That's my fucking best friend That's my fucking lifeline, That's my ride or die, likе That's my fucking hate you, But you know that that's a damn lie Baby, you're my bеst friend Best friend | Conan Gray
Он стоял посреди танцпола старого ободранного бара, оглушающе гремела музыка, и из-за низких басов внутри Минги всё неприятно вибрировало. И ещё его немного подташнивало: от шума студенческой вечеринки, от выпитых четырёх дерьмовых коктейлей, может даже от смущения. С его волос противно капало на голые плечи, горящее лицо тоже обтекало. "Спасибо" Сонхва, стащившему его, почти раздетого, с барной стойки и засунувшего его голову под кран с холодной водой в сортире. Нет, серьёзно, спасибо. Недавно вернувшийся из учебной поездки Уён в тот день привёл своих новых друзей, которых встретил в Америке, и Минги предстал перед ними полуголым, пьяным и с расстёгнутой ширинкой. Над поясом низко сидящих джинс торчала резинка "палёных" Кельвин Кляйн, купленных его матерью где-то на Мендоне по акции «Три по цене двух». Минги чувствовал себя отстойно, возможно, даже жалел, что напился — он плохо помнил ту пати и не мог толком отрефлексировать этот момент. Но почему-то хорошо помнил, что Хонджун отшил тем вечером Уёна, и тот сильно расстроился. Новые друзья Уёна были странными — как, в общем-то, все друзья, что у него имелись — и очень разными, что тоже не противоречило его привычкам. Будучи обычным Бетой, Минги было сложно уловить какие-то другие запахи в битком забитом баре, кроме вони сигаретного дыма и пота, но он всё равно угадал, что Уён притащил с собой никем не "забитую" Омегу. Сан, которого Минги помнил по фоткам в чужом инстаграме, и вживую выглядел хрупким. И ещё очень несчастным от того, что все Альфы в радиусе десяти метров на него пялились, а Уён был слишком занят своими глубоко оскорбленными чувствами, чтобы за ним приглядывать. Часть про оскорбленные чувства Минги тоже хорошо помнил, потому что об этом ему сказал Юнхо сразу после того, как накинул на него, всё ещё полуголого, свой бомбер со звездно-полосатой нашивкой на рукаве, очевидно купленный где-то в Америке. Сам Минги хреново разбирался в чужих чувствах и в глубине их оскорблённости, а бомбер оказался ему впору и сильно пах корицей. Юнхо был ярким и высоким. За исключением самого Минги, он возвышался над всеми в баре примерно на полголовы, и каждый раз, когда крутящийся рядом с ним Уён хотел что-то сказать, тому приходилось смешно привставать на носки и цепляться за его руку для устойчивости. Сам Минги обычно для Уёна наклонялся ниже, но Юнхо — нет, он заставлял его к себе тянуться, будто надеялся, что это позволит ему ещё немного подрасти, и это показалось Минги одновременно грубым и крутым. Но, когда тот согнулся в три погибели, чтобы шепнуть что-то на ухо явно скучающему у стены Хонджуну, Минги разочарованно закатил глаза. Ну, конечно, перед Омегой Юнхо преклонил колено. Минги бесили эти хождения на цыпочках перед Омегами. По его мнению, все их брачные танцы — тупой социальный конструкт, и его давно уже было пора отменить. Как и метки, и свадьбы по сговору, которые родители всё ещё умудрялись устраивать, считая, наверное, своих детей редким товаром, который обязательно стоило выгодно сбыть, раз уж он попал им в руки. Уён тогда надрался, и Юнхо легко согласился помочь дотащить его едва передвигающее ноги тело до общаги. Денег на такси было жалко, и они шли пешком через парк с большим озером до самого кампуса. Кажется, Юнхо увлечённо рассказывал про ЭлЭй и про танцевальную школу, в которой они с Саном и Уёном учились полгода. Эта часть тоже почти полностью стёрлась из памяти. Но вроде тогда Минги решил, что Юнхо, на самом деле, очень мягкий. Начиная тембром голоса и заканчивая характером, что обычно не свойственно было Альфам его возраста, как раз начинающим показывать зубы. Минги подумал, что это потому, что он — Бета, и перед ним ему нет смысла особенно выпендриваться. Мысль эта его удовлетворила, потому что выходило, что Юнхо перед ним сейчас — самый настоящий, не старающийся казаться лучшей версией себя. Немного неуклюжий, как и все дети, выросшие слишком быстро и так и не привыкшие управляться с длинными руками и ногами, неловкий и смущённый из-за нового знакомства и оттого нелепо, но всё равно смешно шутящий. Юнхо ему понравился, и перед тем как он уехал на первом утреннем автобусе, Минги забил свой номер в его телефон.***
Who else is gonna grocery shop with me at 2 A.M.? Who else will take that picture For you just to get revenge? You're just as psycho as me, just as sick inside the head Best friend | Conan Gray
Вроде было лето. Точно каникулы. По непонятной в то время причине Юнхо не уехал отдыхать домой в Кванджу, а остался в кампусе своего университета до самого начала нового семестра. Он учился на третьем курсе факультета бизнес-администрирования, и Минги, не прошедший в своё время по баллам даже на факультет философии, куда вообще никто не стремился поступать, думал о нём, как о том самом сыне маминой подруги. Не завидовал нисколько, просто считал его лучше себя. Юнхо хорошо танцевал и, кажется, неплохо учился, у него была чистая, совсем без прыщей светлая кожа и достаточно большие круглые глаза. Не такие огромные как у Хонджуна, но всё равно крупнее глаз Минги, из-за которых его дразнили в начальной школе, пока он не научился давать сдачи. На взгляд Минги, Юнхо выиграл в генетической лотерее, умудрившись родиться по всем параметрам «выше среднего», не меньше. Они часто переписывались, но никуда не ходили только вдвоём, пересекаясь в основном на общих тусовках, которые, как и раньше, организовывал Уён «для своих», что означало, что в маленький душный бар, по ощущениям, заваливалась половина всех студентов Сеула. Но на каникулы Уён всегда уматывал домой в Ильсан — воевать со старшим братом и баловать младшего, и в кампусе становилось тухло. Минги некуда было уезжать, они с матерью жили в черте города, а брат, работающий с прошлого года в Пусане, к себе не звал, предпочитая молча скидывать "мелкому", обогнавшему его в росте уже в пятнадцать, деньги, прекрасно помня про своё не такое уж давнее голодное студенчество. Юнхо сам ему позвонил. Именно позвонил, а не написал, как делал обычно. Ему было скучно торчать одному в своей общаге, и он пригласил его в интернет-кафе, находящееся ровно посередине между их кампусами, чтобы ни одному из них не пришлось тащиться на другой конец города. Это было честно и очень логично, и Минги согласился потусоваться. В конце концов, ему тоже было скучно, и он любил резаться в видеоигры. Наверное, в тот день для него всё изменилось. Юнхо обыграл его почти во все игры — даже на танцевальном автомате уделал, но ему оказалось приятно проигрывать. Он был хорош, и Минги не бесился так же, как когда продувал на «плойке» Уёну, который попросту мешал ему играть нормально, визжа на ухо и подло вырывая контроллер из рук. Юнхо по-настоящему был крут, и Минги угостил его своей любимой пиццей, а тот потом купил для него холодный кофе. Они долго гуляли по остывающему после дневного зноя городу, и Минги снова не помнил, о чём они болтали, потому что, расставшись с Юнхо в метро, он не стал с ним ближе, не узнал о нём ничего нового, кроме того, что он мастерски играет на автоматах и тоже был не дурак сожрать на обед целую пиццу. При всей своей внешней мягкости, он оказался тем ещё крепким орешком. Как закрытая фисташка, о которую зуб сломать можно. Но Минги не посчитал это чем-то обидным или ненормальным. Ему тяжело давались все эти задушевные разговоры, и частенько не хватало эмпатии, но он понимал, что у других людей тоже есть какие-то свои загоны и личные границы, и считал, что не стоит ломиться к ним в дверь без приглашения, как любил делать Уён. И Минги захотелось дождаться этого самого приглашения от Юнхо. Тем летом они обошли вдвоём весь город. Первое, что Минги выяснил, — с Юнхо удобно гулять. Он был таким же высоким и с такими же длинным ногами, так что им вдвоём легко было шагать по улицам вместе, не обгоняя и не отставая друг от друга. А ещё, если кто-то на улице пялился на них из-за роста, легко было представить, что все смотрят на Юнхо, а не на него. На Юнхо вообще часто пялились. Он был красавчиком, Альфой и сладко пах корицей, привлекая внимание ещё и из-за этого, но сам он ни на кого не глядел, а когда кто-то пытался с ним познакомиться, немного досадливо морщился. Он точно ни с кем не встречался, иначе не проводил бы с Минги почти каждый день каникул с утра до вечера, но неизменно отказывал всем Омегам, что к нему подходили. Вежливо улыбался, как улыбаются официанты и кассиры в магазинах, и не брал даже номер телефона. Особо настойчивым Юнхо отвечал, что уже занят, и просил прощения, хотя вообще ни в чём не провинился, кроме того, что бесстыдно врал. Он тоже был с придурью. И это, наверное, стало лучшим, что обнаружил Минги тем летом. С Юнхо было весело дурачиться, быть самим собой, не смущаясь собственной чудаковатости. Как-то раз они с ним ободрали яблоню на одной из ферм в пригороде, а потом, держа яблоки в подолах футболок, бежали три квартала от сорвавшейся с цепи собаки; пьяными перелезали через какой-то забор ночью в Итэвоне, потому что так было быстрее добраться до входа в метро, и Минги позорно порвал штаны и ехал после до кампуса, прижимаясь спиной к вагону, чтобы никто не заметил дыру на половину задницы. А ещё через неделю, когда гоняли мяч на детской площадке недалеко от района, где он жил в то время вместе с матерью, Юнхо в кровь разбил колени и содрал ладони об асфальт, и его пришлось тащить к себе. Квартира находилась на нижнем этаже в одном из малоэтажных домов в квартале старой застройки, и в детстве Минги очень стыдился, что они жили так плохо, и никогда не приводил гостей. Он и сейчас стеснялся и редко приезжал, потому что ненавидел это место, полное плесени и дерьмовых воспоминаний. Минги так и сказал Юнхо, пока тот смывал кровь в слишком тесной для него ванной. И Юнхо, закручивая скрипящие вентили, тогда пробурчал, что тоже ненавидит бывать дома. И это впервые, когда он признался сам в чём-то таком личном. Его прочная скорлупа дала трещину. Запертая дверь немного приоткрылась. А потом лето кончилось.***
That's my fucking lifeline, That's my ride or die, likе That's my fucking hate you, But you know that that's a damn lie Best friend | Conan Gray
Второй семестр всегда давался Минги тяжелее. Каникулы расслабляли, а постоянные напоминания об экзаменах — сильно напрягали, и он застревал между этими двумя состояниями на пару недель, в которые никак не мог собраться и не мог перестать из-за этого нервничать. Вместе с учебой начались городские танцевальные батлы, где он участвовал каждый год, но никогда не видел Юнхо, хотя точно уже знал, что тот ездил в Америку, выиграв Грант на соревнованиях. Пусть районных, но это не отменяло тот факт, что за столько лет, которые Минги танцует на улицах, они обязаны были хоть где-то пересечься. Минги при первой же встрече спросил его в лоб, без долгих хождений вокруг да около, потому что после проведённого вместе лета считал их друзьями. А Юнхо вдруг начал юлить, возможно, тоже потому, что теперь считал их друзьями, а правду — чем-то стыдным. Его родителям не нравилось, что он тратил время на танцы вместо того, чтобы сидеть за учебниками, а прошлогодние соревнования и поездка в Америку — единоразовое послабление, полученное в обмен на что-то, что Юнхо опустил в своём скомканном рассказе, но вполне очевидно ненавидел всем сердцем. В тот день Минги впервые подумал, что семья Юнхо — дерьмо. Без жалости, просто констатируя факт. Его семья тоже была тем ещё дерьмом, и он не хотел бы, чтобы его кто-то из-за этого жалел. И вместо того, чтобы выразить Юнхо своё сочувствие, Минги, пожав плечами, позвал его на себя посмотреть в ближайшие выходные на университетских соревнованиях, а после — выпить. Потому что судя по тому, что Юнхо с завидной регулярностью ездил к ним в бар весной, жить обычную студенческую жизнь родители ему всё-таки не запрещали. Кажется, они пили весь семестр. Минги снова ничего толком не помнил о тех месяцах, а такое у него случалось только после вечеров, проведённых в компании сладких коктейлей, замешанных на роме и ещё Бог знает на чём. Хонджун готовился к защите диплома и на их тусовки уже не ходил, но Минги всё равно виделся с ним часто, потому что участвовал в выпускном показе в качестве вешалки для его современной версии ханбока. Очень высокой и неуклюжей вешалки для очень современного ханбока. И так не отличающийся ласковым нравом Хонджун рычал на всех не переставая до самой защиты, и когда наконец ему выдали на руки его диплом с отличием и выпустили в большую жизнь, с облегчением вздохнул весь университет. Особенно счастливо на церемонии выглядел Сонхва, которому, как будущему врачу, учиться оставался ещё год, и он планировал провести его без психующего Хонджуна под боком. Ещё Сонхва с кем-то встречался. Минги заметил их случайно в кофейне на другом конце города в День Святого Валентина и, наверное, впервые в жизни проявил тактичность, не став не только подходить, но и выйдя из кофейни совсем. Девушка была не очень красивой, но милой и вроде бы старше Сонхва на несколько лет. Они держались за руки, сидя за маленьким столиком друг против друга, и ели один кусок торта на двоих. У Минги от одного вида скулы свело. И от украшенного взбитыми сливками торта, и от подсмотренной не нарочно сцены. Друзья заслуженно звали его пустозвоном, но вот треплом он не был, и про новый статус Сонхва никому говорить не стал, но это не значило, что он не думал об этом иногда. Минги прикладывал ситуацию к себе, и никак не мог представить себя внутри увиденной в кофейне сцены. Не то чтобы он не вступал в отношения совсем. Секс был для него приятным способом расслабиться, от которого глупо было отказываться. Он трахался и с девушками и с парнями, с Омегами в период эструса и с Альфами, которых задолбало бегать за строящими из себя не пойми что Омегами. Но ни разу ни с кем не встречался. Это казалось чем-то слишком муторным, требующим больших вложений не только денег, но и себя самого. Он подходил к этому вопросу скорее как к проекту, которым не готов пока что был заниматься. Минги понимал, что никто не влюбляется по щелчку пальцев в подходящее время, но и также знал, что для того, чтобы с кем-то встречаться, влюбляться вообще необязательно. И у него ещё было много времени, чтобы с этим разобраться. С началом нового — их последнего — учебного года, всё как-то резко стало меняться. Уён без привычных цветистых объяснений съехал из их общей комнаты в общаге непонятно куда и никого не пригласил на новоселье, потом Сан неожиданно отчислился со своего обожаемого факультета зарубежной литературы и пропал, перестав отвечать на телефонные звонки и сообщения. Хонджун горел на новой работе, и Сонхва, проходящий практику в клинике недалеко от здания его офиса, таскал ему обеды. Юнхо заметно нервничал из-за близящихся экзаменов. За его нервяком стояло что-то ещё, о чём он отказывался говорить, искусно перескакивая с темы на тему во время редких теперь встреч, и Минги понял, что его это обижает. Обида ощущалась чем-то колючим, застрявшим внутри его живота. Казалось, что он случайно проглотил ежа, и тот пытается найти путь наружу, периодически подбираясь к самому горлу. Это было для Минги чем-то новым. У Уёна был какой-то секрет, Юнхо что-то скрывал, Сонхва жил практически двойной жизнью, о которой никто не знал, кроме, наверное, Хонджуна, тоже умеющего мастерски держать язык за зубами. Они все взрослели, их пора беспечной юности безвозвратно утекала как вода сквозь пальцы, и Минги, быстро нашедший и в себе все признаки неминуемого взросления типа привычки пить теперь чёрный кофе по утрам, с трудом принял всё как есть. Он готовил диплом со своей старой крю, искал работу в каких-нибудь танцевальных школах и смотрел квартиры, куда можно было бы переехать после окончания университета и не остаться при этом с голой задницей. Пытался вытаскивать гулять Юнхо каждые выходные, потому что, кажется, в отличие от него, он противился мысли, что ему всё-таки придётся скоро повзрослеть. С каждым днём всё больше мрачнеющего Юнхо хотелось одновременно как-то поддержать и хорошенько встряхнуть. Он по-прежнему нравился Минги, он был его лучшим другом, и смотреть на его кислую мину было невыносимо. Кто-то — он уже и не помнил — в их чате пошутил, что Минги вступил в неравную борьбу за холодное сердце Юнхо, но сам он считал, что борется за его душу. И его сердце точно не было холодным. Юнхо всё ещё оставался таким же готовым лезть ночью через забор придурком, только теперь тонущим в глубоком море ужаса перед будущим. И Минги хотел бы стать для него спасательным кругом, каким Юнхо стал для него тем летом.***
I'm somebody you call when you're alone I'm somebody you use, but never own I'm somebody you touch, but never hold And you're somebody I'll never really know I know I'm not the one you really love I guess that's why I've never given up 'Cause I could give you all you want, the stars and the sun But still, I'm not enough Oh-oh, all I really wanted was that look in your eyes Like you already know that I'm the love of your life Like you already know you're never sayin' goodbye But I'm not yours Yours | Conan Gray
Минги хорошо запомнил, что на церемонии вручения дипломов Сонхва присутствовал Хонджун. Задолбанный и весь из себя разодетый во что-то слишком модное, чтобы это могло подойти кому-то ещё, кроме него самого. Приехавший в кои-то веки Юнхо болтал с ним где-то на галёрке всю церемонию и даже смеялся, Минги слышал его похожий на приглушенное уханье совы смех со своего места тремя рядами ниже и постоянно оборачивался, чтобы, наверное, посмотреть, как он улыбается. Юнхо совсем недавно перекрасил свои цветные волосы в тёмно каштановый, но его всё равно легко было найти глазами в общей массе таких же бесцветных теперь вчерашних студентов. Минги глядел на него поверх чужих голов и очень хотел, чтобы он тоже ему сейчас улыбнулся. Но вниманием Юнхо полностью владел сидящий рядом с ним Хонджун, и тогда Минги впервые задался вопросом, какими были бы их с Юнхо отношения, будь он сам Омегой. Нравился бы он ему так же, как очевидно нравился ему Хонджун, или ему бы он тоже отказал и не стал брать номер телефона под предлогом собственной мифической занятости. Минги много думал об этом тогда и склонялся ко второму варианту, потому что Юнхо заслуживал всего только самого лучшего, а Минги со своим жизненным багажом не дотягивал даже до кого-то просто неплохого. Они ходили в бар будто бы в самый последний раз, ещё не зная, что приедут туда на встречу выпускников несколько лет спустя тем же составом. Там Минги впервые за год увидел Сана, сильно набравшего вес и ненормально уставшего для человека, не сдававшего экзамены и не писавшего диплом. Он пробыл в баре всего ничего, обнял уже сильно “весёлого” Сонхва, выпил со всеми стакан минералки за их будущее и уехал, бросив непривычно для него сурово напоследок Уёну, чтобы он перестал так себя вести. Уён в тот вечер зубоскалил больше обычного, он много выпил, раскраснелся и переругивался с не слушающим его толком Хонджуном с каким-то особым запалом, напоминающим Минги о времени, когда они только разбежались. Кажется, Уён ревновал, но ничего не мог сделать, кроме как играть у Хонджуна на натянутых нервах. Они стояли почти нос к носу в толпе — оба невысокие и напряжённые из-за близости друг к другу — и собачились как в последний раз. Минги пьяно хихикнул от пришедшей в голову мысли и, дёрнув покачивающегося под музыку Юнхо за рукав толстовки, прокричал, что этим двоим, должно быть, удобно целоваться. Юнхо проследил за его взглядом и рассмеялся, когда сообразил, что он имел в виду. Он, закинув свою руку Минги на плечо, неожиданно звонко чмокнул его в щёку и проорал в ухо, что им вообще-то тоже очень удобно. Тоже удобно целоваться. Минги помнил, как сразу же вспыхнуло его лицо, и ладони сильно вспотели. Он ужасно удивился такой реакции, и, пока не передумал, быстро поцеловал Юнхо в ответ куда-то в скулу. Юнхо абсолютно точно был с придурью. И, вот же чёрт, Минги он абсолютно точно нравился.***
Через полгода после выпуска Юнхо неожиданно собрался в армию, хотя никогда об этом не упоминал. Он что-то долго и пространно объяснял по телефону про повестку, ответственность и чувство долга, но Минги всё равно ничего так и не понял, потому что слушал его голос, а не то, что он ему говорит. Юнхо ещё никуда не уехал, а Минги, кажется, уже начал скучать. Его зачислили в военно-морской флот, и, коротко постригшись, он ушёл почти на тридцать месяцев в море. Минги помнил, как они с Уёном его провожали у ободранного забора с колючей проволокой, и помнил его родителей, которых увидел тогда впервые. Они оглядели его, одетого в драные на коленях джинсы и с выкрашенными в розовый цвет волосами, с ног до головы и поджали брезгливо губы, будто смотрели на что-то мерзкое. Слишком холёные и слишком чопорные родители Юнхо Минги не понравились, и он с неспокойной душой показал их идеально прямым спинам средний палец, таким детским способом выражая всё, что думает о них и их методах воспитания следующего поколения Чонов. Семья Юнхо была отвратительной, и Минги всё ещё ничего не мог с этим сделать и не хотел его жалеть. Юнхо приезжал в отпуск всего раз. Он даже не поехал домой в Кванджу — встретился с матерью где-то в Сеуле на несколько часов и ночевал потом у Минги в квартире на полу две ночи, пока сам он работал на съёмках клипа вместе с командой Хонджуна и не мог никак оттуда свинтить. Те два с половиной года были очень долгими, наполненными редкими звонками, дурацкими подработками и попойками в честь завершения очередного проекта, в которые Минги звали всё чаще, но которые не приносили удовлетворения. Ему вообще ничего не приносило удовлетворения. Он чувствовал себя постоянно на виду, окружённым чужим вниманием и одновременно очень одиноким. На него все пялились, и больше некому было взять весь удар на себя. И даже когда Юнхо вернулся — почерневшим от загара, с обветренной кожей и заметно окрепшим — ничего не изменилось. Он застрял где-то дома, как Эвридика в преисподней, и Минги не мог его оттуда вызволить, потому что не имел на это никакого права. Ему удалось притащить его на встречу выпускников в их старый бар, они снова тусовались все вместе, пили паршивые коктейли и вспоминали время, проведённое в стенах универа. С тех пор вроде бы много изменилось, но и многое осталось тем же: Уён с Хонджуном продолжали мастерски давить на кнопки друг друга, Сонхва пытался не то контролировать Хонджуна, не то оберегать его, Сан, ставший удивительно огромным, пил минералку. Юнхо смотрел на Хонджуна. Тепло и немного тоскливо. Он не подходил к нему близко, но и будто бы не мог отойти подальше, как планета, удерживаемая силой притяжения на орбите. Минги ревновал. Он уже знал, что ревнует, и это было самым глупым, что он мог в этой жизни сделать. Юнхо ему не принадлежал и не мог принадлежать в принципе, потому что они с ним изначально играли в разных лигах. Дурацкий разговор под занавес встречи про свадьбы вывел Минги из себя, ему только-только исполнялось двадцать пять, и создание семьи — последнее, что он хотел обсуждать за стаканом пива с друзьями. Он всё ещё не думал даже пытаться. Отношения его не пугали, ему просто было лень ими заниматься, и от него никто не требовал внуков: у его матери, в конце концов, был ещё один сын — старший, которому можно было капать на мозг. Из бара они уехали рано. Юнхо теперь работал в большой компании с важными документами, и его ждали в офисе к восьми утра пять дней в неделю. Он называл рабочие дни почему-то сменами, хотя его график был самым обычным для белого воротничка. Его новая квартира находилась рядом с офисом, почти в центре, небольшая, но очень светлая и пока что очень чистая. Минги знал её только по фотографиям, которые Юнхо ему присылал неделей ранее, чтобы показать что-нибудь, что он ещё докупил после переезда: вот цветок, вот тарелки из Икеи, вот тапочки для гостей твоего размера, чтобы точно всем подошли. Вживую квартира в новом жилом комплексе оказалась ещё меньше, а тапочки и правда его, Минги, размера. Кажется, он сам тогда напросился в гости. Вис у Юнхо на плечах и ныл пьяно всю дорогу до метро, как ему не хочется полночи добираться до своих ебеней, а Юнхо смеялся над ним. Точно смеялся, потому что Минги запомнил, как он прикрывал улыбающееся лицо красноватой от холода ладонью, и испытал что-то вроде облегчения из-за этого знакомого жеста. Он подумал, что Юнхо, по сути своей, оставался всё тем же, что и раньше, а с остальным они разберутся. Не могут не разобраться. Минги тоже нисколько не изменился, он всё так же был плох в разговорах по душам и не очень понимал, когда уже стоило сочувствовать, а не пытаться советовать, и стоило ли пытаться давать советы вообще. Это умение почему-то не пришло к нему с возрастом, как навык мыть миску от риса сразу, а не потом, когда всё к ней уже намертво присохло. Но он умел слушать молча, и в тот раз тоже слушал, как Юнхо растерянно топтался по маленькой спальне из одного конца в другой и пытался вспомнить, куда он дел второй комплект постельного белья, купленный, по его словам, специально для пьяного Минги, даже если это на самом деле было не так. Он выглядел замотавшимся и дёрганным и бубнил себе под нос что-то недовольно. Возможно, жалел, что не отправил Минги домой на такси. Сложно теперь вспомнить, зачем Минги задал тот вопрос. Он сидел на застеленном свежим постельным бельём матрасе, одетый в старую, сладко пахнущую корицей майку Юнхо с Дедпулом, и смотрел, как сам Юнхо, чертыхаясь, пытается втиснуться в выстиранную футболку со Спайдер-меном на груди, которую они вместе купили в Дисней Лэнде несколько лет назад. А потом невпопад спросил, почему он никогда не пытался сблизиться с Хонджуном. Его оставленная Уёном на шее метка была обычной уловкой, об этом знали все — не учащийся вместе с ними Юнхо в том числе — и для Минги всегда оставалось загадкой, почему они не только не стали парой, но даже, казалось, специально держали приличную дистанцию. В его представлении они подходили друг другу, как подходят рис и кимчи, выделяя достоинства и смягчая недостатки, и странно было видеть, что никто из них так и не сделал шаг навстречу. Юнхо долго не отвечал, глядя остекленевшими глазами куда-то мимо, в стену. А потом вдруг пошёл трещинами. Минги видел, как он разваливается у него на глазах, как ветхая дамба, защищающая десятилетиями целый город от бурных вод. Юнхо шумно выдохнул, и его закалённое в армии тело сразу обрушилось, превратившись в бесформенную груду темной тоски и страдания. Его наконец прорвало, и Минги подумал тогда, что, наверное, никогда до этого и не знал его настоящего — захлебывающимся словами, ругающимся грязно от злости и неожиданно даже для самого себя плачущим редкими слезами от бессилия. Семья Юнхо и правда оказалась тем ещё дерьмом, продавшей его как какого-то ценного быка ещё в детстве и контролирующей всю его жизнь. Он всё равно женится на Омеге из хорошей семьи через пару-тройку лет, как только его будущая супруга достигнет хотя бы совершеннолетия, и тратить время кого-то ещё, с кем-то строить серьёзные отношения, чтобы, в итоге, всё равно расстаться, по мнению Юнхо, не имело смысла. Да и было просто безответственно. Хонджун нравился ему, таких, как он, больше не существовало, но он заслуживал быть центром какой-то другой вселенной. Такой же свободной и плюющей на условности и правила, готовой за него и для него бороться. Уже много лет спустя Минги узнал, что Юнхо на самом деле пытался подбивать клинья к Хонджуну ещё тогда, будучи студентом. Хонджун, как ни посмотри, стал бы идеальным вариантом, который могли одобрить его родители и спустить наконец Юнхо с короткого поводка. У него был прославленный род, талант, хорошее приданое, его хотелось, как хочется что-то дорогое и редкое, что не можешь себе позволить. Но Хонджун не только оказался так неудобно занят, но ещё и отшил его, вполне однозначно посоветовав смотреть в другую сторону. После своей стихийной исповеди Юнхо долго лежал у Минги на коленях, растянувшись поперёк матраса. Два метра ответственности, умытые злыми слезами. У функционирующего иначе Минги всё ещё не было совета для него, и он просто гладил его по мягким волосам, пока тот, уткнувшись носом ему в бедро, не уснул до самого утра. В рассветном свете Юнхо выглядел опустошенным, вывернутым наизнанку, и всё, чего Минги хотел для него тем утром, чтобы он однажды стал по-настоящему счастливым.***
I can't be your friend, Can't be your lover Can't be the reason We hold back each other from falling in love With somebody other than me Memories | Conan Gray
Не Юнхо женился первым. Сонхва умудрился обскакать их всех в этом соревновании со своей драгоценной супругой, которую так тщательно скрывал столько лет. Свадьба получилась пышной, шумной, с сотней гостей, среди которых легко было затеряться, что Минги и сделал сразу после церемонии, уйдя в конец банкетного зала, где такой же потерянной башней возвышался одетый в тесный костюм Юнхо с бокалом шампанского, которое он вообще-то терпеть не мог. Минги встал с ним рядом и пихнул своим плечом его, чтобы просто заставить его на секунду улыбнуться. Следя за носящимся по залу неудержимой ракетой сыном Сана, которого тот тоже наконец перестал прятать ото всех, они о чём-то тихонько переговаривались. Возможно, о том, что все они, повзрослев, стали немного честнее друг с другом. Или просто перестали стыдиться себя и своих принятых решений, будто количество прожитых лет уменьшало постепенно потребность считаться с чьим-то ещё мнением кроме своего собственного и уничтожало понемногу страх перед осуждением. Хотя, конечно, им всем ещё было чему учиться. Всегда обожающий внимание Хонджун тогда большую часть праздника прятался за живой изгородью из безумного количества ромашек, пил воду из высокого винного бокала и вполголоса огрызался на прижимающего его к себе Уёна, чья широкая ладонь уверенно лежала поверх его живота. У них всё ещё был секрет ото всех, о котором вообще-то все знали, потому что даже Минги чувствовал изменившийся запах Хонджуна. В ту пору он пронзительно пах Уёном — смесью ароматов из его сладковатой туалетной воды и кардамона. Хонджун всё ещё выглядел как обычно, только сильнее обычного уставшим и заметно похудевшим, что Минги, мало знающий о беременности вообще и о беременности Омег в частности, посчитал тогда странным. Как и то, что это могло в принципе случиться. Общий ребёнок Хонджуна и Уёна удивил его, в итоге, больше, чем тайно спланированная свадьба Сонхва и подросший уже сын Сана. Даже не сам факт беременности Хонджуна его поразил, а решение оставить неожиданного и никем не планируемого ребёнка. Оно в моменте показалось ему необдуманным и принятым импульсивно хотя бы потому, что Хонджун с Уёном продолжали грызться и на свадьбе их лучшего друга, не видя и не слыша ничего вокруг. Юнхо, проследив за его взглядом, прошептал Минги на ухо со смешком, что их, наверное, скоро ждёт ещё одна свадьба, так что не стоит убирать парадные костюмы совсем уж далеко в шкаф. В его голосе не звучали горькие нотки сожаления и грусти, скорее, наоборот, он радовался за них, будто знал что-то такое, чего Минги, поглощённый собственными переживаниями, не замечал. Он помнил, как поглядел тогда на Хонджуна, не то зло целующего, не то просто кусающего Уёна за подбородок, и с выверенным количеством скепсиса подумал, что с одинаковой долей вероятности в следующий раз они могут собраться как на свадьбу, так и на похороны. Спустя месяцы, когда они не спали ночь, ожидая новостей о попавшем в реанимацию Хонджуне, Минги вспоминал эту свою мысль почти с суеверным ужасом. Хонджун был тем ещё засранцем и до, и во время изматывающей его беременности, но он точно не хотел его хоронить. Свадьба Юнхо долго оставалась для Минги очень не скорым и, главное, нереальным событием. Он думал о ней, как об очередном предсказанном каким-то психом конце света, в который сложно верилось, но к которому ты время от времени всё равно с тупой тревогой возвращаешься мыслями. Юнхо почти не поднимал эту тему, предпочитая приезжать на все выходные к Минги в квартиру на отшибе и играть с ним в «плойку», танцевать в раздолбанном зале неподалёку или лежать тихо у него на коленях, когда в его другой жизни что-то происходило. Что-то вроде смотрин по старой традиции или помолвки, после которой Юнхо неделями находил причины не встречаться, а приехав наконец, не смотрел на Минги прямо, точно боясь увидеть в его глазах осуждение за потворство капризам родителей. Но Минги вообще никогда не упрекал его. Даже когда Юнхо “прокатил” его с концертом Бруно Марса, куда практически нереально было достать билеты, он только расстроился, расслышав по телефону отчётливые признаки крушения чужого жизненного поезда. Это произошло вроде до свадьбы Сонхва, но уже точно после того разговора у Юнхо дома, потому что он смог смоделировать десяток ситуаций, из-за которых тому пришлось отказаться. Даже если все они были не верными, Минги убедил себя поверить, что причина на самом деле не в нём, а в обстоятельствах, в которых Юнхо намертво застрял как в болоте и не мог даже дёрнуться так, чтобы не увязнуть, в итоге, ещё глубже. Кажется, их друзья тогда между собой его жалели. Не Юнхо, о закадровой истории которого точно никто не знал до самой его свадьбы, а Минги, изо всех сил заставляющего его продолжать улыбаться. Он не чувствовал себя от этого униженным как в детстве, когда на него смотрели с издевательским сочувствием во взгляде. Только смущённым — ему всё ещё было не по себе, когда на него обрушивалось чужое внимание; он привык всегда находиться на задней линии, помогая сиять кому-то другому, и не справлялся с позицией центра ни в танцах, ни в собственной жизни, снова слишком резко сменившей курс.***
Он пропустил его свадьбу. И не только потому, что в это время служил в армии в воинской части далеко от города или не представлял, как будет смотреть на почти умирающего прямо на его глазах лучшего друга. Он правда хотел бы напиться с Юнхо на мальчишнике и дразнить потом остаток жизни, хотел помочь надеть ему синий ханбок перед церемонией и, может, плюнуть незаметно в бокал вина его матери на банкете. Но мрачный Юнхо приехал к нему в часть через половину страны на свидание и, опять не смотря ему в глаза, отозвал своё приглашение. Ему было заметно тяжело, и Минги легко соврал для него, что ему всё равно не дали отпуск. Он по-прежнему хотел, чтобы Юнхо улыбался, и он улыбнулся, уткнувшись ему носом в шею и крепко обняв благодарно на прощание. Двадцать месяцев в армии запомнились ему как череда ярких картинок, между которыми пролегла пустота. Он помнил проведённый с семьёй отпуск в Пусане на пляже и знакомство с хорошенькой невесткой, шумное и смешное свидание с Уёном, приехавшим к нему вместе со своей непоседливой дочерью, похожей на него безумно, но контактирующей с миром точно как Хонджун. Помнил бумажные письма раз в две недели, в которых Юнхо дурацким высоким слогом отчитывался о здоровье оставленного ему на попечение фикуса. Вечно пытающийся сдохнуть цветок жил несколько лет у Минги в квартире, в которой, если верить чернилам на пахнущей корицей бумаге, периодически жил теперь ещё и Юнхо, пережидающий в этом тихом убежище свои семейные бури, о которых он, конечно, ничего не писал толком, но которые всё равно легко читались между строк его пространных писем. Кажется, тогда он впервые посоветовал ему развестись. Минги почувствовал себя доросшим до советов, а Юнхо — в них нуждающимся. Или, может, это было уже после возвращения на гражданку, когда Юнхо, упакованный в дорогой костюм большого начальника, забирал его из воинской части на крутой машине и каждые десять минут подпрыгивал на сидении из-за звонящего истерично телефона. Это была не его машина, не его работа, не его жизнь, от которой он сбегал не в свою квартиру дважды в неделю. У него было всё и одновременно не было ничего, потому что всё, что имел, он не выбрал сам. Его теперь все вокруг жалели, а он бесился, кривя рот и морща брезгливо нос, потому что жалость — последнее, что ему было нужно. Дома пахло корицей и чистым постельным бельём на большой кровати, купленной любящим комфорт Юнхо вместо матраса, на котором Минги спал годами и не считал неудобным или стрёмным. На маленькой кухне поселилась блестящая в солнечных лучах кофемашина и кружка с рисунком смешной собаки на боку, напоминающая объёмом больше ведро, в ванной на раковине стояла чужая бритва. Минги посмотрел на себя — тридцатилетнего и свободного — в отражении идеально вымытого зеркала и, выглянув за дверь, крикнул валяющемуся на кровати прямо в своём застегнутом на все пуговицы костюме Юнхо, чтобы переставал валять дурака и разводился уже. Он любил Юнхо вместе с непонятно как уживающимися в нём одновременно придурковатостью и гиперответственностью, и был уверен, что он заслуживал всего только самого лучшего, а не нелюбимую работу, нелюбимую женщину и нелюбимую семью. Он заслуживал, чтобы его любили безусловно со всеми его бесчисленными футболками с супергероями и компьютерными играми, в которые он очевидно всё ещё играл — у одного из джойстиков от приставки истерлись все кнопки, и кроме Юнхо некому больше было их использовать, пока Минги почти два года маршировал по плацу. Они поругались впервые в жизни. Юнхо, сорвавшись вдруг, наорал на него и уехал, оставив Минги среди пахнущих корицей вещей в одиночестве. Ему не нравилось быть осознанно влюблённым. И брошенным. И виноватым. Из Юнхо хотелось вытрясти душу, посмотреть, что там от неё осталось, и попытаться собрать его обратно. Наладить. Его хотелось обнять, и чтобы он снова спал у него на коленях до утра. Хотелось, чтобы он был счастливым. Не важно с кем и где. Просто свободным от всех обязательств и беззаботно счастливым. Устав за неделю тишины от пустого самоедства, он ездил к Хонджуну за советом, потому что тот всегда был единственным, кто обладал исключительным талантом не лезть своим аккуратным носом в чужие дела и, при этом, умел видеть ситуацию под всеми углами сразу, не принимая не свои проблемы близко к сердцу. Но, в итоге, Минги провёл два часа в светлой комнате подросшей Дасом, собирая с ней розовый замок принцессы из лего, пока Хонджун за закрытой дверью кабинета решал срочные рабочие вопросы, время от времени рявкая на кого-то по телефону так, что слышно было через несколько стен. Уже вечером, стоя на пороге с уснувшей дочерью на руках, он, словно очнувшись, шепотом спросил, зачем Минги вообще к ним приезжал. Отдалённо напоминавший в тот момент Марию с младенцем Хонджун слушал его бестолковые и торопливые объяснения с таким скептическим выражением лица, что Минги почти уверовал, что мается дурью. Юнхо давно вырос и скорее всего не нуждался в его советах, он вообще в нём, Минги, не нуждался так, как нуждался в нём он сам. Минги любил его, а не наоборот, и он, наверное, не должен был пытаться починить то, что было сломано только в его воображении. Юнхо жил свою жизнь так, как считал нужным, и Минги всё-таки не следовало в неё лезть. В конце Хонджун беззвучно посмеялся над ним, пряча улыбку за тихо сопящей Дасом, и решительно вытолкал из квартиры с напутствием расслабиться и дать Юнхо время. Он был в курсе того, о чём не знал ещё тогда Минги, и не стал с ним делиться информацией из природной вредности. Минги дал Юнхо время, но не мог расслабиться, вздрагивая каждый раз от оповещения на телефоне или звонка в домофон, хотя точно знал, что тот мог тихо зайти в квартиру в любое время, даже когда самого Минги там не было, потому что он специально не менял пароли на замках входных дверей. И из-за этого же каждый день, возвращаясь домой, боялся, что не найдёт на кухонной полке чужую кружку с улыбающейся собакой. Но Юнхо не звонил и не приходил, его вещи лежали там, где он их оставил, а забытый в очередной раз фикус пытался засохнуть насмерть, как их дружба, выживающая почти десять лет, а теперь из-за Минги так глупо умирающая.***
I wish that you would stay in my memories But you show up today, just to ruin things I wanna put you in the past 'cause I'm traumatized But you're not lettin' me do that Memories | Conan Gray
В тот день выпал первый снег, и дороги превратились в отвратительную кашу. Минги помнил, что у него промокли его любимые старые кеды и сильно замёрзли руки без перчаток. Он возвращался поздно ночью со съёмок видео, для которого ставил хореографию, и думал, что пора бы переехать в другой район. Куда-нибудь поближе к центру, чтобы тратить меньше времени на перемещения между домом, танцевальной студией и университетом, где он с начала осени дважды в неделю вёл курс современного танца для первогодок. Он вообще в тот период очень много думал о том, что будет делать со своей жизнью дальше, куда будет держать курс теперь, когда пришла пора остепениться, может даже отбросить прошлое совсем, перестать оглядываться через плечо каждый раз, слыша знакомый запах. Минги тяжело взбирался по лестнице на свой этаж, машинально стараясь наступать на чужие мокрые следы от ботинок точно такого же размера, как и его, пока не уткнулся в эти самые ботинки у своей же двери. Одетый в слишком лёгкую для погоды снаружи куртку Юнхо сидел прямо на полу, опершись подбородком на согнутые колени. Рядом с ним стояла спортивная сумка, в которую уместилась вся его тогдашняя жизнь, состоящая в основном из чёрных футболок, джинсов и волшебной палочки, привезённой им из парка Гарри Поттера в Японии, куда он гонял под видом рабочей командировки несколько лет назад. Выкрашенные в приятный карамельный цвет волосы спадали Юнхо на лицо, и он, похожий на какую-то прибившуюся дворнягу, взволнованно глядел на Минги сквозь вьющиеся из-за влажности длинные пряди чёлки. Юнхо целовал его там же, перед запертой дверью квартиры. Трогал ледяными пальцами лицо и сцеловывал все вопросы прежде, чем дышащий через раз Минги успевал их задавать. Он не был пьяным, только сильно замёрзшим из-за того, что, забыв код от замка квартиры, с час просидел в стылом коридоре. Такой придурок. Совсем свободный теперь придурок, оставшийся без ничего после сложного развода. Он проиграл в суде всей своей семье даже с поддержкой знакомого юриста Хонджуна, но, в итоге, всё равно везде и во всём выиграл. У него наконец-то были развязаны руки, и он, кажется, собирался обнимать ими Минги столько, сколько захочет. Они целовались на тёмной лестничной клетке, и Минги думал, что Юнхо всё-таки ненормальный. И он абсолютно точно его любил.