Словами я вращаю шестерни

Словами я вращаю шестерни. В тот день Он явил себя нам, и звуки толпы исчезли, растворились, словно оглушённые регулятором резонанса. Мы низко склонили головы, но он на нас даже не взглянул. Моё дыхание участилось, и этот ритм не смог бы воспроизвести ни один метроном… Тщетно. Сотни пар глаз с надеждой вглядывались в его бледное, словно бы фарфоровое лицо, чтобы не увидеть в нём даже отблеска того, что мы так жаждали в нём узреть. Не впервой. Ему мы интересны не более, чем плохо смазанный поршень… Но мы благодарны, что мы всё ещё ему интересны. Он изучает нас. Мы — его. Честный обмен: наша преданность на возможность кончиками пальцев коснуться Его величия. Не наше дело, что он хотел знать о нас, пока мы ему не наскучили. Не стоит пытаться понять замысел бога. Они никогда не понимали его. Конечно, пред лицом Сета хрупкие смертные ноги сами гнутся в поклоне, а трепетное сердце учащает свой ритм, словно при встрече давно утерянного любовника. Но Он никогда не желал поклонения. В своём царстве уединения он желал лишь одного: совершенства. Никто из них, истовых, исступлённых, ловящих каждое слово, слепо повторяющих то немногое, что они способны повторить (но не осознать!), — никто из них никогда не приблизится к нему, потому что они не в состоянии понять: он жаждет видеть в нас не жрецов, а коллег. Мудрецов, скептиков, властителей рацио. И мы были ими всё то время, что не видели на горизонте его величественную фигуру. Когда-то Сет призывал к себе избранных, но не в моих скромных силах вспомнить точно, когда это случалось в последний раз. Иногда случались они, внешние, с насмешливыми ухмылками на устах… Они приходили сюда довольные, что именно их — не нас! — ждёт встреча с самим Сетом, и уходили разочарованные, что он не стремился оправдывать их ожидания. Внешние наивны. Они не могут понять, что все мы несовершенны, а следовательно, не представляем достаточного интереса. Что может предложить смертный богу? И всё же день за днём, в момент, названный Им полночью, каждый из нас лежал в кровати и тихонько читал молитву, в надежде, что завтра именно он окажется достоин аудиенции с самим Заводным Богом. Чего мы хотели от личной беседы? Кто-то жаждал знаний, кто-то — власти, кто-то — личной симпатии. Но, как кажется мне, все из нас хотели самого факта избранности — и возможности ощутить экстатический восторг от соприкосновения с Творцом.

***

Мы не слепы. Мы знаем, что Сет творит что-то, что занимает все Его силы, всё внимание. Не в моих силах осознать Его замысел, но он кажется встревоженным, а это уже немного тревожит меня. За последнее десятилетие мы встретились лишь единожды. Он скользнул по мне рассеянный взором, полным какого-то смиренного божественного страдания, и на казавшийся вечностью миг наши глаза встретились. Под изумлёнными, пронизанными разочарованием и завистью взглядами он забрал меня с собой в Башню, и всю дорогу мне было страшно дышать. Казалось, стоило лишь моргнуть не в такт его тяжёлому шагу, и я в холодном поту очнусь далеко за полночь в своей одинокой постели. И всё же это была не игра моего нелепого органического разума. Моё тело опустилось в подушки, и Сет угостил меня мацтом. Кажется, мой предыдущий бокал мацта был в прошлой жизни. Хотелось бы сказать, что мы дискутировали, но, конечно, дискуссию можно вести лишь с равным. В основном говорил Он. Рассуждал о совершенстве. Об идеале. Об ошибках. Об абсолютном зле и балансе. О смертности о бессмертии, и о многих других вещах, что делали его мудрейшим Богом. Хотелось бы мне испытать тот восторг, что снился мне долгие годы! Но нет, мне досталась лишь горечь забродившего риса и привкус пепла давно покинутой родины. Сидя подле него, мне был слышен сдавленный бой часов, отсчитывающих минуты до чего-то важного, но неминуемого, заставлявший его неумолимо бежать навстречу неизбежности. Я знаю, что Сет избавляется от воспоминаний. Другие считают, что это позволяет сохранить разум острым, а суждения беспристрастными. Мне же показалось, что Он глубоко несчастен. Думаю, что когда-то он был переполнен страстями, но сейчас в нём остался лишь холод меланхолии. В своём архиве Он оставляет боль, чтобы ничто не отвлекало Его от Замысла. Он прячет то, что делает его живым. Он избегает нас, потому что вспоминает, каково это: быть смертным. Перед Ним я — открытая книга. В моём лице Он легко прочёл эти мелочные рассуждения, и взгляд Его сделался ещё отчуждённее, чем раньше. Он поблагодарил меня за беседу и сообщил, что время не ждёт даже Заводного Бога: он вынужден углубиться в работу. Несмотря на мои недостойные апостола иррациональные, расстроенные чувства, я каждую ночь с теплотой вспоминаю нашу беседу и то, что он галантно придержал мне дверь. Наша встреча была последней. Сет действительно углубился в работу. С тех пор его больше никто не видел.

***

Его больше нет. Но, кажется, никто этого не заметил. Шестерёнки крутятся, крутятся и не планируют останавливаться. В пыльных залах шуршат фактотумы, голоса заполняют залитые механическим солнцем городские площади. Опустела лишь Ось, единственный звук в которой — глухое биение латунного сердца, резонирующее с отблесками кроваво-красных аварийных ламп на золотистых стенах. После визита Поэта, то ли смиренного, то ли сверх меры отчаявшегося, мы приняли решение запечатать её. Смертным нет нужды соприкасаться с Вечностью. Знают ли они? Слышали ли весть о вероломстве и предательстве, решили ли проигнорировать её? Сначала меня пожрал страх. За ним пришла горечь. Город мёртв. В искусственном свете ламп, в пронизанном копотью воздухе, в шелесте латунных лепестков ощущалась пустота. Аромат душистого масла сменил затхлый и приторный трупный запах. Но с каждым поворотом шестерёнок ко мне всё ярче приходило осознание, что я, часть тщательно налаженного механизма, почему-то ещё живу. Я движусь, я дышу, я исполняю указы, что были выданы тысячи лет назад, неизменные и прекрасные в своей стабильности. Спустя долгие годы отчаяния мне стало ясно: Бог не может умереть. Он лишь ушёл, как уходил и раньше. Он всё ещё здесь! Биение его сердца — в каждом создании, что вышло из-под его кропотливых рук. Его замысел — в каждом механизме, что продолжает Его дело, и будет продолжать всегда. Всё, им сотворённое — Он сотворил для вечности. Он здесь. Он в дыхании каждого поршня и в пении каждой пружины. Он в каждом из нас. Он во мне. То, что шестерни вращаются без своего мастера, — это ли не доказательство Его величия?