Перенос

Телефон звонит тише, чем обычно. Наверное, кажется. Ночью может показаться и не такое, а ночью на рабочем месте… Крэйн издаёт заинтересованный гортанный звук, не здороваясь с собеседником на том конце провода. — Доктор Крэйн, я… — Тёплый и нежный шёпот. Пациент обеспокоен, но его голос невероятен. Джонатан прижимается ближе к телефонной трубке. От этих тихих звуков у него мурашки по спине. Он скрещивает ноги, моргает пару раз, чтобы убедиться, что никто не закончит предложение. — Да, Брюс? — Крэйн спокойнее, чем нужно. — Ты обещал позвонить, если тебе приснится что-то кроме кошмара и неужели… — Ты можешь приехать? — Просьбу прерывает тяжелое дыхание. — Да, мне кое-что приснилось. — Так расскажи. — Джонатан чуть ухмыляется. Он предполагает, что приснилось Брюсу. В крайний сеанс депрессивные глаза миллионера загорелись чем-то новым. Так глаза блестят при болезни. Поза пациента стала более закрытой, рассказывать он стал меньше. Уэйн боится того, что теперь испытывает что-то кроме страха. Он боится чувств в принципе. А Джонатан не сильно горит желанием подрываться с рабочего места, зная, что это только ради оказания моральной поддержки. — Не могу. Только не по телефону. Я заплачу вдвое больше чем обычно, да хоть… Втрое. — Брюс дрожит. Это слышно, это чувствуется в колебаниях трубки. Не от страха, но от стыда дрожит. — Плюс такси. Пожалуйста… — Не сори деньгами, я бы согласился приехать и бесплатно. — Крэйн задумчиво и громко дышит в трубку. Чтобы Уэйн слышал. — Твой сон настолько личный? Джонатан самую малость альтруист, но не настолько, чтобы приезжать не из-за кошмара. Это первый раз, когда ему приходится подорваться к кому-то из пациентов. Да и к кому, к самому Брюсу Уэйну! Его ведь точно ждут в этой миленькой центральной башенке. Крэйн потирает переносицу, ожидая ответа. — Да. — Брюс отвечает четко, тихо и честно. — Пожалуйста. Ему, вероятно, совсем не плохо. И он боится с непривычки. Панические атаки звучат иначе, психоз тоже, а это… Крэйн уверен, что Уэйну очень хорошо, это слышно по хрипотце в его нежном голоске. Просто трудно принять хорошо после ужасно. — Полчаса. — Джонатан думает сказать что-то ещё, но кладёт трубку. Удивляется, почему Брюс позвонил ему на рабочий номер, а не на сотовый. Кажется, они знакомы не настолько лично. Крэйн сводит брови к переносице и бросает во внутренний карман пиджака два блестящих, ребристых по краям квадратика. Безопасность превыше всего.

***

Джонатан знает, что не нравится Альфреду. Даже в чистеньком костюме, с уложенными волосами и в очках. Очки для Альфреда, видимо, не являются показателем ума, так как он сам их носит. А ещё дворецкий второй раз уточняет его личность. — Джонатан Крэйн. — Джонатан старается улыбнуться милее. Он прибыл на десять минут раньше, но с каждой секундой, что этот старикашка не хочет его пускать, Брюс забывает детали сна. А Крэйну ой как не хочется слушать обрубки подсознания. — Психолог, провожу сеансы с Брюсом. Он сам попросил приехать. — Психолог? — Дворецкий, играющий в детектива, выглядит нелепо. Он пытается в допрос, но больше похож на секьюрити гарда. Крэйн недовольно кивает. Он уверен, что так поздно ночью, Уэйн не выйдет из комнаты. И будет прав. Но Джонатану ведь нужно попасть к нему! Отчаянный вздох, и Альфред всё же его пропускает. Открывая дверь в комнату Брюса, Крэйн всё думает над тем, что Альфред, вероятно, просто испытывает к нему ненависть. Необоснованную, выражающуюся совсем странно. Он же забирал Брюса с сеансов. Он же видел Крэйна минимум два раза! Брюс пялится в стену, и глаза его мерцают от проникающего в комнату лунного света. — И всё же, что тебе приснилось? — Без приветствий. Крэйн достаёт из дипломата карандаш и записную книжку. Уэйн молчит, долго и мучительно. В комнате жарко. В остальных местах дома, кажется, Арктика, с ветром и прохладой, а у него жарко. Кондиционер работает, но всё равно… Так жарко, как бывает, когда люди часто дышат ртом. Одеяло смято на кровати, подушка странно покосилась, картинка девушки с просвечивающимися органами на футболке Брюса тоже смята. Это официальный мерч Нирваны, и Джонатан даже рад тому, что у Брюса есть возможность носить официальное. — Ты. — Уэйн краснеет. Нежно и почти незаметно. — Мне приснился ты. — И что я делал в твоём сне? — Джонатан издаёт смешок от неожиданности. Неожиданности совпадения самых смелых желаний с реальностью. Ему хотелось, чтобы Брюс это сказал. И он сказал. — Проводил сеанс? — Ограничимся детскими иносказаниями или… — Уэйн нервно потирает своё бедро. — Или сказать прямо и по-взрослому? У Брюса слегка мокрая голова. Времени около двух ночи, значит он проснулся, помылся и позвонил. Вспотел? Не хотел встречать психолога с грязной головой? Занимался чем-то другим в душе? Крэйну интересно. Но он не спрашивает об этом, только внимательно наблюдает за тем как слипшиеся пряди легонько качаются. — Как тебе комфортно. — Крэйн чертит каракули в записной книжке. От скуки. — Но тебе не стоит меня стыдиться. Я не имею права тебя осуждать. И никто не имеет. Сны — это бессознательное, ты не можешь их контролировать. — В моём сне мы… — Брюс не дышит, слегка подрагивая кончиками чёлки. — Переспали. Это был самый настоящий эротический сон. Крэйн глушит довольный стон выдохом. Это хорошо. И для ментального здоровья Уэйна, и для самомнения Джонатана. А как он это произнёс! Эротический! Крэйн кладёт на полку записную книжку и карандаш. Находит на той же полке стакан и бутылку с минеральной водой — закрытая, свежая и прохладная. Брюс не дёргается, когда Джонатан открывает бутылку. Значит, можно. Значит выпить можно, и гость наливает минеральную воду в стакан. — Как ты себя чувствуешь после этого сна? — Крэйн вертит в стекле пузырьки. — Это было плохо? Неприятно? Стыдно? — Хорошо. — Брюс прижимает губы к зубам. — Мне понравилось. Впервые за долгое время мне было хорошо. — Правда? — Если быть честным, то да. Возбуждение, восторг. Даже… — Уэйн хочет уточнить, но замолкает. — Мне было хорошо. — Почему же тебе сейчас стыдно? У Брюса больше не пустые глаза. Он несколько минут не будет думать о благополучии Готэма. Он несколько секунд, расширенными зрачками будет искать себе оправдания. Своим языком выведет основы медицинской этики. Он придумает их заново. Крэйн неприятно морщиться, ощущая, как отпечатки его пальцев холодеют на стекле. — Потому что сон был с тобой. Мне перед тобой стыдно. — Уэйн смущённо вздыхает. — Если хочешь, стыдно за своё подсознание. — Но тебе же было хорошо. Я не могу чудесным прибором извлечь свой образ у тебя из головы, и это естественно, что твоя голова использует мой образ как… — Утешение. Крэйн не говорит этого вслух, неприятно быть просто «утешением». Он хотел бы быть искушением. — Что было в твоём сне? Если добавить конкретики. Я уверен, ты помнишь. Уэйн слабо кивает. Да, помнит. Не спешит рассказывать. Хотя Джонатан уверен, что рано или поздно он расскажет. Кажется, рано. У Брюса красивая челюсть, и когда он приоткрывает свои губы, его скулы становятся утонченнее. У Брюса небольшая щетина, которая наверняка вызывает раздражение на чужой коже. Крэйн смотрит на профиль самого известного человека в городе и не хочет думать о том, что он пациент. — Я помню, что это было в твоём кабинете. — Брюс хрипло начинает. Джонатан вздрагивает. Рабочее место всегда оставалось для него рабочим. По крайней мере, физически. — И на кушетке. Кожаной кушетке. Вероятно такая же как та, на какой лежал Брюс. Увлекательно. — Помню, что прижимал тебя к этой кушетке, а руками держал тебя за бедра. И на твоих брюках были стрелки. Очень красивые, выглаженные. Минералка больно электризует язык. Крэйн тяжело сглатывает. Почти ощущает ладонь на собственных бедрах. Никак не комментирует, лишь кротко кивает, мол, продолжай. Сегодня на каждой его штанине по красиво выглаженной стрелке. — Помню, что мы целовались. Джонатан закусывает нижнюю губу. Инстинктивно, не специально. Но не отправляет её в обычное положение, когда осознает что сделал. Лишь кусает сильнее. — И что ты был без очков. Пока что, Крэйн поправляет очки. Желает их снять, неимоверно желает. Но не может. Ставит стакан на полку, и ощущает на руках жар. — И твои растрёпанные волосы, и открытый рот, когда… — Брюс не заканчивает предложение. А Крэйн ломает грифель карандаша о бумагу, выводя два слова. Уэйн говорил очень просто. Фактично, не пошло. Но у Джонатана пересохло в горле, да так, что минеральная вода не поможет. — Что нибудь ещё? — Крэйн старается говорить тише, чтобы не было слышно как его голос хрипит. — Это было основное. — Брюс красный, как сама кровь. И это победа. Небольшая, незаметная, но победа. Он больше не мертвенно-бледен как сама Луна, и Крэйн жалеет только о том, что он сам красный. Не настолько, но кровь у щёк кипит. Кровь везде кипит. Отливает от головы, бурлит по всему телу кроме мозга. Джонатан снимает очки, осторожно разместив их на полке и разворачивает блокнот к Брюсу. Брюс щурится, пытаясь разглядеть буквы. Краснеет ещё больше, так, как человек краснеть, вероятно, не может. Но всё же он встаёт с кровати. Его мятая футболка Нирваны слегка разглаживается. Его губы дрожат, его ноги ступают неуверенно. Он подходит к Крэйну близко, но всё ещё слишком правильно. Его блестящие от слюны губы приоткрыты, а сам он всем видом спрашивает, действительно ли ему повиноваться карандашной записи. — Да, Брюс. — Крэйн сам подставляет подбородок под тёплую чужую руку. — Просто… Уэйн ещё несколько секунд дышит рядом с губами Джонатана. И Джонатан перестаёт понимать где его углекислый газ, а где кислород Брюса. Где кончается его воздух и начинается чужой. Записанная книжка с неловким карандашным «Поцелуй меня» падает на пол. Брюс целует слишком нежно. Его губы мягкие и неуверенные. Но Крэйн не хочет вести — он просто растворяется в нежности. Никто бы не сказал, что холодный Брюс Уэйн может быть теплым и нежным. Джонатан даже уверен, что он единственный, кто ощутил жар его губ и остроту его лёгкой щетины. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это, наверное, тоже сон. Джонатан открывает глаза и находит себя над кроватью. Принимающим к кровати Уэйна. Это неправильно, это не должно происходить так быстро. И это до скрежета мышц по костям неприятно. Крэйн садится рядом, ожидая вопроса. Главная тень Готэма обязана спросить об этом. — Это ведь неправильно, да? — Брюсу стыдно и счастливо. Он доволен и зажат. — Ты мой лечащий врач… — Это эффект переноса по Фрейду. — Крэйн делает паузу. Долгую и бессмысленную. — Когда пациент бессознательно переносит ранее пережитые эмоции на психоаналитика. Бывает, в том числе и эротический перенос, вероятно… У тебя именно такой. Брюс вздыхает, а Крэйн кладёт ему руку на угол подбородка. Не хочет отпускать. Только не так. Может быть, это единственный шанс излечить раненую летучую мышку? Может быть, Джонатан просто слишком привязан к этой мышке. — И тогда у психоаналитика может случиться контрперенос. — Уэйн выдыхает и ластится к рукам. — Я читал. Крэйн не сдерживается, целует. Разве Фрейд так возбуждает? Нет. Это просто единственный способ заткнуться. Ощущать ласку губ в ответ, прижиматься ближе и молчать. Крэйн хочет кричать о том как неправилен отец психоанализа, но выходит короткий стон. — И по этическому кодексу психолога, мне нельзя. Ты это знаешь. Я это знаю наизусть. — Джонатан пальцами трогает чужую мощную шею. Соединяет родинки и венки. — Но я человек, Брюс. Тоже человек. И… Интересы пациента всегда приоритеты по медицинской этике, ты знаешь это? Брюс кивает, а Крэйн не может не дрожать, ощущая его пульс. Это всё неправильно. Это аморально и плохо. Нельзя целовать человека от которого ты получаешь деньги. Деньги за слушание детских травм. Крэйн сглатывает. Он делал вещи и пострашнее, да, но Уэйн о них не знает и… — Тебе это нужно. — Крэйн касается губ Брюса пальцами. — И ты это знаешь. А не против, и… Мы оба взрослые люди. Разве мы не можем? Уэйн целует так, как никто. Разрешает себе кусаться. Это согласие. Да, он тоже взрослый. Да, он тоже может. Футболка Нирваны трётся о дорогую белую рубашку, вызывая электричество. Брюс тянется снять с Крэйна пиджак. — Подожди, я… — Джонатан лезет во внутренний карман. — Не подумай, что я тебе не доверяю, это просто безопасность. Я давно не сдавал кровь. Презерватив и пробник лубриканта утыкаются Уэйну в грудь. Тот послушно кивает, и всё же скидывает пиджак. Ласково, но будто бы в спешке. И Крэйн даже понимает, почему тот торопиться. Сны — это для ночи. А ночь не бесконечна. — Ты точно согласен? — Джонатан видит кивок в ответ и скрипит зубами. — Словами, Брюс. Ты точно согласен? — Согласен. — Брюс тянется к чужим пуговицам. — Я этого хочу. Рано или поздно наступит утро и они пожалеют. Брюс пожалеет о содеянном, когда узнает, что Джонатан не только психолог, но и Пугало. Крэйн пожалеет Брюса, когда тот об этом узнает. А пока секреты не портят ночь. И словно лунный бык из лунного света рождается ещё один секрет. — Я люблю, когда на мне рубашка. — Крэйн ласково отводит от себя любопытные руки. Тянется к ремню. Сладки на брюках не пострадают — это не воплощение сна. Это реализация мечты, которая не должна пересечься с подсознательным. Джонатан вздыхает от ненависти к Фрейду. Джонатан вздыхает от того, как раздевается Брюс. — Когда у нас следующий сеанс? — Джонатан смотрит на то, как футболка шумно поднимается по мышцам. — Завтра с утра… — Брюс говорит шёпотом. — Перенесём. У главной тени Готэма вполне видимые шрамы. Царапины, рубцы и гематомы. Крэйн снимает брюки и теперь они с Брюсом отличная пара. Футболка Нирваны и дорогие брюки со стрелкой выглядели бы нелепо вместе. Но они выглядят беспорядочно красиво на полу. Крэйн замечает погасший ноутбук, стоящий на тумбочке. Несколько раз щелкает кнопками. — «Nevermind»? — Крэйн увлеченно смотрит на список песен. Курт Кобейн, кажется, имеет прав на эту комнату больше, чем сам Брюс. — Ты когда-нибудь занимался сексом под музыку? Брюс отрицательно вертит головой и чуть улыбается. Брюс тихий и Джонатан целует его в губы. Не занимался? Значит, займётся. Крэйн не знает ни одной песни Нирваны, кроме той, что пахнет розовым подростковым дезодорантом. — Я включу одну, когда… — Брюс осторожно касается чужих острых плечей, закрытых рубашкой. — Ты любишь медленно и недолго? Звучит как сказка. Грустно и взросло. Без юношеского энтузиазма, без грубости и двух часов. Крэйн любит медленно и не может долго. Крэйн кивает. — Я сам, хорошо? — Джонатан забирает у Уэйна один из ребристых квадратов. Спортивные штаны Брюса слишком мягкие, и Крэйн сидит на них с довольной улыбкой. Это странно — лезть пальцами в хрустящий пакетик. Скользко, слегка холодно и непривычно. Крэйн давно не был принимающей стороной. Крэйн давно ни с кем не был. Капля лубриканта пачкает штаны Брюса. Капля слюны стекает в рот Брюса при поцелуе. Крэйну не больно с рукой на талии. С нежными поцелуями в щёку. Это не больно, если делать всё правильно и не спешить. Крэйн задевает себя внутри и стонет несдержанно. Это не больно, если позволить себе об этом не думать. Брюс, лежащий на мягкой кровати, смотрит так, словно увидел Бога. Что-то непостижимое. Благоговение, восхищение и возбуждение. Ни намёка на страсть. Уэйн вздыхает громче с каждым пальцем. Крэйн становится тише, а он громче. Они ничем не связаны, но, кажется, связь передалась через слюну. Безнадежно испорченные (до стирки) штаны тоже медленно падают на пол. Упаковка презерватива хрустит так же, как упаковка лубриканта. Брюс надевает защиту, и пачкает пальцы в смазке. Теперь смазка испачкает Крэйну рубашку. Крэйн улыбается — так ему плевать на собственную вещь. Когда поза полноценно становится позой, с сохранением авторских положений всех частей тела, Брюс пытается вздохнуть, а Крэйн застонать. Их пальцы переплетаются. Лубриканты смешиваются на линиях жизни и отпечатках. Немного грязно. Это плевать. Уэйн пальцами осторожно спускается с бедра. Пачкает заметными капельками смазки клавиатуру, включая песню. Известный голос, шёпот, совершенно не гранж. Тихо, спокойно, и даже в чём-то сексуально. Джонатан не понимает от чего дрожит. От жара внутри или от песни. Крэйн тоже никогда не занимался сексом под музыку. — Это «Something in the way» — Брюс прекращает дышать, придерживая Крэйна за талию. — Мне это ни о чем не говорит. — Джонатан усмехается приподнимаясь. А потом осторожно трогает Уэйна под левой ключицей. — Твои шрамы не болят? — Не болят… — Брюс будто не уверен в своих словах. Но его глаза блестят, когда глубокий рубец трогают ласковые пальцы. У него ничего не болит. Наверняка, ему даже наоборот, приятно. Крэйн изучает каждый шрам. Каждый шрам теперь блестит от следов лубриканта. Бесконечное множество красных следов, бесконечное количество боли, запечатлённое на белом теле, совершенная несовместимость уродства и привлекательности, боли и экстаза. — Очень красивые… — Джонатан проводит пальцами по царапине. — Показывают, какой ты сильный. У Уэйна дрожат губы. Джонатан почти уверен, что для Бэтмена шрамы — это слабость. И, может быть, не стоило открывать ему истину сейчас. В момент полной уязвимости. Крэйн осторожно ставит руки Брюсу между рёбер, исписанных алым. Курт Кобейн поёт о том, что есть рыбу, вероятно, нормально. Потому что рыба не чувствует боли. И если всё, что не причиняет боли — нормально, тогда… Крэйн не понимает ритма припева. Не понимает как ему двигаться, и двигается так, словно дразнит Брюса. То отдаляясь от его губ, то приближаясь к ним. Никаких поцелуев. Мычание Кобейна на фоне и обманчивая пауза, которая прерывается повторением строк припева. Минута, а Крэйн уже забыл как дышать. Больше не врач с пациентом. Деклассированные элементы, чуждые системе. Крэйн позволяет себе стон. Ещё и ещё. Брюс позволяет укус в шею. Летучие мышки кусаются, и под шёпот вокалиста дыхание Крэйна снова ломается. Ему нельзя будет прийти на работу в таком виде. Ему нельзя иметь засос на видном месте. Ему, по большому счёту, плевать. — Я долго не смогу… — Брюс предупреждает, удобнее устраиваясь бедрами в мягкости кровати. Крэйн целует его с ласковым «я тоже». Второй припев. Крэйн видит по линии песни, что последний припев. Хорошо до невозможного. Непозволительно нежно, близко и даже пошло. Наездница — самая травмоопасная поза. Но если делать всё медленно… Кобейновское «Yeah» и Крэйн позволяет себе ещё один стон. Сливающийся со смычковыми, если скрипка в этой песне и вовсе присутствует. Должна. Что-то грустно и протяжно завывает, и Крэйн вторит этому звуку. С растрёпанными волосами открывает рот. Это то, что снилось Брюсу. Почти то же. — У тебя красивые глаза… — Уэйн словно плачет. А может быть, и на самом деле. — Это ты стонешь или струнные звучат? — Джонатан не отвечает на комплимент, но давит на чужие ребра, извлекая из грудной клетки птичку стона. Они теперь странно едины. И Джонатан предполагал, что всё будет так. Ничего нового, ничего страшного. Одна смазка на пальцах, один воздух и одно нисходящее дребезжание в ушах. Единение с музыкой, единение губ. Крэйн никогда не чувствовал себя так. И никогда не верил, что такую личную вещь как оргазм можно получить одновременно с кем-то. Оно и не одновременно. Доли секунды, стёртые классическим восприятием пространства-времени. Так хорошо, как не бывает в реальности. Вероятно, настолько же хорошо, насколько невыносимо было Брюсу во сне. Джонатан не ощущает боли, когда закусывает губу. Время бежит как сумасшедшее. Оргазм проходит, песня кончается. Брюс мягкий и слабый. Впервые не напряжен как струна. Впервые не думает бороться. Мягкий пластилин — лепи что хочешь, только скажи хорошее. Крэйн не хочет врать по поводу чувств и любви. Он с этим ещё не разобрался. Слишком много слюны на губах. Очень не хочется рвать ниточку. Но приходится. Джонатан ласково благодарит мягкость, бывшую когда-то Брюсом Уэйном. Бывшую когда-то возмездием. Мягкость радостно стонет в ответ. Джонатан выходит из музыкального приложения, тоже пачкая клавиатуру ноутбука слегка липкими пальцами. В следующий раз Джонатан слышит «Something in the way» около рабочего места. Когда чёрный мотоцикл проносится мимо его окон. Когда на глазах Брюса чёрная краска, на губах молитва за Готэм, а в глазах пустота.