Скажи

Линь Чунь, с которой он договорился на девять, уже стояла у дверей студии, Ибо увидел ее за два перекрестка — ярко-розовый жакет посетительницы пытался затмить собою цветы тетушки Цао. До назначенного времени оставалось ещё семь минут, поэтому Ибо сбросил скорость и выключил музыку, к черту юные дарования, ничего интересного. Гораздо увлекательней последить, как сложатся отношения Линь Чунь с его любимым растением.  Сам Ибо ничего в ботанике не смыслил, в цветах тем более, но за конкретно эти был бесконечно благодарен тетушке Цао. Чем они так нравились немолодой соседке, он мог только догадываться, но любовь ее была неподвластна времени, пышный куст свешивался с ее балкона год от году все ниже, наконец распался на козырьке входа надвое и теперь обрамлял дверь студии “LOYIBOARD” занавесью из пышной зелени и красных колокольчиков. Названия растения Ибо не знал, но горячо желал, чтобы оно цвело круглый год, потому что лучшего средства проверки посетителей на адекватность и придумать было нельзя: крупные, яркие колокольчики притягивали взгляд и входящих, и проходящих, а посмотреть было на что — из-под каждого алого венчика торчал крошечный член. В точности такой, каким члену быть положено, с волосками и яйцами, багрового цвета. Поторчав немного, членики превращались во второй цветочек, а потом повисали на нитке и отпадали, но до тех пор выглядели впечатляюще, и за четыре года Ибо не надоело составлять мнение о посетителях по тому, как они реагировали на эти цветы. Он даже решил, что если вдруг тетушка Цао разлюбит членоколокольчики, он выяснит, как они называются и закажет себе пару кустиков.  Машина подкрадывалась ко входу, а Линь Чунь, насколько Ибо мог видеть,  была занята тем, что выдернула из колокольчика один пурпурный член и теперь его разглядывала. Ибо усмехнулся. Он в свое время тоже так поступил первым делом — узнать, вдруг там и головка есть. Да, есть.   Он зарулил на стоянку.  — Госпожа Линь? — Господин Ван! — посетительница даже не подумала быстренько отбросить сомнительного вида цветок, поклонилась с радостной открытой улыбкой и микрочленом в пальцах. Ибо решил, что Линь Чунь ему нравится, он познакомит ее со студией лично.  Еще через полчаса он говорил себе, что влюбился бы в Линь Чунь, будь у него такая опция: эта женщина первым делом смотрела на провода. Не пищала ой какие гитарки. Не пыталась умничать и забрасывать его терминами. Не тянула ко всему руки. Она просто первым делом посмотрела на провода. Богиня.  Он подписал контракт.  — Сяо Чжань? — заволновалась вечером мама. — Ты будешь работать с такой серьезной звездой? Ибо не закатил глаза, потому что он почтительный сын. А Сяо Чжань всего-навсего айдол! Разве это серьезная звезда? Он работал с настоящими профессионалами, классическими и джазовыми музыкантами, а это заурядная поп-музыка. Но если сахарному мальчику хочется чем-то выделиться, Ибо не против, он одобряет стремление к развитию. А три дня аренды студии это очень симпатичная сумма и закрытое окно в расписании. Ибо часто говорили, что однажды он научится отдыхать и поймет, как здорово валяться на песочке, но это время пока не наступило, и дни, когда работы не было, его нервировали.  — Сяо Чжань? — позвонила через полчаса племянница Цу. — Ты ведь возьмешь автограф? И фото! Пожалуйста-пожалуйста, дядюшка Бо!  Ибо сказал, что это неэтично и нет, просить он не будет. Только если господин Сяо сам предложит. Нет, не обсуждается.  И чтобы не смела даже думать прийти сама и привести половину школы к его студии. Малышка Цу задрожала голосом и бросила трубку.  — Сяо Чжань? — округлил глаза Бо Шень. — И ты согласился? Это не наша специфика.  Ибо пожал плечами. У специфики было окно в расписании. — Если человек понимает, что ему необходимо расти, кто я такой, чтобы ему мешать? — Но это все, — Бо Шень раскинул руки, пытаясь обнять и защитить все их драгоценные консоли, мониторы и компрессоры. — Зачем ему? Винтажное, аналоговое, зачем? Что вообще он в этом смыслит? Это все равно что кормить кролика орхидеями, никому никакой пользы! Ибо хлопнул его по плечу, показывая, что оценил деликатность формулировок и разделяет боль. Он и в самом деле понимает: Бо Шень  любит эту технику, каждый блок питания и ресивер его маленькая детка. А теперь должен будет отдать их на поругание.  — Слушай, я тоже начинал как айдол, — попытался он утешить своего инженера, но Бо Шень только отмахнулся. — Ты быстро понял, что это не твое. И у тебя музыкальное образование, а этот… Мало мне, что жена всю комнату увешала его портретами, он ещё и тут будет! Ох, хоть бы она ничего не узнала, иначе с подругами вместе порвет меня на тысячу маленьких бо шеней! — Думаю, лучше тебе пока помалкивать. Потом все всё узнают, конечно, но хотя бы не явятся нам под дверь. О том, что сам проболтался, Ибо решил не рассказывать, хотя на маму сердился до сих пор. Ведь договаривались же, что она никому о его делах не рассказывает, и она всегда слово держала. Но только до тех пор, пока дело не коснулось Сяо Чжаня! Что в нем такого, все становятся просто сами не свои?  Нет, конечно, красивый… Ибо вздохнул.  Бо Шень вздохнул тоже.  — Скажи мне, что не альбом. — Нет, одна песня, три дня.  — Ну… — видно было, как неохотно снисходило на Бо Шеня смирение. Спотыкалось, падало, но ползло.  — Он хотя бы умеет петь.  — И ему не семнадцать, взрослый человек. Они улыбнулись друг другу. Сеанс взаимного утешения прошел успешно. — Ладно, — проворчал Бо Шень, — с мультитреком возни немного, запишем голос и свободны.  — У него будут музыканты.  — Много? — Одних скрипок восемь штук. Он очень серьезно настроен. Ибо ждал, что Бо Шень оценит шутку, не он ли всегда говорил, что восемь скрипок звучат простовато, если не сказать бедно, это самый минимум на грани приличного. Но тот снова скис. — После этого я уеду на Бэйдайхэ, так и знай. На неделю. Мне давно нужен отпуск! Кому нет, думал Ибо на следующий день, когда за два перекрестка увидел около студии толпу школьниц. И ещё думал, что малышка Цу получит очень тощий красный конвертик. Очень тощий. И что завтра он привезет на работу маму, пускай она сама отгоняет от студии юных фанаток. Или пьет с ними чай, в конце концов, им ведь есть что обсудить. На чае и беседах они, может, продержатся неделю-другую, но запись начнется только через три. Должно схлынуть. Схлынуло за три дня. Фанатский пыл угас, да и мама не согласилась приехать, но школьницы с портфельчиками все ещё подозрительно часто попадались Ибо на глаза, когда он приходил на работу утром, уходил с нее вечером и обедал днем. А звонкое девичье хихиканье при виде цветочков втыкалось в звукоизоляцию словно иглы и наверняка долетало до окон тетушки Цао. Ибо позвонил Линь Чунь и предупредил ее о ситуации с фанатками. В конце концов, это ведь его вина. Линь Чунь заверила его, что беспокоиться не о чем. И все-таки он беспокоился. Особенно в первый из назначенных дней контракта, потому что школьницы то и дело курсировали по улице, а Ибо слишком близко был знаком с индустрией, чтобы не понимать, чем это чревато. Если Сяо Чжань будет здесь замечен, на узенькой Маомин Лу может случиться давка не хуже, чем на улице Итхэвон, тут те же условия, уклон дороги и перекресток. Ну и работать станет невозможно, а хуже сорвавшихся планов, как известно, только несбывшиеся надежды. Ибо же хотелось оставить все как есть — улицу, планы, и… В общем, все как есть, ничего не ломать.  Но итогом дня стали не катастрофические события, а первый жирный плюс Сяо Чжаню — тот не появился. Ибо мысленно вычертил с нажимом и удовольствием сначала одну черточку, потом поперек вторую: всякий, кто работал в студии с большим количеством музыкантов знал, что в первый день вокалисту там делать нечего. Подбор оборудования, подключение, пробы и настройка займут в самом лучшем случае день —  это без замен состава, репертуара и инструментов, а без них никогда не обходится. Каждый, кто работал в студии, это мог бы подтвердить. И почти каждый раз вокалисты все-таки приходят! Ненужные, они слоняются по студии, от скуки лезут, куда не надо, раздают ценные советы и всячески перетягивают на себя внимание. Ибо вдоволь насмотрелся на бурные ссоры, случайные травмы, внезапное появление посторонних, панические атаки и прочие цирковые номера — все средства хороши, чтобы не ощущать себя лишним, так уж устроены знаменитости. Те, что устроены не так, обычно не знамениты. Ибо относился к этому снисходительно, и все-таки с теми, кто не приходил в первый день, у него всегда отношения складывались лучше. А отношения музыкального продюсера с музыкантами — это база. Без нее ничего не получится. Сяо Чжань не пришел.  Второй плюс этот человек получил следующим утром. Ибо издалека заметил высокую фигуру в длинном широком пальто у дверей своей студии, но до последнего не верил, что это Сяо Чжань. Внутри огромного кулька мог находиться кто угодно, например, пара-тройка школьниц. Но девочек с портфелями не наблюдалось, а человек стоял к Ибо спиной и увлеченно снимал его любимые колокольчики на телефон. Ибо задумчиво сощурился на умилительную картину и полез в вэйбо. И точно, там все полыхало — Сяо Чжаня заметили в одном из ресторанов на другом краю города, даже успели снять, как он туда входит, и теперь полиция отбивала несчастное заведение у толпы фанаток. Человек в огромном пальто обернулся, услышав приближение машины, и приветствовал Ибо улыбкой. Все, кроме его глаз, скрывала маска, но даже этой защиты оказалось маловато, Ибо пришлось заставить себя отвести глаза и приложить некоторое усилие, чтобы приветствовать гостя ровно до бесстрастности.  Бедные школьницы.  Третий плюс был выдан Сяо Чжаню немедленно, едва он вывернулся из своих необъятных одежд и остался в черном костюме и алой шелковой рубашке. Ибо медленно выдохнул на три счета. Он обожал костюмы, хотя предпочитал двубортные, комфортные модели, это раз. Контракт оговаривал форму одежды при записи — только классика у всех участников, такова политика студии, это два. Ибо не раз видел фото Сяо Чжаня, это три. Он должен был быть готов.  Но не был.  А Сяо Чжань уже болтал об удивительной стилистике студии, тянулся кончиками длинных пальцев к решетчатым буковым панелям в нишах и восхищался пробковым покрытием. Полы пиджака то и дело распахивались, и тогда алый шелк обрисовывал то, что скрывал, стекал по гибкому телу к узкой талии и нырял под ремень, а брюки сидели на бедрах так, как на живых человеческих людях не сидят никогда. Сяо Чжань говорил о Джордже Нельсоне и Имзах — поглядите, кто у нас фанат послевоенного американского дизайна! — блестел глазами от искреннего восхищения, а Ибо смотрел на безупречную шею и темный пушок на скулах.  За что ему это.  Сяо Чжань окидывал взглядом Ибо, щурился задумчиво и вспыхивал новым восторгом: это ведь копия костюма Тони Люна из “2046”? Галстук цвета бронзы. Обожаю Тони Люна! Ибо медленно и солидно кивал, стараясь не сорваться в дурацкую улыбку, а Линь Чунь посматривала с гордостью — видали, видали, какой он у меня?   Видали, думал Ибо. Всякого, много. Может, не такой поражающей силы, но для профессионала это не может быть оправданием. И смотрел выразительно на Бо Шеня, который в первые же полчаса уподобился собственной жене и теперь внимал Сяо Чжаню точно так, как делала бы она, если бы ее сюда пустили. Взрослый человек! Двое детей! Того и гляди попросит автограф.  Ну ничего, придет сегодня вечером домой, а там снова Сяо Чжань — фотками по стенам. Ибо мысленно ухмылялся.  Бо Шень тем временем вдохновенно расписывал гостям все достоинства студии — плавающие не только полы, но и стены! Никакого контакта с несущими конструкциями, над домом могут хоть самолеты летать! Мониторинг радиоволн, чтобы случайно не возникли помехи! Видите этот необычный, в форме кристалла, микрофон? Оригинал пятьдесят девятого года, такой предпочитал Фрэнк Синатра, отлично передает хрипотцу. Ибо позволил инженеру рассказать о некоторых своих любимых детках, но когда улыбка Сяо Чжаня стала совсем ослепительной — остановил. Ни к чему заставлять человека так улыбаться прямо с утра, ему ещё петь.  Собрались музыканты, и день покатился так ровно и складно, словно сам боженька играл в тетрис, щелк, щелк. Музыканты перешучивались, звучали легко и полно, без обычных для несыгранного коллектива мелких склок и игр в царя горы записывали одну версию за другой — камерную на три гитары, олдовую две гитары и контрабас, вариации со всеми струнными. Никто не задевал стойки, не ронял ничего на кабели и даже не чихал при исполнении, только Сяо Чжань сначала столкнулся с Ибо в дверях, очень извинялся, потом споткнулся о плохо приклеенные к полу провода и уронил один из микрофонов. Но что он близорук, Ибо уже понял по характерной беззащитности взгляда, другие, кажется, тоже были в курсе, поэтому все друг другу поулыбались, поизвинялись, вспотевший от стыда Бо Шень бросился добавлять скотча и переустанавливать стойку, а  Сяо Чжань забился в вокальную тон-студию и остаток дня улыбался всем с безопасного расстояния. Он оказался удивительно комфортным человеком, а Ибо умел чувствовать такие вещи.   Все умеют? Не для всех это часть работы. Творческие люди сами себе инструменты, они настраиваются тонко, живут эмоциями, а когда их много в одном помещении, только следи, чтобы студия не “зафонила” негативом. Это и есть главная задача звукорежиссера. Для собственно записи достаточно одного технаря, но то, что достойно записи, ещё нужно создать, выдержать его баланс, приглушая ненужное и вытягивая на поверхность ценное, и это не только инструментов касается. Атмосфера студии — вот настоящий показатель профессионализма, а не то, сколько фейдеров разом звукорежиссер использует. Ибо твердо в это верил, и годы его опыта говорили, что он не ошибается. Умение создавать комфортный творческий настрой — это тот рубеж, которые отличает заурядные студии звукозаписи от таких, как его “LOYIBOARD”. И мало кто его способен пересечь. Но в этот странный день ему и делать ничего не пришлось, все текло само! Когда Сяо Чжань предложил писать музыку и вокал в разные дни, Ибо согласился и со своей стороны предложил Сяо Чжаню для вокала метод Брауэра, на пять компрессоров —  встретил полное, до восторга, понимание. Просто клиент мечты, идеальное совпадение! Такую атмосферу доверия и открытости редко удавалось создать, но если уж она возникала, то пьянила предвкушением огромного успеха. Так он выглядит, успех, он зудит на кончиках пальцев, сам рвется наружу и вливается в слушателя так же легко, он не вымучивается повторами и не берется горлом. Ибо несло потоком вместе со всеми и он  пританцовывал в мониторной, а  Сяо Чжань, инопланетный в огромных наушниках, мурлыкал песню в малой тон-камере, примеряя на себя варианты звучания, улыбался рассеянно и мягко. Большого терпения человек, понимал теперь Ибо: Бо Шень перепробовал на нем половину своих микрофонов, а у него их, на минуточку, сорок восемь. И в итоге решил ставить сразу два — ламповый Telefunken и ленточный Royer на случай микса. Прежде за ним такой щедрости не наблюдалось, Ибо только головой качал: технарь, сухарь, сноб — и полюбуйтесь.  Пожалуй, стоило запомнить дату или сделать фото на память, что был в его жизни такой день, вот доказательство. Фото без Сяо Чжаня, конечно, это райдером было строго запрещено, а без него какой смысл, это же он наполнял день светом — улыбчивый, трогательный, чуть неловкий. И красивый. Конечно, Ибо с Бо Шенем вкладывались тоже, музыкантов подобрали отличных, а Линь Чунь воистину идеальный менеджер, но в центре был он.  Застенчивое божество. Музыканты разошлись, когда уже стемнело, и буквы вывески дома напротив располосовали стену у окна красным. Ибо складывал коробочки от пирожных, теперь пустые, аккуратной пирамидкой для тетушки Цао, она утром придет с уборкой. Посмотрел на название кондитерской — вкусные, надо запомнить. Их заказал Сяо Чжань, угостил на прощание всех участвовавших в записи, горячо поблагодарил, но сам к еде не прикоснулся. Бормотал смущенно, что не ест, когда работает.  Ибо очень даже ел.   День заканчивался, как ни тяни время, и Ибо уже скучал по нему. Ехал домой, засматривался на реку красных огней перед собой и вяло пытался анализировать, как все-таки Сяо Чжань делает то, что делает, такие вещи важно подмечать и перенимать. Но ему не думалось, он все ещё плыл в потоке, умиротворенный и спокойный, ему улыбалось, и он тихо пел себе: Считали, что все понимают, поэтому радостно любили Держались за руки так крепко, что не расцепить… Даже жаль было, что остался только один день, завтра они с Сяо Чжанем запишут вокал и на этом все.  *** Это “все” Ибо почувствовал утром следующего дня сразу, одного взгляда хватило  понять — оно.   В этот раз подождать пришлось ему, Сяо Чжань опаздывал.  А когда приехал, снова был в черном костюме, лаконичней вчерашнего, вместо яркой рубашки — топ в цвет с прямым срезом. В открытости шеи и ключиц должна была чувствоваться беззащитность, но Ибо почувствовал беззащитным себя. Что-то стыло острое в неподвижности губ, опасное в безупречности черт и беспросветности глаз. И даже уши Сяо Чжаня казались Ибо настороженными, как у добермана. Ибо двинул подбородком, поправляя галстук.  Плохо, плохо, такой заледеневший Сяо Чжань петь не сможет.  Ибо предложил кофе. Сяо Чжань сухо сообщил, что не ест во время работы. Ну да, он вчера говорил об этом. Понятно, откуда такая щемящая тонкость запястий и щиколоток, нерабочие дни у айдолов случаются редко.  — А я все-таки выпью, — Ибо прошел мимо Сяо Чжаня к кофе-машине, поставил в нее две чашки, и пока агрегат щелкал и жужжал, отвернулся к окну. Безмолвный мир за спецстеклом был таким же солнечным, как вчера. Колокольчики покачивались на ветру, крошечные члены топорщились ворсинками, по тротуару бодро шагала девочка с кошачьими ушками и портфелем. Ибо сунул руки в карманы, покачался с пятки на носок. Вчера ему работать не пришлось, хотя он был настроен решительно. И с чего же он решил, что так будет всегда? С того, что сегодня их в студии всего двое, все настроено, все готово, что может пойти не так?  Да все. В комнате запахло кофе. Ибо выставил обе чашечки на стойку, пригласил жестом Сяо Чжаня: — Посидишь со мной?  К его облегчению, тот согласился, присел на край барного табурета, выставил для опоры одну бесконечную и безупречную ногу, вторую поджал. — Может быть, воды? — Да.  Ибо принес. — Ты напряжен. Что-то произошло? — Нет. — Ты сможешь сегодня работать или перенесем на другой день? Взгляд Сяо Чжаня заледенел окончательно. — Конечно, могу.  Ибо медленно отпил кофе. Очень горячий.  — Твое настроение как-то связано со мной? — Нет.  Ибо замолчал. Не разговор, а мяч о стенку, туда-обратно, туда-обратно. Он пил кофе, Сяо Чжань — воду. Оба смотрели куда угодно, но не на друг друга. Полоса солнечного света делила стойку между ними.  — Как тебе удалось вот этого, — Сяо Чжань резко взмахнул рукой,  — добиться? Тебе сколько? Года двадцать три? — Двадцать пять, — несколько растерянный этой внезапной разговорчивостью, поправил Ибо. То из него слова не вытянешь, то вдруг такие вопросы. — Тебе родители купили эту студию?  Вот тут уже заледенел Ибо. Серьезно? Этот айдол-переросток утешает себя тем, у Ибо просто богатый папочка? Он даже не потрудился узнать, куда пошел записываться? Ибо заговорил — медленно, чтобы каждое слово укладывалось как кирпичик, и слышно было, как мерзко эти кирпичики скрежещут один о другой. — Я был удивлен, что ты выбрал мою студию. И отвечал всем, кто тоже удивлялся, что ты, должно быть, стремишься стать лучшей версией себя. Это достойно уважения.  Сяо Чжань впился в него взглядом, злющий, жесткий, и Ибо мысленно ухмыльнулся — на этом поле его никому не переиграть. Убивать взглядом — это к нему, и он бы убил, но Сяо Чжань оборвал гляделки коротким смехом, выставил на столешницу локти и кулак на кулак, уперся в них подбородком, сказал: — Я знаю, что ты был айдолом. Прозвучало не примирительно, но приемлемо, Ибо осторожно выдохнул. Ну и странный человек.  — Почему ты решил бросить карьеру, хорошо же шло? — продолжал расспрашивать Сяо Чжань, а Ибо думал — я же тебя не спрашиваю, почему ты решил стать айдолом, когда по меркам индустрии был уже стариком. И каким-то образом стал! — Рецидив миокардита, врачи сказали, что такие нагрузки я не вывезу. Ну, знаешь, перелеты, тренировки по 10 часов в день. Допрыгаюсь до сердечной недостаточности. Искренность хорошее оружие, оно сработало, и Сяо Чжань на мгновение сделался таким, как вчера — открытым, понимающим, Ибо даже успел обрадоваться. Но нет, вот уже снова отвел глаза, уставился в стену за стойкой. Интересная стена, на ней множество фотографий тех, кто в этой студии побывал за четыре года. Сяо Чжаня не будет, конечно, райдер.  — И тебе хватило на студию? Так вот что его волнует! Ибо от облечения задвигался, сел поудобней, кружку придвинул.  — Не-а. На простую бы хватило, но я не хотел простую, а хороший компрессор или микрофон стоит не меньше десяти тысяч долларов. Ты видел, сколько их здесь.  Сяо Чжань повернулся, чтобы посмотреть Ибо в глаза.  — И что ты сделал? — Взял кредит.  — Тебе дали?  — Это было не просто, — признался Ибо. С Сяо Чжанем искренность работала, этим нужно было пользоваться. — Но мне помогла студия, с которой я работал. Я смог убедить директоров, что вложение окупится.  — Окупилось?   — Да. Ну, почти, осталось четыре месяца. Сяо Чжань перелег удобней, щекой на кулак, долго и внимательно смотрел на Ибо, но теперь без злости. Солнце подсветило его глаза золотом, распушило ресницы. — Все равно не понимаю. Почему студия, почему такая. Ты же был просто смазливым мальчишкой из бойз-бэнда.  — Как ты?  —  уточнил Ибо, и Сяо Чжань по-мальчишески прыснул смехом — Наивный мальчик, оу-оу-у, — он состроил романтическое лицо: брови заломлены, рот округлен, в глазах печаль. — Продаем, что хорошо продается, а? Такое бесстыдство.   Ибо не удержался — только вчера пел эту песню! — фыркнул в чашку. Отставил ее, покрутил по столу. Солнце заблестело на синих боках. — Мы продаем людям то, в чем они нуждаются. Есть хорошие и важные вещи, которых в мире мало, их не хватает на всех. Ну там юность, красота, любовь, талант… Ты понимаешь, о чем я. А мы раздаем их, всем по чуть-чуть. Это делает мир немного лучше.  — Рассуждаешь как старый дед. — Это ты мне говоришь? — возмутился Ибо. — Я тебя на шесть лет моложе! — Се-е-екс, — нежно пропел Сяо Чжань ему в лицо, даже не подумав сбиться с темы. — Вот что мы продаем. Его и правда не всем хватает! Ибо ответить не успел, Сяо Чжань уже стоял, в секунду став жестким и собранным, и вопросительно задирал бровь. — Так ты закончил с кофе? Мы можем наконец начать работать? Ах ты ж сука, подумал Ибо с восхищением. Как ты это делаешь. Я вчера тебе поверил.  Сяо Чжань привычной уже дорогой отправился в тон-студию, Ибо начал подключать оборудование. Посматривал через стекло, но деликатно, чтобы не выглядело, будто он торопит. Нет, конечно. Вокалистам нужно время собраться, их инструмент — собственное тело, и настроить его ничуть не легче. Просто на Сяо Чжаня трудно не смотреть, даже когда он смешной с надутыми щеками.  Минуты шли, их становилось слишком много,  у Ибо крепло ощущение, что Сяо Чжань тянет время. И с настройкой у него, кажется, не ладилось: чем дальше, тем скомканней становился голос, фразы рвались. О, уронил бутылку с водой.  — У меня просьба.  Ибо от неожиданности вздрогнул, он как раз полез в нижний ящик за конфеткой, когда Сяо Чжань заговорил в микрофон. — Ты мог бы уйти?  Ибо неверяще уставился на него через стекло. Вот такого эта студия ещё не видела. Ему, значит, уйти и оставить клиента здесь одного? — Если ты назовешь уважительную причину.  Сяо Чжань снова попытался в гляделки и снова проиграл, отвернулся. Ибо вылез из кресла и потопал в тон-комнату, потому что через стекло говорить — только усложнять, а все и так не складывалось.  — Может, ты уже скажешь, в чем проблема? — Мне трудно петь при тебе.  — Это нормально, — пожал плечами Ибо. — Сначала всем неловко. Можешь спиной повернуться, мне без разницы.  Тишина. Ибо зашел с другого фланга: — Ты же не впервые записываешься. Что сегодня не так? Тишина.  О нет. Не может быть, что он из тех, чьи записи собирают как паззл из кусочков, у него много живых выступлений! Вроде бы. Ибо мысленно сделал себе замечание — стоило хоть что-то предварительно послушать, а не отмахиваться, потому что все айдолы сходят с одного конвейера, все примерно одного уровня и существуют в одной узкой нише, только раскрашены по-разному, чтобы потенциальным фанатам было удобней ориентироваться. — Если я не свожу тейки, — осторожной сообщил Ибо в спину перед собой, — это не значит, что ты должен спеть идеально с первого раза. Сделаем столько дублей, сколько понадобится, никаких проблем. — Ты вообразил, что я не способен спеть песню целиком? — обернулся Сяо Чжань, глаза злющие. — Так привык, что тебя уговаривают? Ибо не выдержал, хмыкнул. До чего он бесячий.  — Просто начни уже, — посоветовал и вышел.  Он включил один из треков, записанных вчера, тот, что ему казался самым удачным, и о чудо, Сяо Чжань запел. И даже спиной не повернулся. Ибо осторожно, чтобы не спугнуть, начал работу, а в стекло старался не смотреть, хоть и тянуло. Ничего, обойдется без картинки, ему достаточно звука. Он пока пустоват, выразительности ноль, но это нормально, пускай разогреется.  Сяо Чжань спел трижды, снял наушники, решительно прошагал в мониторную и плюхнулся на диван. Ибо крутнулся на стуле, разворачиваясь к нему: — Прослушаем? — Сотри, — сухо посоветовал Сяо Чжань. — Это не годится. — Вполне хорошо для начала. В глазах Сяо Чжаня блеснула ярость. — Сотри.  — Ты все равно не сможешь понять, стер я или нет, — усмехнулся Ибо. — Но я понял, ты собой недоволен. Это хорошо. Значит, ты готов двигаться дальше.  — Хочу кофе, — сообщил Сяо Чжань и вышел. Эй-эй, а как же не ем во время работы, мысленно крикнул Ибо ему в спину и пошел следом.  Солнце успело уйти за угол дома и в окно больше не светило. Ибо сполоснул кружки и поставил в кофемашину. Сяо Чжань сидел на диване, смотрел в окно, Ибо думал — снять бы его сейчас вот таким, лицо и шея в темном обрамлении: кирпичная стена шероховатая, костюм матовый, волосы блестят, а кожа словно из светлого камня, красиво.  Но райдер.  Он сел на другой от Сяо Чжаня конец дивана, взял одну из кружек, спросил:   — Почему ты пришел именно ко мне?  Сяо Чжань нахмурился в притворной задумчивости. — Должно быть, стремлюсь стать лучшей версией себя?  Вот как с ним говорить.  — И что, получается? — Ибо отпил кофе.  — Сегодня нет.  Искренности Ибо не ожидал. У этого человека вообще настроение дольше пяти минут держится?  —  Бывают такие дни. Так почему я? И почему такой выбор песни? — Считаешь, мне не подходит? Нужно что-нибудь послаще, под рояль? Или все-таки “Мальчика”?  Ибо потянулся ногой — гаденыш! — и пнул Сяо Чжаня в замшевый мокасин быстрее, чем успел подумать, не слишком ли много он себе позволяет. Когда подумал, то поспешил заслониться кружкой с кофе, но Сяо Чжань от пинка дрогнул губами и попустился: царапнул кожу дивана ногтем, вздохнул, встал, прошел к окну. — Понимаешь, — сказал он спецстеклу, — есть человек, мнение которого мне важно. Очень. И я… Я долго выбирал песню, чтобы ему понравилось. Хотя я не знаю его вкусов, мы лично не знакомы,  могу только надеяться, что угадал. Она совсем не такая, какие я обычно пою, и поэтому я выбрал эту студию. Она очень подходит песне, но совсем не подходит мне. Я это чувствую, и мне трудно.   Так вот в чем дело. Вот чего он бесится.  — Песня для человека, который тебе нравится, — подвел итог Ибо.  Сяо Чжань кивнул окну, Ибо осуждающе растянул губы в линию, пока он не видит: очень плохая затея не быть собой и при этом пытаться нравиться. Даже если получится — что толку, ведь понравишься не ты. — Тогда ты правильно пришел, — и удивленно обернувшемуся Сяо Чжаню пояснил: — Если тебе кажется, что моя студия подходит под песню, значит, нас на этой стороне уже трое — я, песня и предполагаемые вкусы этого человека. Осталось перетащить к нам тебя.  И улыбнулся. — Это реально, ты считаешь? — спросил Сяо Чжань.  — Смотря как сильно ты упрешься.  Теперь рассмеялись вместе.  — Смотри, — Ибо соскочил с дивана, обошел Сяо Чжаня и сел перед ним на подоконник. — Я могу сразу сказать, в чем твоя проблема.  — Тебе кажется, что ты меня сейчас подбадриваешь? — Конечно. Когда знаешь, в чем проблема, остается ее только решить. А если нет, приходится сначала искать, в чем затык. — И в чем? — Ты стерилен. Повисла тишина, Ибо почувствовал, что температура резко упала ниже нуля. — Ты говорил, что продаешь секс, — поспешил уточнить он. — Но не мне, не сейчас. Губы Сяо Чжаня саркастически скривились, и пока он не успел ничего сказать, Ибо выпалил: — И это правильно. При такой красоте ты должен уметь держать дистанцию. И твои песни должны быть достаточно стерильны, чтобы… Ну, из гуманных соображений, — Ибо не выдержал, ухмыльнулся, Сяо Чжань застонал и ушел на диван.  Это он пытается скрыться? Не выйдет, Ибо потопал следом. — Ты не джазовый певец, ты айдол, тебя учили не искренности, а безупречности, и ты ее пытаешься добиться в этой песне. Ничего у тебя не выйдет, сразу говорю. Она с безупречностью не стыкуется! — Уйди, чудовище, — пробормотал Сяо Чжань и перебрался на барный стул. — Разреши себе не быть идеальным, и песня зазвучит.  Сяо Чжань обернулся в дверях: — Как ты жив ещё. Ибо, довольный собой, допил кофе, вернулся за пульт и продолжал быть довольным до момента, когда Сяо Чжань начал петь.  Четыре дубля спустя он начал просить Сяо Чжаня вернуться к безупречности, потому что песня корчилась в конвульсиях, хотелось пристрелить и ее, и исполнителя. После семи дублей и сгрызенных на двух пальцах ногтей стало ясно, что ситуация замкнулась сама на себя: не быть идеальным Сяо Чжань не умел. Просто не мог. Выпустить из студии дохлую рыбу вместо песни не мог Ибо. У него, в конце концов, репутация. Даже так — у него нет ничего, кроме репутации, и жертвовать ей он был не согласен.  Какой смысл в хороших микрофонах и пяти компрессорах, орал Ибо внутри себя, откуда возьмется убедительность тембра, какой драматизм и динамика, если вокал словно хрустальный член — очень красивый, анатомически верный, безупречно отполированный, но хрустальный! После очередной  серии попыток Ибо сообщил об этой очень удачной метафоре вслух, надеясь, что образность поможет понять, в какую сторону следует работать. И она в самом деле помогла — выяснить, что Сяо Чжань умеет ругаться матом. Этим его раскрепощение и ограничилось.  До сих пор Ибо и в голову не приходило, что несовершенство требует навыка, но теперь он это видел своими глазами: Сяо Чжаня откровенно корежило, он зажимался, неловко двигался и явно психовал. А смотреть на мучения красивого человека — это стало вторым открытием дня — та ещё пытка. Ибо предложил тайм-аут, просто чтобы не начать швырять друг в друга стулья. Сяо Чжань криво усмехнулся и вежливо сказал да, конечно. Так как для него выход на улицу дело непростое, а на на узенькой Маомин Лу уклон дороги и перекресток, ушел Ибо. Даже машину не взял, нужно было пройтись пешком, ему не сиделось. Зато ходилось отлично, раздражение — хорошее топливо, и до ресторана дядюшки Ду он дошел за полчаса, а до него от студии самое меньшее километра четыре.  Пообедал, посидел в тишине под деревом, похрустел пальцами, позалипал на огромный постер с Сяо Чжанем на стене дома напротив и пошел обратно. Шел и думал, что был не прав, когда вспылил. Сяо Чжань, возможно, просто не владеет нужными техниками, и ему нужно было помочь, а не пускать ситуацию на самотек и не изводить повторами. Идеальность его исполнения создает иллюзию хорошего владения голосом, но это может означать очень узкий набор приемов. Ибо должен был это выяснить. И выяснит.  *** Он, должно быть, слишком тихо вошел в студию, Сяо Чжань продолжал петь, и Ибо замер, вслушиваясь. Что ж, он старается. И он уже очень устал. Пел все два часа? Идиот. Ибо погромче хлопнул дверью и поставил на барную стойку  пакет с едой — может, все же решит поесть. Налил в кружку теплой воды, в рюмку немного коньяка, накапал в него лимон и понес в тон-студию.  — Пей и молчи, — сунул все Сяо Чжаню в руки. — Коньяк лизать. Молчи, сказал.  Сяо Чжань не издал ни звука, Ибо ушел в мониторную.  Тот человек, для кого песня, реально стоит этого всего? Поймет ли он хоть что-то? Песня и песня, ничего особенного. Это для Сяо Чжаня она необычная, потому что где айдолы и где блюз, попсовенький как-бы-рок их предел, а вот Ибо точно эту песню слышал. Он рухнул на диван и принялся искать текст. Нашел, бросил в переводчик, хмыкнул — да это признание в любви в трех куплетах.  “Черта с два я себя выдам, но от этого чувства мне не отделаться. Просто никак.” Интересно даже, кто его так зацепил.  Смешная история, если подумать. Айдол, мечта миллионов — это ему должны такие песни петь! И поют, конечно, письма пишут, капают слезами на фото, покуда их божество упорно насилует песню, которая совершенно ему не подходит. Будто мало написано про любовь! Ничего не стоило подобрать подходящую под его вокальные данные песню, записать ее и не создавать проблем ни себе, ни окружающим.  Ибо почитал про исполнительницу, песню которой истязал Сяо Чжань: ирландка, уникальный вокальный талант, джаз, рокабилли. Послушал пару ее песен. Мда, Сяо Чжань не разменивается на ерунду, хотя и близко не имеет нужных данных. Нужного вокального опыта, по крайней мере. У него чистый, свободный голос, приятный тембр,  микст и фальцет наработаны, это чувствуется, но сегодня все это ему ничем не поможет. Такой песней надо жить, рвать сердце в некрасивые клочья. Это совсем не его. Ибо покосился в окно — солнце потихоньку заваливалось на крыши домов. Что за бездарный день. А если записать ничего не выйдет? Вот просто не получится сделать трек, за который не стыдно? По контракту он обязан выполнить запись и сведение. Из того, что уже записано, ничего приличного не собрать, даже если поступиться принципами, изнасиловать себя и порезать все пофразово, понотно, пересобрать вручную. Этот франкенштейн все равно не оживет! Технически он будет безупречен, но останется хрустальной хуйней. Конечно, можно просто снять с трека свое имя и отказаться от оплаты — не смог, значит, не смог, только его вина. В конце концов, имя дороже денег, он столько сил и лет потратил на то, чтобы сделать его знаком качества, доказать, что его “LOYIBOARD” не просто набор дорогого звукозаписывающего оборудования. Что он — особенный. Он не просто слышит музыку, он слышит людей: тех, что приходят к нему и тех, кто ждет настоящую красоту и настоящее качество, а не карамельку с ароматизаторами. Это и без него производится в промышленных количествах. Но все-таки, почему такой выбор песни! С чего Сяо Чжань взял, что тому, другому, понравится? Тем более, лично не знаком, значит, ориентируется только на свое представление о том человеке. И хочет впечатлить его поддельным собой. Что за нелепость.  Ибо проследил взглядом вошедшего Сяо Чжаня. Вот она, красота, идеальней придумать невозможно. И невозможно понять, что за человек там, внутри нее. Не красота, а броня. Попробуй разгляди, что не дает ему петь? Откуда его зацикленность на безупречности? Чего он боится внутри себя, не хочет открыть? Чего бояться такому, как он? — На столе еда, если хочешь, — как можно миролюбивей сообщил Ибо. — Не стесняйся. Сяо Чжань притворился, что ничего не слышал, сел на другой конец дивана, откинул голову и закрыл глаза. Ибо хотел сказать, что лучше бы подбородок опустить, так связки отдыхают, но решил не умничать, сам наверняка знает. И раз пришел посидеть рядом, значит, на сотрудничество ещё можно рассчитывать. — Не против, если я попробую спеть? — Ибо кивнул на студию. — Не для того, чтобы показать тебе, как надо, это твоя песня и голос у меня очень средний. Просто хочу прочувствовать материал на своей шкуре. Понять, что с ним можно сделать. Мне кажется, нам нужна идея. Какой-то другой подход. Сяо Чжань равнодушно пожал плечами в ответ на вопросительное выражение лица, но Ибо почувствовал — что-то изменилось, он что-то сделал правильно.  Воодушевленный, он ушел в студию, поставил другой микрофон, распелся немного и взял на пробу пару строк. Скривился, сообразив, что слишком низко, начал снова. И снова. Ничего себе задачка. Выглядит просто, но это известный фокус — простые с виду песни нужно очень сложно петь, в этом смысл. Попытки с десятой удалось найти приемлемую интонацию и допеть аж до второго куплета. Он и дальше пел бы, наверное, но на словах “я падаю на колени, я не могу насытиться”, он поднял лицо от экрана телефона, с которого считывал слова, и увидел стоящего за стеклом Сяо Чжаня.  Глаза.  Ибо споткнулся об этот странный, горящий взгляд, проглотил фразу “Клянусь, ты мне снился” и замолчал. Сяо Чжань виновато улыбнулся и отошел в глубь мониторной, жестом показывая, что не хотел мешать.  Это что было? Он услышал что-то для себя нужное? Что-то понял? Ибо покосился на часы — рановато Сяо Чжаню пробовать петь,  ещё минут десять  хотя бы. Ибо стянул наушники и вышел из тон-студии.  — Ещё кофе? — ответа не ждал, просто нужно было что-то сказать. — Нет, не стоит. Чай.  Красная кружка Сяо Чжаня с так и не выпитым утром кофе стояла на столе, и на нее снова светило солнце, теперь отраженное от стекол дома напротив. Ибо вымыл ее и свою синюю, вытер полотенцем и занялся чаем. Высыпал, заливал и думал — а ведь  кто-то сделал Сяо Чжаню неплохие аранжировки, Ибо понял это только теперь, попробовав песню “на вкус”. Очень неплохие. Надо будет спросить, кто. Он услышал, что Сяо Чжань набирает воздух, чтобы заговорить, бросил коротко: — Молчи. — И мягче добавил. — Ещё два часа не прошло.  Удивился, когда Сяо Чжань послушно взобрался на барный стул и придвинул к себе кружку. Правда, синюю, но Ибо не стал возражать, лишь бы уже что-то пил кроме воды. А в чае даже мед есть. Усмехнулся про себя — как вышло, что он, младший, возится со старшим, будто нянька? Нет, ему не сложно, главное, чтобы уже спел нормально и исчез в своем сияющем айдольском мире, а Ибо будет жить как раньше. На сведение по контракту отведено аж три месяца, глядишь и получится собрать что-то приличное. А если нет, значит, нет.  Неудача тоже опыт. Но никто не скажет, что он не старался. Они не старались. Сяо Чжань пил чай мелкими глоточками, смотрел на фотографии на стене. Ибо тоже стал смотреть. Он мало с кем работал вот так, один на один, буквально пару раз. Это всегда была просьба исполнителя, хотя всегда по разным причинам. Он нашел глазами нужные фотографии. Вот этот не поладил со своими музыкантами, до скандала. А эта стеснялась публики, зато наедине расцветала.  Сяо Чжань — другое. Непонятное, ненащупываемое интуитивно. Он чего-то хочет, это видно, старается, рвется, но будто за ногу привязан.  — Должно быть, тот человек тебе действительно важен, — сказал  Ибо вслух.  Сяо Чжань кивнул, соглашаясь. — Но я все-таки не понимаю, — Ибо помедлил, — зачем ты стараешься быть не собой.  — А ты знаешь, какой я? Ибо покачал головой, признавая, что сказал глупость.  — Ладно, давай по-другому, — он повертел кружку по столу, подбирая слова. — Чего ты от него хочешь? От этого человека? Вот он услышал твою песню — и что дальше? Сяо Чжань смотрел на него очень долго, не отрывая взгляда, но в этот раз без вызова, не кто быстрее сдастся. Смотрел, будто советовался со своим отражением в его глазах. — Я понимаю все, что ты мне пытаешься сказать, — произнес наконец. — Но у меня пока не получается сделать так, как хочу.  — Значит, продолжим, — Ибо отпил чай и снова обнял кружку.  Хорошо было так сидеть. Утром не получалось, а теперь — хорошо. — Мне показалось или у тебя появилось какая-то идея? — Сяо Чжань уставился вопросительно, и Ибо пояснил. — Когда я пел. Тебе как будто что-то пришло в голову.  Ибо не понял, что Сяо Чжаня так развеселило, но какого черта, пусть лучше смеется, чем психует. У него офигенная улыбка.  — Пойду ещё попробую, — сказал Сяо Чжань, нахихикавшись, слез с табурета.  — Горло как? — Не надо быть мне родной матерью, я взрослый мальчик. — Слишком старательный мальчик, — проворчал Ибо и пошел к пульту. — Самая красивая чашка в шкафу. А нам нужна с трещинкой! Сяо Чжань сделал страдальческое лицо и скрылся за дверью.  Трещинка, сказал себе Ибо, именно так. Чтобы трогать языком ее острый скол. Чтобы залить ее золотом. Чтобы она была одна такая. Сяо Чжань запел.  Ибо менял треки, вдруг что-то сработает, а он пел, пел, пел, глядя куда-то мимо. Только один раз посмотрел внимательно, когда Ибо снял и повесил на спинку пиджак, закатал рукава.  А нечего прожигать стекло глазами — да, все ещё очень плохо, работать и работать. — Ты не говоришь о себе, — твердил ему Ибо. — Хочешь быть для этого человека особенным? Придется открыться. Или он тебя не услышит. Сяо Чжань зло блестел глазами и снова выдавал хрустальное совершенство.  — Интонаций ноль. Драматизма ноль. — резюмировал Ибо. — Значит, я такой! — злился Сяо Чжань. — Не лепи из меня того, кем я не являюсь! Ты меня не знаешь! — Зато я тебя слышу! А ты понятия не имеешь, какой ты со стороны. Даже голос свой без моей помощи ты не слышишь! — И как я жил без тебя! — Вот расскажи мне! — рявкнул в ответ Ибо. — Твоя песня как раз об этом!  Сяо Чжань издал стон, и Ибо застыл, как кот перед птицей за окном. Записалось? Перемотал, прослушал — да! Бросил стон на мониторы: — Вот! Слушай, вот оно! Этим надо закончить! Он пропел нужную фразу и подмиксовал стон в конце.  — Давай ты.  Сяо Чжань вздохнул, дождался музыки и сделал, как велено. У Ибо загорелись глаза.  — И расщепить вот здесь, — он пропел нужную фразу. — Самую чуточку, легко.  Сяо Чжань выполнил.  — И вот в этом моменте недосомкнуто, устало, — Ибо показал, где. Сяо Чжань скинул наушники на шею. — Ты давишь.  Ибо помолчал.  — Да, прости. Но ты… — он пощелкал пальцами, подбирая слова. — Я не смогу ничего сделать с тем, что ты мне даешь. Это не песня, это буквально звенящая пустота. В этом нет жизни. Если бы ты был бездарен, я бы уже отказался, потому что под таким я свое имя не поставлю. Но ты можешь лучше, я это слышу, оно чуть-чуть просвечивает, пробивается, ты просто отказываешься это отдать. И я не понимаю, почему.  Он откинулся на спинку кресла и замолчал тоже.  Тишина висела добрых минут пять. Наконец Сяо Чжань втянул носом воздух, разжал губы. — Ты можешь показать мне, где, по-твоему, что-то пробивается? — Да, конечно, — Ибо начал искать, Сяо Чжань вышел из студии, встал за спинкой его стула.  Просто стоял, и это странно ощущалось. Ибо никогда не любил, когда так делают, но отчего-то присутствие Сяо Чжаня не раздражало, скорее казалось жестом дружеским, как будто они сто лет знакомы и для них обычное дело вот так заглядывать через плечо. Или даже приобнимать. Ибо почувствовал, как шевельнулись на затылке волосы, будто ему и в самом деле забросили на плечи теплую руку или навалились на спину сзади, уткнули подбородок. Они вечно так делали с парнями. Тогда. В той, другой жизни. Ибо поерзал на стуле, сгоняя с себя наваждение, поднял руку с наушниками, передал их Сяо Чжаню. — Вот, например. Слышишь? У тебя звук немного ушел в скулы и вглубь, очень проникновенно. И вот тут хорошо спозиционировано, так всю песню можно было пропеть… И вот этот грудной призвук. Слышишь? Сяо Чжань кивал, перематывал, слушал снова.   — А здесь придыхание мелькнуло и сразу вниз. Очень круто, но буквально секунда, такого бы побольше. В этом проблема — нужное мелькает, но так коротко, что не украшает, а кажется дефектом. Сяо Чжань снял наушники, помолчал.  — Я попробую ещё.  Он пробовал,  Ибо видел — он пытается. Но с каждым дублем все больнее становилось его слушать и даже видеть. Ощущение неловкости становилось невыносимым. Сяо Чжань каменел плечами, скулами, шеей, у Ибо от одного взгляда на него начинал ныть затылок. Он скинул наушники. — Я подойду, можно? Сяо Чжань нервно кивнул, и показалось, что его напряженная шея надломилась с хрустом.  Ибо встал перед ним.  — Тебя зажимает. Вот тут особенно, — Ибо тронул углы своей челюсти. — А ещё ты вот так открываешь рот, углом, у тебя напрягается голос, становится трудно, и ты нервничаешь. Попробуй уронить челюсть отсюда вниз. Вот, смотри.  Сяо Чжань смотрел очень внимательно, и Ибо впервые осознал вдруг, что он заметно выше, приходится приподнимать лицо. Нечасто случается ощутить себя младшим братом.  — Дай руки, — Ибо подхватил ладони Сяо Чжаня и приставил к своему горлу: большими пальцами под подбородок, остальными на щеки. — Если я открываю челюсть так, у меня горло напряжено, чувствуешь, вот мышца? Она зажимает звук. А если так, то здесь мягко, горло расслаблено, раскрыто… Вообще-то он планировал показать, как свободно звучит голос, но вместо этого подавился последним словом и застыл, потому что Сяо Чжань смотрел на него. И смотрел так, что щекам стало горячо, а  горло стиснуло намертво, что челюстью ни делай. Ибо сглотнул, спасаясь, и снова, но становилось только хуже. Он выдавил из себя: — Я просто показать… — и рванулся назад, прочь из теплых ладоней.  — Это было очень наглядно, —  с самым серьезным видом кивнул Сяо Чжань. — Уметь расслаблять горло крайне важно. Спасибо. Вот так? Невозможно было не смотреть, как он мягко роняет челюсть, округляет губы. Почему такие яркие. Такие… — Рад помочь! — просипел Ибо, отступая ещё на шаг. Улыбка получилась как пение Сяо Чжаня — очень старательная. Ибо рванул за дверь, мимо мониторной, к окну и воде. Постоял там, собирая себя обратно из того, во что превратился.  Что это было вообще? Показалось или нет? Если нет, то с чего вдруг? Не было же ни единого намека. Взгляда даже! Ибо все знал про взгляды, годы в роли макнэ были не школой, университетом. А тут ничего не предвещало, просто клиент, просто красивый мужик, просто помощь с вокалом — касаться горла обычное дело! Ибо  свернул бутылке крышку, в три глотка выпил половину, уткнувшись глазами в огромную алую вывеску на доме напротив. Уже темно, надо же. А все, чего он за день добился, так это выставил себя идиотом. Он! Тот самый тонкий-нежный мальчик, который намеренно показывал камере коленки, чтобы его крепче обсасывали взглядами — просто часть работы, так этот бизнес устроен, он всегда это понимал. Что за нелепость истерить теперь, словно он девочка с портфельчиком перед распахнутым плащом! Просто не ожидал, не защищался, и пробило до кишок. Кого бы нет, он же охуенный! И все очень внезапно вышло. Только что был зажатым, нервным, и вдруг черное пламя в глазах, рот этот блядский… Но Сяо Чжань — клиент. А Ибо — профессионал. Значит, произошла неловкая ситуация, вот и все. С малознакомыми людьми вечно так.  Вода в бутылке кончилась. Ибо отшагнул от окна и вздрогнул, натолкнувшись спиной на препятствие. Волосы на затылке снова шевельнулись — от чужого дыхания. Чертов профессиональный слух!  — Прости, если напугал, — Сяо Чжань бережно придержал рванувшегося Ибо за локоть.  Пальцы и через рубашку были теплыми. Подумаешь. Ну и что, просто вежливость. Сяо Чжань вежливый и чувствует ответственность.  — Нет, я … У меня бывает. Уши говорят давай пока без нас, нам надо отдохнуть, — Ибо криво улыбнулся. — Как голос, только уши?  — Ага. И не на неделю, а так… Ненадолго. — Не знал, что так бывает, но верю, — улыбался Сяо Чжань, но локоть не отпускал. — Теперь верю, потому что… Если признаться, я здорово поменял свое мнение о тебе. Поначалу я не ждал от тебя многого. Прости, но это правда. Мне все говорили, как ты крут, кто у тебя пишется, но я думал — это же мальчик из бойз-бэнда, он красивый, хорошо умеет в пиар, все очарованы, в этом все дело. Теперь признаю, был не прав. И мне, наверное, не стоило… — Ерунда, ты выкладываешься по полной, я это вижу, — Ибо наконец вытянул локоть из пальцев и почти успел уйти в мониторную. Успел бы, но неуклюжий и зажатый Сяо Чжань как-то очень ловко оказался в проеме двери, стоял там, смотрел виновато. Ибо максимально выровнял лицо, чтобы не выдавать эмоций, стер всякое выражение из глаз. — Я звонил Линь Чунь, узнавал, есть ли возможность продлить контракт… — Нет. У меня все занято до Нового года.  — Она так и сказала. Прости, что… — Да попустись уже наконец! — Ибо проскользнул мимо него в мониторную и с облегчением рухнул в свое кресло, как в убежище. Здесь светло и отдельно. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговку.   — Ты кричишь.  — Я кричу?! Да, ладно, я кричу. — Ибо вдохнул-выдохнул, отвернулся к стеклу, Сяо Чжань все равно в нем отражался, можно было и так прекрасно говорить. — Просто хватит извиняться, такое случается постоянно. Пение не механическая работа, нужно суметь нащупать в себе эмоцию, совпасть с ней, а тут ещё песня совсем не твоя. Это мне следовало отнестись внимательней к твоему контракту. Если бы я знал, что песня не впета и ты поставил себе такую сложную задачу, то предложил бы больше времени. Неделю как минимум.   Сяо Чжань чуть наклонился вперед, будто присматриваясь, и отчетливо отразился в стекле — лицо и шея, а вокруг — темнота. — Говоришь, что я слишком напряжен, — его руки легли Ибо на плечи, дали к себе привыкнуть и двинулись мелкими проминающими шажками к шее, потом обратно. — Ты на себя посмотри.  Ибо закрыл глаза. Приятно, черт. — Потому что не получается. А я не люблю проигрывать. — Я тоже. —  Сяо Чжань освоился и теперь разминал мышцы жёстче, так и тянуло блаженно застонать, но Ибо помнил историю с горлом и помалкивал.  Руки исчезли так же неожиданно, как появились, Ибо услышал, как Сяо Чжань прошел к дивану и рухнул на него.  — Совсем не моя песня? Пришлось открывать глаза и поворачиваться, а не хотелось.  — Сама не выходит, органичности никакой,  — пожал плечами Ибо. По ним все ещё приятно бегали мурашки. — Но наработать можно. — Только времени не осталось, — Сяо Чжань перекатил по диванной спинке голову и посмотрел на Ибо. — А я бы хотел поработать ещё. Неделю как минимум. И невесело улыбнулся. Какая ему неделя, измучен, глаза красные. На верхней губе тень, пробивается щетина. Ибо вздохнул, выбрался из кресла и тоже плюхнулся на диван.  — Если хочешь, можем продолжить, — посмотрел на безвольно брошенную руку Сяо Чжаня рядом с собой.  — Когда? Мой третий день почти закончился, завтра у тебя будет следующий клиент. — Да. — Рука притягивала взгляд: совсем рядом лежит, чуть подвинуть свою и можно коснуться. Ибо заставил себя отвести глаза. — Но первый день настройка, Бо Шень справится с ней без меня, а я смогу утром поспать. — Ты говоришь мне, что готов работать ночью? — оживился Сяо Чжань.  — Только если ты поешь. На тебя смотреть больно. — После еды тяжело петь. — От пары сяолунбао ничего с тобой не случится. У дядюшки Ду они очень вкусные. Еда от дядюшки Ду вдохновила Сяо Чжаня или то, что ему дали второй шанс, но он заметно повеселел. Ибо, растекшись по дивану, смотрел, как он проворно заваривает свежий чай, болтает про дораму, которую ему недавно предложили, шипит, потому что коробка с сяолунбао слишком сильно нагрелась в микроволновке, и улыбался почему-то тоже.  Лампа над барной стойкой фальшивым солнцем очерчивала желтый круг, и в нем уютно было сидеть вдвоем. Тыкать палочками в одну коробку, болтать о всякой ерунде — кошках, клиентах, любимой музыке, еде. Сяо Чжань, похоже, любил о ней говорить больше, чем употреблять внутрь, потому что съел ровно два сяолунбао, к остальному не притронулся. И те сначала тщательно осмотрел и обнюхал, кажется, тоже. — Слушай, — Ибо прожевал последний кусок и сунул палочки в пустую коробку. — Я предлагаю два пути. Просто повторы ничего нам не дают, ты это сам видишь. Значит, вот первый. Разработать приемы для каждой фразы, механически, подетально разобрать и собрать всю песню, обжиться в ней, а потом ты уже подгонишь… — Ты это уже пытался со мной делать. Получается неестественно. — Ладно, тогда второй вариант. Не пой вообще. Говори песню, темп позволяет. Ты ведь актер, вот и играй ее. А когда выстроится драматургия, интонации, все это оживет, тогда вернемся к пению. — Мне нравится, — Сяо Чжань слез с барного стула и стал помогать убирать коробки и посуду.  Подошел к раковине сполоснуть руки, Ибо подвинулся, чтобы дать ему место.  — Это и правда хороший вариант, — Сяо Чжань плавным движением выключил воду и повернулся к Ибо, замыкая его в треугольник между собой, стеной и раковиной. — Перестать мучить песню, сколько можно. Просто сказать тебе все как есть.  В задницу Ибо ткнулась столешница, сигналя, что отступать некуда. Он толкнулся ладонями и запрыгнул на ее край, сам не понял, зачем. Может, срочно потребовалось больше воздуха или захотелось сравняться в росте, но вышло как-то глупо. Сцепил руки между раздвинутых коленей, почувствовал себя совсем нелепым, снова ухватился за стол.  Щелкнула оставшаяся без компании лампа над барной стойкой, фальшивое солнце погасло, и в комнате на мгновение стало темно. А потом вспыхнули буквы за окном. Они мигали, делили секунды на черные и красные, но глаза напротив оставались одинаково беспросветными, черты лица — неразличимыми: темный силуэт на фоне окна. Ибо шарил по нему взглядом, пытаясь понять, правильно ли он услышал, понял. Что значит “сказать тебе”?  Сяо Чжань не помогал и не двигался.  Чего-то ждет, подбирает слова? Теплый. Ибо чувствовал это, не касаясь, думал — а если тронуть. Поцеловать первым. Прямо сейчас, пока лица не видно и можно не думать о последствиях. Взять, что хочешь и не думать, что потом.  — Скажи, — хрипло предложил Ибо.  Сяо Чжань втянул воздух. — У меня предчувствие насчет нас с тобой, — пропел он едва слышным шепотом. — Я пытаюсь притвориться, что его нет, но от него не отделаться.… Поцелуй был совсем легким, мимолетным, Ибо не успел его углубить, поймать, только сердце рванулось.  — Мое заляпанное любовью сердце, — прошептал Сяо Чжань, отстраняясь, — у тебя под ногами… Ибо дышал его дыханием, кожей подхватывал легкую дрожь голоса, от нее вставали волоски на шее и теплело в животе. Чего он снова поет, обещал что-то сказать. Зачем он вообще все это… Об этом нужно было подумать, обязательно подумать, но потом, когда-нибудь, сейчас сердце замирало от предвкушения и так хотелось целоваться, что губы жгло. Он облизнул их, и услышал рваный вдох: Сяо Чжань видел его. Это для Ибо он черная фигура, а ему подыгрывает окно. Ладно, пусть смотрит. Ибо повел языком по губам ещё раз, медленно — давай уже, что ты медлишь, сам ведь начал, хватит на меня глазеть. Это сработало, Сяо Чжань протянул руку, коснулся щеки. У него дрожали пальцы.  Ибо испуганно накрыл их своей ладонью, как зверька спрятал. Да что происходит??? Потянул Сяо Чжаня на себя, обнял. Весь дрожит. Ибо стиснул его крепче и не отпускал, пока не почувствовал поцелуи на своей шее. Поднырнул, поймал губами губы, попался сам — ладони Сяо Чжаня держали его лицо, гладили, пальцы ерошили волосы и давили на подбородок, принуждая отрыть рот шире, впустить, позволить. Ибо разомкнул губы, позволяя языку скользнуть глубже, туда, где его можно ловить и посасывать, потираться своим.  Он застонал, когда Сяо Чжань снова отстранился. Потянулся за ним, вернуть, но рука уперлась под шею — подожди.  Стояли, шумно дыша, смотрели друг на друга. Ничего не изменилось, Сяо Чжань — темный силуэт. Что у него в глазах, что у него в голове? Ибо не видел и не знал. Просто хотел его обратно. Пальцы Сяо Чжаня подцепили проймы его жилета, медленно проехались вверх-вниз, до подмышки и обратно на плечи. Тронули верхнюю пуговицу, потом следующую. Сяо Чжань не расстегивал их, просто подцеплял ногтем, отпускал и двигался к следующей. Одну за другой. Словно говорил — что это, зачем это, бесит. Ибо перестал дышать на последней, над самым ремнем, пуговице, но пальцы уже нашли нового врага — галстук. Вытянули его наружу, с шелестом проскользили по шелку к горлу, а потом вниз.  От одной мысли о том, что можно этим галстуком делать, Ибо стало нечем дышать. Он вдохнул, получилось громко, рвано, и теплая ладонь тут же прижалась к щеке, погладила восхищенно. Палец сдвинулся на то самое место где подъязычная мышца, нажал легко. — Хочешь? Он кивнул быстрее, чем подумал. Засвистел шелк галстука, стягиваясь петлей, и Ибо застонал от нахлынувшего возбуждения. Темное и тяжелое, оно потребовало больше, немедленно, сейчас, и он обеими ногами потащил Сяо Чжаня к себе ближе, запустил руки ему под пиджак, чтобы ощутить упругость и тепло, нежную кожу подмышками, сильные мышцы спины. Гладил, тискал, скреб ногтями напряженное тело, разводил колени шире, вжимая Сяо Чжаня бедрами в себя, пока галстук скользил по горлу — не душил ещё, только обещал, Ибо сам задерживал дыхание, пока ладонь Сяо Чжаня баюкала его затылок, не позволяя упасть назад. Так правильно, так нежно…  — Тихо, тихо, — прошептал Сяо Чжань, петля ослабла. — Не все сразу. Жадный. Поцеловал, пока Ибо ловил открытым ртом воздух. Подхватил под задницу и плечи таким как есть, мягким, не совсем ещё пришедшим в себя, поволок на диван. Ибо переставлял ноги, висел у Сяо Чжаня на шее и смог не упасть до тех пор, пока колени не подбил край сиденья.  — Это все лишнее, — Сяо Чжань в одно движение оседлал бедра растянувшегося на диване Ибо, ловко расстегнул ему жилет, рубашку, раскинул их надвое, открывая грудь и живот, огладил горячими сухими ладонями. Кожа под ними искрилась, зудела, ей хотелось больше касаний и больше тепла. Ибо попытался тоже что-нибудь с Сяо Чжаня снять, получил по рукам. Свои брюки расстегнуть ему было позволено, а вот запустить в ширинку пальцы и высвободить член — нет, Сяо Чжань перехватил запястье. — Себя не трогать. Он поднялся, сдернул с Ибо брюки вместе с трусами на бедра. Звякнул пряжкой своего ремня. Ибо с готовностью отполз на локтях назад, улегся плечами на подлокотник и приглашающе запрокинул голову.  Давай. Сейчас, немедленно. Он смотрел снизу, как Сяо Чжань в два движения сбросил пиджак, и его обнаженные руки залило алым так же, как лицо и шею. Ибо округлил рот в ожидании, и когда головка, тяжелая, гладкая, коснулась губ, тут же всосал ее внутрь, обернул языком, смочил слюной. — Так хорошо, — шептал Сяо Чжань, гладил его губы, щеки, а Ибо чувствовал, что конец галстука уже наматывается на кулак, и обмирал в предвкушении.  Но минуты шли, а шелковая петля не затягивалась, только скользила по шее, дразня. Ибо лизал, сосал, навинчивался на головку под взглядом Сяо Чжаня, а тот только ласкал его затылок и всхлипывал иногда. Пришлось действовать самому — запрокинуться ещё сильней назад и начать насаживаться на член не кольцом губ, а горлом, чтобы скрипеть, давиться, но разводить плечи, спрямлять шею и пытаться снова. Так и без удавки дышать становилось нечем, слюни и слезы текли по лицу, зато теплая рука наконец легла на шею и Ибо благодарно замычал. Сяо Чжань зачарованно гладил его горло, прослеживая, как в нем движется член, потом серией резких коротких толчков вбился до упора — Ибо выгнуло дугой —  и вышел. Ибо ещё хрипел и хватал воздух, когда рука Сяо Чжаня приподняла его голову и в рот брызнуло горячим. Капли пятнали щеки, нос,  Ибо блаженно улыбался. Со спермой и восторгом разделенного оргазма его заливала горячая благодарность: одно простое движение, и он не захлебывается, не блюет, он может разделять наслаждение и улыбаться. Ибо готов был расплакаться. Сяо Чжань опустился на колени, тяжело дыша, обнял его голову и замер на время, губами к виску, потом приставил ко рту ладонь: — Сплюнь.  Ибо отдал, что осталось — больше слюны, чем спермы, но не отказывать же. Сяо Чжань быстро поцеловал его и отстранился.  — Хочешь? — прошептал в глаза. Шелковая петля на горле чуть натянулась.  — Да. Да. — голоса не было, Ибо сглотнул, лучше не стало. — Да. Сяо Чжань поднялся и медленно, левой рукой застегнул на себе брюки. — Сам ничего не делаешь.  — Да.  — Руки за спину.  Ибо затолкал обе под поясницу. Густо испачканная ладонь обняла его член, прогладила на пробу по всей длине, скользнула под яйца. Ибо счастливо вздохнул, запрокинул голову. Теплый шелк ласкал шею, пока Сяо Чжань выбирал длину, наматывая излишек на кулак. Рука на члене двигалась размеренно, с приятным нажимом под головкой, Ибо чуть шире расставил ноги, пытаясь подставиться удобнее, но тут же хакнул резким выдохом — Сяо Чжань уперся ему в грудь коленом, напомнил про обещание ничего не делать. А движения руки становились все резче, темп нарастал, Ибо мелко вздрагивал от желания двигаться тоже. Жар растекался по телу, напрягался живот, и Сяо Чжань, словно издеваясь, дрочил теперь не на всю длину, а только самую головку, сильно и в таком невыносимом темпе, что Ибо заскулил — не так быстро! И задохнулся, потому что галстук стянул шею, голос пропал. Он извивался молча, дрожа от избытка ощущений, терпел, сколько хватало воздуха, а потом огонь ударил в грудь, выжигая сознание — легкие требовали воздуха. Он забился, пытаясь сбросить Сяо Чжаня с себя, вытащить руки. И с шумом втянул воздух освобожденным горлом.  Лежал, тяжело дыша, смаргивал слезы, пока Сяо Чжань гладил его по волосам, сцеловывал пот с висков. Мучительно ломило яйца, не получивший разрядки член подрагивал на животе.  — Ещё, — просипел Ибо.  — Точно?  — Ещё. В этот раз Сяо Чжань изводил его медлительностью. Ласкал ствол, выкручивал, сжимал, перебирал яйца. Приятно, но не приближает к развязке ни на шаг, и как Ибо не старался урвать крупицу ласки для головки, ничего не выходило, он стер себе задницу, ерзая по дивану, и уже готов был хныкать, потеряв всякий стыд, орать и материться, потому что вот оно, совсем рядом, только чуть тронь, и рванет, ну пожалуйста, чуть-чуть… И когда шелк плотно обхватил горло, чуть не зарычал от досады — не то, не то, лучше бы как в первый раз! Воздух заканчивался, тело напряглось, и в тот момент, когда оно начало вздрагивать, Сяо Чжань пропустил головку в тугое кольцо влажных пальцев, сжал, в несколько движений прокрутил — и мир взорвался огнем. Ибо забился в беззвучном крике, конвульсивно выгнулся,  потом рванулся головой к коленям. Тело раз за разом содрогалось, выплескивая семя и втягивая воздух, дрожало и растворялось в эйфории. Он пришел в себя от поцелуев. Сяо Чжань вытянулся рядом с ним, гладил по волосам, лицу, плечам, шептал что-то на ухо. Ибо слушал, и по щекам текли слезы от огромного, распирающего сердце счастья. И покоя.   — Я люблю тебя, — бормотал он заплетающимся языком, прижимался к шее Сяо Чжаня губами.  А он смеялся: — Глупый. Тебе просто хорошо. — и протирал Ибо салфетками с запахом персика. Лицо, шею, живот. — С тобой. — Со мной, — соглашался Сяо Чжань и целовал, целовал… *** Ибо смотрел в потолок студии. Сполохи красного то и дело прорисовывали на нем сложный рельеф деревянных панелей, разбрасывали острые черные тени. Он чувствовал себя бесконечно далеким от этой нервной пульсации — слишком тяжелый, слишком теплый, ему слишком хорошо. Но она завораживала, и Ибо смотрел. Сяо Чжань мерно, неслышно почти, дышал в шею. Уснул?  Ибо улыбался.  И перестал, когда в сонное, счастливое блаженство вернулась работа мозга, замигала красным не хуже букв за окном и в голову бешеным тетрисом посыпались куски целого: человек, который очень важен? твоя студия подходит песне? у меня не получается то, что хочу? сказать тебе все как есть?  — Сука, — выдохнул Ибо.  Сяо Чжань сонно фыркнул, повернулся на спину. —  М-м-м, оценил? — Ты это специально! — Ибо приподнялся на локте. Он ещё надеялся, что не так все понял, но выражение лица Сяо Чжаня мигом эту надежду прикончило. Он ещё лыбится! — Не мог же я просто войти и сказать а давай трахнемся, ты охеренный, я так тебя хочу. Надо было познакомиться! — Ты сознательно не давал мне записать тебя! Уродовал песню! — Между прочим, это было непросто, я реально устал. — Кривлялся весь гребаный день! — Ибо ударил кулаком по спинке дивана, сел рывком.  — Знаешь, сколько пришлось этому учиться! — Сяо Чжань кубарем слетел с дивана, в глазах черти, отскочил подальше. — Смотреть миллион видосиков! — Выставил меня идиотом! — Я единственный свидетель. Не убивай, прошу, я ещё так молод! — Морочил мне голову! — Ибо запулил в него его же мокасином, но ржущая сволочь металась по студии как кролик, хрен попадешь. — Мне очень понравилось про хрустальный хуй! — Всю кровь высосал!  —  Что-то про сосание? — Сяо Чжань навострил уши.— Ах, как полезно было про расслабление горла! — Я, как дурак, тебе пытался помочь! — Ибо цапнул с пола второй мокасин. — Потому что ты хороший человек! Ай! — Сяо Чжань взвизгнул от прилета по жопе.— Не то что я! — Убью! Задушу просто! — Не надо на меня проецировать свои эротические фантазии! — Сяо Чжань юркнул под барную стойку, сунул вместо себя в руки Ибо один из стульев и с хохотом умчался обратно в мониторную. С-с-скотина! Неуклюжесть у него такая же фальшивая, как все остальное! Грохнув стулом, Ибо влетел в мониторную следом, щелкнул замком. Ну, что теперь, кроличек? Сяо Чжань, тяжело дыша, следил за ним.  Ибо тоже глаз не спускал и начал обходить его справа, чтобы этот придурок хотя бы пульт не снес, если неуклюжесть к нему вернется, пульт тут самое дорогое. Сяо Чжань не стал дожидаться завершения маневра, швырнул в Ибо наушники и метнулся к двери — даже открыть успел! Но этого секундного промедления хватило, чтобы Ибо его настиг, вывалился с ним вместе в коридор, где прижал к полу бедрами и стиснул оба запястья. — Нет, а ты скажи, какие у меня были варианты! — обездвиженный, Сяо Чжань распахнул огромные глаза, зашептал лихорадочно. — Всего два дня, чтобы к тебе пробиться. С нуля! Я сразу понял, что ты меня не узнаешь, я сам бы себя не узнал, наверное. А мне очень важно, очень-очень надо. Я правда не могу перестать думать о тебе. И что делать? Я очень хотел, придумывал, как…  Ибо перебил его поцелуем, злым, кусачим, до стона.  — Ненавижу. — и поцеловал снова. — Ты мне говорил, дай эмоции, — задыхался под ним Сяо Чжань, тыкался губами куда попало, спешил объяснить. — А как я мог? Мы бы записали песню, и ты бы меня выставил, до свиданья. Будешь спорить? Вот и не спорь! Давай, скажи мне, как надо было! — Не так! Весело было издеваться надо мной целый день?! Весело? — Ибо растащил ему руки в стороны, цапнул зубами за ухо. — Да не получалось у меня! — Сяо Чжань взбрыкнул под Ибо, чуть не вырвался. — Думаешь, легко?! Умный такой — ты напряженный, ты не показываешь эмоций! А сам??? Я не мог придумать, как до тебя добраться! Понять хотя бы, интересую я тебя или нет! — Я с тобой работал! Так выглядят нормальные рабочие отношения! — Вот именно! Ты работал! И мне пришлось тянуть время, чтобы побыть с тобой дольше! Почувствовать, какой ты! Хоть что-то успеть…  Ибо смотрел ему в глаза и думал —  так вот чего ты трясся. Вот чего. Ты пришел сюда не за сексом, ты пришел признаваться и надеяться. Господи, что с тобой теперь делать. Что делать с нами. Ибо обессиленно повалился на пол с Сяо Чжанем рядом. Лежали, дышали, таращились на алые сполохи по потолку.  — Ты мне еду принес, — тихо сказал Сяо Чжань. — Может, ты всем приносишь. — Нет. Помолчали. — Я ведь знаю, как это устроено. Когда тебя все хотят. Ибо кивнул. Это правда, сразу считываешь и отсекаешь невидимым стеклом. Но каково быть там, с другой стороны? Никогда не думал. Всегда был по эту. — Нельзя было себя выдать раньше времени, ты же понимаешь. И нельзя было спеть нормально, — Сяо Чжань беспомощно поводил рукой в воздухе, уронил ее себе за голову, вздохнул. Майка задралась на животе, стали видны темные жесткие волосы.— Не знаю, на что я рассчитывал.  Ибо двинул локтем в жесткий бок. Глядите, кто у нас тут прибедняется. А у некоторых до сих пор шея саднит. И не только. — Но хорошо же получилось? —  заговорщицки прошептал Сяо Чжань. Ибо перекатил набок голову. Смотреть бы так на него всегда — близко-близко, настоящий, теплый. Глаза лисьи, конечно, и вообще тварь, но кто без недостатков. — Откуда взялись влажные салфетки? С запахом персика? — Я ещё днем спрятал в диване, — со всей искренностью сообщил Сяо Чжань. — На всякий случай.  Ибо только головой покачал.  — И в диван мониторной?  — И в мониторной. — Сяо Чжань улыбнулся. — Я оптимист. Чудовище. Бесстыжее и очень целеустремленное. Ибо снова потаращился в потолок, сказал: — Я совсем тебя не помню.  Хотел добавить — а таких не забывают. Решил, что скажет потом, сейчас он ещё слишком злой. — Само собой. Я  тоже, может кого-то и десять раз видел, и сто, — усмехнулся Сяо Чжань, — но не узнаю, потому что людей слишком много, все хотят внимания, ловят взгляд. А я пытаюсь оставить хотя бы часть себя себе, чтобы не двинуться умом. Так что смотрю на всех и ни на кого. У плохого зрения свои плюсы. Ибо нашел и пожал его руку. Сяо Чжань со вздохом поднялся, потянул Ибо за собой.  — Пойдем, покажу. Они вернулись обратно на диван, Ибо вытянул по сиденью ноги, Сяо Чжань плюхнулся рядом, разбросал поверх свои, босые, добыл откуда-то телефон и увлеченно в него зарылся. Ибо смотрел, как он близоруко тянется к экрану, что-то бормочет себе под нос.  — Вот, смотри. Ибо перевел глаза на экран. Обычное фанатское фото — он ещё с белыми волосами, с дежурной улыбкой, а рядом застенчиво и неловко скрючился высокий парень с челкой по глаза.  — Ты был килограмм на 15 толще. И прическа. Одежда.  — Ну да, кто бы узнал. Ибо пробило очередным озарением, он уставился на Сяо Чжаня. — Только не говори, что ты из-за меня решил стать айдолом! — Не-е-ет, я тогда уже понял, что подвел родителей, бизнес мне не дается, и тайком учился вокалу. Ибо вернулся взглядом к экрану. — Это Япония, да? — Да. После этой поездки ты больше на публике не появлялся. Ибо откинулся на спинку, закрыл глаза. Потому что там все и случилось. Не в этот день, не в Токио. В Йокогаме. — Дело ведь не в миокардите? — тихо спросил Сяо Чжань. Ибо помотал головой.  — Ты не обязан рассказывать, — Сяо Чжань навалился на плечо, потерся виском.  И не расскажу, подумал Ибо. Хватит того, что я с тех пор не могу находиться в толпе, зачем тебе эта фобия. Невозможно увидеть так близко свою смерть с перекошенным лицом и остаться прежним. Или возможно, но он не смог. Смерть тоже ничего не смогла, ее схватили, но страх остался навсегда. — Произошел неприятный случай, после него я не смог больше выступать. — Значит,  деньги на студию ты получил по соглашению?  — Да, — Ибо невесело усмехнулся. — Это же был промотур нового альбома. Договорились, что я подыгрываю, а мне дают хороший кредит. Это сработало, мой фальшивый миокардит помог в раскрутке, ну, ты знаешь —  прощальный концерт, все плачут, парни навещают меня в больнице… Только я бы и без денег никому не рассказал правду. — Потому что обвинили бы тебя, — пробормотал Сяо Чжань. — Они всегда так делают.  Ибо кивнул, сказал:  — Слышал про твою историю. Потом приоткрыл один глаз: — А почему ты интересуешься? Разонравилось быть айдолом, хочешь что-нибудь эдакое провернуть? С твоими талантами может получиться! — Ай, замолчи, — Сяо Чжань толкнул его в плечо. — Нет у меня никаких особенных талантов. Если хочешь знать, я ночь не спал и переживал с самого утра — а что, если я тебе не понравлюсь? А если у тебя есть кто-нибудь? А если ты устанешь от моих выходок и выгонишь нахуй? Ну или просто послушаешь мои записи и поймешь, что я валяю дурака.  И невинно улыбнулся.  — Ты говоришь, что я был не профессионален??? — возмутился Ибо. — Я говорю, что не для таких недостойных, как я, в нашей великой стране родился Ван Ибо!  — Сяо Чжань с хохотом увернулся от тычка. — Этот ничтожный все поставил на твой снобизм и выиграл!  — Точно придушу! — Ай, только обещаешь, — Сяо Чжань демонстративно запрокинулся, подставил бесконечную шею.  — Не так просто, сначала ты мне расскажешь, когда мы виделись во второй раз! — М-м-м, секс тебе на пользу. — просиял Сяо Чжань. — После него ты стал сообразительней.  — Да просто не может быть, чтобы ты 4 года набирался решимости со мной познакомиться. Скажи, что нет, скажи, что ты не больной ублюдок. — Нет, конечно. Четыре года назад мне пришлось понять, что пока я один из фанатов, а ты звезда, мне ничего не светит, и отвалить. Потом ты пропал с радаров по своим причинам, а после я на целый год по своим… — Да говори уже, — Ибо толкнул его плечом. — Ай-й-йя, — Сяо Чжань поморщился. — Неужели трудно самому догадаться, где мы могли  трахаться так, чтобы ты меня не помнил? — Что-о? — Ибо уставился на него. — Мы трахались?  И зажмурился от собственной глупости. Откуда бы ещё Сяо Чжаню знать, как он любит! Таких чудес не бывает, про такое даже друзьям не рассказывают. Ван Ибо, соберись, что с тобой сегодня, сколько можно тупить? Мозг, где ты?  Ах да, Сяо Чжань…  Добро пожаловать в клуб. Школьницы, мама и Бо Шень приветствуют тебя, Ван Ибо. — И когда это было? — Всех и не упомнишь, да, красивый мальчик? — Сяо Чжань состроил ехидную гримаску и наставил на Ибо палец. — Давай. У тебя одна попытка. Зря наставил, Ибо сразу вспомнил. Красивые аккуратные руки у мужчин и так нечасто встретишь, а с таким странным прогибом пальцев назад… — Рим. Грубая каменная кладка под щекой, черная маска сбилась и давит на нос, одна рука на горле, вторая упирается в стену перед глазами. От толчков черные стразы на маске вспыхивают искорками, слезы превращают их в звезды. И сияющий ангел под куполом. Ибо сглотнул. — Считай, увернулся от пули, — Сяо Чжань, улыбаясь, откинулся на спинку дивана. — Февраль, вечеринка в стиле венецианского карнавала. — Чумной доктор, — выдохнул Ибо. От одного воспоминания вставало. — А ты был котиком, —  лицо Сяо Чжаня приобрело мечтательное выражение. — Бо-о-ги, ты меня сталкерил. Даже в Риме нашел! Надо было уйти из айдолов, чтобы обзавестись личным сталкером! — Не обольщайся, я был на неделе моды в Милане! Меня позвали на концерт, сказали, пойдем, проблем не возникнет, никто не проболтается, из китайцев там только человек за пультом, ему нафиг не нужна толпа твоих фанаток. Дальше было совсем не трудно. Ибо застонал, закрыл глаза руками. Это же там все началось, в Риме! До этого проклятого города он понятия не имел, что ему нравится такое, никогда не думал в эту сторону. Чертов чумной доктор заразил его этой жаждой, заставил хотеть ещё и ещё, искать повторения — а сам исчез в пестрой карнавальной толпе! — и находить только неловкое, болезненное, пустое.  А теперь он сидит здесь, красивый и улыбается. Выглядит моделью на фотосессии, хотя только что обвалял в этом костюме диван и пол.  — Приехать в Италию, где тебя наконец-то никто не знает, и из всех людей на свете трахнуться с собственным сталкером, — пробормотал Ибо. — Не расстраивайся, — Сяо Чжань похлопал его по ноге. — Ты сделал все что мог. Я просто не дал другим шанса, ни малейшего. Он склонил голову к плечу, долго задумчиво смотрел на Ибо. — Сможешь выдержать ещё одну мою попытку спеть? Хочется, знаешь, подлатать свою профессиональную репутацию, — Сяо Чжань наклонился ближе, глаза в глаза. — И сказать одному человеку, как он мне нравится. Это очень важный для меня человек.  — Скажи, — прошептал Ибо.