под ногами.        Алье хотелось бежать за ней, Алье хотелось прекратить сие посмешище. Это ведь Маринетт. Это ведь её солнечная девочка с наивно-добрыми глазами, достойная счастливого конца в своей истории.        Но она стояла на месте, напрочь сбитая с толку. Знала же, что главные герои должны были быть сейчас наедине. Ей там места не было.        Алья стиснула зубы, стараясь не думать, что кульминация будет вовсе не такой счастливой, как она могла бы представлять себе пару лет назад. Пока что.        Впереди — годы бесконечности, в которых все непонимания снесёт ветром.        Алья знала: Маринетт не догонит его, да и если бы догнала, то вряд ли нашла бы в себе силы и отваги признаться. Знала, что в эту дождливую ночь Нью-Йорк попрощается с Адрианом.        Эта мысль обухом ударяла по голове, заливала горло свинцом, так предательски искажая образ простодушной и спокойной старой-доброй Альи Сезар.        Она поняла это, когда обнаружила на щеках извилистые полосы слёз. Подумала бы, что то дождь, но болевшее сердце, осколками распростершееся перед ней, говорило иначе. И ей больно. Больно за Маринетт так, как никогда не было больно за себя.        Но подсознание вопило: и в её истории, долгой и монотонной, однажды блеснет яркими красками вычурное «happy end».        И Алья обязательно будет рядом в этот момент.