Вернуть былое величие

      Ливень бил по крыше повозки, заставляя её дребезжать. Стукались друг о друга аккуратные маленькие плотно закупоренные баночки, содержимое которых оставалось тайной для всех, кроме приготовившее это варево человека. Ветер пытался пробиться внутрь и залезть под ребра Шанг Цунга, он пытался заставить дрожать все внутренности, поселить страх в голове. Но мужчина кроме скуки совершенно ничего не испытывал.       Но если бы он, хотя бы на секунду, отвлёкся от разглядывания придуманных на ходу иероглифов в очередном поддельном некроманте, возможно в нём появилась бы доля тревожности. Но не стихия за окном вызвала бы её, а бедственность собственного положения. Шанг Цунга часто преследовало такое чувство, что всего минуту назад у него было всё — верные ему люди, власть над внешним миром, силы могущественнее чем у Синдел или Лю Кана. А сейчас будто судьбу переписали, выкинули то, что может навредить «хорошим» парням и оставили ему жалкую жизнь в старой и дряхлой повозке.       Но что он сделал в той жизни, чтобы в этой ему не дали и шанса самому выбрать путь? Может быть он смог бы стать примерным гражданином, гордостью всего внешнего мира или хотя бы гордостью семьи, смог бы выбрать предназначение лучше чем жизнь среднестатистического обманщика.       Но старшим богам, хранителю времени или вершителю людских судеб, Шанг Цунг не знал кто именно завел его жизнь в такую клоаку, виднее, что он должен пережить, виднее как именно он должен отплатить за грехи себя прошлого, того себя, которого он даже не помнит. Шанг Цунг медленно выдыхает. Главное сохранять холодную голову, иначе потеряет последние крохи нормальной жизни.       День у него не задался, ещё с утра, когда он понял, что из-за разбушевавшейся грозы ему не предстоит вести свой обманный бизнес, который и так приносил ему сущие гроши. Но когда от безделья в голову стали лезть непрошенные мысли, стало ещё хуже. В этой маленькой повозке, были только напоминания насколько его жизнь жалкая.       Каждая склянка несла за собой долгую лживую легенду, каждая гениальная рукопись хранила в себе только самые простые секреты траволечения, которые, кажется, уже все во внешнем мире знают. Каждая вещь, лежавшая без дела, служила напоминанием о том, как он ничтожен в своей деятельности, о том, что обман ведёт к несчастьям и горю.       Всё это давило на него тяжёлым грузом. Вина — противное чувство, которое он желал больше никогда не испытывать. Но она всё же оставалась его верной спутницей по жизни, которая не предаст и будет рядом всегда, спутницей, из-за которой хотелось убить себя. Он пытался успокоить вновь разбушевавшиеся не хуже чем погода на улице чувства.       Приходилось держать себя в узде, чтобы от кипящей ярости не наделать ошибок. Шанг Цунгу казалось, что в той прошлой жизни, которую он даже не помнит, хладнокровия ему было не занимать, казалось, что он был одним из самых хитрейших людей всех миров и народов. А сейчас он пытался просто не выжить из ума, и о каких-то великих планах завоевания он даже не грезил.       Так же как и не грезил вернуться в прошлую жизнь, которую он уже помнил. Каждый день ему на глаза попадалась эта проклятая шкатулка, выкинуть которую не хватало смелости. Не хватало сил и на то, чтобы не открывать её изо дня в день и перечитывать письмо выведенное аккуратным почти королевским почерком, жадно впитывать каждую букву, буквально слышать как написавший произносит эти слова в слух. Шанг Цунг никогда не увидит его, никогда не почувствует, никогда не узнает, что вот в его жизни всё хорошо, потому что Шанг Цунга там нет.       Хватаясь за голову он вновь и вновь смотрит, гладит по чуть смазанным чернильным буквам, знает наизусть текст. Также знает, что даже если случайно прольёт воду на посеревшую бумагу или вовсе превратит её в пепел, то напишет всё это заново, хоть и не так идеально как он. А медальон с гербом одного величайшего клана он так и не разу не надел на свою шею. Хотя не единожды пытался его продать, но каждый раз его что-то останавливало, пытаясь передать его в чужие руки, он вспоминал о подарившем его человеке и просто не мог расстаться с ним.       Колдун давно понял, что привязался к этим бессмысленным вещам, что всё ещё держится за прошлое, не может просто забыть и жить дальше своей ничтожной жизнью. Он не бог, в нём не воспитывали императорскую выдержку и хладнокровие. Он просто человек, обычный, скучный, ничем не примечательный человек, который думает, что не достоин к себе хорошего отношения. Думает, что на самом деле заслужил всё это, думает, что весь изнутри прогнил до основания.       Шанг Цунг пытается унять это в себе, успокоить, остановить, быстро закрывает шкатулку и кладёт в самый дальний угол, за который всё время цеплялся взгляд. Он пытается унять дрожь в пальцах, концентрируется на окружающем мире и в полной тишине слышит шуршание на улице. Слышит, как по повозке кто-то проводит рукой, как даже дождь утихает под властью человека, пришедшего по душу Шанг Цунга. Он на миг выходит из ступора, но только для того, чтобы быстро потушить лампу, которая не давала погрузиться внутреннему убранству повозки во мрак.       Страх сковывает по рукам и ногам, не даёт даже вздохнуть, сжав лёгкие в свои тиски. Шанг Цунг понимает, что за темно ни один здравомыслящий человек не пойдет в лес. Его искали, целенаправленно прошерстили каждый уголок, обследовали каждое место, где он был, и вот теперь на пороге дряхлой старой повозки стоит тот, кому Шанг Цунг очень сильно насолил. Он не двигается, надеется, что незнакомец просто уйдет, оставит надежду о возмездии и пойдет дальше своей дорогой.       В дверь стучат нежно и осторожно, это ставит Шанг Цунга в ещё большее замешательство. К нему мог придти только один человек с добрыми намерениями, но это не мог быть он. Перед ним никогда не смилуются старшие боги, не пошлют свое идеальное творение для него простого, обычного обманщика, коих миллионы, не подарят надежду на светлое будущее, он не заслужил.       — Здесь кто-нибудь есть? — слышится его голос.       Но они, видимо, считают по-другому. Шанг Цунг не теряет и минуты вскакивает с места, запинаясь о сундук, расположившийся на полу, чуть не выбивает дверь под своим собственным весом и видит его. Всё такой же по-аристократически красивый, статный, с извечной лёгкой полуулыбкой, с ярко голубыми, будто лёд, глазами, с длинной черной косой. Его плащ не способен скрыть роскошные одежды и идеальное строение его тела. Он удивлённо улыбается, совсем не изменился с тех пор.       — Фуджин? — Шанг Цунг обомлел, не веря своим глазам, думал о том, что случайно выпил какое-нибудь свое зелье и это всё ему мерещится.       — Шанг Цунг, — на одном издыхании произнес Фуджин.       Он почему-то тянется к нему такому ничтожному, ни на что не способному, полному отчаяния колдуну. Шанг Цунг не понимает, почему он до сих пор так добр к нему, но не может оттолкнуть, не может прогнать, не может не впустить Фуджина в свое сердце вновь. Он не может не поддаться искушению, тянется к нему в ответ. Прижавшись к его груди, Шанг Цунг чувствует привычный запах морского ветра, вечно преследовавший Фуджина, он понимает, что он реальный, что он здесь, что это не бредовое видение перед самой смертью. Шанг Цунг чувствует, что в душе вместе с противоречиями разгорается пожар давно забытых чувств, как сердце бьется пытаясь вырваться из оков рёбер и найти себе пристанище получше.       Фуджин прижимает к себе крепко, боится, что, отпустив Шанг Цунга, он вновь потеряет его. Он слышит как властитель ветра, сын главы одного из величайших клана внешнего мира, который должен быть стойким и твердым во всем человеком, очень тихо всхлипывает, прямо как в тот самый день, когда им пришлось расстаться. В отличии от него у Шанг Цунга всё-таки оставались последние крохи самообладания, он сдерживал себя, не давал волю чувствам, давно скопившимся в груди, чтобы не скрыться вместе с Фуджином на краю света, чтобы не позволить ему бросить всё ради лишь его одного.       — Ты не должен, возвращайся домой, — Шанг Цунг отстраняется от него, по лицу скатываются капли дождя, — Ты не можешь бросить свой клан ради меня, ты должен повести своих людей дорогой, начерченной твоим отцом, а не быть рядом с таким простолюдином как я.       Шанг Цунг тверд, так же как и тогда, он делает вид, что его не сломать уговорами, чтобы Фуджин даже не пытался, чтобы и единого слова не говорил, чтобы на лице и в сердце не появилась и тень сомнения в правильности своих действий. У Фуджина на секунду дёргается кадык, но он ни на шаг не уступает. Лёд в глазах давно треснул и двумя маленькими каплями слез катился по щекам, затерявшись в дождевой воде, но он не отступает, всё ещё уверен в своей правоте.       — Я, — говорит Фуджин осипшим от холода голосом, — не мог больше так, Шанг Цунг, после того, как ты ушел, я не мог нормально жить. Я ослаб, стал немощен, был просто ничтожен. И теперь, когда я нашел тебя вновь, я не брошу тебя, я не оставлю, ведь знаю, что тебе также плохо без меня, как и мне без тебя. Прошу не отталкивай меня.       — Прекрати, я тебе не нужен, — игнорирует его мольбы Шанг Цунг, делая шаг назад, — Ты должен вернуться назад и наконец-то забыть про меня.       — Забыть? — ветер свистнул где-то в небе, сгоняя тучи друг к другу, усиливая ливень, — Тебя не возможно забыть, Шанг Цунг. — Фуджин усмехается, вспоминая те жалки дни, проведенные без него, — Прошу тебя, хватит думать, что рядом с тобой мне будет плохо, ведь и в своем дворце, и в старой захудалой повозке мне хорошо только потому, что ты рядом.       — Ты не знал истинной жизни не под родительским крылом, ты не готов к этой беспросветной нищите, в которой я оказался, и из которой нет никого выхода, — твердо и непоколибимо говорит Шанг Цунг, — У тебя есть выбор. Твоя судьба может быть гораздо лучше моей, так следуй ей, пока есть возможность.       Где-то в горле скапливается комок. Шанг Цунг молчит, ждёт, когда Фуджин сам всё поймет, осмыслит, примет и уйдет под гром дождя. Но он стоит, смотрит своими ледяными глазами прямо в душу. Он собирается закрыть дверь повозки, снова погрузив её в кромешную тьму, лишь бы больше не видеть этой невозможной печали в глазах напротив. Фуджин хватается за дверь, удерживая её на месте, теперь его глаза приобрели умоляющий оттенок.       — Прошу, Шанг Цунг, — взмолил он, чуть не встав на колени перед ним, — выслушай меня в последний раз, и если ты не поменяешь своего мнения, я уйду и буду жить так, как ты пожелаешь, буду верен своей семье и внешнему миру, сделаю свой клан могущественнее чем Лин Куэй, только выслушай. Прошу тебя.       Он колеблется, хладнокровие уже давно треснуло, и слова Фуджина явно заставят разлететься на осколки. Но Шанг Цунг не может дать ему хотя бы один шанс на попытку, не может противостоять. Крепость пала не под натиском противника, а из-за собственной неспособности защищаться. Он отпускает ручку двери, смотрит в эти буквально сияющие от надежды на действенность собственных уговоров глаза.       — Спасибо, что дал мне хотя бы возможность, — он смотрит с нежностью и лёгкой улыбкой, глубоко вдыхает, собираясь с мыслями, — Тебе не казалось, что твоей жизнью будто управляют, не родители, не власть имущие и даже не старшие боги, кто-то гораздо главнее их, тот, кто создал нас всех и определил нашу судьбу, тот, кто вложил к тебе в голову мысль, что ты якобы чего-то недостоин?       У Шанг Цунга появляется странное чувство, что этого разговора не должно быть, что таких мыслей не должно возникать ни у Фуджина, ни у него самого. Но он вспоминает, что, совсем недавно, его разум пытался вырваться из ловушки новой временной линии, только он в очередной раз отвлёкся, и тех мыслей будто не бывало.       Но в этот раз он пытается противостоять чему-то внутри него тому, что пытается увести его размышления в другое русло. Он не должен здесь быть, он не должен себя ненавидеть, он должен противостоять предписанной ему при рождении судьбе. Шанг Цунг с неимоверным усилием заставляет себя кивнуть, подтвердив слова Фуджина, и старый мир будто развалился на кусочки, все те мысли отпускают, даже голова становится на секунду пустой.       На лице Фуджина, по которому стекают капли дождя, появляется искреннее удивление, кажется, он испытывал нечто подобное в тот момент, когда пытался решиться на то, чтобы сбежать сюда к Шанг Цунгу. После секундного замешательства лицо Фуджина искажается в злобной гримасе, которую до этого колдун никогда не видел.       — Почему мы позволяем какому-то жалкому отродью ограничивать себя? — его слова полны злобного отчаяния, но они всё ещё с надеждой на понимание своего положения глядят на Шанг Цунга, — Кто заставил нас думать, что эти мысли о том, что мы не должны находиться рядом с друг другом поистине наши? Почему позволяем создать иллюзию выбора, пока он решает как мы будем жить? Мы должны сами определять свою судьбу, никто не смеет управлять нами, должны взять бразды правления над нашей жизнью сами, должны противостоять этому воздействию на нас.       Сердце Шанг Цунга наполняется злобой не меньше чем у Фуджина. Его напор и уверенность — уже не мальчишки, который ещё вчера был наивен и в некоторых моментах даже глуп, — приятно удивлял. Эта ненависть и желание доказать всем то, что он самостоятелен и силен, пробуждало в Шанг Цунге старое чувство — ненависть ко всему живому, которую когда-то была заглушена кем-то другим.       Этот Фуджин его очень сильно радовал. Он не позволит помыкать собой как марионеткой, не позволит указывать как жить, не позволит встать против его воли. Он через многое прошел, чтобы заполучить по праву принадлежащее ему. Рядом с этим Фуджином Шанг Цунг не чувствовал, что они из разных слоев общества. Колдун чувствовал, что этот Фуджин пережил то же горе, что и он, что он знает себе цену, он наконец-то почувствовал, что они стали по-настоящему равными друг другу. Этот Фуджин был гораздо лучше чем тот старый, которым помыкал Рейден.       — Ты повзрослел, Фуджин, я приятно удивлен, — Шанг Цунг впервые за долгое искренне улыбнулся, пусть эта улыбка больше походила на полный злобы оскал.       Шанг Цунг знал, что ему понравятся эти слова, ведь всё их общение он считал Фуджина глупым птенцом, который даже крылья без посторонней не мог расправить. Но теперь гордый орёл готов взлететь ввысь, чтобы показать всю мощь мелким грызунам на земле. Фуджин переполненный радостными эмоциями кинулся к нему, сжимая в объятиях. Шанг Цунг не стал отталкивать промокшего до нитки и замершего повелителя ветра.       Это было странное чувство, он помнил свои прошлые жизни, помнил всё, что с ним пытались сделать Рейден и его земные юнцы, он злился на них, но никак не мог разозлиться на Фуджина. За эти жалкие, по сравнению с тысячью жизней, которые он прожил в других временных линиях, десятков лет он чувствовал непривычное милосердие и нежность по отношению к Фуджину. Нормальные люди называли это ощущение любовью — главной силой и одновременно с этим слабостью всех разумных существ.       Именно она не позволяла всё это время причинить боль Фуджину, оттолкнуть его, забыть навсегда. Теперь он чувствовал то же, что людишки вокруг. Старый Шанг Цунг просто бы плевался от этих телячьих нежностей и красивых слов сказанных ими. Но новый хочет того же, что и прежде: мести за свои страдания, мирового господства, всеобщего уважения, отличие только одно — он желает, чтобы Фуджин был рядом с ним. Именно он тот человек, которому не плевать на Шанг Цунга, именно он не предаст, именно он встанет на его сторону при любых обстоятельствах, и колдун сделает для него всё возможное взамен. Не потому что так судьба или Лю Кан решили, а потому что ему самому так захотелось жить.       Фуджин своим теплым дыханием согревает шею, одежда промокла от прекращающегося дождя, её спасет только печка, которой у Шанг Цунга просто нет. Но, кажется, им обоим всё равно. Колдун просто хотел бы вечность проходится пальцами по гладким шелковистым волосам, расплетать косу, вдыхать этот великолепный запах моря. Шанг Цунг в каждой жизни восхищался красотой Фуджина, хоть раньше он сам как личность был противен ему, сейчас же он видит красоту во всем его существовании.       Чего хотел бы хотел Фуджин, Шанг Цунг не знал, но это было не особо важно, ведь он выполнит любую его прихоть. Шао или Куан Чи сказали бы, что колдун размяк, стал слабаком, которого стало просто вести за нос из-за его любимого цепного пёсика. Но не плевать ли ему? В этой жизни теперь он выбирает, как к нему будут относиться, это он решает, кто в его руках будет обычной пешкой, которой он умело управляет, а кто будет в дамках на месте рядом с ним, на месте равном его.       — Шанг Цунг, — Фуджин отстраняется, но только для того, чтобы медленно обхватить лицо колдуна ладонями, — Теперь мы сами решаем, что с нами будет? Никто не посмеет посягнуть на нашу свободу?       Шанг Цунг еле сдерживает смешок, тая от тепла его ладоней. Фуджин, не смотря на то, что он повзрослел и стал гораздо лучше разбираться в людях, в некоторых моментах всё такой же наивный ребенок. Но Шанг Цунг его ещё научит, покажет всю подноготную людей и Лю Кана в частности, поможет определиться, где именно его место. Но пока он только возвращает свою растерянную власть, он будет поддерживать как может, когда Шанг Цунг вернёт её, Фуджин займет место рядом, не смотря на то, насколько он мудр и умён.       — Поверь, Фуджин, мы теперь не только сами вершим свои судьбы, но и отомстим за жизни, которые выбрали за нас, — Шанг Цунг сжимает его ладони и глядит в полные торжественного восхищения хрустальные глаза.       Шанг Цунг понимает, что только от одного такого настроя Фуджина все падут перед ними на колени. Колдун не сомневается ни на секунду их точно ждёт мировое господство.