Чернильная Принцесса

      – Ви! Вил, ты меня слышишь?!       Виолетта слабо мычит и дёргается, пытаясь уйти от чьих-то пахнущих табаком пальцев, которые хлопали её по татуированным щекам и пытались оттянуть веки, подкрашенные воспаленно-брусничными тенями, выдавая недосып за стиль. Потеки-трещинки партаков, пугливо выглядывающие из-под чужих прикосновений ядовито скалились, будто стараясь отпугнуть.       Брови, перечеркнутые белесыми корочками шрамов иронично взметнулись, как бы говоря Вербицкой, отчаянно вызывающей к своей недо-богине: «Ну, и что делать с ней будешь, а?»       Виолетта – настоящая недо-богиня, потому что за все её чудны́е чудеса расплачиваются как и верующие, читай, как Рони, так и еретики, читай как Кира, втянутые в эту припизднутую авантюру никак иначе, как провидением.       – Бля, да че она сожрала-то, Кирюх?       Честно говоря, сама Вероника надеялась, что Вилка, которая способна перебухать тут любую, кроме Крис, но это, скорее, в силу возраста – таки Ви на шесть лет младше – просто наебенилась заныканным куда-то алкоголем, но стоило посмотреть в её глаза и все становилось кристаллически ясно.       – Я ебу? Солей каких-то нанюхалась, – Кира сдула с лица светлую прядь выбившуюся из пучка, на руках таща Малышенко, которая где-то явно не здесь седлала единорогов и выворачивалась, как осьминог. Ну или самурай, у которого нет пути, а только цель – поймать полный хохотач перед Лаурой, спросить, красивые ли у неё сегодня глаза, носит ли она с собой черную ленту и на месте ли тачка, которая сегодня же отвезёт её домой.       – А че ты спокойная такая?       – Если ты не заметила, у меня в принципе лицо такое, да и вообще – че мне, блять, делать, рыдать, сука? И так на своём горбу притащила её сюда! Давай ты сама дальше, а?       – Слушайте, посидите тут пока, это единственное место, где нет камер, – Рони молитвенно сложила ладошки и просяще взглянула на Киру, – и, ты это... Воду включи. Типа Вилка моется, а ты... Ну блять, придумаем где ты, короче!       – Мне что, одной в хуй тарахтело нянчиться с ней?!       Коротко стриженная платиновая макушка Рони исчезла в проёме двери, и остаток фразы блондинки уходит в пустоту.       – Кирюшаааа, а откуда у тебя хуй вдруг взялся? – смеётся Вилка, реагируя на фразу, сказанную в дверь, мотая круги по ванной так, будто от этого зависело её существование.       – И что, мне, хуйлуша, делать с тобой? – девушка поспешно отвинчивает оба вентиля, заставляя воду ударяться о эмалированную поверхность, сбрасывает пиджак куда-то в раковину – от этой возни стало безумно жарко – и обречённо сползает по стене, садясь на плиточный пол.       Виолетта крутится по маленькой комнате: в татуированные руки просилось абсолютно все: от кёрлера до ароматических палочек, взгляд был блуждающим и тёмным из-за расширенных зрачков. А потом присаживается на пол и озадаченно смотрит на воду стекающую, сверкая в сознании, как сварка.       Кира подумала, что неплохо было бы её напоить и вытряхнув из пластикового стаканчика зубные щётки, наполнила его пузырящейся водой из-под крана и сунула Вилке в потные, горячие ладони и та сразу же осушила. Как и ещё два после него. Блондинка внимательно окинула взглядом личико поглощающей воду Ви, в котором явно было что-то детское и от этого возникал ебейший диссонанс. Просто жесть. Хорошо хоть бейсболку на бошку натянули, глаза хоть немного скрывает. Правда, та её почти сразу перевернула козырьком назад, явно кося под Захарову, которая, наверное, и родилась с ней на голове, но здесь это уже неважно.       Бедра сверкают своей молочной белизной из-под форменной юбки, когда та, отбросив стаканчик, ложится прямо в одежде в ванную и ловит чуть тёплые потоки воды всем телом, бормочет что-то про пыльную радугу и небесных китов, вроде того, что они плещутся с ней в ванной и им хорошо, и, вроде как, успокоилась. Русалка, блять.       – Кира. Кирюх!       Свесив голову на поджатые к груди колени, Медведева благополучно отрубилась, но проснулась в ту же секунду, когда проворные ловкие пальцы мазнули тёплым дуновением воздуха – как от костра – по щеке и сняли с пучка резинку. Волосы, лишённые поддержки, мягко рассыпались по плечам, свисая на лоб, а Виолетта, замерев, как олень в свете фар, со спиралькой в руке, зачарованно смотрела на эту картину.       – Кирочка! – отмерев, взволнованно шепчет, облизывая чуть запекшиеся губы, часто-часто моргая, как кукла. – Какая ты красивая, сука. Ты знаешь, ты даже лучше – как спирт. Красивая, блять.       – Ага, ты тоже, ебанашка, на мефедрон похожа – обреченно пробормотала старшая и потянулась за резинкой, – отдай.       – Отними, – Вилка счастливо улыбнулась, совсем уж не по-детски и подняла спиральку высоко над своей головой, при этом вскочив, но с реакциями у Киры все было в порядке всегда, поэтому она тоже резко встала. Разница в росте заметно ощущалась и блондинка легко отняла резинку, но тут Малышенко отступила на шаг и поскользнулась, хватаясь руками за чужой жилет и утягивая за собой       – Ай, блять!       Кисть хрустнула и Кира сморщилась: лежит на Виолетте, выставив руки по обе стороны её лица: благо, с пресловутыми реакциями все в порядке, только вот руки не рассчитаны на такие маневры и левое запястье будто пронзило тысячью маленьких иголочек. Растяжение наверное, но все равно неприятно. Отвоеванная резинка выпала из разжавшихся пальцев, а Виолетта замерла почти, только смотрит ей лицо глазами тёмными-тёмными и драным котёнком ластится к теплому воздуху, который та судорожно выдыхает на расписную щеку и улыбается: ей точно сейчас не больно.       Кира в бессилии морщится: «Господи, какая же ты проблемная, ну еба твою мать!»       А Вилка, она красивая; даже и под кайфом. Особенно под кайфом: на лбу и над верхней губой испарина, щеки и глаза красные, взгляд такой блуждающий и по-детски мечтательный, губы кусает до крови. Легко её представить на какой-нибудь большой палке. Или зная Малышенко чуть получше, на девичьих пальцах. Тех, чьи побольше и подлиннее. С кем она ещё пососаться здесь не успела? Наверное, только с Кирой.       – Кирюша. Всё проблемы только в твоей голове, ты знаешь?       Протягивает, пытаясь сфокусироваться на темных глазах напротив, а Медведева, ошарашенная тем, что все её мысли, похоже, все-таки можно прочитать по хваленому покер-фейсу, пытается встать, но младшая держит за лацканы жилета и не отпускает. Кепка слетела и пряди, выбившись из небрежной петельки на затылке, горячим шоколадом частично разметались по кафелю, частично прилипли к лицу: вся мокрая, как мышь. Кира в это время чувствует, как вода, которой стало внезапно много, понемногу заливается в лоферы и мочит гольфы, заставляя тугую ткань неприятно липнуть к коже. А ещё, будто она оказалась в тупом сериале, где все герои всегда страдают проклятием неуклюжести и где все заканчивается неловкими падениями и мацаньем определенных частей тела. Она порывается встать, но нога на мокром кафеле скользит в сторону и Кира, уже слегка привставшая, но не удержав равновесия, опять плюхается Малышенко на живот и та охает от таких маневров, но серо-голубую ткань не отпускает. Одной рукой держит жилет, а второй расстегивает свой: пиджак, пропахший сладко-тошнотворными сижками Идеи уже давно пал смертью храбрых где-то в комнате, пока её тащили сюда. Расстегнутый наполовину жилет, выглядевший рваной раной, и рубашка, ставшая из-за воды полупрозрачной, почти ничего не скрывающая, касается груди Киры. Не ощущает, не чувствует пока та, слишком много на ней одежды. Вилка хватает поврежденную руку блондинки, но так мягко, что вообще не больно и целует запястье, не отводя взгляд, просто прижимая его, обкалывая сухой тонкой кожицей на губах, как цветочная колючка-царапка, прицепившаяся к одежде, клейко, как весенние почки и нежно, как мамина любовь, которой ни у одной из них никогда не было.       Ведёт ее рукой по собственным губам, оттягивая нижнюю, по подбородку, по шее, обводя линии тату, по своей мокрой рубашке, между грудей, ниже, по мягкому животу, натыкаясь на пояс юбки. Кисть отпускает, как и жакет, а встать Кирюша все равно не может, только смотрит на её лицо – растерянно и беспомощно, цепляясь взглядом за чешуйки кожи на губах, чуток смазанные стрелки, наведенные чёрным лайнером Гели, пламя над бровью, взгляд пытается выловить скулы, тоже острые – последнее звено цепочки для сознания, чтобы оно не улетело в стратосферу или не распалось на плесень и липовый мед просто от осознания того, что ее пальцы сжимают ткань рубашки Малышенко на её мягком животе, да вот только после её недоремиссии личико у неё по-кукольному припухлое и её не портит – делает милее и потому ещё опаснее. Вечные двадцать один, на кои она и не выглядит-то, особенно в этой блядской форме. Если не смотреть на темнющие глаза, то все в ней было правильным. Кира на мгновение смыкает веки, чувствуя, как хлынувшая в голову кровь чуть не ломает височные кости, особенно, когда опускет взгляд ниже и замечает отсутствие на Виолетте лифчика и проколотые твёрдые соски, которые красиво обрисовывала мокрая ткань. Твою ж...       Отдергивает руку от кипяточно-жаркого тела и Вилка сразу скуксилась.       – Ты не хочешь меня?       Честно говоря, Малышенко – та ещё озабоченная, полная противоположность кириному представлению о сексе, что видится ей чем-то интимным и не подразумевающим под собой утехи с людьми, с которыми ты, в лучшем случае, знаком пару-тройку месяцев проекта. Поэтому, она честно хотела ответить «нет».       Склоняется над ней – в глазах неприкрытое насквозь желание и Ви смеётся, чувствуя платиновые пряди на своих горячих щеках.       – Они щекотятся. Мне светлые волосы идут?       Смотрит её лицо, в рамке своих собственных волос, и остро усмехается, но внутри ебаная тикалка колотится так, что ее хватает только на то, чтобы выдавить:       – Очень.       – Покрашусь к финалу.       – С чего ты взяла, что сможешь?       – Кир, да какая из меня финалистка? – Вилка развязно усмехнулась и сдула чужую прядку волос с клейких губ, чувствуя, как острая улыбка Киры сечет её, как раскаленный нож – масло. – Сейчас я точно худшая версия себя– даже здесь обдолбаться умудрилась. Так что к финалу я успею смотаться домой и покраситься там, – водит рукой по отвороту жилетки, повторяя по памяти завитки серебряной броши, оставшейся на пиджаке, – знаешь, а тебе пошла бы золотая, помяни моё слово, – шепчет, сладко почесывая чужое эго. Тянет руку и проводит ногтем под тоненькими нижними ресничками и Медведева щурится. Пальцы горячие, да и сама она горячая, да ещё как – своими тонкими бедрами Кира чувствует ровное тепло, исходящее от девушки сквозь несколько слоев ткани. Кладет руку на узел галстука, но Ви мягко отталкивает руку:       – Рубашку да, а его оставь. Я же...       – Затянуть потуже?       Глаза поблескивают, губы растягиваются в улыбке:       – Бля, ну конечно.       Узел затягивается сильнее на изящной шее Малышенко, которая закатывает глаза в сладостном ощущении легкой нехватки воздуха, а Кира ведет по покрытой мурашками коже кончиками пальцев, ощущая под ними хрящи гортани и слегка нажимает, чувствуя, как Виолетта сглатывает и облизывает вновь губы, ведь для неё – игра, чтобы просто было не скучно, а Кире становится жутко и страшно при мысли, что она легко может их смять и убить к хуям всегда очень ласковую и тактильную наркошу, просто приложив чуть больше сил. Чувствуя под рукой биение пульса, такое трогательное, и то, как Виолетта простодушно доверяет её рукам свою жизнь, в груди становится теплее, будто та ледяная корка, которая защищает его, тает, согретая расписными горячими ладонями. Ведет рукой ниже, положив ладонь на воротничок, невольно вспоминая, что у Гели и Идеи оный тоналкой колера «песочком по ебалу» всегда перепачкан напрочь. Вилка «наталкой» не красится, она вообще почти не красится, поэтому у неё он белый, пахнущий свежей туалетной водой, хрусткий от крахмала. И от воды липнущий к рубашке, завернувшийся под затянутый галстук. Одна пуговица.       Поддается, с трудом выскальзывая из жёсткой петельки. Ткань мягко и послушно расходится под бело-нервными пальцами, обнажая татуировку на груди. У Виолетты в голове приятно шумит и плывут мысли, она ерзает и стонет, когда холодные пальцы касаются набитого сердца. Кира чувствует, как под её рукой быстро-быстро бьется настоящее сердце, отравленное какой-то дрянью, как и просвечивающие под рубашкой синячки-гематомы и очертания рисунков, одни шумят на руках, как сирень на ветру, другие будто растеклись на предплечьях шартрезовыми и циановыми лужицами по белой ткани.       Татуировки Ви напоминали Кире когда-то давным-давно, где-то в прошлой жизни, прочитанную ей бабушкой сказку о Чернильной Принцессе. «Принцесса прошла через поля, восхищаясь, как они плодоносны. И урожай пропитался чернилами.»       Огромные зелёные глаза-нейротоксины будто тоже пропитывают чернила зрачка, которые оставляют огибать себя только тоненький зеленоватый ободок, но и тот, обычно яркий, как лесное озеро, будто затянула болотистая ряска, делая темнее. «Принцесса переплыла море, восхищаясь, как оно огромно и чисто. И вся рыба умерла от загрязнения.»       Татуированные пальцы путаются в светлых волосах, слегка оттягивая и Кира будто видит, что они пачкаются чернилами, капающими с её пальцев, и становятся чёрными, как смола, какими были давным-давно – тоже очередной «привет» из прошлой жизни. «"Пожалуйста, покинь эти земли! Разве ты не видишь, что все умирает?" — умоляли крестьяне Принцессу.»       Кира прикасается губами к разгоряченной тонкой коже, обтянувшей ключицы и ребристую кость грудины, ощущая от татуированной плоти явственно горьковатый привкус. «Но Чернильная Принцесса была глуха к их мольбам, так как её сердце пропиталось чернилами давным-давно.»       Осторожно проводит по набитому чернильному сердечку на груди. Вторая пуговица.       В противовес забитой коже под ключицами – абсолютно чистая, розовые соски на небольшой аккуратной груди, в которых поблескивали штанги. Кира сглотнула и провела раздвоенным языком по пересохшим вмиг губам. Затуманенный взгляд Виолетты вмиг поймал это движение и матовые зрачки будто ещё шире стали, хотя куда уж больше. Кладет ладонь на левую грудь, и это сочетание ни с чем не сравнить – упругая мягкая плоть и жёсткая прохлада металла в затвердевшем соске, вмиг упершимся в ладонь. Виолетта прикусывает краешек губы, глуша стон когда Кира оттягивает украшение, но почти сразу убирает руку с груди, не останавливаясь на этом и натыкается на пояс юбки. Медведева спешно вытаскивает из него остаток белой ткани и третья, поддаются, заодно с четвертой пуговицей без боя почти, а распахнутые полы рубашки обнажают беззащитные, едва проступающие сквозь кожу ребра, белый как кальций живот. Медведева не отказывает себе в удовольствие на мгновение прикоснуться губами к коже под грудиной, к тому месту, что всегда скрыто одеждой и она настолько гладкая и мягкая, что Кире кажется, что прикасается она губами к глаженному шелку. Считается, что от девушек пахнет цветами, но от татуированной шеи тянет табаком и свежестью её умывалки, а от тела только кожей, горечью и предстоящим падением. А падением ли? Шатенка закатывает глаза и слабо улыбается – ресницы Киры и её прямые платиновые волосы щекочут ей живот. Резинка бы ей сейчас не помешала. Хорошо Вилке, она в кепке. Была, по крайней мере.       Честно говоря, Кире стоило поступить не так. Стоило подняться, поднять обдолбанную Малышенко, сунуть её под кран с холодной водой и пидорить фасад мочалкой, а в перерывах периодически хлестать по щекам вместе с Рони, которую она на кой-то черт отпустила. А вот не надо было!       Налицо результат подобного аутотреннинга – она сидит на полуголой Вилке, которая смотрит на нее так, будто готова пассивно изнасиловать.       Мысли-то правильные, а холодными пальцами по животу все ниже и Виолетта, поведя плечами, глухо простонала куда-то в сгиб локтя и с воплем команчей подминает тренированную Медведеву под себя и буквально обездвиживает её тело своими татуированными ногами, стройными и сильными, с тонко прорисованными мышцами, смотрит с хитрым прищуром и снисходительной улыбкой в охуевшие от неожиданности карие глаза. С кончиков каштановых волос вода капает Кире на скулы и стекает к вискам, как слезы, смачивая и без того мокрую шевелюру – воды на полу по щиколотку. А кран они вообще выключили? Медведева хочет голову повернуть, чтобы оценить масштаб «хуево», да вот шатенка не дает: подбородок острый пальцами придерживает, не даёт развернуть, транслируя Кире в голову «Смотри на меня!», да она и смотрит, не может отвести взгляд, чувствуя, как в голове пульсирует эта фраза, эхом разносясь по всем нейронам и пуская корни в мысли, сплетаясь с аксонами.       – Ты так сверкаешь под рёбрами.       Сообщает с умным видом, а ловкие пальцы, игнорируя галстук, пробегаются по ряду пуговиц рубашки гораздо быстрее, чем сама Кира её застегивала утром.       Таки масштаб «хуево» колоссальный.       – Ты чего? – щурит карие глаза блондинка. – Шифер шуршит?       – Ага, – улыбается, так ярко и широко, что больно глазам и медленно наклоняется.       Губы, чуть царапая, мажут по подбородку, лабретту и напряженной шее, утыкаясь в неё холодным носом и намеренно избегая губ, как всегда, поджатых, и вина в отражении зрачков карей радужки – потому что надо было прекратить, а не смогла, точнее, не захотела – спускаясь ниже и под кожей вместо крови будто бурлит растворенный в ней дьявол, и горит там, где касалась Медведевой Вилка, повышая чувствительность в разы, да и сама глаза закатывает, наверное потому что мокрая рубашка скользит по бокам, как холодные ласты. Чернильные руки плавно стекают к торсу Киры – тоже без топика, обьективно говоря, так даже легче. Виолетту прёт от татуировок и она хочет облизать-зацеловать-залюбить каждый рисунок на руках Киры, но забитый рукав блондинки скрывает другой рукав белой скучной рубашки и она нетерпеливо сдергивает ее где-то до локтей, да выпутаться из собственной терпение позволить не может, но она старается и, наконец, белая ткань летит в сторону. Хочется так, чтобы плотнее, теснее, кожа к коже и Кира, расправившись с застежками на своих открахмаленных манжетах, поспешно сбрасывает рубашку и та сразу же намокает, а шатенку тянет за ее галстук, повисший на шее, наматывая его на пальцы. Виолетту резко прижимает к Кире, будто сверху падает бетонная плита, а горло сладко сдавливает петля из плотной ткани – на этот раз чуть потуже и это мучительно-приятно, настолько, что горячая ладонь шатенки забирается под собственную юбку и Кира наблюдает, как пухлые губы приоткрываются в немного недоуменном хриплом выдохе. Медведева, напрягшись как струна, снова переворачивает девчонку прижимая её правую руку к полу, со стороны поняв, как это глупо – кататься по мокром полу, как две ебанашки. До церемонии пару часов, а они насквозь мокрые, лохматые и возбужденные. И не только, потому что Вилка расплывается в донельзя хитрой, видя такой разгоряченной всегда спокойную, как Будда, Медведеву, улыбке, поднимает и левую руку, прижимая тыльной стороной к полу, слегка шевелит монохромными пальцами, бьёт костяшкой по мокрой плитке, вызывая плеск и выдает:       – Сдаюсь.       Сглатывая и замирая, Кира все так же придерживает Виолетту, почти не дыша и свистяще выдыхает:       – Заебешь.       – Кирюш, мой трип тебе, наверное, передался воздушно-кабельным.       – Капельным, навер... – Кира не успевает даже выразить сомнения по поводу того, в какую вилку-розетку втыкать кабели, как Ви, которую держит Медведева, поводит кистью, с лёгкостью находя губы блондинки и засовывает ей в рот пальцы, побывавшие в ней несколько секунд назад.       – Ну как? – заботливо интересуется Вилка и склоняет голову, чувствуя, как сплитованный язык обводит подушечки её пальцев, и, о ебаный ты Боже, как же ей хочется почувствовать его в другом месте, настолько, что пальцы в чужом рту мелко трясутся, а глаза с подрагивающими ресницами прикрываются сами по себе.       А Кире хочется сказать, что как чернила, слизывая с тонких пальцев тягучую смазку, но на вкус она почти нейтральная. Кусает за пальцы, заставляя Виолетту очнуться и руку отвести, чтобы, наконец, поцеловать. Приподнимая девушку за галстук, впивается в её упрямый болтливый рот, смачивая губы Малышенко слюной и деля её возбуждения вкус на двоих, лихорадочно шарит свободной рукой по поясу, пытаясь найти язычок молнии. Они жадно сплетаются языками, от нетерпения сталкиваются зубами и Кира алчно изучает все, чего касается: ребристокостный свод неба, острую кромку зубов, прикусывающих её губы, язык Виолетты половинками своего обводит, бесцеремонный и наглый, дрожь её губ и впитывает это, стараясь запомнить, выпивая чужое прерывистое дыхание, заменяя им кислород в лёгких, заменяя его чернилами и нейротоксинами.       – Я не думала, что с тобой будет так охуенно целоваться, – Виолетта, отстраняясь, облизывается и глубоко воздух вдыхает, будто чуть захлебываясь и приподнимается, дабы было легче рукам Медведевой снять с неё мокрую юбку, очертившую, прилипнув к бедрам аккуратные их изгибы, и снова втягивает Киру в поцелуй, грубый и грязный с привкусом соли и живой меди на чужих губах.       Кареглазую злит, что Вилка будто сравнивает её с кем-то, но все равно приятно, что в её своеобразном топе она не последняя, может, даже лучшая на этом гребанном проекте. Она остервенело целует ее, до звездочек перед глазами, тоже кусая бесконечно мягкую розовую плоть и Вилка стонет сквозь поцелуй, с трудом отдирая старшую от её губ, таких желанных и манящих и, она, остраняясь, поддается мягким ладоням, которые настойчиво сжимают плечи. Вилка тяжело дышит, губы распухли от поцелуев и с них скатывается крупная капля крови, выступившая из трещинки прямо посередине нижней губы. Её Кира на полпути к подбородку ловит на подушечку и на левую щеку ведет, перечеркивая красную надпись по линии челюсти, рисуя ею новый алый стигмат, по которому проводит языком, а выбритый висок опаляет горячее дыхание. И снова целует.       Чертовски горячий и чувственный, с привкусом железа и боли, настолько пламенный, что ебаный здравый смысл и рассудок догорают в этом блядском пламени, что сходится в нейротоксичных глазах Виолетты огненной каруселью.       Виолетта целовалась, как зверь – кусалась и чуть ли не рычала, плавя свое и чужое сознание, топя его в наслаждении, чуть больше – в боли, ведь когда губы тянут и болят, то внутри не так больно и не так кровоточат душевные раны – зарубки на душе, коих полно. Не успеешь на себя одну заплатку пришить – от души новый прогнивший кусок отваливается. И Кира, наконец-то, поняла её. Для Виолетты вся эта наркота... Наверное как улыбки на каждый день, как антидепрессанты поутру, как заплатки для насквозь штопанной-перештопанной души.       Возможно, бывший абьюзер и действующая мазохистка – одно из лучших сочетаний?       Не разрывая поцелуй, Кира сжимает пирсинг на левой груди, а пальцы правой кружат около входа во влагалище, пачкаясь секретом. Вилка подаётся бедрами, скрещивая их у Киры за спиной, и той больше не хочется её мучить. Отрываясь от губ, ставит на шее, под гастуком свою болезненную метку, а три пальца почти с размаху ввинчиваются внутрь, туда где тесно и жарко, большой палец потирает клитор, и тут же блондинка ощущает, как довольно острые ногти Малышенко впиваются в её голые плечи и где-то на периферии сознания она слышит её крик. Разводит пальцы внутри, растягивая бархатные стенки, слегка сгибает два и шатенка мечется так, что приходится слегка прижать её к полу, слушая загнанное дыхание. Собственное возбуждение уже причиняет дискомфорт – внутри все сводит и ноет, просит прикосновения и Кира, опустив ногу Виолетты, почти седлая её, трёт собственный клитор сквозь белье и так и не снятую юбку, которая своей так удачно подвернувшейся складкой добавляет остроты и грубости на чувствительной точке, что добивает окончательно. Медведева, сводит брови-изломы и кончает на долбанной коленке Малышенко, оставляя на татуированной коже тягучую влагу, пока та сокращается и поет, распятая на её пальцах, в забытьи размазывая кровь по располосованной спине. Второй оргазм настиг Киру в её собственных, удивительно девичьих стонах, с головой Виолетты между её собственных ног, пока её язык обводил чужие складки, добавляя остроты прохладой лабретта, и ласкал клитор половинками языка, а ногти царапали ноты удовольствия на ягодицы шатенки. На полу не очень-то удобно, но когда ты кончаешь на нем – почти похуй. ***       – Курить хочу, блять, – Виолетта, удовлетворенная до кончиков волос обессиленно прикрыла глаза со вздохом и заправила мокрые пряди за уши. Волосы с затылка колыхались в воде на полу вокруг её головы, как нимб с церковных икон, – только сиги в пиджаке, а я не ебу, где он.       Кира подумала, что её волосы видимо колыхаются так же, а покурить, и правда, было бы неплохо, ответила:       – В комнате. Когда тебя поймать пытались, схватили за пиджак, а ты из него вывернулась и убежала.       Виолетта хрипло засмеялась и покачала головой с умным видом:       – Да, тупанула. Надо было за пояс юбки засунуть.       – Все равно бы намочила, – старшая находит взглядом её многострадальную клетчатую юбку, насквозь промокшую в паре метров от них, привстает и отжимает платиновые волосы, наматывая их на пальцы. Потом тянется к пиджаку – тому единственному элементу её одежды, который не намок, ибо был брошен на раковину – и достает из него пачку винстона. Потом, слегка покачиваясь, встаёт и включает вытяжку. И выключает воду  хлеставшую из переполненной ванной. Ебать, а чем воду-то собирать – юбками собственными? Кира сморщилась и помассировала виски. Ладно, пока не это самое важное.       – Кирюша, ты лучшая.       – А ты, вроде, в норме?       – Подпирает ещё чуть-чуть. Но это... Недолго.       Уголки губ дрогнули и девушка поспешно сует сигарету между в рот и поджигает. Кира опять сползает на пол, прислонившись к тумбе раковины, тоже затягивается и искоса наблюдает за ней.       Виолетта даже курит красиво. Затяжка, прикрывает глаза с красными, странно контрастными зелени ее глаз смоки и наведенными, так шедшими её татуировкам, графитными стрелками – все размазалось к хуям – темные ресницы на светлой коже щек резко выделяются, выдыхает дым и в воздухе причудливо вихрятся антрацитовые цветы, слетевшие с её припухлых губ. Кира мысленно стирает с её лица косметику и, черт побери, ей без неё даже лучше. И без одежды. Если честно, на Виолетте и из одежды были только лоферы, гольфы и галстук. И, сама затянувшись, вдруг подумала о сказке, о которой внезапно вспомнила, после стольких лет. А как там дальше? «Однажды она ступила на землю Королевства Бумаги. Горожане поймали Чернильную Принцессу и бросили её в бумажно-белую тюрьму. Жалкая Чернильная Принцесса, которая искала умы, которая оказалась в тюрьме Бумажного Королевства. Прошло время, и сама Принцесса Бумаги подошла к заключенному. Вскоре после этого она была приговорена к освобождению. Чернильная Принцесса учила писать Бумажную Принцессу. Бумажная Принцесса не могла быть счастливее. Тем не менее, проведя так много времени с Чернильной Принцессой, она стала пропитываться черным цветом Чернильной Принцессы. День за днем Бумажная Принцесса становилась все более пропитанной черными чернилами... Пока в один день не стала полностью неотличима от Чернильной Принцессы.» Кира хмыкнула. Странный конец. Вряд ли она похожа на Бумажную Принцессу, но пропитаться Виолеттой было бы ... ... просто восхитительно. Виолетта поворачивает голову и часть лица погружается в воду. Она отфыркивается и приподнимается на локте, поправляет волосы с наивной улыбкой и шепчет: – Я трахнула девушку из своих трипов. – Наверное, из твоих уст это почти «я тебя люблю»? Виолетта затягивается, выдыхает дым и, посмотрев в потолок из классических плиток, хрипит: – Не почти.