Любовь – смерть долга

Иногда Генри кажется, что первым словом, которое он произнёс, было «должен». Ведь именно его он слышал чаще всего в своей жизни. В детском разуме не возникает мысль, что у других всё не так, и столкновение с жестокой реальностью происходит в пять лет, когда он видит у девочки в школе голубые прядки волос на затылке. Он думает о них весь учебный день и с радостью бежит навстречу няне и водителю, которые дожидаются его после занятий. В машине няня объясняет, что ему не положено менять цвет волос. Домой он приезжает расстроенный. Генри уже не сможет вспомнить, что было дальше: запрет на ярко-жёлтую толстовку с Йодой или зелёные носки, которые он хотел надеть под классические чёрные туфли. И то, и другое оставляет в нём глубокую рану. С возрастом запретов становится больше: нельзя слушать громкую музыку, нельзя носить мешковатые штаны, нельзя менять причёску, нельзя заводить аккаунт в инстаграме, нельзя публично проявлять чувства, нельзя позволять себя касаться, нельзя ходить самостоятельно по магазинам. Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя. Генри понял, что он лишь послушная марионетка из Букингемского дворца, ещё в свои тринадцать и не особо сопротивлялся тому, что его дёргали за нити. Главное – на публике улыбаться и быть учтивым. В закрытой школе-интернате для мальчиков он осознаёт свою сексуальность, когда в раздевалке видит, как меж распахнутых полов голубой рубашки одноклассника проглядывается подтянутый живот с едва заметными мышцами. Девственности он лишается с ним же через несколько месяцев. Им по шестнадцать, они лежат в постели, разглядывая потолок, и Генри уверен, что скоро появится ещё один запрет. За дверью его одноклассника ждёт Шаан с соглашением о неразглашении. Никто не озвучивает ничего вслух. Просто на следующий день его вызывает к себе дедушка и говорит что-то про эгоистичные желания, которые могут очернить корону. Генри хочется громко хохотать от того, что он не может даже произнести вслух слово «гей». По крайней мере, нет прямого запрета. Бунтарская часть его сущности радуется. Правда, не все хотят обременять себя соглашением. Генри считает это нечестным. Вокруг него есть люди, которые хотят его только потому, что он принц, и соглашение – лишь небольшая плата. В период поиска себя, своих предпочтений и первых влюбленностей он остаётся один на один с собой, придавленный огромным долгом перед семьёй. А потом появляется он. Это происходит в Мельбурне. Утомленный кучей людей, каждому из которых обязательно нужно пожать руку и улыбнуться, Генри совершенно не горит желанием идти на вечеринку. Ну, серьёзно. Кто устраивает вечеринки после конференции по климату? «Планете скоро конец, не потратить ли нам ещё одну баснословную сумму на выпивку и закуски, чтобы мировые шишки могли непринужденно вести ни на что не влияющие беседы?» К большому огорчению, от вездесущего долга никуда не деться. «Ты должен быть достойным представителем королевской семьи, Генри». «Ты должен думать о своём народе, Генри». «Ты должен чтить многовековую историю этой страны, Генри». «Ты должен отправиться на конференцию по климату в Мельбурн и быть чёртовым совершенством, и нам всем дворцом плевать, что твоё сердце разбито из-за недавней кончины отца, Генри». Столько «должен» и ни одного «можешь». Генри растягивает один бокал шампанского на почти полчаса, отчего напиток согревается в его тёплых ладонях, а пузырьков не остаётся и в помине. Но скривить лицо в гримасе хочется из-за другого: рядом постоянно трещат об обстановке на Ближнем Востоке, какая-то дама громко смеётся, и каждый – каждый – подходящий хочет сфотографироваться с принцем. Обезьянку Генри вывели на потеху публике. Эта обстановка душит, сужаясь плотным кольцом вокруг и ударяя по вискам острой болью. Генри безумно хочется хотя бы ослабить галстук. Лучше – сбежать отсюда прямо сейчас. Он поворачивает голову в сторону Шаана – он всегда знает, где находится его шталмейстер, – и по одному взгляду тот понимает, что необходимо Его Высочеству. – Александр Клермонт-Диаз, – перед лицом возникает он. Длинные ресницы, американская, натренированная располагать к себе улыбка, вихры чёрных волос. – Сын Эллен Клермонт, – поясняет он, – президента США. Шаан приближается и едва заметно кивает ему в знак приветствия. – Мне нужно выбраться отсюда, – говорит Генри, игнорируя сына президента. Его выводят через чёрный ход, и, только ступив на улицу и глотнув воздуха ночного города, Генри немного расслабляется. И, как оказалось, обзаводится заклятым врагом. Они встречаются ещё несколько раз на мероприятиях, не посетить которые невозможно. И между ними всегда чувствуется напряжение, плохо скрываемое подчеркнутой вежливостью, которую так требуют правила этикета. Александр Габриэль Клермонт-Диас, или Алекс, как все зовут его, действительно, хорош собой. Чёрт, он даже горяч. Очень. Генри в таких вещах разбирается. Алекс обаятелен и знает, как действует на окружающих. Он добродушен, улыбчив и прост в той степени, чтобы оставаться интересным. Он яркий, живой и свободный и так открыто этим наслаждается, что Генри в каком-то смысле завидует. Его раскованности, его умению пошутить так, чтобы все вокруг смеялись, и всей той любви, которой так щедро его одаривают в СМИ и социальных сетях. Генри не искал информацию про него специально. Так, случайно наткнулся (введя его имя в поиск твиттера). Это кажется нечестным. Почему одних любят просто за то, какие они есть, а другим нужно обязательно кем-то притворяться, чтобы заслужить эту любовь? А ещё это раздражает. В Генри закрадывается смутное подозрение, что если человек, обладающий всеми перечисленными качествами, приблизится к нему достаточно близко, то разрушит привычный жизненный уклад. Это пугает. Ещё более нечестно, что Алекс выглядит, как чёртов ходячий секс. Генри с ужасом осознает, что, глядя на то, как тот беззаботно смеётся, чуть запрокинув голову назад, а люди вокруг с немым обожанием глядят ему в рот, он испытывает не только раздражение и тихую неприязнь, но и... влечение. Что же, вековые устои Букингемского дворца дали Генри одно преимущество: скрывать настоящего себя – его призвание. А потом случается свадьба Филиппа и грандиозное падение торта. Семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов размазаны по принцу Англии, сыну президента США и ковру времен королевы Виктории под ними. PR-команды Букингемкого дворца и Белого дома готовят план по предотвращению международного скандала, в который оказываются втянуты двое из трёх выше перечисленных. Ковёр времен королевы Виктории чистят и оставляют в покое. Ещё одна вещь, что раздражает Генри, это то, что Алекс выглядит одинаково хорошо, как в дорогом смокинге, так и в простых джинсах GAP и майке с рубашкой. И так тяжело не прилипнуть хотя бы взглядом к мышцам широкой груди, разлёту ключиц, впадинке у основания шеи, движениям кадыка. Ещё одно качество Алекса, которое перевешивает чувства Генри в сторону влечения, это то, что он, действительно, хочет услышать ответ, когда задаёт вопрос. Он не пытается поддержать беседу, не пытается завоевать его расположение, он просто интересуется. Это заставляет Генри мысленно улыбнуться. Он сам не знает, в какой момент решил, что ему нужен номер телефона Алекса. Просто однажды обнаруживает себя сидящим в постели с телефоном в руке и ответным сообщением с набором цифр. Общение начинается легко. Словно между ними нет этой взаимной неприязни, приправленной со стороны Генри жгучим желанием. Когда ему приходит шуточное сообщение про родинки, его прожигает насквозь от осознания того, что Алекс разглядывал его тело. В какой-то момент он застаёт себя лежащим в постели, с телефоном на громкой связи на соседней подушке, сжимающим подушку руками и счастливо улыбающимся, пока Алекс ворчит что-то об индейке. Генри точно знает, что прочувствует это всем телом, когда взглянет в глаза Алекса, – он влюблён. Он зашёл в эти воды, ведомый желанием быть кем-то больше, чем просто принцем Англии, статусом, о котором он никогда не просил. Это случается на новогодней вечеринке. Девушки вьются вокруг Алекса, отравляя сердце Генри пламенной ревностью. Ещё больше ранит то, что Генри не может предложить ему что-то большее, чем он сам. Он не фанат тусовок и вечеринок, не умеет двигать бёдрами в ритм музыке, не имеет права одеться ярко, чтобы привлечь внимание, как тот же Пез. Он – это всего лишь он, Генри Фокс, большая часть которого – это долг, а самая малая – влюблённый в «заклятого врага» парень. Когда толпа на танцполе под звуки Get Low опускается вниз и взгляд Алекса прикован к нему, Генри хочется верить, что в его карих глазах на самом деле промелькивает нечто обжигающее, и бутылка шампанского в его руках здесь ни при чем. Потому что на мгновение ему кажется, что всё, что раздирает его изнутри, взаимно. На то долгое мгновение, после которого толпа вскакивает на ноги и кричит слова песни ещё громче. Обратный отсчёт от десяти к единице приносит Генри не только радость от наступившего Нового года, встреченного рядом с любимым человеком, но и двух девушек, что наперебой впиваются в желанные им губы Алекса. С потолка, подобно снегу, падает белое конфетти. Что-то глубоко внутри обрывается. Алкоголь, задурманивший его рассудок и позволивший поверить в то, что у него есть какой-то мизерный шанс, не даёт замерзнуть в саду у Белого дома. Генри стоит под липой и смотрит на взрывающееся золотисто-розовыми искрами фейерверков небо, стекающими по тёмной синеве к горизонту. За спиной появляется Алекс. Генри хочет сказать ему так много. Про то, что устал жить в золотой клетке с угрозами за лишний шаг в сторону, про то, что, глядя на Алекса, он тоже хочет этой свободы, этой дозволенности, хочет сам решать, с кем ходить на свидания, кого целовать... Наверняка Алексу позволительно любить кого-то своего пола. На глаза накатывают слёзы. Так хочется стать никем, простым человеком, способным затеряться в толпе людей на главной улице города, освободиться из этого плена обязательного дресс-кода с галстуком, с которым он сросся. Генри пьян. Очевидно. Поэтому так легко преодолеть это расстояние в несколько шагов и притянуть Алекса к себе, положив ладони на его лицо. Генри целует его. Отчаянно. Вкладывая в поцелуй все свои чувства и эмоции. Потом он наверняка должен будет объясниться и извиниться за это, может, даже прекратить общение с Алексом, но прямо сейчас, именно в этот момент, Генри позволяет себе то, чего так хочет. Он касается его губ своими губами и зарывается пальцами в его чудесные, мягкие на ощупь волосы, пропуская их между фалангами. Это мгновение стоит всего, что может случиться после. А потом... Он внезапно осознаёт, что Алекс отвечает на его поцелуй с таким же отчаянием, их языки переплетаются, нежно скользят, разгоняя горячую волну по телу, и это настолько поражает, что он немедленно отстраняется. Отстраняется и бежит. Прочь из Белого дома, из Вашингтона, из Соединенных Штатов, из Северной Америки, через Атлантический океан к себе домой, где его ждёт его золотая клетка, гарантирующая, что всё будет так, как было всегда. Но как было всегда, уже не будет. Воспоминания о мягкости губ и том, как жарко выдохнул Алекс ему в рот перед тем, как затолкать свой язык, занимают его мысли на постоянной основе. – Он тебе нравится, – говорит Пез, заглядывая в глаза Генри, и тут же замирает. – Не-е-ет... – потрясенно шепчет. – Ты влюблён! – Тише, – шикает Генри. – Точно! Ты влюблён! Кто бы мог подумать? – Беа может тебя услышать, говори тише. – Скажи мне, – Пез перекидывает руку поверх его плеч, – кто из людей, знающих тебя до самых пальцев ног, не догадывался о твоём интересе к сыну президента США? Генри не может сдержать улыбку: в памяти всплывают потрясённое лицо Алекса, когда они отстранились друг от друга, и запах его парфюма. – Он продолжает писать, – шепчет он, прокручивая перстень на мизинце левой руки. Пез с силой гладит его по спине и прижимается виском к плечу. Следующие недели пролетают как назло быстро. Генри понимает, что ужин в честь премьер-министра Великобритании он пропустить не сможет, и заготавливает речь. Всё лаконично и просто: они с Алексом вынужденные друзья, поцелуй случился из-за алкоголя, им лучше не общаться какое-то время. Всё летит к чертям, когда губы Алекса касаются его губ. Генри отталкивает его, пораженный столь явным желанием, исходящим от Алекса, но уже через мгновение притягивает к себе обратно, сталкивая их рты в жадном поцелуе. Он зарывается пальцами в его волосы, пытаясь удержаться на слабеющих ногах, когда Алекс практически распластывает его по стене, кусает его губы, впивается ладонью в его бедро, раскрывает для себя, прижимая пах к паху. Генри практически сидит на столе, прижатый к груди Алекса его сильной рукой. На пол летит канделябр. – О, Боже, – протягивает Эми и скрывается в коридоре. Скрывать то, что Алекс называет Биг Беном – словно богохульствует над англичанами, – бессмысленно. Их тянет друг к другу. Генри не может перестать улыбаться, вышагивая по полному гостей залу плечом к плечу с объектом всех своих желаний. Он заключает с собой сделку. То, что происходит между ними, не продлится долго, потому что Алекс никогда не полюбит такого, как он, а Генри никогда не признается ему в своих чувствах. Поэтому это кажется ему безопасным. Он кивает самому себе перед тем, как постучать в дверь комнаты. Алекс смотрит опьянённым взглядом из-под своих сводящих с ума ресниц и улыбается в поцелуй, когда Генри накрывает его своим телом, и именно эта сделка даёт Генри силы покинуть комнату и не оказаться в его постели. Их встречи – череда минетов и беспорядочных поцелуев с обязательным толканием к стене. Генри подстёгивает то, что они делают друг с другом, скрываясь, но, по сути, на глазах у всего мира. Как самая большая шалость. Париж и благотворительный вечер по сбору средств для охраны тропических лесов. Генри не успевает на сам приём, но туда он и не стремился. Погруженный целую неделю в воспоминания о чужих губах на различных участках своего тела, он встречает Алекса в едва приметном ресторанчике с круглыми столами на тротуаре – так называемая летняя терраса – и потрясающим кофе. Солнце проникает сквозь открытые настежь двери, пылинки танцуют в воздухе. Генри позволяет себе флиртовать и не обращать внимания на окружающих. И Алекс смотрит на него, а его взгляд такой проникновенный, такой тёплый, что становится не по себе. Его глаза сияют в свете солнечных лучей, заглядывающих через плечо Генри, и тот ощущает себя таким уязвимым, таким, чёрт возьми, открытым, словно его лишили его дурацкого костюма, сорвали кожу и оставили ту малую часть, что Генри всегда хранил лишь для себя. Он не может так просто отдать её Алексу, как бы ни любил его, иначе что останется ему? В ту ночь он отдаёт Алексу своё тело. Генри ведет пальцами по его руке и не может поверить, что это реально. Это слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Как же долго он мечтал об этом: о том, что сможет коснуться этого нагого тела во всех местах, о том, что будет принимать его в себя, теряя рассудок, о том, что будет видеть в его потемневших от страсти глазах то же желание, съедающее изнутри и его. Контраст смуглой кожи и его, белоснежной, хруст накрахмаленных простыней, их сплетённые ладони на затылке Алекса, жёлтый свет лампы на прикроватной тумбочке и сияние Эйфелевой башни за окном – Генри прикрывает глаза. «Пожалуйста, помни это до конца жизни». Пока Алекс покоряет Техас, Генри пытается убедить себя, что сможет жить в бесконечной череде обязанностей. Сделка с самим собой всегда подразумевала, что его разбитое сердце от ожидаемого ухода Алекса – а в том, что тот уйдет, сомнений не возникало, – безболезненно погрузит в королевскую рутину, где он, пытаясь излечиться, растворится словно ночь после восхода солнца. Но Алекс не уходит. Он на связи, делится своими успехами и страхами, и Генри признаётся, что видит во сне его тело, чувствует прикосновение кожи, отчего его пронзает сладкая боль. Он так любит Алекса. – Добро пожаловать в Белый дом на Западе! – провозглашает Оскар Диаз, раскрывая для гостей объятия загородного дома. Генри затягивает в круговорот: волейбол на заднем дворе, чтение книг, лежа в гамаке, когда ладони Алекса так приятно скользят по его коленям, ночной поход в караоке-клуб, где Генри напивается и, сам от себя того не ожидая, горланит Queen. Когда они возвращаются в дом, Алекс срывается с цепи. Несмотря на алкогольную дымку в голове, Генри чётко ощущает, как его губы вспарывают кожу, двигаясь от шеи к груди и ниже. Сегодня он более пылкий, чем обычно, и Генри бы не против сгореть под его поцелуями, вот только сам ощущает, что они подобрались к чему-то важному. Словно зависли на краю обрыва. Генри лежит на деревянной поверхности плавучей пристани, окружённый изумрудными водами озера, и его тело наполняется солнечным теплом, когда над ним возникает тень Алекса, который, будто пёс, угодивший в лужу, встряхивается всем телом, отчего капли холодной воды летят во все стороны. Они беззаботно смеются, и Генри целует его куда-то в плечо, собирая воду с кожи губами. – Я тут подумал... – начинает Алекс рассуждать, перебирая его пальцы и планируя их общее будущее. В таком ярком свете солнца капли воды на его теле играют бликами, ослепляя, и чертят кривые линии, спускаясь с волос на нос и чувственные губы. Его бесконечно длинные ресницы слиплись в треугольники, такие трогательные, что где-то на подкорке Генри чувствует, что ему пора бежать. – Я ни к кому не испытывал таких чувств, – говорит Алекс, и Генри садится, поворачивая голову в сторону. Пальцы Алекса соединяют родинки на его спине в созвездия. – Словно к моей груди привязана верёвка, и она тянет меня к тебе. Генри не знает, куда себя деть. Сделка не предусматривала того, что у Алекса возникнут чувства, всё должно было быть по-другому. Их отношения должны были закончиться разбитым сердцем Генри, который бы, зная, что Алекс ничего к нему не испытывает, спокойно вернулся бы в Лондон исполнять свои обязанности и зализывать раны. Но подспудно он чувствовал приближение чего-то неотвратимого. Он нырнул глубоко в эту сказку, где они вдвоём на плавучей пристани и Алекс сейчас скажет, что любит его. Генри знал это ещё тогда, когда их насыщенный разговор по телефону прервало уютное молчание, говорившее больше, чем все слова на свете, когда они были вместе в первый раз и Алекс сказал, что не против повторить, знал, когда Алекс прошептал ему в губы, что не может поверить, как сильно ошибался насчёт него. Знал каждый раз, когда их тела соприкасались, ощущал в каждом поцелуе, каждом разделённым на двоих дыхании. – Генри, я хочу сказать, что... Генри не дослушивает и резко ныряет в озеро, погружаясь с головой. Звуки вокруг стихают, остаётся лишь давление воды на барабанные перепонки. На какую-то долю секунды ему хочется вынырнуть обратно и дать Алексу признаться, но тысяча «должен» стоят между ними стеной. Генри уплывает прочь от пристани. И снова самолётом скорее пересечь океан и оказаться в безопасности золотой клетки. Беатрис обнимает его так сильно, что, ему кажется, кости могут треснуть. Хотя это не так страшно, когда сердце разбито. Пез прилетает на следующий день. – Ну, ты устроил, – говорит он, вытягиваясь в его постели. – Алекс слетел с катушек, когда не нашёл тебя утром. Генри показывает ему экран своего телефона. Входящий вызов. От Алекса. – Одиннадцатый за сутки. Пез присвистывает. – И что за муха тебя укусила? Всё ведь было замечательно. Я слышал, как вы кувыркались в комнате Алекса накануне. Взгляд Генри обращён к телефону, но будто бы сквозь него. – Не вижу смысла заходить так далеко, когда, очевидно, нам не дадут быть вместе. – Король? Генри рассеянно кивает. Пез садится в постели и поджимает ноги под себя. – Прости, а тебя завтра собираются короновать? Разве не Филипп недавно женился и теперь упорно пытается завести наследника? – Это не значит, что у меня не осталось обязанностей! – вспыхивает Генри. – Я люблю его, но не могу бросить всё здесь и быть с ним. Он собирается стать политиком. Возможно, в будущем баллотироваться в президенты, а я не хочу уходить к нему, чтобы снова жить на виду у всех! Лучше я останусь там, где был до всего этого, и займу своё место. Повисает тишина. – Любовь – смерть долга, – изрекает Пез спустя какое-то время. – Не смей цитировать «Игру престолов», когда я в шаге от истерики, – выкрикивает Генри. Пез усмехается, подходит к другу и обнимает за плечи. Несколько дней, встреч с Филиппом, Беатрис и советниками, непринятых звонков и непрочитанных сообщений от Алекса спустя Генри понимает, что увяз здесь навсегда. Его окунуло в этот серый беспросветный мир, в вереницу бессмысленных и бессвязных действий, совершаемых на автомате. Если раньше ему легко удавалось взять себя в руки и притвориться порядочным принцем, то сейчас сделать это не дают чуть дрожащие ладони. Кажется, он загнал себя в капкан. Дождь зарядил ещё в обед, и теперь, когда замок накрыла ночь, отчётливо слышно, как он барабанит по стёклам. Тёмную гладь небосвода разрезают всполохи молнии, где-то рядом гремит гром. Как предвестник чего-то неизбежного. Алекс стоит в холле, с мокрыми волосами и плечами, весь поникший и будто надломленный. – Мы можем поговорить? – разбитым голосом. Генри не удивляет, когда он слышит претензии по поводу своего исчезновения, не удивляет, когда Алекс говорит, что любит его и у них есть шанс быть вместе на своих условиях. Его ранит до глубины души то, с каким упорством Алекс готов бороться за них, его решительное «я не покину эту комнату, пока во мне будет жить надежда обрести счастье, которое я нашёл с тобой». Он поворачивается к нему лицом и с такого близкого расстояния замечает опухшие красные веки, дрожащие губы и полные боли глаза. Полная симметрия чувств с его лица. – Я хочу показать тебе кое-что. Генри проводит его в музей и там, плутая среди экспонатов с сотнями лет истории, рассказывает о своей глупой подростковой мечте. А Алекс, его любимый и всегда знающий, что сделать, Алекс включает песню и приглашает на танец. И, покачиваясь из стороны в сторону под «i can't help falling in love with you», бродя ладонями по его спине и укладывая голову на его плечо, Генри думает, что, наверное, в тот момент, когда мысль о том, чтобы привести сюда любимого человека, коснулась порога его мозга, он загадал его себе таким, каким сейчас держит в объятиях. Генри отстраняется, и Алекс ему улыбается, отчего всё его лицо будто светится, и что-то внутри него самого оживает. Просыпаясь в его крепких объятиях следующим утром, он точно знает, что когда-нибудь, когда ему не будут страшны никакие преграды, он вырвется из своей клетки, чтобы быть с Алексом. У самолёта, когда двигатели уже заведены, Генри дарит ему свой перстень, как обещание. Мир вокруг рушится ранним утром, когда в комнату заходит Беа и сообщает, что в сеть слили взломанную переписку с их с Алексом телефонов. Всё сливается в нескончаемую череду переговоров с PR-командой, криков Филиппа, поездок из одного дворца в другой под яркими вспышками фотокамер и бесконечного давления, среди которых единственным светлым пятном сквозь накатившиеся на глаза слёзы Генри различает лицо Алекса, выступающего по телевизору и открыто говорящего об их отношениях. В памяти мелькают воспоминания о том, как они перебрасывались робкими взглядами во время поло, как громко хохотали, лёжа в постели в отеле Парижа, как весело носились меж экспонатов в Британском музее и как жадно целовались, прислонившись к стволу дерева у загородного дома родителей Алекса. Через пару часов Шаан приносит ему телефон, и в динамике слышится до боли родное «малыш». Алекс прилетает тем же вечером, и тучи над головой расступаются. Генри всё ещё чувствует себя безнадежно потерянным, но дышать становится легче. И когда король вызывает их к себе, Генри знает, что сделает всё, чтобы защитить это. В ожидании дедушки он подносит большой и указательный пальцы правой руки к мизинцу левой и вспоминает, что перстня там нет. Он переводит взгляд на руки Алекса и замечает, что вместе с перстнем передал ему и свою привычку. Это лишнее напоминание о том, зачем он здесь. Речи короля о традиционном королевском имидже, о том, что люди не поймут и не примут, и неспособность просто произнести слово «гей», как старая зажевавшая пластинка, как все разом обрушившиеся «должен», как пресловутая многовековая история, наполненная людьми, которых он знает лишь из книжек по истории и на счету которых грехов больше, чем любовь к мужчине. Генри так устал. Поэтому, когда он видит собравшуюся у подножья дворца толпу, это решение не кажется ему чем-то сложным. Стоит лишь открыть дверь и сделать пару шагов. Генри смотрит на Алекса. Он не ошибся тогда, когда впервые встретил его и почувствовал, что этот человек способен перевернуть привычный жизненный уклад. Но кто сказал, что это плохо? Он подходит к стеклянным дверям, отрезающим от него балкон, с которого когда-то его ещё ребёнком представили народу. Толпа взрывается радостными криками. Генри, крепко держа ладонь Алекса в своей, шагает на балкон, в новую жизнь.