Midnight trip

***

Воздух на перроне морозный. Может поэтому здесь так мало людей, — от силы наберётся человек двадцать. Ты окидываешь взглядом вереницу красных вагонов, надеясь, что, хотя бы один из ближайших к тебе будет пустым. Хотелось ехать в тишине и одиночестве, расслабиться и забыть, что через несколько часов придётся возвращаться в прежнюю жизнь с бесконечным потоком домашних заданий и изнуряющих пар. А ещё контрольные, занятия по воскресеньям и противные преподаватели. Если бы можно было остаться в тёплой солнечной Москве, ты бы осталась, бесцельно бродила бы по широким шумным улицам, скрывалась бы от гула машин в узких переулках и любовалась на ночные огни…ночью город превращался в сверкающую галактику, а на замену шуршанию шин и реву двигателей приходили людские голоса, смех и велосипедные звонки. Они сливались в мелодию свободы и праздности, когда не нужно думать о следующем дне, — он здесь, уже наступил, — и приглашающе распахивает двери круглосуточных кафе, окутывает ароматами острых специй, свежего кофе и сладких кальянов. И даже просто вдыхая растворяющийся в воздухе мутный дым, кажется, что сознание уплывает, уносится за его дурманящей паутиной в небо. Прохладный ветерок заставляет поежиться и плотнее запахнуть куртку. Ты смотришь на часы, — до отъезда минут десять, — и двигаешься ближе к хвосту поезда. Подальше от людей и их жизней, которые наверняка не оборвутся, стоит минуть двери аэропорта. А так и кажется сейчас — что настоящая жизнь, вот она, остаётся по ту сторону длинного здания вокзала. Нос и горло сдавливает, в ушах чуть шумит, живот противно крутит. Стараешься проглотить тяжёлый комок, но получается с трудом, и глаза чуть щиплет. Наконец двери вагона открываются, и ты заходишь, покрываясь мурашками от долгожданного, контрастного улице тепла. Внутри чисто и тихо. Пустота немного пугает, но ты быстро привыкаешь, садишься к окну и, прислонившись к нему лбом, наконец выдыхаешь. Закрываешь глаза. А открыв, видишь только своё отражение и салон вагона. Лениво скользишь взглядом по рядам пестрых сидений, пока внимание не привлекает силуэт парня, в чёрной панаме и серой клетчатой рубашке. Лица не видно, но отчего-то тебе кажется, будто знаешь его. Ты не видела и не слышала, как он зашёл… «Неужели так задумалась?» Но дальше продолжать эту мысль не хочется. Совсем одной ехать не получится, но тот парень сидит так тихо, и его присутствие ощущается странным уютом. Он совершенно не потревожит тебя, ты в этом уверена. До рейса три часа. Один из них — на этот поезд. Ты не отрываешь глаз от отражения, которое лишь изредка размывается, когда поезд выезжает на освещённые участки пути. Остальное же время оно чёткое и яркое, как в зеркале, но на свое уставшее и грустное лицо смотреть совершенно не хочется, поэтому взгляд то и дело зависает на парне. Стараешься убедиться себя, что это нормально — просто смотреть на человека, когда он есть, — а не потому, что фигура его притягивает взгляд и кажется знакомой. Словно ты видела его где-то, но где… Так проходит минут двадцать. Ты периодически посматриваешь на часы, хоть и знаешь, что опоздание не грозит. В глубине души даже надеешься, что время будет идти медленнее, поездка затянется до тех пор, пока непроглядная чернота за окном не сменится дымчато-зеленым пейзажем. Сейчас там скорее всего лес. Может лишь начало загородной зоны, где вдали от дороги, среди островков сосен и берёз ютятся дачные дома. Потом они наверняка сменятся полем, но можно будет различить только столбы с проводами и железнодорожные пути. Фокус теряется. Отражение двоится, смазываются очертания фигуры, ты быстро моргаешь несколько раз, чтобы вернуть чёткость зрения, но как будто против воли. Всё так же хочется утонуть в том мутном водовороте, что утягивал секунду назад. Мысли, что становишься дальше от беззаботной и лёгкой жизни, ты гонишь прочь. Слезы несколько раз подступают к глазам, но их удаётся сдержать, не дать этой плотине прорваться, а чувствам — выйти наружу. Ведь стоит только позволить, как из тихих и несмелых, спрятанных за ещё свежими счастьем и расслабленностью, они превратятся в громкие, жестокие и ненасытные, готовые разорвать нежные чувства в клочья, заполнить сердце собой и оставить… холодный осадок в душе. Нет. Хотя бы уехать ты должна с ощущением, что всё прошло правильно. Без грусти и сожалений. Без усталости, которая, кажется, стала такой же естественной как дыхание или биение сердца. Как будто без неё невозможно было быть живой. Нет. Всё должно быть по-другому. Но невозможно просто выключить мысли. Виски сдавливает пульсацией, а лоб тяжелеет. Глазам больно, веки словно режет с обратной стороны. Но ты не даёшь хотя бы одной крошечной слезинке скатиться вниз. Не моргаешь пока влага не уйдёт обратно. Может и к лучшему, что этот парень оказался в вагоне. На него можно смотреть, рисуя в голове возможные черты лица, а не думать о тяжёлом сибирском небе, душных маршрутках и шумном, холодном метро. Вдруг фигура его шевелится, и он поднимается, проходит вперёд по проходу и внезапно останавливается около твоего ряда, будто собираясь с силами, думая, правильно ли поступает, а потом опускается в кресло напротив и смотрит на тебя, буквально уставившись своими чёрными глазами бусинками: это всё, что ты можешь видеть, пока остальное скрыто за белой маской. — Hello, — голос звучит хрипло и низко. Точно со сна. Он протягивает ладонь, и ты осторожно пожимаешь её. — Would you mind…if I...sit here? — Он тщательно подбирает слова, однако говорит с почти чистым британским акцентом. И смотрит пристально и немного обеспокоено. Ты ощущаешь себя так, словно мозг превратился в кусок ваты. Думать и переводить речь оказывается так тяжело, как никогда в жизни. А всё потому, что этот чуть хрипловатый бархатный тембр ты не спутала бы никогда и ни с чем. Почему он тут? Как? Ты его знала. Даже слишком хорошо с одной стороны, но если подумать, то с другой — эти знания были пустяком. Однако ты не могла не узнать его. В чёрной панаме, закрытым наполовину лицом, тёмными глазами, кожей, словно карамель, лёгким запахом яблок… в безразмерной рубашке, спортивных штанах и беговых кроссовках. На соседнем кресле лежит его сумка, застегнутая лишь до середины. Он выглядит слишком обычно. Естественно. Уютно. Немного устало. Вряд ли он вообще подумал, что какая-то девушка в поезде может знать его. Он ведь… просто подошёл. Просто спросил, можно ли присесть, и всё ещё ждёт ответа… Ты киваешь, но слишком резко, потому что голова кружится. Или не от этого?.. Он, кажется, улыбается. В уголках глаз собираются морщинки, точно лучики, взгляд теплеет. Вряд ли бы он обрадовался, если бы его узнали. Если бы спросили: «Ааа, это правда ты?». Он был таким простым сейчас. Таким спокойным. Ему не нужно знать, что перед ним фанат. Или поклонник. Или тот, кто очень сильно любит, кто хотел бы каждый день видеть его таким. Сейчас вы просто попутчики. Ты улыбаешься в ответ и лезешь в сумку за наушниками, протягиваешь ему один. Это оказывается так просто. Словно вы уже знакомы десяток лет, и в словах нет необходимости. Хотя быть незнакомцами, наверное, даже проще. Он принимает наушник и переводит взгляд на окно, вновь улыбается, в этот раз, видимо, своим мыслям. А потом снова серьёзно смотрит на тебя. В его глазах читается задумчивость и нерешительность, он поджимает губы. Музыку ты так и не включаешь. — I…I'm sorry, this is probably awkward…but I saw in the window…you looked so sad, — наконец произносит он, — And I thought maybe you wouldn’t mind the company? Just…to take your mind off it… Он нервно трёт костяшки пальцев. Ты засматриваешься на аккуратные ногти с остатками чёрного лака. Не против ли ты компании? Не против ли ЕГО компании? Вряд ли хоть в одной из вселенных ты могла бы отказаться. Поэтому качаешь головой, протягивая телефон с открытым поиском в плеере. Он недоуменно поднимает брови, округляя глаза. Совершенно как растерянный… бельчонок. — You can… play something you like. I don't mind…anything, — собственный голос кажется тебе неестественно ломким и чересчур хриплым. Одна половина звуков оседает в горле, а другая словно царапает его. Вдруг его тёплые пальцы касаются твоей руки, и по телу словно проходит электрический разряд. Ты едва не роняешь телефон, а он крепче обхватывает твои пальцы, сжимая. Конечно, чтобы телефон не упал. — Play something…to suit your mood, — тихо говорит он. Ты бы включила «DOMINO», просто чтобы резкий ритм вымел все мысли из головы. Возможно тебе правда необходимо это. Но не хочется, чтобы он знал. Да и это как-то неловко. Не стыдно, но странно. Ты размышляешь минуту-две и задумываешься, а сколько времени прошло с того момента, как он подсел? Кажется, что сейчас оно действительно остановилось. Черноту за окном разрезает полоса света, отражение тускнеет, и вы невольно засматриваетесь на проглядывающую сквозь тучи Луну. Она похожа на одинокую лампочку или фонарь. Яркая, полная, но далёкая, а оттого настолько маленькая, что едва может справиться с пожирающей её тьмой. — It'll be raining, — говоришь тихо. И уже знаешь, что именно включишь.

…I do not mind the rain sometimes 'Cause that's the only way the roses bloom In my mind, when I cry, when I cry That's the only way the roses bloom…

Тягучая мелодия разливается в сознании. Ты прикрываешь глаза, стараясь не думать о том, что он сейчас слышит то же самое и словно читает тебя и твои мысли, обретающие форму в словах песни. Нравится ли ему такое? Слушал бы в обычное время?

…It's okay, I'm not okay I feel the disarray of yesterday, oh my I need to feel the raindrops on my head, on my head I know I know nothing so Embrace what I cannot control, oh my Trouble walks beside me 'til my end, 'til my end…

Ты расслабляешься, приоткрываешь глаз и сталкиваешься с внимательным взглядом… попутчика. Грудь и щеки обдает жаром, но потом замечаешь, что смотрит он вовсе не на тебя, а на белую полосу света, что так и не закончилась. Он хочет задержаться взглядом на одном месте, но сколько бы не старался всё равно заканчивает, смотря ей вслед. В конце концов он бросает это занятие и часто моргает. — It's so curious and strange…why can't you just look straight? — ты не уверена, что должна ответить, но вопрос вызывает улыбку. Он трёт веки. Глаза, должно быть, устали.

…It's better to have loved and lost, but The feeling, it comes at the cost (oh my) My poor heart is my only friend, only friend I've come to love a heavy sky (a heavy sky) The lightning couldn't beat my shine (oh my) Trouble walks beside me 'til my end, 'til my end…

Ты смотришь на него, стараясь не умиляться в открытую, но сложно. Мелодия набирает силу, смешивается со стуком колёс. Он прислоняет палец к окну и пытается снова смотреть только в это место. По разочарованному вздоху и очередному протиранию век, ты понимаешь, что затея не удалась, и тихо смеёшься. — Hey, what's so funny? — он возмущается немного наиграно, со смешком. Глубоким смешком. — Try it yourself! Сдерживая ещё один порыв смеха, ты точно так же прислоняешь палец. И уставившись на него ждёшь, пока не ловишь себя на том, что уже просто смотришь вдаль, провожая взглядом эту самую полосу света. Пробуешь ещё раза три. Провал. Теперь его очередь смеяться, открыто и чисто, да так громко, что чуть уши не закладывает.

…Hand on my heart I swear, I made peace with the rain (peace with the rain) Peace with the rain (peace with the rain) Now I slow dance with the pain ('Cause that's when roses bloom) …

— Shall we try together? Целесообразность дальнейших действий не вызывает у тебя вопросов. Соединив кончики указательных пальцев в середине окна, вы утыкаетесь в них взглядом и до боли в глазах минут пять пытаетесь следить, чтобы взгляд не съезжал с этой точки. Получается так себе, но вы упорно не хотите признавать поражение. И лишь когда из-за рези под веками становится невозможно продолжать, сдаётесь. — It was a stupid idea, — чуть ли не плача жалуется он. — It's impossible, — ты смеёшься, вытирая глаза рукавом кофты. Кажется, что план «no tears» был только что провален.

…We all just looking for a piece of the pie, We went blind, going eye for an eye…

Строчки следующего трека как нельзя лучше ложатся на дурацкую ситуацию. Вот уж точно «глаз за глаз». Полоса света исчезает так же неожиданно, как и появилась. Луна теряется за плотным отражением. Остаток пути вы сидите почти безмолвно. Ты не чувствуешь неловкости, словно всё так и надо. Чтобы именно этот человек, именно сейчас сидел напротив тебя, чтобы строчил что-то в блокноте, зачеркивал, снова строчил… В какой-то момент стекло покрывается штрихами дождевых капель, а потом отражение и вовсе искажается от потоков маленьких ручейков. Ты уже не особо вслушиваешься в текст песен, сознание цепляется лишь за короткие строчки…

…Tell me how did we get here? And where the fuck do we go now? First I was floating through the atmosphere…

…'Cause he ain't from the same place as me And now the bloodstain stays with me… Дождь действительно застилает окна.

…Now I escape to a world here with you Up is down, red is blue We see through all the distraction…

Когда он отстраняется от своих записей, то смотрит на тебя задумчиво и немного лукаво. — I know someone who would love this, — он кивком указывает на твой телефон. — It's good for dancing. — And I know someone who has already choreographed it for him, — ты улыбаешься. Понял ли он тебя? — We must bring them together, — с его губ слетает смешок, едва слышный за маской. — Can you tell me the name of…? — Her? — ты смеёшься, и он подхватывает. — Sure, but then I will have to reveal who my friend is, and then you will understand who I am… — Is this such a big secret? — O-o-h, it's secret secret… Он, кажется, подмигивает. Понял. От осознания у тебя потеют ладони, а сердце останавливается на несколько мгновений. Вы так и сидите неотрывно глядя друг на друга, пока поезд не въезжает на освещенный перрон. Отражение постепенно тает, а вместе с ним исчезает и ощущение уединения, спокойствия и защищённости. Хочется просидеть так вечность, просто забыться в тёплых глазах… ты всё ещё боишься произнести в голове его имя и разрушить волшебство этого момента. Сделать его слишком реальным. Потому что правда в том, что поверить в него очень сложно. Это кажется сном. Таким, который одновременно хочется и забыть, и записать немедленно, чтобы возвращаться в его спасительные уют и тишину снова и снова. Поезд останавливается, слышится свист и двери вагонов открываются. Вот и всё. Это закончится так. По-настоящему эта поездка закончится именно так. Здесь. Когда вы выйдете навстречу холодным порывам ветра и шумному потоку дождя. Однако реальный мир кажется таким далёким, неправильным. Слишком суетливым. Почему нельзя просто кататься по этим путям туда и обратно, слушать непрерывный стук колёс и на повторе проигрывать плейлист с любимой чёрно-белой обложкой? Разве необходимо расставаться с так полюбившимся безопасным миром? Ты смотришь на него. На тёмные, почти что чёрные глаза. Было бы хорошо, если бы тоска в его взгляде была лишь плодом воображения. Так не хочется видеть в этих глазах ничего, кроме счастья и игривых искорок. Он не должен чувствовать ничего из того, что терзает тебя. Не должен пытаться понять. Прожить. Пропустить через себя. Это всё так неважно. Неважно в сравнении с той жизнью, к которой он возвращается… Так неважно… Образ его размывается, и ты уже не удивилась бы, что всё это был только сон или слишком яркая фантазия. — Don't cry, — слышишь совсем рядом и закрываешь глаза, чувствуя горячую влагу на щеках. Запах яблок становится гуще, шуршит одежда и тебя окутывает тепло. Объятия ощущаются лёгкой тяжестью, от осторожных прикосновений к затылку вниз по шее бегут мурашки. Он обнимает так, словно пытается укрыть от всего мира. И сопит в твоё плечо. — Don't cry… Повторяет глухо, сжимает руки крепче, и в голосе его слышится понимание и просьба. Он словно просит не только не плакать, но и избавиться от мыслей, что заставляют слёзы обжигать щеки. Словно просит выйти из вагона, оставив всю печаль внутри.

…The goodbye is the hardest part When we find ourselves back at the start But I'm not so brave, and I'm not so smart…

— I won't, — голос дрожит, но ты сдерживаешься, плотно стискиваешь зубы. Позволяешь на секунду расслабиться, утопить лицо в мягких складках его рубашки, и подумать, будет ли нормально после этого не стирать свою одежду просто…никогда? Или от этой мысли веет безумием? Он первым отстраняется и вкладывает в твою ладонь наушник. Тихо говорит «Thank you» и кивает в сторону выхода. Ты поднимаешься, затекшие ноги плохо слушаются, но выходить надо. Уличная прохлада высушивает слёзы. Мир обрушивается яркими, едва ни режущими глаза, огнями и шумным, хаотичным потоком людей. Ты растерянно оглядываешься, надеясь, что он ещё не ушёл, не затерялся среди пестрой толпы. Не оставил без прощания. И он действительно рядом. Стоит за спиной и ждёт, пока ты решишься войти в автоматические двери. Не подгоняет, а только вытягивает шею, силясь рассмотреть за стеклянными стенами холл аэропорта. Внезапное осознание, что он здесь не один, что группа собирается вся, накрывает волной лёгкой паники, и голова начинает кружиться. Он легонько тыкает пальцем в спину, намекая, что задерживаться больше не стоит, и ты, едва переступая онемевшими ногами, двигаешься к турникетам. Оказавшись внутри, вздрагиваешь от мурашек, как тогда в вагоне, но то тепло, что окружает тебя сейчас, приносит не спокойствие, а скорее облегчение: можно снять куртку и запихать обратно в чемодан. Это тепло не останется с тобой надолго. Оно не пахнет яблоками. Не плещется топлёным шоколадом на глубине тёмных глаз. Он отходит на несколько шагов, озираясь по сторонам и нервно теребит лямку сумки. Ты вот-вот уже собираешься помахать ему ладонью и двинуться к стойкам регистрации, потому что видеть его удаляющуюся фигуру как-то слишком грустно и болезненно, как вдруг мимо быстрым шагом проходит человек в черном пальто, сильно пахнущий дождём и крепким кофе, и одной рукой приобнимает его за пояс с коротким вопросом «Ты в порядке?». На этом понимание корейских слов заканчивается. А в ушах отчего-то поселяется белый шум. Отойдя на несколько шагов, всё ещё не отрываешь взгляда от случайного попутчика. От попутчика, что кидает быстрые взгляды через плечо высокого мужчины перед собой. «Что такое?», — читаешь по губам, когда тот чуть оборачивается и хмурится. Это так сюрреалистично. Ты вскидываешь руку и машешь, стараясь не смотреть…не смотреть Хан Джисону в глаза, делая вид, что приветствие прощание адресовано вовсе не ему, а кому-то вдали зала. Надеясь, что он поймёт. Хан качает головой: «Ничего», улыбается и тянет человека в пальто за собой. Отвлекает безостановочным потоком речи, звуки смешиваются так, что это мало похоже даже на корейский язык, и перекидывая руку через плечи…через плечи Минхо, чуть встряхивает кистью, бросая на тебя самый последний взгляд. Они уходят в сторону кофейного павильона, где ты видишь группу из четырёх человек. Сердце пропускает удар. И ещё один. И ещё. Они почти все здесь. Осознавать это всё ещё сложно, но реальность медленно, но верно захватывает, заставляет принять и увидеть. Назвать. Джисон с Минхо подходят к парню в черном свитере, широких джинсах и натянутой на глаза розовой панаме. Минхо легко соскальзывает ладонью по спине Джисона, словно передавая его в чужие объятия. Издалека ты стараешься прикинуть, кто это, и останавливаешь предположения на Чанбине. А тот, что слева от него со стаканчиком кофе и в кожаной кремовой куртке, должно быть Чонин. Он только поднимает на Джисона глаза и щурится вместо улыбки. Тот, кто обходит стол… наверное, Чан: на нём настолько закрытая и безразмерная одежда, что определить трудно; капюшон, маска, зачем-то солнечные очки. Хан жмёт ему руку. Последний из них, в джинсовом костюме, очевидно Сынмин. Он кивает и легонько машет, едва поднимая ладонь. Чан смотрит на наручные часы и выглядывает в зал — в направлении выхода с аэроэкспрессов. Ты невольно делаешь то же самое, тоска вновь колючим комком застревает в животе. Долго ждать (а ты действительно ждёшь, когда же двери откроются) не приходится: со смехом в помещение влетают двое в промокших джинсовках, с красных волос одного из них стекают капли дождя. Он натягивает на глаза второго край шапки. Стянув её, Феликс отряхивается и бьёт ей Хёнджина по спине, пока тот сгибается от смеха, прижав руки к груди. И как только люди могут быть настолько равнодушны к их громкому смеху, нелепому поведению и хаосу, который отдельной сущностью ворвался вместе с ними в помещение? Они всё ещё идут по своим делам, торопятся, роняют сумки, пытаются перекричать гулкое эхо чужих голосов, и никому нет дела до этих двоих. У тебя просто не укладывается в голове: случись такое в любом другом аэропорту, определённо собралась бы толпа… Но здесь её нет. Ни одной камеры, ни одного косого взгляда, кроме твоего собственного. Не окруженные вспышками тысяч камер, открыто смеющиеся и выжимающие полы штанин, они кажутся такими простыми, как и Джисон в том вагоне, в клетчатой рубашке и по-детски круглыми глазами. Всё ещё с хохотом они проносятся мимо, оставляя шлейф из запахов дождя, краски для волос и сладких духов. Этот смех, вырывающий из глубоких раздумий, кажется почти оглушающим. Объявляется регистрация на рейс, и ты последний раз позволяешь себе найти взглядом Джисона. Это сложно, потому что Хёнджин вьётся вокруг него, пытаясь отобрать кофе, мокрый до нитки, но до безобразия довольный. Джисон же уворачивается, недовольно морщится от, видимо, слетающих с волос капель, и прячется за широкой спиной Минхо. Дразнит, высовывая язык, и демонстративно делает глоток, тут же обжигаясь, едва не плюётся и прижимает ладонь к губам. Минхо с недовольным видом забирает у него стаканчик, не слышно, но ты можешь представить, как он цокает языком, и смотрит взглядом «Доигрался?». Но всё равно достаёт из сумки воду. Джисон такой… он кажется ещё более простым и непосредственным, чем тогда в вагоне. Делает несколько больших глотков и морщится, натягивая маску на лицо, пока Хёнджин, уткнувшись лбом в плечо Чанбина, умирает от смеха в беззвучном режиме. Чан что-то говорит, и они собираются вокруг него кучкой, Джисон всё так же за спиной Минхо, но кажется почти не слушает. Прикрывает глаза, устраивая на его плече подбородок… Они не выглядят как айдол-группа сейчас. Скорее просто, как компания друзей, приехавшая в другую страну на отдых. На короткий отдых — вряд ли в их сумках вещей больше, чем на пять, может, семь дней. Но судя по расслабленным лицам, громкому смеху, хаотичной энергии, пропитавшей всё вокруг них, им этого достаточно. Они взяли от недолгой поездки всё, что могли, и…тоже должны были вернуться в прежнюю жизнь позабыть о промокших куртках, чтобы не вписывать в график лечение от насморка, о случайных и мимолётных знакомствах, о спокойных походах в кафе и вспышек чувств среди толпы людей. Но они счастливы. Они прощаются, но знают, что это не напрасно, что когда-то возможно они вернутся, чтобы пройти всё по тем же улицам, увидеть всё то же рано темнеющее небо и дышать свободой. Они обнимаются, стоя в кругу, а ты чувствуешь приятное тепло в груди, словно сама там, с ними. Потому что знаешь, как ощущаются эти объятия. Джисон показал тебе. Только к аромату яблок примешиваются ещё семь разных, таких непохожих, но наверняка кружащих голову. Они расходятся, хлопая друг друга по плечам, ты замечаешь, что Хан трёт рукавом глаза. Чан ерошит волосы Чонина, ласково улыбаясь, Минхо что-то говорит на ухо Сынмину, тот недоверчиво косится на него, но потом обнимает. Феликс с Хёнджином сгребают со стола кучу маленьких шоколадок и пытаются распихать по сумкам. А Чанбин вдруг оборачивается. Он внимательно оглядывает холл, чуть сощурив глаза, и ты отворачиваешься резко, тут же подхватываешь чемодан за ручку и спешишь скрыться в очереди на регистрацию. Думаешь, что он почувствовал твой пристальный взгляд. Уже покидая стойку с билетом в руках, ты робко бросаешь взгляд на тот павильон. Там уже никого. Коротко вздыхаешь. Пытаешься наконец расслабиться, пока поднимаешься по лестнице до паспортного контроля и на какое-то время полностью забываешься в череде указателей, которые порой только больше сбивают, чем помогают ориентироваться в незнакомом месте. Эскалатор не работает, приходится тащить чемодан вниз самостоятельно. В зале ожидания очень много людей. Они шумные, мельтешащие туда-сюда, всё происходящее вокруг напоминает массовую истерику, от которой вновь тяжелеет голова. Помещение продувает неприятный сквозняк, и приходится снова достать куртку, чтобы не стучать зубами. Втыкаешь наушники, чтобы отгородиться от давящей на уши какофонии. Наконец включаешь «DOMINO» и едва не распадаешься на атомы от блаженства. Окружающее даже перестаёт раздражать, ну или по крайней мере бесит чуть меньше. Головная боль притупляется. Смотришь на высокие стеклянные окна, за ними видно не больше, чем за окнами вагона: всё та же ночная чернота и полосы белого света. До посадки остаётся ещё сорок минут, но о том, чтобы присесть не может быть и речи: нет не то, что сидячего места, даже стоячее находится с трудом. Мысленно призываешь время идти быстрее. Как ни странно, противные мысли больше не лезут в голову. Они вытеснены воспоминаниями о громком смехе, искрящихся глазах; фантомным теплом на кончике указательного пальца; остатками яблочного аромата. И образом восьмерых парней, их прощальными объятиями и умиротворенными улыбками. И прямо сейчас уже не кажется, что это конец. Ты не веришь, что это может закончиться так, после всего, что этот город позволил тебе напоследок почувствовать и увидеть. Нет. Всё должно быть по-другому.

***