new generation

За все годы его жизни — пусть их было и не так много, на целую декаду меньше, чем у Би-Ханя, и иногда это ощущалось пропастью — каждый раз, когда бы ни появлялся в обозримой близости лорд Лю Кан, защитник Земного Царства, бог огня и хранитель равновесия между мирами, Куай Ляна непременно охватывала оторопь, как и дóлжно при взгляде на столь могущественное существо, в равной степени мудрое, кроткое и преисполненное той неземной силой, что заставляла его глаза сиять изнутри чистым светом изначальных стихий. Обычно Куай Лян справлялся с этой слабостью за считанные минуты; помогала ли ему непримиримая гордость Би-Ханя, всегда чуть более агрессивно проступающая в развороте его плеч и упрямо сжатых губах во время визитов Лю Кана, сам Лю Кан, который обращался к ним как к равным, а не как к насекомым под ногами, или собственное самообладание Куай Ляна, он не знал. Главное — что постыдная слабость проходила, а вслед за оторопью в душе расцветало благоговение. Славно было понимать, что именно их клан Лю Кан в своей мудрости избрал на роль стражей Земного Царства, даровал им знание об истинном устройстве миров, пока остальное население Земли пребывало в неведении и развивалось своим чередом, не испытывая тяжести влияния Внешнего мира, — ведь это значило, что они достойны подобного доверия со стороны божества, и уже на протяжении многих веков это доверие не подрывают. Би-Хань, может, и назвал бы это чувство гордыней, если бы вообще знал о нём; Куай Ляну доставало такта не беспокоить своего старшего пожаром собственных эмоций. В конце концов, именно этому в Лин Куэй и учили с младых ногтей. Лю Кан не приходил к ним без нужды, по наитию или от праздности. Лишь две причины были достаточно весомы, чтобы привести бога огня в горную обитель клана: сгущающиеся на границах миров внешние угрозы и, как ни странно, благодарность за уже завершенные миссии. Старый Грандмастер устраивал в честь таких визитов ужины, позволяя принять в них участие и отличившимся доблестью и сноровкой воинам Лин Куэй, в качестве исключительного вознаграждения. Би-Ханю эта традиция всегда казалась излишней блажью, и Куай Лян согласно кивал в ответ, но в душе всё же радовался возможности ненадолго отвлечься от бесконечной муштры и просто… отдохнуть. И послушать Лю Кана, конечно же. Тот редко бывал многословен, зачастую ограничивался краткой речью в начале ужина и скупыми ответами, если кто-либо обращался к нему (такое право было только у действующей руководящей семьи; Би-Хань демонстративно молчал, их отец, обычно успевавший переговорить с богом обо всём необходимом до начала ужина, тоже не нарушал тишины, так что и Куай Лян не смел подать голос вслед за старшими), но порой делился мирными новостями о происходящем в смежных мирах, воспоминаниями о временах минувших и планами на грядущее. Само его нахождение так близко — руку протяни и коснёшься — в одном доме, за одним столом, словно естественным порядком вещей заведено, что боги и люди делят трапезу как равные, приводило в трепет. Не видев своими глазами, но зная из легенд о жестокости и высокомерии некоторых других младших богов, Куай Лян почитал бога огня за столь бережное отношение к своему клану и к подзащитному миру в целом. К тому же, Лю Кан иногда по окончанию своих визитов, прежде чем исчезнуть в огненных сполохах портала, подзывал Куай Ляна к себе и просил прогуляться с ним по заснеженным дворам обители наедине — далеко не каждый раз, но с неизменной точностью, будто видел ткань бытия насквозь, именно в те моменты, когда Куай Ляна снедали противоречиями вьющиеся внутри мысли. Как правило — о брате. Порой — о долге перед кланом, о пробудившейся магии, вопреки передающейся по линии его крови власти над морозом — огненной. О страхах и надеждах. Лю Кан был тем, с кем можно было говорить открыто, не боясь порицания или насмешки. Его божественной мудростью Куай Лян распутал не один клубок переживаний. Может, только благодаря ему он и не уступал своему старшему брату ни в чем — будь то боевые навыки, острота ума или владение стихией, — невзирая на разницу в возрасте. Обычно Куай Лян был рад увидеться с защитником Земного царства, но нынешнюю их встречу вряд ли можно было назвать… обычной. Он и Смоук перебрались в Японию всего пару месяцев назад. Дорогого стоило уйти от отправленных старшим братом на его поиски воинов Лин Куэй живым; это всё же удалось, и даже без посторонней помощи — хотя пару раз их загоняли в угол так плотно, что Куай Лян терял трезвость суждений и всерьез задумывался обратиться за защитой к Лю Кану. К счастью, этого не потребовалось. Потому что теперь Куай Лян вынужден просить бога огня о чём-то более важном, чем спасение собственной жизни. Теперь он просит о спасении целого клана. Они наедине в покоях Куай Ляна — если можно так назвать лачугу на отшибе заброшенной рыбацкой деревеньки в безвестной провинции Кюсю, — и ни один не прерывает скопившуюся под потолком беспокойную тишину. Напряжение между ними можно колоть на куски — или Куай Ляну так только кажется; похоже, он один не может найти себе места, мечется по тесному пространству, будто ему подпалили пятки, в то время как Лю Кан невозмутимо наблюдает за ним сияющим взглядом — об этом говорят отблески, что прыгают с плотно захлопнутых створок окна по растрескавшейся извести стен вслед за хаосом его движений. Неудивительно, ведь вряд ли что-то может по-настоящему обеспокоить бога. Кроме разве что угрозы полного уничтожения временной линии, но это, их стараниями, уже в прошлом. Лю Кан со свойственным ему изяществом сидит — полулежит даже, откинувшись на предплечья и чуть разведя колени в стороны, отчего Куай Ляна невольно трясёт жаром, — на кровати. Слава Старшим богам, что его привычный танчжуан и подхваченные поясом ку пока на месте, хотя наплечная перевязь с золочёными драконами и налобная повязка уже аккуратно сложены на полу рядом с кроватью, и вид свободно распущенных по плечам чёрных волос вгоняет в краску. Куай Лян бессильно прикрывает глаза, чтобы успокоиться. Тьма должна бы помочь ему, но — не помогает. И контроль дыхания не помогает унять дрожащее сердце. Может, зря они всё это затеяли. Может, ему проще будет сократить сроки обучения воинам Сирай Раю, рискнуть собственной безопасностью и жизнью, но отправиться в большие города, чтобы найти новых послушников, привлечь новые семьи, но только не… — Ты нервничаешь, Куай Лян, — подаёт голос Лю Кан. Не спрашивает, лишь спокойно констатирует факт. Куай Лян и не пытается, в общем-то, своё состояние скрыть — это невозможно так же, как невозможно сжать солнце в ладонях и не опалить при этом кожи до костей, — но ему хватает выдержки просто склонить голову и держать тон голоса как можно ровнее: — Да, мой лорд. Впервые сталкиваюсь с таким явлением, и это, признаться, обескураживает. По комнате золотым светом разливается тихий смех божества, понимающий и поддерживающий: — Не могу не согласиться с тобой, однако так повелось из начала времён — в дни нужды, когда тяжёлые потери в войнах ставят народы на грань вымирания, боги приходят на помощь не только как защитники, советники и покровители, но и как источники. В каких-то случаях они — пища для выживших на бесплодных землях. В каких-то — указующий свет в непроглядной тьме, согревающий на морозе огонь. У тебя сейчас нет недостатка в пище и тепле, а всё-таки помощь нужна, как никогда прежде. Последнее замечание божества попало в самую точку. Никогда прежде ничего подобного Куай Лян даже предположить не мог. Чтобы воссоздать за короткое время то, что Лин Куэй создавал тысячелетиями, клану Сирай Раю нужны не только новообращённые послушники, но и молодая кровь — дети. Много детей. Столько, сколько земные женщины родить не в состоянии. Жена Ханзо Хасаши, Харуми, уже носила дитя под сердцем пятый месяц, а две другие женщины, пришедшие в клан одна вслед за отцом, вторая вместе с братьями, были ещё слишком юны для столь непосильной ноши. Традициями народов его родной страны и самой Японии дозволялось зачинать детей и гораздо более юным особам, но то было веяние настолько древних и варварских времён, что даже в пору нужды Куай Лян не хотел бы до них опускаться. Чтобы взрастить клан естественным образом, понадобятся столетия. Эпохи. Но с помощью Лю Кана этот срок можно существенно сократить. Он одарит Сирай Раю детьми. Четырьмя, даже пятью, если повезёт, и если в ближайшие пару месяцев шаткий бег времени не вплетёт в непрерывно ткущееся полотно событий узлы каких-либо серьёзных проблем, требующих непосредственного вмешательства бога огня. Дети вырастут в полноценных воинов уже на исходе месяца после рождения и увеличат текущую численность на треть — этого не хватит, случись в одно время патруль во Внешнем мире, защита новой территории клана и стычка с Би-Ханем и его рыщущими по территории Японии псами Лин Куэй, но для решения только одной проблемы будет более чем достаточно. Да и каждодневные обязанности распределятся ровнее. Куай Лян хорошо просчитывал перспективы наперед, и всё-таки истоки этих перспектив… — Ты говоришь так уверенно, словно уже сталкивался с вымиранием целых народов. Сколько же подобных войн пережил мир? — В этой временной линии Земное царство почти не знало глобальных потрясений, так что мне тоже предстоит испытать это впервые. — Тогда, надеюсь, ты прошёл курсы подготовки будущих мам, — ляпает Куай Лян прежде, чем успевает остановить себя; от дурной привычки сначала говорить, потом думать его ещё в детстве отучили, но иногда проявлялось, в особенно нервные моменты. Такие, как сейчас. Он испуганно оглядывается на Лю Кана; а того, похоже, позабавило необдуманно брошенное замечание. — Не успел, но, думаю, у нас и так всё получится. Его красивое лицо смягчает знакомая полуулыбка, в которой ни намёка на насмешку, как часто бывало у Би-Ханя (если он и улыбался, то только ради того, чтобы подчеркнуть отдававшееся морозью за грудиной пренебрежение); её ровное тепло, смешиваясь с искрами дрожи в венах Куай Ляна, распаляет кожу до скопившегося на шее и ладонях горячего пота, заплетается по костям, стекает лавовыми потоками к низу живота, отзываясь возбуждённой теснотой в штанах. Медлить больше нельзя — да и незачем. На удивление, полностью обнажиться ему даже легче, чем встречаться взглядом с Лю Каном. Комната тонет в полумраке, лишь с одного угла подъедаемом дрожащим светом ночника (довольно глупой имитации настоящей свечи, но электричество выходило куда дешевле свечей, и пользоваться им было безопаснее и проще, так что, в отличии от старшего брата, Куай Лян не чурался технологий, хоть пока что они довольствовались лишь самозарядными аккумуляторами — провести электричество в деревню должны только на будущей неделе), и это дарит призрачное ощущение безопасности. Которое испаряется, как дым, стоит Куай Ляну взобраться на кровать и оказаться нос к носу с Лю Каном. Не от неопытности, конечно. Ему доводилось ложиться с мужчинами — в закрытой общине Лин Куэй не так много вариантов, на самом деле, даже учитывая тот факт, что для усмирения плоти было принято скорее усложнять тренировки, нежели искать утешения в чьих-то объятьях, а любые связи теплее товарищества порицались, — но сейчас он просто… замирает. Вмораживается в воздух без единой возможности пошевелиться, как будто его от затылка по всему позвоночнику пронзила ледяная спица Би-Ханя. — Не задумывайся над происходящим так крепко, — тёплые пальцы Лю Кана скользят по скуле, аккуратно обходя шрам, и зарываются в собранный на затылке пучок, чтобы тут же растрепать его из неплотного узла; а следом он вновь обнимает ладонью лицо Куай Ляна, заставляя взглянуть в бездонный обжигающий свет своих глаз. — Если тебя смущает мой вид, придумай любого, кого хотел бы видеть на моём месте. Магия покажет тебе всё, что бы ты ни пожелал. Куай Лян почти отзывается на это предложение… Вот только образ, проступивший в мыслях — обточенные об мороз до бритвенной остроты скулы, упрямо сжатые тонкие губы и нахмуренные брови, взгляд таких же, как у него самого, тёмных глаз, — совсем не тот, который действительно стоило бы воплотить в жизнь. Лю Кан, может, и не скажет ничего, может, сделает тактично вид, что он лишь проводник магии и не понял на самом деле, кого именно ему нужно изображать под покровом ночи, но тень недоверия наверняка покрыла бы до того прочную нить взаимоотношений между ними. Ни в коем случае Куай Лян не хотел подобного допустить. Поэтому, ничего не ответив, вместо этого он целует божество так жадно, что у самого наперво перехватывает дыхание, когда губы Лю Кана с готовностью открываются ему навстречу. Они ощутимо горячие, напоённые схожей с его собственной магией огня, мягче, чем он мог бы подумать, глядя на них; по языку искрит касанием, когда Куай Лян на волне безрассудной смелости втискивается нетерпеливым движением глубоко в рот Лю Кана. Тот поддаётся, покоряется напору, принимает язык Куай Ляна мягкими ответными толчками. Их размен похож на почти акробатические па в спарринге и сдобрен едва слышимым хлюпаньем слюны — этот непривычный звук будоражит, заставляет всю кожу сплошь пойти крупными мурашками. Чуть не задохнувшись в эмоциях и ощущениях, Куай Лян отстраняется на секунду — тонкая струна влаги тянется от его губ к Лю Кану — чтобы, глотнув воздуха, тут же вновь кинуться в опаляющий жар их поцелуя. Ладонями он проскальзывает от крепких бёдер Лю Кана вверх, высвобождает узел шёлкового пояса, откидывает его на пол, не заботясь об аккуратности; в конце концов, какие бы проверки на выдержку и стойкость духа он ни проходил прежде, он лишь человек, а человеку свойственно порой идти в поводу у своих желаний. Распутав пуговицы танчжуана, и до того наполовину расстёгнутые в обыденной невосприимчивости божества к окружающей температуре, Куай Лян скатывает ткань по мощным плечам, обнажая проступающих слабым светом драконов, что танцуют в облаках на коже Лю Кана. Драконы, будто живые, ластятся к пальцам, играют сияющей чешуёй и кисточками усов — а может, так только кажется, и на самом деле их заставляет двигаться лишь рябь перекатывающихся под поверхностью мышц, когда Лю Кан поднимает руки, чтобы цепко сжать Куай Ляна в объятии. От тесного контакта их тел магическое пламя чуть не взрывает его кожу повдоль прорезавшихся от напряжения фасций, приходится несколько раз глубоко продышать через нос, чтобы огонь отступил. Бог в ответ совсем по-юношески посмеивается от защекотавших по верхней губе выдохов, что, вообще-то, нисколько не помогает удержать едва обретённое спокойствие, но Куай Лян всё же разрывает поцелуй и спускается ниже, к мощной шее. Отзывчивое место под ухом он находит сразу, интуитивно. Прокатившаяся по телу Лю Кана дрожь служит ему лучшей наградой. Бережно уложив его на спину, Куай Лян позволяет себе вдосталь раздразнить по-прежнему сухую, без единой капли пота, но чуть простроченную ощутимыми огненными искрами шею, с неё перетекает на ключицы, к плечам; выцеловывает гладкую безволосую грудь, от оскаленных драконьих клыков к стыку межреберья, к увитым хвостами бокам — над головой слышится довольный стон, стоит ему чуть прикусить выточенный над подвздошной костью рельеф мышц; Куай Лян кусает ещё и ещё, в эгоистичном порыве не желая, чтобы эти чудесные звуки затихали, и Лю Кан охотно откликается. Слышать его так — одновременно радостно и страшно. Страшно, потому что ни один смертный не должен быть свидетелем такой слабости божества. Радостно — потому что подобной открытостью Лю Кан показывает ему всю глубину своего доверия. Почти слепого, если бы не связывавшие их годы — всего миг бытия для Лю Кана, но целая жизнь Куай Ляна — знакомства. Когда рука Куай Ляна в ласкающих своих движениях добирается до промежности и, погладив сквозь ткань крепко стоящий член, скользит ниже, Лю Кан приподнимается и кладёт ладонь ему на плечо: — Это необязательно. Куай Лян ещё не видит, но чувствует кончиками пальцев, что ткань штанов Лю Кана насквозь пропиталась пахучей — тёмный сандал, курящиеся горечью благовония и дым — скользкой влагой. Человеческие мужчины таким свойством не обладали, обходясь по ситуации маслом или слюной, но Лю Кан, конечно, может без посторонней помощи позаботиться и о себе, и о Куай Ляне. Никакой беды не будет, возьми он бога прямо сейчас, не размениваясь на подготовку, только вот и удовольствия — тоже. Поэтому Куай Лян снимает руку Лю Кана с плеча, сжимает в своей, касается губами костяшек: — Знаю. Но я хочу, — и, с этими словами решительно стянув штаны вниз, к ступням, опускается сам, неудобно грохнувшись голыми коленями об дощатый пол, чтобы опять — второй раз за эту ночь — замереть на месте. Член Лю Кана, не крупный и не мелкий, ровно такой, чтобы соответствовать общему сложению божества, расцвечен прилившей волной крови до почти светящегося изнутри красного цвета; заплетённые по толстому стволу вены явственно пульсируют, переливаются под бархатной кожей. Куай Лян оценил бы его красоту по достоинству, не видь он выше, по краю своего чуть размытого зрения, неестественные сполохи глаз. Не то чтобы он ожидал увидеть вместе с членом вагину, сияющий светом портал или ещё какое-нибудь нестандартное устройство физиологии, наверняка свойственное богам, просто… Настолько обычный, человеческий вид сбивает с толку. — Ты вновь выглядишь обеспокоенным, — в голосе Лю Кана проступает тревога. Голова забита вопросами, что роящейся завесой теней застилают здравость суждений — например, как без задуманных природой полостей Лю Кан сможет выносить дитя, как приведёт его в этот мир, не имея родовых путей, — но вслух Куай Лян говорит другое: — Разве не опасно создавать существ, подобных тебе? — Я — лишь сосуд, Куай Лян. Дети, взращённые в моей утробе, возьмут только твою генетику. От этой новости совсем чуть-чуть щиплет досадой где-то у сердца — до сих пор ему представлялось, что отрадой его глазам будет не только восполнившийся сразу на треть строй Сирай Раю, но и узнаваемые черты божественной красоты в лицах новых воинов, — впрочем, досада тут же испаряется утренней росой под солнцем. Это не так важно. Важно, что они вообще появятся. Что благословением Старших богов Лю Кан может оказать ему — и всему клану — такую помощь; что Куай Лян сейчас имеет право прикасаться к нему, пусть и недолго, пусть только ради продолжения рода. Если в их распоряжении совсем немного времени, он потратит его разумно. Лю Кан расслабленно откидывает голову на подушки, с отчётливо уловимой вибрацией наслаждения выпускает из губ в потолок клубящийся белый пар, словно у него внутри дышит целый вулкан, когда Куай Лян обводит языком по всей длине его члена снизу вверх, до самой головки, и берёт в рот сразу наполовину. Одновременно с этим два его пальца проскальзывают по смазке между ягодицами Лю Кана, нащупывают горячее отверстие, гладят и растирают, пока только снаружи. Дразнят — намеренно. Только когда мускулистые колени по бокам головы начинают мелко подрагивать, а голос садится до низкого ворчания, опасно близкого к раздражённому рыку, Куай Лян проникает пальцами внутрь — и сам же неожиданно громко стонет вокруг члена Лю Кана, почувствовав, насколько обжигающе горячим тот был изнутри. Как бы ему не сгореть дотла. Отверстие расходится под движениями так упруго, что сопротивления почти не чувствуется ни на двух, ни на трёх и четырёх пальцах по центр ладони, когда Куай Лян, осмелев, пробует добавить всё больше и больше. При желании туда можно руку целиком до локтя просунуть, но, во-первых, Куай Лян, хоть и одарён природой по мужской части, но явно не настолько щедро, а во-вторых, вряд ли Лю Кану это действительно понравится. Поэтому вместо того, чтобы и дальше проверять пределы божественной выносливости, он оставляет только один палец и, не с первой попытки нащупав за гладкими стенками твёрдый узел простаты, подобно кресалу по камню высекает из него чистый огонь удовольствия. Это, похоже, кидает уже изрядно взвинченного возбуждением Лю Кана на грань: его бёдра внезапно дёргаются вверх, и головка члена втискивается в неподготовленное горло Куай Ляна, чуть не спровоцировав рвотный позыв. Своим телом Куай Лян владеет достаточно хорошо, чтобы тут же этот позыв успокоить — он расслабляется, открывает горло, чтобы Лю Кан мог проскользнуть дальше, до самого адамового яблока. Руку он так же не унимает, вкручивается прямыми толчками в простату, выдерживая темп сколько хватает сил. И их, слава Старшим богам, хватает: меньше, чем минуту спустя, член в глотке дёргается, выплёскивая горячую — гораздо более горячую, чем исходящая паром вода, и уж точно горячее человеческой — сперму; Куай Лян терпеливо сглатывает, радуясь про себя, что благодаря схожей магии ему не прожжёт сквозную дыру в желудке. Горло дерёт растяжением с непривычки, но Куай Лян даже забывает откашляться, когда выпускает чуть опавший член Лю Кана и возвращается на своё место на кровати, потому что от открывшегося вида дыхание перехватывает напрочь. Лю Кан лежит весь раскрасневшийся, непривычно усталый, с росчерками румянца на груди и скулах. Выбитые по его плечам драконы переливаются чешуёй, вспыхивают сиянием магии, меняя цвет от спокойного небесно-голубого в расплавленную золотую поталь. Языки пламени расползаются от ключиц по рукам до самых кончиков пальцев, вдавившихся в затылок до онемения, путаются в волосах Лю Кана, что смотрит на него сейчас заболоченными нестерпимым удовольствием глазами, и Куай Ляна даже с намертво вбитым в подкорку смирением разбирает гордость — это он заставил бога испытать подобное. Сырой дым похоти застилает ему взор, и всё же Куай Лян не позволяет себе разойтись в окончательный расфокус, держит Лю Кана под собой как единственный чёткий ориентир; все усилия окупаются сторицей, когда, приставив головку члена к влажному мягкому отверстию, Куай Лян входит единым гладким толчком — и видит полную гамму эмоций на лице бога. Тот даже не может совладать с собой, закатывает глаза и громко до хрипа воет, с его языка скатываются огненные сполохи, которые Куай Ляну приходится ловить в рот, чтобы они ненароком не подожгли дом. Эта магия сильнее его собственной, чистый голубой огонь неподвластен ему, но выбора особо нет. Они не двигаются, не разнимают губ до тех пор, пока ноги Лю Кана, сцепившись замком на пояснице, не впиваются требовательно ему в ягодицы — бог огня сгорал от желания, но теперь хотя бы мог удерживать магию под контролем. От первого толчка они стонут в унисон. Лю Кан прижимает его щекой к себе, гладит затылок, выдыхает ему прямо на ухо такие стоны, что Куай Лян вынужден призвать на помощь всю свою выдержку, лишь бы не кончить в эту же секунду. По позвоночнику сквозь кожу пробивается огонь, вьётся чёрным дымом, в который Лю Кан впутывает пальцы. Куай Лян движется рвано, заикается в ритме, передёргиваясь всем телом от ощущения жаркого, стиснутого до почти болезненной плотности нутра Лю Кана — сунуть член в жерло вулкана было бы не так горячо, как сейчас, но не останавливаться же на половине пути. Да Куай Лян бы и не смог. Даже грози ему выжигающее кости до пыли пламя, он всё равно бы лёг с Лю Каном, потому что — того стоит. Стоит, чтобы отдать за это свой рассудок, свою жизнь, всё, что у него когда-либо было и когда-либо будет. Оргазм тугим огненным шаром скручивается в животе слишком быстро. Может, ему и было бы стыдно за столь непродолжительное соитие, но Куай Лян сейчас едва ли помнит себя, чтобы помнить ещё и какое-то эмоции помимо захлёстывающего его до ноздрей блаженства. Он зарывается лицом Лю Кану в стык шеи и плеча, прикусывает кожу, чувствуя, как тремя тугими толчками его член выпускает внутрь божества потоки спермы. Все мышцы поджимаются вслед, трепещут рябью наслаждения. Перед глазами хмарь. Слепит его огонь, пепельная взвесь оргазма или нестерпимо сияющие глаза напротив, Куай Лян так сходу не может сказать; ему требуется некоторое время, чтобы вернуть зрение на хоть номинальную чёткость. Но и тогда взгляд Лю Кана — единственное, что он может разобрать. — Я почти забыл, каким бывает удовольствие плоти, — подрагивающие горячие пальцы касаются его открытых в заполошном дыхании губ. — Спасибо тебе, Куай Лян. — Возвращаю благодарность, мой лорд, — Куай Лян целует подушечки пальцев, осыпает прикосновениями костяшки, без тренировочных бинтов непривычно обнажённые и оттого ещё более трогательные; его глаза слипаются от усталости, сытого тепла и до сих пор отдающихся в пояснице угасающих искр оргазма — не в силах бороться, Куай Лян проваливается в сон, прильнув щекой к груди Лю Кана. Ночь заканчивается, не успев начаться — с первыми петухами его тормошит Лю Кан, которому сон вообще-то не требовался по его природе, но который сейчас отчего-то сладко зевал и жмурил сонно глаза; Куай Лян лишь мгновение думает о том, как ему не хочется вставать и заниматься делами клана, а остаться здесь, с богом огня, до тех пор, пока тело само не запросит активности, вполне определённого толка — потом долг берёт верх, и спустя несколько минут он, уже полностью одетый, стоит на пороге комнаты. Оглянувшись на Лю Кана, он легко улыбается — только для того, чтобы тут же натянуть маску строгости и вышагнуть в холодное утро, навстречу воинам клана, что, как обычно, ждали распоряжений Грандмастера на грядущий день. Лю Кан чувствует себя в обители Сирай Раю вполне вольготно; он знаком с каждым тут наперечёт, хоть и недостаточно близко, как, впрочем, и все они между собой, всё-таки пара месяцев — срок совсем небольшой. Беременность божества проявляется быстрее. Наблюдать за его метаморфозами — испытание не для слабых рассудком. Куай Ляна и человеческая-то беременность восхищала на грани с ужасом, ведь шутка ли дело, за неполный год из пары клеток вырастить полноценный организм, который на последних сроках буквально не помещался в отведённом ему пространстве и вздувал собой брюшину раза в три больше её обычных размеров, обрекая вынашивающую его женщину на неповоротливость. Ни одно другое живое существо не было настолько несбалансированно и уязвимо в период воспроизводства. Впрочем, раз человечество до сих пор не вымерло — если только не стараниями самих богов, но, если верить Лю Кану, такого вмешательства не было, — значит, механизм работал, а остальное — детали. У Лю Кана год умещается в неделю. Уже к закату под мышцами его точёного живота заметна небольшая выпуклость, и всю ночь напролёт Куай Лян выцеловывает её, гладит, доводит Лю Кана до оргазма раз за разом просто тем, что касается его чувствительной кожи над зарождающейся внутри искрой жизни. Такая скорость выращивания нового человека, похоже, отнимает у божества приличное количество энергии; по крайней мере, спит он теперь как обычный человек, порой не поднимаясь с постели целый день, а порой выходя из комнаты лишь для того, чтобы размяться сильно упрощённым тай-чи или прогуляться вдоль домов. Воины Сирай Раю — всего-то неполная дюжина, даже в этой маленькой деревушке едва ли пересекающаяся между собой в течение дня, — предупреждённые о деликатной причине пребывания лорда Лю Кана в их обители, не выказывают никаких эмоций, будто бродящий по их нехитрому убежищу беременный бог — явление абсолютно привычное. Они учтивы и благоговейны, поглощены своими каждодневными делами и тренировками, хотя Куай Лян практически кожей ощущает, как сильно им хочется расспросить обо всём если не самого Лю Кана, то хотя бы Грандмастера. В очередной раз он убеждается, что Сирай Раю, пусть пока и совсем крохотный, уже выдерживает кодекс так, как и положено блюдущему свою честь клану защитников Земного царства. Би-Хань ошибался, думая, что из затеи Куай Ляна не выйдет ничего достойного. Его тихой гордости нет предела. На исходе недели Лю Кан, последние пару дней передвигавшийся с большим трудом из-за выросшего в два обхвата живота, встречает Куай Ляна не в его доме, как он уже привык, а на другом краю деревни, что дальше от моря и укрыта подступающим с горы лесом; все жилища тут пока что пустуют, их готовили для новых семей по возможности, но возможностей выпадало не так много. — Вечером тебе предстоит помочь мне разрешиться от бремени. На будущие разы я, пожалуй, и сам смогу справиться, но сегодня хочу, чтобы ты меня страховал — неизвестно, как поведёт себя магия и ткань времени, будет лучше, если в критический момент ты окажешься рядом. Куай Лян давно к этому готов, поэтому только согласно кивает в ответ. Один из домов на этой стороне деревни уже вполне пригоден для жизни, так что там и решено дождаться рождения дитя — Куай Лян отсылает всех к морю, чтобы обезопасить и их, и себя с Лю Каном, не отходит от бога огня больше ни на шаг, и так до вечера. Роды проходят, конечно, совсем не так же тяжело, как у людских женщин, но всё равно даже на сторонний взгляд видно, скольких усилий Лю Кану стоит привести в мир новую жизнь. Можно безошибочно определить, когда это начинается: до того плотный, но всё же упругий живот твердеет от напряжения, как камень, а вполне спокойное дыхание божества вдруг сбивается, становится хриплым и неглубоким, едва ли затрагивающим диафрагму; он морщится, подбирает под себя колени, пытается устроиться поудобнее на расстеленных по полу одеялах, но ему явно мешает всё нарастающая боль в брюшине. Куай Лян отслеживает изменения в магическом фоне, готовый моментально, если вдруг что-то пойдёт не так, сдержать высвободившееся ревущее пламя, не дать губительным искрам заняться в пожар, который мог бы сожрать разом всю деревню. Болезненный стон Лю Кана прерывается на середине: он замирает, скрипит зубами от натуги, а потом падает вперёд, едва успев упереть руки в пол, чтобы не разбить себе лицо. Округлость живота бесшумно лопается повдоль от рёбер до паха, из раны брызжет чистым светом огненная кровь — Куай Лян тут же гасит очаги, прихлопывая их отточенными пассами, — и на выстланную простыню с мягким шлепком опускается небольшой окровавленный комок. Пару мгновений тишина такая, что, кажется, ему проткнули спицей барабанные перепонки, но затем отчаянный тонкий плач оглашает дом и улицу вокруг. — Передай дитя женщинам и воинам, пусть омоют и нарекут его так, как ты им скажешь, — завернув простыню, Лю Кан сжимает ладонями живот, на котором раны уже и в помине нет, но потёки чуть подгорающей крови всё ещё размазаны по коже. — А мне… нужен час времени. Лицо Лю Кана — непривычно бледное, с заострившимся носом и скулами, с почти пропавшим из глаз светом — взывает у Куай Ляна нешуточные опасения; окинув взглядом пропалины крови на одеялах, рассыпанные крупными пятнами по всей поверхности вплоть до стен, он беспокойно спрашивает: — Может, тебе стоит отдохнуть подольше, мой лорд? — Нет… нет. В этом нет необходимости. Через час я буду ждать тебя в твоих покоях, — обескровленными губами улыбается Лю Кан. — К сожалению, времени у нас в обрез.

***

Хоть Лю Кан и не настаивал больше на его присутствии, Куай Лян принимал каждого новорождённого сына сам, так наловчившись со временем помогать богу огня не только сохранять потоки магии, но и отвлекать самого Лю Кана от трудностей процесса, что сегодня утром, на пятых по счёту родах, они справились совершенно безболезненно. Как Лю Кан и обещал, дети росли не по дням, а по часам — старший уже готовился принять присягу, с остальными воины клана занимались ускоренным обучением. Гены, конечно, разыгрались по-разному. Старший был точной копией Би-Ханя — осанкой, смолью волос, чертами лица вплоть до изгиба губ, который сам Куай Лян перенял у матери, а его брату достались черты отца; когда Куай Лян набрался достаточно смелости, чтобы узнать причину этому у Лю Кана, тот только ровно улыбнулся и сказал что-то про потаённые мысли. Больше Куай Лян докучать ему не стал. Сейчас они вдвоём стоят перед распахнутым порталом — Лю Кан возвращался в своё постоянное место обитания, монастырь Ву-Ши; на первый взгляд Куай Лян ничем не мог отличить его от того, кто месяц назад пришёл к нему с предложением помощи. Всё такой же невыразимо красивый, смиренный и мудрый бог, от одного взгляда которого кидает в трепет. Может, он только самую малость потерял в объёме плеч. Ну и теперь Куай Лян знал, каким удовольствием может туманиться его лицо — не то чтобы это знание ему как-либо пригодится впредь. — Осталось последнее, — Лю Кан протягивает ему печать с выгравированными на ней символами, не похожими ни на одни иероглифы или знаки, которые Куай Лян видел. Он вопросительно поднимает бровь, и Лю Кан поясняет: — Мужчины твоего клана также смогут вынашивать детей, если благословишь их этой сигиллой и — само собой — парой; в отличии от меня, им всё-таки понадобится полный набор ДНК. Это, конечно, поможет, но, если даже богу огня потребовалось столько усилий, чтобы выносить детей, справятся ли воины Сирай Раю? Куай Лян не может удержаться, чтобы не поделиться сомнениями: — Это будет происходить так же быстро? Хватит ли нам сил? Лю Кан тут же отрицательно качает головой: — Нет, такого не выдержит ни одно человеческое тело. Детей от твоих мужчин придётся ждать положенный природой срок, но это всё же быстрее, чем искать женщин, готовых прямо сейчас зачать вам потомство. Впрочем, решать, пускать этот способ в ход или нет — только тебе. Нанеси чернила на кожу, и их магия впитается ровно до момента рождения. К сожалению, способ выкормить детей тебе придётся поискать самому, вмешаться в физиологию сильнее я не рискну — это уже может быть чревато нежелательными последствиями. С поклоном приняв печать, Куай Лян вытягивает кулак с ладонью в привычный жест: — Благодарю за помощь, мой лорд. — Сообщи мне, если понадобится что-то ещё. Портал схлопывается за спиной Лю Кана бесшумно, не оставляя после себя ни единой подпалины, невзирая на кажущийся опасным вихрь пламени. То, что за плечом соткалась из дыма и ветра фигура, Куай Лян не слышит, не чувствует вздыбившимися над кожей мелкими волосками или в шевельнувшихся от слабого дуновения прядях, непривычно спадающих по обеим сторонам лица — он просто знает, что стоит уже не один. — Не поделишься подробностями, Грандмастер? — Ты и так всё слышал. Ну разумеется, слышал. Лучший шпион среди неуловимых демонов Лин Куэй — уже бывший — и непревзойдённый действующий разведчик Сирай Раю, Томаш вряд ли мог удержаться от въевшейся под кожу привычки быть в курсе всего происходящего вокруг, даже если это — прямое нарушение приказа Грандмастера. Куай Лян стремился сохранить свои взаимоотношения с богом огня пусть и не в тайне, но в пределах относительной приватности. Может, Томаш на правах его правой руки в эти пределы вписывался. — Сделаешь объявление? Не нужно уточнять, что он имеет в виду — новостей в последнее время, конечно, много, но зажатая в его руке маленькая вещица с запрятанной в неё магией станет основной. — Да, завтра вечером, как вернётся патруль. Думаю, нужно раздобыть побольше выпивки, потому что на трезвую голову подобную новость с первого раза не воспримешь. — Зря ты сомневаешься в своих воинах. Можно подумать, это не они целый месяц наблюдали за надутым, как китайский фонарик, Лю Каном, и не они теперь выгуливают выводок твоих сыновей. — Тоже верно. Какое-то время они стоят молча — с небольшого взгорья над морем, где для безопасности открывались все порталы, разворачивается на редкость мирный вид. Деревня под ногами кипит жизнью, отмечая скромным, но достаточно шумным праздником похвалу защитника Земного царства: прежде, чем отправится в Ву-Ши, Лю Кан пожелал посмотреть, как идёт подготовка очередного патруля во Внешний мир, и качественную подготовку как в рукопашных единоборствах, так и во владении оружием продемонстрировали все воины, включая, разумеется, старшего сына. Бог огня остался полностью доволен, выразив уверенность, что в скором времени Сирай Раю взрастут настолько, что о предыдущем клане никто и не вспомнит. Конечно, от такого замечания на языке чуть горчило грустью по оборванной связи с Би-Ханем и бывшими товарищами, но, в целом, Куай Лян был полностью согласен с Лю Каном. Осталось только рассказать клану, каким именно образом произойдёт этот рост. В задумчивости Куай Лян разворачивается на пятках, направляется обратно в деревню, даже не замечая, как Томаш бесшумно следует за ним. Тот первым нарушает молчание: — Если то, что сказал лорд Лю Кан, правда… Позволишь ли ты мне стать первым родителем нового поколения? — Только если ты сам к этому готов, — вздыхает Куай Лян. Не хотел бы он потерять своего лучшего шпиона на ближайший год, но, с другой стороны, ему следует радоваться стреле, что так рвётся в полёт к цели. — И — раз уж ты слышал Лю Кана — если у тебя есть на примете достойный отец этому ребенку. — Есть. И давно. Куай Лян уже хочет поинтересоваться, кого имеет в виду старый друг, но, оглянувшись, натыкается на взгляд его небесно-серых глаз — лучше всяких слов рассказывающий то, чего прежде, под неусыпным контролем брата в строю Лин Куэй, Куай Лян не хотел бы знать, а теперь только смиренно усмехается: — Не достаточно ли уже моей крови несут потомки клана Сирай Раю? — Никогда не будет достаточно.